митрополит Иларион (Алфеев)
Тайна семи звезд
…Ибо Ты был заклан, и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени, и соделал нас царями и священниками Богу нашему.
Откровение Иоанна Богослова
Предисловие
В этой книге собраны повествования о людях, живших в разное время и в разных обстоятельствах Читатель приглашается в путешествие по странам и эпохам, но главное – получает возможность заглянуть во внутренний мир этих столь необычных и столь не похожих друг на друга людей.
В книгу вошло восемь рассказов и два очерка Под рассказом в данном случае понимается произведение, основанное на реальных событиях, но содержащее отдельные элементы художественного вымысла Под очерком – повествование, имеющее строго документальный характер.
Использованные автором источники указаны в комментариях в конце книги.
В основе рассказа «Последний день приговоренного к смерти» лежит история священника Константина Любомудрова, расстрелянного в 1937 году Материалом послужили скудные документальные сведения, сохранившиеся об этом новомученике Русской Церкви, в том числе протоколы его допросов.
В двух последующих повествованиях воспроизведены эпизоды из жизни преподобного Гавриила (Ургебадзе) Рассказ «Тайна семи звезд» посвящен его детству, когда он двенадцатилетним мальчиком ушел из дома и скитался по монастырям Грузии Действие рассказа «Портрет» начинается в 1965 году в Тбилиси, где во время первомайской демонстрации он сжег гигантский портрет Ленина.
Сюжет рассказа «Четвертая Пасха» основан на реальной истории алтарника одного из московских храмов Однако действие перенесено в другую эпоху, обстоятельства жизни главного героя изменены Любые совпадения персонажей рассказа с реальными лицами являются случайными.
Действие рассказа «Иконник» происходит в середине 1980-х годов, когда в Псково-Печерском монастыре трудился один из замечательных современных иконописцев Имена героев изменены во избежание совпадений с реальными лицами.
Рассказ «Инок» посвящен одному из выдающихся представителей русского зарубежья – архимандриту Киприану (Керну) Действие разворачивается в 1942 году в оккупированном немцами Париже, где продолжает функционировать созданный русскими эмигрантами Свято-Сергиевский православный богословский институт.
Рассказ «Царь» посвящен необычной судьбе болгарского монарха Симеона II, который, лишившись трона в 1946 году, пятьдесят пять лет спустя занял в своей стране кресло премьер-министра В этом качестве он внес решающий вклад в преодоление раскола в Болгарской Церкви.
Очерк «Крест и топор» посвящен судьбе священника Тихона Шаламова – отца известного писателя, автора «Колымских рассказов» Мы попадаем сначала в дореволюционную Россию, потом на Аляску, затем оказываемся в России трех революций и, наконец, в советской России, где набирает обороты маховик гонений на Церковь.
Очерк «Афонская смута» повествует о событиях, развернувшихся в 1913 году на Афоне Эти события, хотя и происходили в монастырях, по драматизму и накалу страстей напоминают детектив или приключенческий роман В результате напряженных споров, сопровождавшихся драками и потасовками, бунтом и осадой, около тысячи русских монахов были изгнаны со Святой Горы при помощи водометных пушек за сочувствие учению, объявленному ересью.
Книга завершается рассказом «На пороге бессмертия» В его основе – свидетельства современников о последних днях земной жизни Достоевского Кончина великого писателя была подлинно христианской, непостыдной, мирной, но ей предшествовала жизнь, наполненная тяжелыми испытаниями.
Последний день приговоренного к смерти
Священномученик Константин Любомудров в Таганской тюрьме, 1937 г.
Сколько ему оставалось жить?
Несколько дней?
Несколько часов?
Он потерял счет времени, сидя в одиночной камере.
Последние трое суток были особенно мучительными.
Днем – неотлучное пребывание в камере без дневного света, на хлебе и безвкусной баланде Откидная койка рано утром приковывалась цепью к стене до позднего вечера, и прилечь можно было только на бетонный пол.
Ночью – многочасовые допросы, угрозы, удары резиновой дубинкой по спине Следователи пытались добиться от него «чистосердечного признания» в преступлениях, которых он не совершал, заставить выдать сообщников, которых не было.
Допросы начинались вскоре после отбоя, когда только и можно было лечь и успеть сомкнуть глаза. А заканчивались за час или два до того, как оглушительно лязгнет дверной замок и с криком «Подъем!» войдет охранник Если заключенный не успел соскочить с койки, его сбрасывали на пол.
Но сегодня с утра тишина Не лязгает замок, не входит охранник И заключенному вдруг становится ясно, что приговор ему уже вынесен.
На душе у него полное спокойствие Казалось бы, мысль о расстреле должна приводить в смятение. Но она скорее даже радует Раньше, пока он находился на свободе, пугала постоянная опасность ареста В лагере и ссылке страшила неизвестность. А сейчас все позади Остается только дождаться последней минуты.
* * *
Несколько месяцев назад, когда он скрывался на квартире знакомых в Можайске, ему принесли только что вышедшую из печати книгу: «Процесс антисоветского троцкистского центра» Известные в прошлом большевики – всего семнадцать человек – были судимы Военной коллегией Верховного суда Союза ССР «по обвинению в измене родине, шпионаже, диверсиях, вредительстве и подготовке террористических актов» Книга содержала протокол судебного процесса, включая последние слова подсудимых.
Все они признали свою вину, хотя в показаниях часто путались и друг другу противоречили Особенно поразительны были их последние слова:
– Я слишком остро сознаю свои преступления, – говорил один, – и я не смею просить у вас снисхождения Я не решаюсь просить у вас даже пощады.
– Мы будем отвечать по всей строгости советского закона, считая, что ваш приговор, какой он будет, справедлив, – заявлял другой.
– Я воспользовался последним словом подсудимого не для защиты, – говорил третий. – Я хочу здесь сказать, что целиком и полностью признаю справедливость того, что вчера говорил гражданин прокурор о моих тягчайших преступлениях против ро дины, против страны советов, против партии.
– Я стал отверженным, проклятым сыном трудящихся масс Суд вынесет мне приговор Как бы суров он ни был, я его приму как должное и заслуженное, – обещал еще один из осужденных.
Некоторые приводили смягчающие обстоятельства, просили сохранить им жизнь. Но каждый сознавался в преступлении и заранее заявлял о своем согласии с приговором Один даже умолял, чтобы его расстреляли:
– Пощады не прошу Снисхождения мне не надо Пролетарский суд не должен и не может щадить мою жизнь Теперь я хочу одного: встать на место казни и своею кровью смыть пятно изменника родины.
Тринадцать суд приговорил к расстрелу, четверых – к различным тюремным срокам.
* * *
Тогда, еще на свободе, он читал эту книгу, чтобы понять, как ему вести себя на суде в случае ареста Его пугала опасность применения «мер физического воздействия» Он понимал, что таких признаний и такого безоговорочного заведомого согласия с решением суда можно добиться только при помощи пыток.
Думая о предстоящем процессе, он воображал, что процесс будет публичным Ему представлялось, что на суде он будет не единственным обвиняемым, что допрос будут вести прокурор и защитник поочередно, как это было на процессе троцкистов Он пытался представить себе, кого еще из духовенства встретит на скамье подсудимых Продумывал, какие аргументы выдвинет в свою защиту.
Но ничего этого не было Все происходило в небольшой комнате в здании тюрьмы Допрашивали его поочередно два человека, без публики и без свидетелей Один – пожилой, в очках, лысеющий, вежливый в обращении, с вкрадчивым голосом Другой – лет тридцати, одутловатый, с запахом крепкого мужского пота, не стеснявшийся в выражениях Именно он орудовал резиновой дубинкой, пытаясь выколотить из обвиняемого признательные показания.
Но священник ни в чем не сознавался, даже под ударами:
– На какие средства вы жили с тридцать пятого года по день ареста? – спрашивал молодой следователь.
– Я жил на свои оставшиеся сбережения, помощь дочери и подаяния верующих.
– Следствие располагает материалом, что вы занимались попрошайничеством Дайте показания.
– Попрошайничеством я не занимался.
– Расскажите о вашей антисоветской деятельности среди верующих.
– Антисоветской деятельностью я не занимался К советской власти я настроен лояльно.
– Вы систематически говорили о том, что советская власть ведет гонения на религию и духовенство, высылает без вины духовенство и запрещает верующим молиться Следствие располагает таким материалом.
– Я отрицаю это.
– Назовите круг ваших знакомых.
– Знакомых у меня нет никого.
– Ни в Москве, ни в Можайске?
– Нигде.
Ему давали ознакомиться с показаниями свидетелей Один из них, тоже священник, сообщал: «Он на квартирах своих многочисленных почитателей совершал тайно церковные богослужения и различные церковные требы Любомудрова часто можно было видеть в церкви, где он вокруг себя собирал верующих старушек Их он обрабатывал в антисоветском духе, рассказывал, как он жил в ссылке, и о якобы тяжелом положении осужденных Он говорил, что осужденные влачат голодное существование, их заставляют выполнять непосильные работы, в результате чего заключенные умирают Он призывал верующих не забывать арестованных и оказывать им материальную помощь Кроме того, Любомудров распространял контрреволюционные провокационные слухи о якобы имеющемся гонении на религию и духовенство».
– Таким образом, – говорил следователь, – ваша контрреволюционная деятельность подтверждена свидетелями.
– Никакой контрреволюционной деятельностью я не занимался, – отвечал Любомудров.
– У нас есть другие свидетельства Вот я вам прочитаю: «Наиболее откровенно свои антисоветские мысли Любомудров высказывал в кругу служителей культа и прихожан на обедах и ужинах, которые устраивались им после каждой службы Произносил тосты за “скорейшую кончину советской власти” и за упокой бывших русских царей В 1925 году я как протодьякон спросил его: “Неужели вы не боитесь власти, что так антисоветски высказываетесь?” На это Любомудров мне ответил: “Они хитры, а я еще хитрее” Он имел в виду советскую власть В конце прошлого года, когда он вернулся из ссылки, я встретил его в церкви Знамения, где я служу протодьяконом Он туда приходил и жаловался, что ему как популярному среди верующих протоиерею дали бы хорошее место, но Лубянка в это дело вмешивается и не дает ему никакого хода» Лубянка, видите ли, мешает вашей карьере.
– Ничего подобного я не говорил Разговоров антисоветских не вел.
– Вот, слушайте еще: «После публикации новой Конституции СССР Любомудров сначала говорил, что советская власть испугалась заграницы и дала народу больше свободы, в том числе и нам, духовенству При этом Любомудров толковал даже о том, что собирается организовать тысяч пять верующих, которые будут голосовать за его кандидатуру в Верховный Совет СССР Последний раз, когда я его видел (месяца два тому назад), Любомудров уже толковал о Конституции наоборот: “Это только втерли очки загранице, никакой свободы и прав нам не дали” Предлагал даже вовсе не участвовать в выборах или голосовать за более близкую нам фигуру, как Бухарин»
Любомудров слушал Он хорошо знал протодьякона, чьим именем был подписан донос, и не представлял себе, чтобы тот мог написать такое Либо у него брали показания под пытками, либо следователь сам сочинил это, а протодьякону дал подписать.
– Я отрицаю все это, – сказал он. – Ничего подобного не было, я этого не говорил.
– Еще пишут, что вы хранили и распространяли религиозную литературу А религиозная литература по своему содержанию является заведомо антисоветской и контрреволюционной.
– Ничего, кроме Священного Писания, я у себя не хранил Антисоветскую литературу не распространял.
– Вы знаете, что́ вам грозит за контрреволюционную деятельность? – следователь повысил голос. – Я напомню вам статью 58 Уголовного кодекса РСФСР, пункт десятый: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания, влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев Те же действия с использованием религиозных или национальных предрассудков масс влекут за собой…»
Он достал папиросу и закурил.
Священник молчал.
– «…меры социальной защиты, указанные в статье 58, пункт второй, настоящего Кодекса», – продолжил следователь. – Вы понимаете, о каких мерах идет речь?
– Нет.
– «Расстрел с допущением, при смягчающих обстоятельствах, понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет». Слышали? Расстрел. Вы в своей контрреволюционной пропаганде использовали религиозные предрассудки масс, поэтому вам грозит высшая мера социальной защиты.
Следователь сделал несколько затяжек.
Священник продолжал молчать.
Следователь поднял глаза:
– Всего этого вы можете избежать, если чистосердечно признаетесь в антисоветской деятельности, раскаетесь в ней и раскроете имена сообщников.
Но священник все отрицал и никакие имена не называл. Он с самого начала избрал для себя такую линию защиты. Помогло чтение «Процесса антисоветского троцкистского центра». Сколько себя ни оговаривай, все равно расстреляют. Да и не дело священнослужителю оговаривать себя, выдавать других.
Убедившись, что священник не готов ни в чем признаваться, следователь неожиданно изменил тактику допроса. Он отложил в сторону бумаги и спросил доверительным тоном:
– Вы заметили, что у нас к вам особое отношение?
– Нет.
– А жаль. Могли бы сидеть с уголовниками и рецидивистами. А мы вам отдельную камеру выделили. И это при том, что тюрьма переполнена.
Очевидно, ожидалось, что допрашиваемый поблагодарит за заботу. Но он молчал. Ждал, что будет дальше.
А дальше следователь предложил Любомудрову снять с себя сан и отречься от веры в обмен на освобождение и трудоустройство на льготных условиях:
– Уже несколько бывших попов осознали пагубность религиозных предрассудков и их несовместимость с социалистическим строем. Стали честными советскими гражданами и трудятся на производстве. Никто не ставит им в вину прежнюю контрреволюционную деятельность.
– Я контрреволюционной деятельностью не занимался. А от священного сана и от православной веры не отрекусь, – отвечал Любомудров.
* * *
До вчерашнего дня ему все еще казалось, что допросы без свидетелей носят подготовительный характер, а основной допрос состоится в зале суда. Но вчера следователь – тот, что постарше – зачитал ему обвинительное заключение:
– …Возвратившись из ссылки, возобновил свою контрреволюционную деятельность, вокруг себя группировал реакционно настроенную часть верующих, среди которых распространял различные контрреволюционные, провокационные слухи. Проводил денежные сборы для оказания материальной помощи высланным за контрреволюционную деятельность. На квартирах своих единомышленников совершал тайные богослужения, вел антисоветскую пропаганду. На основании изложенного подсудимый Любомудров.
Константин Павлович обвиняется по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР, пункт 10.
Это была та самая «расстрельная» статья, о которой молодой следователь сообщил накануне.
Священник понял, что ждать больше нечего. И хотя формально это было обвинительное заключение, он понимал, что на самом деле это приговор.
Именно поэтому он может сегодня лежать на койке дольше обычного.
Часов в камере не было, дневной свет в нее не проникал, а электрическая лампочка горела непрерывно. Определить время суток можно только по редким посещениям камеры охранником. Но сейчас никто не приходит. По ощущению уже намного позже шести утра.
Он встал, умылся из стоявшей на столе кружки с водой, сделал несколько глотков. Прочитал по памяти утренние молитвы. Потом снова лег на койку. Спина все еще ныла от побоев, а голова болела от спертого воздуха тюремной камеры и от запаха из канализационного люка.
* * *
Ему вспомнилось огромное пшеничное поле, по которому он, совсем еще ребенок, шел рядом с отцом. Золотые колосья были выше его роста, и ему приходилось раздвигать их руками. А над головой – голубое небо с белыми облаками и яркое солнце, такое же золотое, как пшеничные колосья.
Вот они оба подходят к родной деревне. Там было тридцать дворов и церковь в честь святого Георгия Победоносца, где отец служил псаломщиком. На большие праздники все население сходилось в храм, а на летнего Георгия съезжались и из окрестных деревень. Если же случалось совершать службы по будням, народу было мало, а иной раз вообще никого. Тогда в храме находились только старенький батюшка, псаломщик на клиросе и маленький Костя – то рядом с отцом, то в алтаре возле батюшки.
Он любил церковную службу. Мечтал стать псаломщиком, как папа. С любопытством рассматривал славянские книги. Когда стал постарше, научился по ним читать.
В семье с четырьмя детьми Костя был младшим. Жили возле церкви, в зеленом деревянном доме с белыми наличниками и геранью на окнах. Все дети спали в одной комнате возле большой русской печи, а один мог спать прямо на ней. Нередко верхнее место отдавали младшему. Спалось на печи особенно сладко. Все тело прогревалось за ночь, и вставать утром не хотелось.
Вспомнилось венчание в храме родного села. Ему двадцать два года. Он уже окончил семинарию, сменил отца в должности псаломщика и преподает в школе. Ей девятнадцать, она внучка священника, выпускница епархиального училища. Они знали друг друга с детства.
Все венчание она проплакала. Он потом спрашивал ее, почему.
– Костенька, недолго нам вместе быть, – отвечала она, и слезы катились по ее бледным щекам.
Все-таки Бог дал им прожить вместе почти шесть лет. Умерла она при родах, оставив на его руках младенца – хрупкую недоношенную девочку. К тому времени он уже служил священником. Ему пришлось стать для Сони и отцом, и матерью.
* * *
Как и почему он стал священником? Он с детства любил храм, но его мысли не простирались дальше должности псаломщика. Так издревле повелось на Руси: не только духовенство было сословным, но и степени внутри духовного сословия переходили по наследству. Сын священника, как правило, становился священником, сын дьякона – дьяконом, а сын псаломщика – псаломщиком.
Конечно, из правила были исключения, но Константин Любомудров предполагал, что пойдет по проторенной стезе. Поэтому, окончив семинарию, остался псаломщиком в родном селе и законоучителем в начальной школе. Работа ему нравилась, с детьми он ладил.
Все изменилось с появлением нового архиерея. О его назначении сначала узнали из «Епархиальных ведомостей»: до приезда в Ярославль девять лет служил в Америке, потом на Холмщине. Каким он будет? Что изменится в епархии? Нового архиерея одни ждали со страхом, другие с надеждой.
Встречать его собралось все епархиальное духовенство, преподаватели и студенты семинарии и духовных училищ, местные чиновники, простой народ. Несколько тысяч человек, собравшихся на привокзальной площади, с напряжением смотрели на прибывающий поезд. Константин оказался в первых рядах встречающих.
Поезд остановился, машинист отворил дверь вагона. В дверном проеме появилась высокая статная фигура Преосвященного с панагией на груди и посохом в руках. На вид ему было около пятидесяти. С окладистой бородой, длинными волосами, приветливой улыбкой, он благословил народ обеими руками. Все опустились на колени, мужчины обнажили головы. Затем в сопровождении городских властей архиепископ Тихон прошел в здание вокзала. Толпа еще долго не расходилась.
При новом архиерее жизнь в епархии оживилась. Каждое утро он принимал народ, и попасть к нему мог всякий желающий. По приезде он захотел познакомиться с духовенством и епархиальными работниками. Спустя месяца полтора очередь дошла до Константина.
Он приехал в духовную консисторию задолго до назначенного часа. В приемной на столике лежал свежий номер «Епархиальных ведомостей», где он прочитал: «Его Высокопреосвященство просит: анонимных доносов ему не присылать, ибо таковым не только не будет придаваться значение, но они не будут и читаться им; при представлениях не делать ему земных поклонов». Войдя в кабинет после полутора часов ожидания, Константин не стал делать земной поклон архиерею, а поклонился в пояс.
Преосвященный встретил его дружелюбно, даже ласково. Благословил, предложил сесть. Начал расспрашивать о детстве, об учебе, о преподавании в школе. Во время беседы внимательно листал его личное дело.
– Вы вдовец?
– Да.
– Ребенка один воспитываете?
– Да.
– О втором браке не думаете?
– Нет.
– Какие у вас планы на будущее?
– Я хотел бы продолжать служить псаломщиком и учить детей.
Архиерей помолчал, потом сказал твердо:
– А я бы хотел, чтобы вы стали священником.
Константин совсем не ждал такого поворота событий.
– Ну как? – спросил Владыка после минутной паузы. – «Благодарю, приемлю и ничтоже вопреки глаголю»[1]?
Ошеломленный, Константин не сразу ответил.
– Время сейчас трудное, жатвы много, а делателей мало, – продолжил архиерей. – Мне нужны священники, преданные Церкви и способные к просветительской работе. А вы, я вижу, Церковь любите, и отзывы о вас положительные. Итак, каков ваш ответ?
– Как благословите, Владыка, – промолвил Константин.
* * *
Вскоре был назначен день его рукоположения в сан дьякона. Оно состоялось в Рождественском монастыре Ростова Великого. Константин приехал накануне, чтобы пройти исповедь у епархиального духовника и произнести присягу. Архиерей тоже приехал заранее.
Служил Владыка Тихон торжественно, но очень просто, без манерности или театральности. Возгласы произносил громко и внятно, молитвы читал вслух – даже те, которые принято было читать про себя.
Более всего запомнилось Константину первое прохождение через царские врата. Столько лет он входил в алтарь боковыми дверьми, а теперь его ввели, как царя, через центральные двери. Впервые он прикоснулся устами к престолу. Словно в полусне трижды обошел его, потом встал перед ним на одно колено, положив руки крестообразно на угол престола, а голову на руки. И когда архиерей возложил обе руки на его голову, почувствовал исходящее от них тепло.
Как громом поразили его слова архиерея, которые тот произнес полушепотом, склонившись к нему:
– Молись, чтобы Господь дал тебе силу быть достойным служителем Его и быть верным Ему даже до смерти.
После этого архиерей произнес нараспев:
– Боже́ственная благода́ть, всегда немощна́я врачу́ющи и оскудева́ющая восполня́ющи, проручеству́ет Константина, благогове́йнейшаго иподиа́кона во диа́кона. Помо́лимся у́бо о нем, да прии́дет на него благода́ть Всесвята́го Ду́ха[2].
Под тихое пение хора архиерей вполголоса читал молитвы, а рукополагаемый продолжал стоять на одном колене возле престола. Он дрожал всем телом. Ничего подобного он до того не испытывал. Престол казался раскаленным, как натопленная русская печь. Пот лился градом.
Для прохождения дьяконской практики его оставили в том же монастыре. Служить ему нравилось, и он надеялся остаться дьяконом на несколько лет. Даже попросил игуменью поговорить с архиереем, чтобы тот отложил священническое рукоположение. Просьба была передана Преосвященному и отклонена.
Спустя два месяца Владыка Тихон рукоположил дьякона Константина в сан священника. Спасо-Преображенский Севастьяновский женский монастырь, где состоялась хиротония, расположен на северо-западе Пошехонского уезда. Добраться в такую глухомань по бездорожью было непросто. Архиерей приехал на подводе. Встретили его у порога хлебом-солью. Под стройное пение монахинь он проследовал в храм.
Почему-то это рукоположение отцу Константину меньше запомнилось. Встав на оба колена перед престолом, он уже не дрожал, как в прошлый раз, и пот не лился с него. Но та же теплота исходила от рук Преосвященного, когда он произносил молитвы о даровании рукополагаемому непорочного священства.
Зато на всю жизнь запомнил он слова Владыки, обращенные к нему в конце службы:
– Теперь ты уже не Константин Павлович, а отец Константин. И уже не жизнь предлежит тебе, а житие, не работа, а служение. Ты уже не расслабленный, лежащий у купели в ожидании исцеления, а апостол и друг Христов, дерзновенно проповедующий Евангелие народу Божию. Тебе предстоят многие испытания, но сила благодати Божией будет помогать тебе переносить их. Служение священническое превосходит человеческие силы, а испытания, посылаемые священнику, иной раз тоже бывают выше сил. Но ты ничего и никого не бойся, кроме Самого Бога.
Знал ли он тогда, слушая это поучение, какие испытания ждут его? И согласился бы на служение, если бы знал? Да, согласился бы. Никогда впоследствии, ни на одну минуту он не раскаялся, что стал священником. И сейчас, в ожидании смертного приговора, не жалел, что прожил такую жизнь, а не иную.
* * *
Лязг дверной щеколды отвлек его от воспоминаний. Охранник отворил маленькое окно, просунул в камеру миску с баландой.
– Который час? – спросил заключенный.
– Половина второго, – ответил охранник.
Когда окно с грохотом захлопнулось, узник, прочитав молитву и перекрестившись, принялся за еду.
Баланда представляла собой кипяченую воду, в которой плавала гречневая крупа. Отец Константин медленно черпал ложкой из миски. К чувству голода он привык: оно сопровождало его на протяжении всех последних лет, и миска тюремной баланды могла притупить его лишь ненадолго. Но если есть баланду медленно, то иллюзия насыщения будет длиться потом несколько дольше.
Ему вспомнился случай из времени обучения в семинарии. Студенты решили выразить протест по поводу недостаточно сытного, как им казалось, обеда. Жаловаться они ходили к семинарскому начальству, а потом и к епархиальному архиерею. Константин отказался примкнуть к протестующим. А сейчас даже улыбнулся, вспомнив обед, вызвавший возмущение семинаристов: пирог с капустой и яйцом, щи с говядиной, жаркое из баранины, порция белого хлеба с маслом, чай с сахаром.
Именно в семинарии он впервые услышал слово «революция». Некоторые его однокурсники держали под подушкой «Капитал» Маркса. Говорили, что надо свергнуть царя, а власть в стране отдать народу.
Он не понимал – ни тогда, ни теперь, – как можно «отдать власть народу». Ему это казалось обманом. Он с детства запомнил слова из апостольского послания: «Бога бойтесь, царя чтите». Чтить царя было для него так же естественно, как бояться Бога.
* * *
Царя он видел один раз в жизни – в год празднования трехсотлетия Дома Романовых. В солнечный майский день, когда Царская семья посещала Ярославль, жители города от мала до велика высыпали на улицы. Всем хотелось посмотреть на «хозяина земли Русской». Отец Константин к тому времени был настоятелем сельского храма Ростовского уезда. В Успенском соборе Ярославля он ожидал Государя вместе с другими священнослужителями епархии, которых выстроили рядами.
Государь вошел, сопровождаемый членами Царской семьи и немногочисленной свитой. Одетый в парадный китель с аксельбантом, с фуражкой в левой руке, он трижды широко и быстро перекрестился. Прошел к амвону и приложился к лежавшим на аналоях иконам Спасителя и Божией Матери. Отца Константина удивил здоровый загар на лице Государя. Императрица, напротив, была бледна, Великие княжны тоже. А наследник-цесаревич, которого держал на руках здоровенный детина в казачьей форме, выглядел совсем слабым и болезненным.
Произнося приветственную речь, архиепископ заметно волновался. Но голос его звучал бодро и торжественно:
– Благочестивый Государь! Не смолкли еще радостные пасхальные песни, и «празднует вся тварь восстание Христово». А у нас пришел день светлого торжества, и град Ярославль радуется и ликует. Се, грядет в него царь праведный, кроткий и спасающий.
Архиепископ напомнил, что триста лет назад именно в Ярославле было сформировано ополчение во главе с Мининым и Пожарским. Сюда же после избрания на царство прибыл Михаил Федорович – первый Государь из династии Романовых. Отсюда были отправлены его первые указы. Здесь в тиши монастырских келий юный царь размышлял о том, как сделать русский народ счастливым. И сегодня город приветствует Государя вместе с августейшей семьей, молясь о его благоденствии.
Люди смотрели на царя с восторгом и благоговением. Кто мог тогда подумать, что благочестивейшему и самодержавнейшему Государю Николаю Александровичу осталось царствовать меньше четырех лет? Кто мог представить, что уже через год начнется затяжная кровопролитная война, которая приведет к революции? Кто мог предположить, что вся Царская семья, включая тринадцатилетнего цесаревича, будет расстреляна? Кто мог предвидеть гонения, которые обрушатся на Церковь сразу после прихода к власти большевиков?
* * *
Революционные события застали отца Константина в должности эконома Московской духовной академии, располагавшейся в стенах Троице-Сергиевой лавры. Он должен был обеспечивать академию письменными принадлежностями, продовольствием, медикаментами и дровами, следить за ремонтом зданий.
Вскоре после февральской революции в жизни Церкви начались перемены. В мае семнадцатого было принято решение о том, что епископы должны избираться, а не назначаться. Во многих епархиях прошли собрания духовенства и мирян. Архиереев, некогда назначенных Святейшим Синодом, заменили новыми. На Московскую кафедру пришел архиепископ Тихон, которого отец Константин помнил по Ярославлю.
Академия тоже не осталась в стороне от изменений. На смену ученому архиепископу Феодору пришел мирянин Александр Павлович Орлов, избранный профессорами. Устав академии предписывал, чтобы ректор имел священнический сан, поэтому Орлов был рукоположен сначала в дьякона, затем во священника. И сразу возведен в сан протоиерея. Это был человек покладистый, с ровным характером.
А между тем на фоне революционной разрухи выживать становилось все труднее. Финансирование академии стало сокращаться сразу после февральской революции. А после октябрьской деньги на содержание преподавателей и студентов вообще перестали поступать.
Как только новая большевистская власть приняла декрет «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», у академии начали одно за другим отбирать помещения. К осени восемнадцатого в распоряжении студентов осталось лишь четыре учебных аудитории. Остальные были заняты Военной электротехнической академией. Отцу Константину некоторое время приходилось исполнять должность эконома обеих академий – духовной и электротехнической.
