Митра Папилин
Судьба
Часть I.
Александров, будучи студентом философского факультета, давно знал этот мир и уже успел за свои недолгие годы прочно разочароваться в нём.
К своим 23 годам он выпустил несколько статей в одном из научных журналов университета, кажется, касающихся антропогенеза. Прошу заметить, что антропогенез не являлся сферой интересов Александрова, но, как обычно бывает у нас, у людей, эта тема глубоко его заинтересовала. Пытался он писать и книги, которые, по его мнению, должны были пролить свет на величайшие тайны человечества, открыть глаза серой массе, позволить им притронуться к гению мысли. Дальше запросов в несколько публицистических журналов дело не продвинулось, а все черновики остались томно лежать в столе его кабинета.
Из первого нашего с ним разговора было понятно, что он таит в себе какую-то обиду: то ли на весь мир, то ли на кого-то конкретного. В его фразах всегда можно было услышать обращение к «наружности», так я называю неопределённый круг лиц. Все мои попытки разузнать, что же это за люди, ставили наш разговор в тупик, заканчивающийся томительной тишиной, что, по моим наблюдениям, не являлось чем-то редким.
Часть II.
Пожалуй, стоит раскрыть вам и мою сторону жизни. Я всецело свободный человек, занимаюсь в основном вольными думами о глобальных катастрофах, трагедиях, проблемах и судьбах различных мировых имён. С самого детства весь мир казался мне строго сплетённым клубком из ниток человеческих судеб. Как обычно бывает, трагичных судеб. Моим самым обычным занятием в детстве было лежание у окна на втором этаже нашего деревенского домика, покосившегося от старости, с дырявой крышей, из-за чего по особенно дождливым дням нам приходилось селиться в одной единственной безопасной комнате – кухне, с ветхими стенами, через щели которых можно было наблюдать и за тем, что происходит вне комнаты. Я часто лежал у окна, слушал пение птиц на ветках и у кормушек, шелест летнего ветра, а также разговоры моего отца со своими коллегами, как бы ненароком. Его основная деятельность представляла из себя разбор газетных статей на предмет ошибок: логических, лексических, фактических и многих других. Он тщательно вчитывался в каждую строку, затем редактировал получившийся текст и отправлял его обратно в редакцию газеты. Работа, как мне казалось, была больше похоже на увлечение, чем на настоящее дело жизни. Платили исправно, хоть и не так много, как должны были бы по моему мнению. Все деньги, полученные с газет, он трепетно откладывал на лучшую жизнь, которая, по его словам, ждала нас всех совсем скоро. Оставшуюся часть он тратил на художественную литературу, которую взахлёб читал вечерами и долгими ночами. Ну а мне оставалось совсем немного, большая часть же уходила на пропитание и жизненно необходимые вещи для учёбы: краски, тетради, альбомы.
С этого момента я начал понимать устройство своей жизни, видеть, что проблема, заключавшаяся в недостатке средств, касалась не только моего отца, но и меня в том числе. Я всё так же лежал у окна и мечтал, что однажды смогу позволить себе в жизни всё, чего только захочу, чего только смогу увидеть и придумать. Денег не было, поэтому мне приходилось мечтать целыми днями о вселенных, космосе, других мирах, в которых мы, возможно, были бы совсем другими людьми – всё это я прочитал в отцовских книгах, так как довольно рано научился читать и писать. К своим десяти годам я уже мог читать современных классиков, как выражался мой отец, – светил человечества. Я мало что смыслил в написанном, но интерес пробуждался во мне живой и вполне естественный. В школу я не ходил, ибо всё свободное от раздумий время тратил на помощь своему отцу – когда наша мама умерла от скверной болезни, название которой я запамятовал, жизнь круто покосилась вместе с деревянным домиком на краю деревни. Отцу пришлось брать больше работы, чтобы прокормить нас двоих, засиживаться допоздна над лампадкой, портя при этом глаза. Так он сидел днями и месяцами, изредка прерываясь на еду и уроки со мной – а учил он меня арифметике, рисованию, чтению и писанию, что в дальнейшем очень мне пригодилось.
Время шло, а мой интерес к науке всё возрастал, и я стал читать не только газетные статьи, но и журналы известных на то время профессоров, чтобы разузнать об устройстве этого мира немного больше. Отец с каждым годом становился всё хуже и хуже, быстро терял зрение, да так, что теперь замечал меня лишь с расстояния вытянутой руки, лежал на кровати, корчась от болей в спине и ногах. Я понимал, что когда-то наступит момент моего прощания с ним, поэтому морально готовил себя уже сейчас.
Так как отец не мог больше работать в полной мере, мне пришлось заняться рисованием пейзажей для богатеев, которые с радостью скупали картины своих внутренних дворов, богато уставленных скульптурами античности и эпохи возрождения. Им казалось, что это придаёт черты интеллекта в их образ. Знали бы они правду…
Получал я с картин неплохие деньги, но большая их часть уходила на расходы: краски, альбомы, кисти из довольно дорогих материалов. Остальную часть я тратил на содержание отца и периодические приезды доктора к нам в дом и немного на себя. Приезжая каждый раз, доктор стеснённо оставлял отца в соседней комнате, чтобы он не мог услышать наш разговор. А говорил он очень коротко, отрывисто, неуверенно о болезни моего отца, которая уверенно прогрессирует и оставляет лишь небольшие шансы на выздоровление организма. Доктор давал ему не больше нескольких месяцев, к чему я уже был морально готов.
После смерти моего отца мне пришлось продать вещи и дом, а точнее, землю, на которой он стоит. Продал я её спешно и получил за это деньги в размере нескольких моих картин. Этого было, конечно же, мало, но позволило мне уехать в местный город, где я поселился в общем доме для различного рода бедняков.
