Возможность острова – Мишель Уэльбек

Мишель Уэльбек – общепризнанный (как будто что-то может быть в литературной сфере быть именно «обще»признанным) живой классик и один из лучших современных авторов. Я вот тоже являюсь лучшим читателем в рамках моей квартиры по версии котов и тёти Лены, поэтому наша встреча рано или поздно должна была состояться. Начинать, конечно же, с «Возможности острова», потому что её Уэльбек назвал своим лучшим романом. Правда, давно. Может быть, уже написал что-то лучше?В списке постапокалиптических книг «Возможность острова» будет стоять особняком, потому что апокалипсис, конечно, опустошил нашу планету, оставив от человеческой цивилизации рожки да ножки (в роли ножек и рожек – клончики с отсутствующим обширным сектором эмоциональных переживаний, кастрированной способностью любить и желанием бесконечно рефлексировать на воспоминания почти-себя, когда деревья были большими, а чувства – настоящими), но всё это как-то теряется на фоне апокалипсиса социального, когда люди вдруг решили, что человек должен быть вот такой вот и вот такой вот, а вот таким вот быть не должен. Как в тренировке ЧГК вам придётся самим подставить что-то заместо моих «вот таких вот», потому что это не только спойлеры, но и заброс на общее восприятие романа. А как вам кажется, чего лишились эти искусственные создания помимо очевидного? Нужны ли мужику угрюм-вонюч-волосатому душевные терзания и прочая ваниль? Как вообще вся эта химия страстей у него выражается и в чём? И самый главный вопрос – а можно ли заглушить экзистенциальную тоску, если в принципе обрубить все чувства? Ответ у Уэльбека есть, но я вам тоже его не скажу, хитренькие какие.В итоге весь роман мы читаем про главного героя и его последующих теней, а на самом деле изучаем учебник «Чего хочет мужчина, с чем его едят и куда ему дуть, когда душевная вавка заныла». Это не так плохо, как может показаться по моему описанию, а очень даже хорошо, потому что про тонкие внутренние миры милых дам написаны тома и томищи, а мужички всё как-то больше не о себе беспокоятся, а обо всём вокруг. Про женщину куда меньше и сбоку припёка, в основном, про её власть делать мужчине приятно и манипулировать этим. Всё это читать интересно, к тому же огромное количество моментов тонко подмечены, остроумно обыграны и вообще очаровательно язвят общество вообще и типажи в частности в самое сердце, а вот с сюжетной гармонией не сложилось. Вялотекущая большая часть книги в самом конце галопом несётся вперёд, дико вращая глазами, но этот форсированный пендель под жопу не может расшевелить читателя, не влюблённого в Уэльбека и впавшего в кому где-то к концу третьей четверти романа. Мы поняли, Мишель, мы всё это самое и Гагарин будет нам не рад.

Антиутопия на злобу дня. Бедные выродились и деградировали, превратились в первобытные племена. Богатые купили себе бессмертие (привет, Харари!) и живут поодиночке в (самоизоляции) умных домах, где есть всё необходимое для жизни. Когда приходят старость и смерть, их клонируют по уникальной технологии, и жизнь возобновляется. С сознательного возраста, минуя детство. Домашних любимцев тоже клонируют. Но, в отличие от питомцев, люди получаются не совсем те же самые, в ментальном плане. И с каждым разом всё больше отличаются от своей исходной версии. Так, гг был профессиональным юмористом, бабником, циником. А его стерильный клон лишён эмоций. Чтобы понять, что такое смех и каким был первопредок, он читает его дневники, а потом и записи остальных своих предшественников. Они их там строчат, чтобы развлечься.А дальше – какая неожиданность – гг таки уходит из безопасного мирка. Не всё человеческое отмерло, что-то где-то шевельнулось. Идёт познавать большой мир. Сознательно, понимая, что вернуться будет невозможно, и что с бессмертием покончено. Больше всего впечатлила панорама этого большого мира: буйство природы, быстро себя восстановившей, пустые улицы больших городов, где до сих пор работает освещение, поскольку и без присмотра продолжают крутиться турбины гидроэлектростанций. Автор много чего хотел сказать своим творчеством, но именно картина этого мира стоит в глазах. Мира без человека.

Я должен проделать молниеносный инвентарь мира, сделать все пространство и время соучастниками в моем смертном чувстве любви, дабы, как боль, смертность унять и помочь себе в борьбе с глупостью и ужасом этого унизительного положения, в котором я, человек, мог развить в себе бесконечность чувства и мысли при конечности существования.

Цитата эта здесь, мне кажется, удивительно уместной, противоречивый протест Уэльбека и искусная гармоничность Набокова идеальны вместе. Тем более что выпад против него, по моему, был не совсем искренен, но даже если и был, это лишь подстегнуло мой читательский азарт.Ничего не волнует человека сильнее собственной смерти, до беспокойной дрожи, нервозного смеха, оцепенения ужаса до отчаянной жажды жизни. Жажды вечной жизни, любой ценой.

Этот роман, как и скетчи ГГ, судя по оценкам, вызывает неоднозначную реакцию Никто тогда не понял, что моя ирония носит обоюдоострый характер; теперь я сожалел об этом недоразумении – это, наверное, могло быть прямой речью автора. Но я действительно с самых первых, нервных, горькой желчью и обреченностью исходящих страниц полюбила эту книгу и хочу попробовать рассказать за что.

Несмотря на свою физиологичность, телесность роман о важном, о вечном и о высоком, почти недостижимом, роман – о любви. Любви без крайностей платонического чувства или бездуховной страсти, любви двойственность требований которой порождает уверенность в ее невозможности. Однако, от осознания её недостижимости, потребность в ней становится лишь острее.Эра пубертата, цивилизация досуга, как ни назови день сегодняшний – все страшно. Впадать в смешное и жалкое морализаторство бессмысленно, тем более что позиция автора – через гротеск, через холодную отстраненность, любыми доступными средствами, хоть обухом по голове (иногда только так и можно достучаться до одурманенного удовольствиями, наслаждающегося животной составляющей своей природы человека) мне иногда видится единственно возможным способом говорить о важном.заклание морали превратилось в нечто вроде ритуальной жертвы, призванной лишний раз подтвердить господствующие групповые ценности, ориентированные в последние десятилетия не столько на верность, доброту или долг, сколько на соперничество, новизну, энергию. Размывание поведенческих правил, обусловленное развитой экономикой, оказалось несовместимым с жёстким набором норм, зато великолепно сочеталось с перманентным восхвалением воли и «я» . Любая форма жестокости, циничного эгоизма и насилия принималась на ура, а некоторые темы, вроде отцеубийства или каннибализма, получали ещё и дополнительный плюсик. И потому, увещевания редко вызывают что-либо кроме снисходительной улыбки. В этих условиях высказывать давно не новую идею о том, что спасение человека в любви – подлинная храбрость и откровенное безумие. И хоть и рядится эта мысль в иронические, циничные порою даже похабные одежки, не узнать её сложно. Тоска по любви в поколении измученном вседоступностью удовольствий выродилась в изнуряющий гон жажды удовлетворения, удовлетворения не способного заглушить извечную, интуитивно, на уровне клеточной памяти ощущаемую потребность любви. Потребность в соединении, в сопричастности в согласии с другими, с миром, с собой. Отринув идею бессмертия человека через продолжение рода, поколение вечно молодых childfree оказалось запертым в бесцельном существовании ради существования, которое, к тому же, неизбежно конечно. Однако детерминизм жизни был преодолен самым грубым способом – полным отрицанием, отсечением любых нематериальных ценностей и потребностей, через бесконечное продление материальной жизни, к непрерывному удовлетворению только лишь плотских желаний.Мы любим крайности, достигнуть их легче и, побывав на обоих полюсах, гармония горизонта обретает очевидность. От беспорядочных и многочисленных связей, к полному отсутствию каких-либо контактов и ни в одной из утрированных форм существования счастье не достигнуто, ни людьми ни неочеловеком безусловная любовь есть предпосылка возможности быть счастливым – об этом знали уже человеческие существа, по крайней мере самые продвинутые из них. До сих пор, несмотря на полное понимание проблемы, мы ни на шаг не приблизились к её решению.

Все это, безусловно, ужасно грустно. Однако, как и Даниэль 25 смею утверждать Я верю в пришествие Грядущих.