Мишель Бюсси
Я слишком долго мечтала
11
1999
Мой гитарист разглядывает маски чудищ на стенах, отрубленные головы и паутину, свисающую с потолка прямо над нами. Он явно огорчен.
– Знаете, этот… этот бар ближе других к «Метрополису», – говорит он извиняющимся тоном. – Я здесь впервые.
Меня трогает его печальная мина – точь-в-точь новобрачный, который привез юную жену вместо отеля в заколдованный замок с привидениями.
– О, здесь все так необычно, – отвечаю я, коря себя за то, что не нашла реплики пооригинальнее.
А вот он уже придумал. И шепчет мне:
– На самом деле я всегда назначаю девушкам свидания в самых ужасных местах…
Я киваю, хотя мне непонятно, что он хочет этим сказать.
– И обязательно немного опаздываю. Если они меня дожидаются, значит, действительно хотят видеть! – И приосанивается в ожидании ответной реакции.
Меня его павлинье самолюбование не впечатляет. Поэтому наклоняюсь и произношу – совсем тихо, загадочным тоном:
– Ну и кто здесь самый ужасный? Вы или этот гигантский паук?
Он не отвечает, но чуть потемневшие светлые глаза говорят о том, что это место и эта ситуация смущают его не меньше, чем меня. Он взмахивает своей кепкой, подбегает официант, и мы заказываем пиво: я – «Золотой Бореаль», он – красное. И только тут замечает, что наш стол качается. Его руки начинают дрожать – слишком крупной дрожью, чтобы счесть ее естественной. Он придвигается ближе и снова шепчет:
– Берегитесь, это место проклято! Я сумею защитить вас, если вон те ядовитые змеи сползут к нам с потолка, или если проснутся вот эти зомби на стене, или если за нас возьмутся какие-нибудь типы с циркулярными пилами, но против шаткого стола я бессилен!
Не могу понять, насмехается он надо мной или у нас с ним действительно общая фобия?
– Я тоже их боюсь, – говорю я и встаю. Мы со смехом пересаживаемся за соседний столик. Этот, слава богу, вполне устойчив. Официант приносит нам два пива.
– Спасены! – шепчет мой рыцарь в кепке. – Я полагаю, что теперь самое время спросить, как вас зовут. Не могу же я вечно называть вас Мисс Ласточка. Особенно сейчас, когда вы расстались со своим сине-красным оперением.
И верно, сейчас на мне джинсы с заниженной талией и сиреневая блузка свободного покроя.
– Нет, я пришла сюда инкогнито. Знаете ли вы, что ласточки пролетают многие сотни километров вовсе не ради собственного удовольствия, а чтобы накормить своих птенцов?
– Не всегда… Еще они мигрируют, улетают далеко-далеко от своих гнезд. И могут преодолеть больше десяти тысяч километров в одно мгновение – когда выбирают свободу!
Я машинально откидываю падающую на глаза прядь. Как утверждает Фло, это самый сексуальный жест на свете. Чтобы ослабить эффект, решительно протягиваю руку:
– Натали. Но я предпочитаю просто Нати. А вы?..
Он крепко сжимает мои пальцы:
– Илиан. Можете попробовать просто Ил. Вы будете первой, кто меня так назовет.
Илиан…
Ил…
Ил-лиан…[33]
С минуту мы сидим молча, торопливо – слишком торопливо – прихлебывая пиво. Я знаю, что нужно поставить бокал, поблагодарить его и уйти. Как в покере: наплевать на свою ставку, бросить карты на стол и откланяться. Илиан смотрит на часы, потом – вопрошающе – на меня:
– Ну что, пошли? Нас ждет Роберт Смит… если мы хотим занять лучшие места.
Слышу собственный голос:
– Вы уверены, что мне удастся войти?
– Абсолютно уверен! Если кто-нибудь из «Кью» повредит руку, я – первый кандидат на подмену… поэтому они ни в чем не могут мне отказать.
– А я думала, вы всего лишь таскаете за ними гитары.
– Ну-у-у… это я так, чтобы не выглядеть хвастуном… С виду не скажешь, но вообще-то я сверхталантливый музыкант!
Да, мне кажется, мой гитарист совершенно неотразим, когда пытается пустить пыль в глаза, чтобы его приняли всерьез. И я решаю подыграть ему, поймав на слове:
– Да, похоже…
– Похоже – на что?
– Похоже, вы действительно прекрасный гитарист. Может, даже сверходаренный, но утверждать наверняка не берусь – ничего не смыслю в музыке. Однако справляетесь вы неплохо.
И я восхищенно взмахиваю ресницами, изображая фанатку. Ил ухмыляется, сдерживая притворный вздох.
– Нехорошо насмехаться над бедным малым!
– Никакой насмешки. Мне было ужасно приятно вас слушать – в Руасси, у выхода М.
Ил поправляет кепку и встает, оттолкнув стул. Слишком резко.
– Ладно, нам пора…
Следую за ним. Мы проходим под пауком. Илиан бросает последний взгляд на афиши концертов, состоявшихся в стенах «Фуф», – «Садден Импакт», «Скейт Джем», «Крю Баттл», «Смиф-н-Вессан». И черно-белые граффити за лестницей: десятки лиц с выпученными глазами – не то люди, не то чудовища.
– На самом деле, – признается Илиан, – мне очень стыдно, что я пригласил вас сюда. Я не панк, не рокер, не исполняю ни электро, ни техно… Всего лишь сочиняю кое-что в стиле старинных, давно немодных баллад…
Смотрю на него. Мне ужасно нравится эта его манера – говорить только шутливым или извиняющимся тоном. Переходим улицу Сент-Катрин. Вот он, «Метрополис», напротив, в нескольких метрах. Я останавливаюсь прямо посреди безлюдной улицы, перед чередой бутиков и ресторанов совсем с другим декором, это дорогущие заведения современного, шикарного Монреаля. Мне все меньше и меньше хочется бороться с опьяняющими волнами эйфории. И я шепчу на ухо моему робкому гитаристу:
– Обожаю старинные немодные баллады.
* * *
– Бейдж есть? – спрашивает человек с сильным квебекским акцентом.
– Да-да.
Илиан долго роется в карманах и наконец извлекает потертую пластиковую карточку. Человек бдительно рассматривает ее. На вид ему лет сорок, густая борода, залысины на лбу и мощная фигура, сразу ясно: такой не пропустит внутрь никого и ничего, даже две вращающиеся створки турникета. Он долго вытирает влажный лоб полой вылезшей из брюк рубашки, словно хочет похвастаться внушительными выпуклостями своего живота. Кажется, сейчас попросит их пощупать: «Хочешь, проверь: они настоящие!»
– Окей, проходи. А это еще кто?
– Подружка, – бодро заявляет Илиан. – Она фанатка «Кью». Пускай постоит за кулисами. Ручаюсь, она шуметь не будет!
– Ну да, а после концерта ты ее поимеешь, эту куколку, – гогочет охранник. – Знаешь, если я буду пропускать всех красоток…
Я закатываю глаза, потом смотрю на Илиана. Он так растерян, что хочется его обнять и утешить. Шагнув вперед, я откидываю свою знаменитую прядь и устремляю на охранника честный взгляд:
– Это не то, что вы думаете, мсье, я не просто его сопровождаю. И мне плевать на «Кью», я не запла́чу, если вы меня не впустите. Но перед тем как уйти, хочу кое-что сказать: гитарист, который стоит перед вами, гений! Я не понимаю, почему он всего лишь дублер… Вот если бы вы взяли да подсказали Роберту, чтобы он поставил его на сцене главным!..
Багровый от смущения Илиан смотрит на барабаны за спиной охранника, словно выбирает какой-нибудь побольше, в котором можно спрятаться.
– А я думаю, парень просто-напросто заморочил тебе голову, – ухмыляется охранник. – Он же всего лишь таскает за ними гитары. И в лучшем случае, если будет вести себя хорошо, ему разрешат их настраивать.
Я умоляюще смотрю на него, он наконец-то улыбается и уступает:
– Вот напасть-то! Вы оба мне действуете на нервы, ты и он! Скажите спасибо, что я такой сердобольный, не выношу вида несчастных влюбленных. – И протягивает мне потную руку: – Лавалье. Улисс Лавалье, организатор этого концерта. И не смейте шутить над моим именем, на самом деле меня окрестили иначе, но настоящее еще хуже. Ну так как – впустить вас, что ли…
Я переглядываюсь с Илианом, а Улисс отдувается – шумно, как продырявленный воздушный шар, только живот ни на йоту не теряет в объеме. Он смотрит на кепку Илиана:
– Ладно уж, проходите, ребятки… Давай, парень, веди свою красотку и сидите в уголке тихо, как мышки. Запомните: я над вами сжалился только потому, что давно не видел таких пылких влюбленных. Так что не разочаруйте меня, занимайтесь любовью поусерднее, женитесь и заведите кучу детишек!
Я чмокаю Улисса в щеку и обещаю:
– Вы будете крестным отцом нашего первенца!
Входим в зал.
Концерт начнется через час, но персонал уже вовсю суетится на сцене. Через какое-то время приходит Улисс, чтобы выпить с нами пива. Оказывается, он и в самом деле импресарио, а никакой не охранник, и уже заработал кое-какую репутацию – открыл офис в Лос-Анджелесе и собирается открывать второй, в Брюсселе. Илиан, набравшись храбрости, признается, что ищет работу в музыкальном мире: он сам немного играет и согласен на все что угодно, в любом месте планеты, лишь бы ему позволили держать в руках гитару.
* * *
Потом свет в зале гаснет. На сцене, в нескольких метрах от меня, возникает белый призрак, силуэт, напоминающий Эдварда Руки-Ножницы. Потом рядом с ним появляются другие призраки, они выстраиваются в один ряд – три гитары и электроклавесин.
Внезапно всех охватывает вихрь безумия.
Зал вскакивает в едином порыве.
Публика беснуется.
In Between Days…[34]
Песни следуют одна за другой. Певец, бас-гитарист, ударник, клавишник, второй гитарист почти не двигаются, это танец на месте, однако чудится, будто безумный смерч подхватил и кружит весь зал.
Я никогда еще не испытывала такого экстаза!
Неужели все дело в концерте?!
В том, что все вывернулось наизнанку? Встало с ног на голову?!
Или так действует близкое соседство с музыкантами – я ведь могу дотронуться до их насквозь пропотевших рубашек!
Неужели это глаза Илиана зачарованно следят за пальцами, мечущимися по шести струнам бас-гитары?
И неужели я так взбудоражена от того, что всеми фибрами чувствую его близость?
Close to Me.
Как бороться с этой магией? Как подавить в себе желание вскочить, пуститься в пляс, запеть во весь голос прямо тут, между этими ящиками, среди равнодушных рабочих сцены? Иногда я ходила на концерты вместе с Оливье и там тоже и пела и танцевала.
Но никогда – с таким буйным восторгом.
Никогда – с таким жгучим желанием быть увиденной, быть понятой, быть покоренной.
Быть застигнутой врасплох и захваченной.
Just Like Heaven[35].
Илиан проживает каждую ноту, каждый аккорд, каждое слово и каждый звук, шепотом повторяя их, шевеля пальцами, словно они бегают по струнам. Илиан где-то далеко, не здесь, затерянный в аллеях своего заповедного сада.
И ворота распахнуты в дивный тот сад,
И цветы дарят всем нежный свой аромат…
Я знаю, что это мираж, что экстаз улетучится в тот миг, когда в зале вспыхнет свет, и все-таки мне не удается отогнать глупое наваждение. Глупое… но возвышенное.
Ил привел бы меня сюда, чтобы слушать его игру, ободрять его, будоражить и успокаивать.
Попроси я, Ил подарил бы мне эту привилегию, чего никогда не делал Оливье. Мужу от меня нужна похвала, ну и – может быть – толика восхищения. Он не против, чтобы я оценивала его работу – только что завершенную, еще не вышедшую из мастерской. И чтобы помогала ему – в качестве секретарши, бухгалтера, супруги. Но не в качестве музы.
The Hanging Garden[36].
Зал плавится в сумасшедшей жаре. Прожектора жгут, испепеляют певцов, которые мечутся по сцене, словно грешные души в аду. Илиан поет во весь голос, до хрипоты, и я вместе с ним.
Да-да, повторяю: никогда в жизни мне не доводилось впадать в такой экстаз!
И вдруг меня обжигает чувство вины, я понимаю, что больше всего на свете хотела бы пережить подобное вместе с Оливье. Но мне ясно, что это невозможно, что этому никогда не бывать. И еще я знаю, что хотя Илиан до меня не дотронулся, мы были так близки, как будто я изменила Оливье.
А потом по щекам Илиана покатились слезы.
Boys Don’t Cry.
Парни не плачут.
За исключением тех, кто достоин любви.
А потом прожектора погасли.
Певшие сели на свои места. И в зале вспыхнули огоньки зажигалок.
Роберт отложил гитару и запел:
Sometimes I’m dreaming
Where all the other people dance
Come to me
Scared princess[37]
Что это – сон?
Все зрители, кроме нас, с первого до последнего ряда, танцуют.
И я впервые беру Ила за руку.
Маленькая робкая принцесса.
Да и он, мой рыцарь, тоже робеет.
* * *
Музыка смолкла. Свет становится ослепительно-белым, и публика понимает, что пора вернуться к реальности. Зал пустеет – так вода уходит сквозь песок. Илиан, не дожидаясь, когда удалятся последние зрители, начинает сматывать провода усилителей и укладывать инструменты в футляры. Я ему помогаю как могу. Это занимает у нас несколько минут. Илиан отвечает только за струнные, для roadie это работка не бей лежачего, что я ему и говорю, добавив: «Представляешь, если бы тебе нужно было паковать ударные?!»
Ил смеется.
Улисс заходит попрощаться с нами и советует Илиану не ложиться слишком поздно, завтра их ждет тяжелый переезд: группа отправляется в Ванкувер. Илиан с ними не едет, но по контракту обязан участвовать в погрузке вещей.
– Вы там не слишком его мучайте, мадемуазель, завтра на рассвете мы начнем собираться, и он должен быть в норме!
Я усмехаюсь: мой самолет отбывает в Париж в шесть часов утра!
Илиан насвистывает в такт с другими roadies:
Let’s Go to Bed![38]
До полуночи еще далеко. Внезапно хватаю за руку своего носильщика гитар и тащу его к выходу. Мной владеет какая-то непривычная решимость, я сама себя не узнаю.
Ил приподнимает кепку на кудрявых волосах и чешет затылок. Как же мне нравится его лицо задорного, очаровательного сорванца!
– Мисс Ласточка, вы ведете себя неразумно!
– Обычно это не так, но сейчас…
Я прячу смущение за обезоруживающей улыбкой. Спасительная прядь скрывает глаза цвета пепла. Ил притворяется рассерженным:
– Вы еще и в этом смеете меня обвинять?
Я озираюсь:
– Что-то я не вижу здесь никого, кроме вас… Так что будем делать?
– Ничего! – Ил надвигает кепку на глаза и становится похож на школьного надзирателя, и таким он мне нравится гораздо меньше. – Напоминаю вам, что завтра рано утром вы улетаете.
Я машу руками, изображая птичий полет.
– Да, я не могу иначе, я ведь ласточка… Или фея – выбирайте, что вам больше нравится!
И я продолжаю размахивать руками, легкая как перышко, кажется, сейчас мои ноги оторвутся от земли и… Но он мягко обхватывает мое запястье и удерживает, пока я не вспорхнула под своды «Метрополиса».
– Вы неисправимы! Ладно, тогда за мной, мы идем в кино!
В кино?
Ил меня раздражает своей манерой брать реванш одной-единственной фразой.
– Да вы знаете, который час?
– Разве это имеет значение?! Вы – фея, я – волшебник… Только с одним условием, мадемуазель: мы будем вести себя примерно! Никаких поцелуев в последнем ряду, обещаете?
Его взгляд неуловим, и теперь уже я пытаюсь его «приземлить».
– У вас, оказывается, есть принципы?
– Нет, просто страх! Держу пари, что вы замужем, что ваш муж ужасно ревнив, что у вас куча детей и все они никогда не простят мне, что я сбил с пути их мамочку.
– Нет, у меня всего одна дочка и очень добрый муж.
Наконец-то мне удалось поймать взгляд его голубых глаз и одним движением пальца приковать его к моей соблазнительной пряди.
– Теперь вы спокойны? Но я с вами согласна: мы всего лишь смотрим фильм, и ничего больше, обещаете?
Я знаю, что мои глаза говорят совсем другое. Говорят на языке, который мне незнаком, так что приходится импровизировать. Ил что-то бормочет, не в силах определить, говорю я серьезно или играю с ним.
Конечно, это всего лишь игра. Я и сама хочу убедиться в этом, перед тем как окончательно заглушить в себе чувство вины.
Это всего лишь игра. Я владею собой, ничего серьезного не случится. Итак, что мы будем смотреть?
На самом деле мне не верится, что кинотеатры открыты в такое позднее время. Тогда каким же будет его следующий фокус?
Ил вынимает из кармана программку и разворачивает ее передо мной.
Кино под звездным небом.
– Летом, – объясняет он, оторвав от меня взгляд и уткнувшись в буклет, – в Монреале по всему городу устраивают киносеансы под открытым небом. Вот… слушайте!
Променад Бельвиль, 22:00 – «Красота по-американски»
Квартал у канала, 22:00 – «Все о моей матери»
Рынок возможностей, 23:00 – «Матрица»
Площадь Мира, меньше чем в двухстах метрах отсюда, 00:00 – «Жизнь прекрасна»
Вы уже видели этот фильм?
– Кажется, он очень грустный? Или я ошибаюсь?
Ил хватает меня за руку и бегом тащит за собой. На часах почти полночь.
– Да, грустный, но мы будем смотреть только первые сорок пять минут – самые прекрасные во всей истории кино![39]
12
2019
– Привет!
Жизнерадостное приветствие командира Баллена, явившегося в «Фуф», мгновенно возвращает меня к действительности, развеяв воспоминания. Шарлотта убирает сумочку со стула и пододвигает его к Жан-Максу, приглашая сесть. Наш пилот едва удостаивает бедняжку взглядом, и я задумываюсь, как это истолковать. Как простую предосторожность, чтобы никто не догадался об их отношениях? Или как намеренное безразличие, чтобы влюбить в себя девчонку? Впрочем, возможно, Жан-Макс Баллен просто занят своими мыслями. Надеюсь, что так. Лишь бы он не причинил ей зла! Какая-то первобытная, звериная ярость побуждает меня защищать мою молоденькую подопечную.
Командир Баллен машет официанту, заказывает Canadian Club Single Malt[40] и обводит недоуменным взглядом замолкших коллег:
– Что это с вами? Селин Дион умерла, что ли?
Один лишь Жорж-Поль через силу смеется этой шутке. Баллен, облокотившись на стол, начинает разглядывать чудищ из папье-маше, развешенных по кроваво-красным стенам.
– Надо сказать, даже в Брашове, в трансильванской глуши, не сыщешь такого мрачного бара. Интересно, кому из вас пришло в голову назначить здесь встречу для выпивки?
Все молчат. Сияющая улыбка Шарлотты превратилась в восковую маску. Девочка нервно ерошит волосы. Осмелится ли она сегодня ночью откровенно поговорить с любовником, спросить: «Ты и вправду меня любишь или я просто еще одна куколка в твоей коллекции?»
Фло уткнулась в свой мобильник. Жорж-Поль пытается сострить, заявив, что он предпочитает электрическим вагинам секс-опильные. Баллен рассеянно отвечает: Оh, my God[41], а я выдавливаю из себя смешок, чтобы хоть как-то вознаградить их за усилия. Уф, черт бы побрал эти длинные стоянки! Мужчины вовсю стараются развлечь экипаж, а Сестра Эмманюэль даже не снисходит до такой попытки. Решительно отставляет чашку и встает:
– Так, я иду по магазинам. Кто со мной?
Шарлотта любуется профилем своего тайного возлюбленного, его кудрявыми с проседью волосами, решительным, красиво очерченным ртом, смуглыми, идеально выбритыми щеками. Потом тоже встает, непринужденно расправляет складки юбочки, одергивает розовый облегающий топ, чтобы прикрыть голый пупок и одновременно выгоднее подать грудь, поворачивается к командиру спиной, вернее, аппетитной попкой (она оказывается как раз на уровне его лица) и окликает Эмманюэль:
– Ты не знаешь тут какого-нибудь хорошего парикмахера?
– Да у нас в Квебеке лучшие в мире брадобреи, – встревает Жорж-Поль, изображая канадский говорок, правда, с меньшим успехом, чем Жан-Макс. Тот и голоса не подает.
– Есть у меня на примете один подходящий, – отвечает Сестра Эмманюэль, игнорируя вмешательство нашего GPS. – Шикарное заведение, хозяева – парочка голубых. Это на улице Бонсекур, вывеска заметная, мимо не пройдешь.
Меня удивляет, что Сестре Эмманюэль с ее дешевыми шмотками из Camif[42], чаем с капелькой молока и неуклонным отходом ко сну ровно в 22:15, после звонка родным, какова бы ни была разница во времени, известны такие забойные места в Монреале.
– И даже не нужно записываться заранее, – добавляет Эмманюэль, – у них там как минимум двадцать мастеров… Эта парикмахерская называется «Маленькая ласточка».
Мое сердце на миг замирает, а потом начинает колотиться так неистово, что грозит взорваться, вместе с мозгами.
Маленькая ласточка…
Бросаю взгляд на Фло, но та вперилась в свой мобильник и даже головы не подняла.
Что это – опять совпадение? Наверно, именно так ты мне и объяснишь, Фло? Простое совпадение. Ласточки, они же повсюду, куда ни глянь, вокруг нас, в небе, на логотипах ресторанов, на афишах и улицах… как любые другие существа – птицы, пауки, летучие мыши, змеи, ящерицы, волки, крысы. Я ведь их не замечаю, а почему? А потому что у Илиана хватило деликатности не присваивать мне их названия.
Пока Эмманюэль и Шарлотта собирают вещи, готовясь уйти, Жорж-Поль снова пытается разрядить обстановку:
– А вам известно, что ученые обнаружили в моей ДНК девяносто процентов генов, общих с генами ласточек? А также журавлей и странствующих голубей… Медики называют это геном странника. Он зафиксирован у моряков и у лондонских таксистов… И почти не встречается у красивых девочек!
И хохочет в одиночку над собственной шуткой. Сестра Эмманюэль молча пожимает плечами и знаком велит Шарлотте идти за ней. Жан-Макс глядит им вслед, но не удерживает. Фло занята своим мобильником, а я – своими мыслями. Несколько минут мы сидим молча, все четверо. Потом Жорж-Поль вроде бы собирается что-то нам предложить, но Жан-Макс его опережает:
– А что, если нам сходить в кино? Не зря же мы сделали привал в стране, где идут фильмы с французским дубляжем.
Я зажмуриваюсь и цепляюсь за стул. Воспоминание мне кажется таким живым, словно это было вчера.
Площадь Мира.
Фильм Бениньи.
Сумасшедший бег за руку с Илианом, в полночь.
Если Жан-Макс помянет сейчас этот фильм, я опрокину столы вместе с пивом, вырву циркулярную пилу из рук кривого лесоруба, стоящего у туалета, и разнесу в щепки весь «Фуф» с его картонными чудовищами, клиентами и красавчиками-официантами… А потом возьмусь за этот проклятый город…
– Так… В «Бобьен» идет старый черно-белый Капра…[43]
Я перевожу дух. Но ненадолго.
– Ага, вот! «Жизнь прекрасна», – объявляет командир.
Я вскакиваю, отрываю Фло от мобильника, стискиваю ее руку, едва не вывернув кисть; за моей спиной с грохотом падает стул, и я кричу – громко, очень громко, предельно громко, стараясь заглушить голоса призраков, которые завывают еще громче у меня в голове. Передо мной мелькают улицы Монреаля, площадь Мира, парк Мон-Руаяль, бельведер Кондьяронк…
– Пошли, Фло! Иди за мной!
Когда на заре наши праздники сгинут,
Когда наши чувства навеки остынут,
Когда я устану мечтать о ней
В холодной слякоти будних дней,
Тогда в череде безразличных лет
Бесследно растает наш легкий след.
