Харуки Мураками
Хроники Заводной Птицы
Мы погоняли лошадей по травянистой равнине. Все молчали, но думали об одном: удастся ли нам благополучно перебраться на ту сторону. Если монгольский патрульный отряд доберется до моста раньше нас – тогда конец. Шансов выбраться из этой заварухи не оставалось никаких. Помню, подмышки стали мокрыми от пота.
– Лейтенант, в вас когда-нибудь стреляли? – обратился ко мне Ямамото после долгого молчания.
– Нет, – ответил я.
– А самому приходилось стрелять в кого-нибудь?
– Нет, – повторил я снова.
Какое впечатление произвел на него мой ответ? Зачем он задавал эти вопросы? Я так и не узнал этого.
– Вот здесь документы, которые нужно доставить в штаб, – проговорил Ямамото, положив руку на седельную сумку. – Если это будет невозможно сделать, их надо уничтожить – сжечь, закопать в землю… Но что бы ни случилось – они не должны попасть в руки врага. Что бы ни случилось. Это наша самая главная задача. Хочу, чтобы вы это поняли. Это очень, очень важно.
– Я все понял.
Ямамото пристально посмотрел мне в глаза.
– Если мы окажемся в безвыходном положении, первым делом пристрелите меня. И без всяких колебаний. Я застрелюсь сам, если смогу. Но если из-за руки не сумею покончить с собой, тогда стреляйте вы. И наверняка, чтобы насмерть.
Я молча кивнул.
До переправы мы добрались еще засветло, и стало ясно, что мучившие меня дорогой опасения имели под собой основания. Там уже расположился небольшой отряд монгольской армии. Мы с Ямамото взобрались на невысокий холм и стали по очереди наблюдать в бинокль. Восемь человек – не так уж много, но вооружение они имели чересчур внушительное для пограничного дозора. У одного был автомат. На небольшом возвышении стоял станковый пулемет, обложенный мешками с песком и повернутый дулом к реке. Понятно, они обосновались на этом месте, чтобы не дать нам перейти на тот берег. У реки разбили палатки, в землю вбили столбы, к которым были привязаны десять лошадей. Судя по всему, монголы не собирались уходить, пока не поймают нас.
– А нет ли какой-нибудь другой переправы? – поинтересовался я.
Оторвавшись от бинокля, Ямамото посмотрел на меня и покачал головой.
– Есть, но слишком далеко. Верхом понадобится два дня, но у нас нет столько времени. Так что остается переправляться только здесь.
– Вы имеете в виду ночью?
– Именно. Ничего другого не остается. Лошадей оставим здесь. Уберем часового, а остальные, наверное, будут крепко спать. Не волнуйтесь – из-за шума реки почти ничего не будет слышно. Часового я беру на себя. Ну, пока нам делать нечего, так что лучше поспать сейчас, чтобы отдохнуть как следует.
Переправляться решили в три часа утра. Капрал Хонда снял с лошадей все снаряжение, отвел подальше и отпустил. Вырыли глубокую яму, закопали лишние боеприпасы и провиант. Оставили только фляжки с водой, еды на один день, оружие и немного патронов. Если бы монгольские солдаты захватили нас, мы все равно бы не отбились, сколько бы ни имели патронов: по огневой мощи они были сильнее во много раз. Покончив с делами, решили отсыпаться до назначенного часа. Следовало воспользоваться вынужденным отдыхом: прорвись мы через переправу, времени на сон, наверное, не нашлось бы. На часы первым стал Хонда, его должен был сменить Хамано.
Ямамото лег в палатке и тут же заснул. Похоже, все это время он вообще не спал. У изголовья лежала кожаная сумка, куда Ямамото положил свои важные бумаги. Скоро отключился и Хамано. Усталость одолевала, но нервное напряжение никак не давало уснуть. Спать хотелось смертельно, но я ничего не мог поделать. Представлялось, как мы убиваем монгольского часового, как пулемет поливает нас огнем на переправе… Нервы напряглись до предела. Ладони стали мокрыми от пота, ломило в висках. Сумею ли я в случае чего действовать, как подобает офицеру? Я не был уверен. Выбравшись из палатки, направился к стоявшему на часах Хонде и присел рядом.
– Ну что, Хонда? Может, нам здесь умереть придется?
– Все может быть, – отозвался капрал.
Мы помолчали. Что-то мне не понравилось в этом его «все может быть». Был здесь оттенок какой-то неопределенности. С интуицией у меня не очень хорошо, но я все-таки понял, что за расплывчатым ответом Хонды что-то кроется, и решил выведать, что он имел в виду.
– Если тебе есть что сказать – выкладывай, не стесняйся, – сказал я. – Может, мы вообще в последний раз разговариваем. Отведи душу!
Плотно сжав губы, Хонда некоторое время поглаживал пальцами песок у себя под ногами. Я видел, что в душе у него идет какая-то борьба.
– Господин лейтенант, – наконец заговорил он, глядя мне прямо в глаза. – Из нас четверых дольше всех проживете вы – и умрете в Японии. Жизнь ваша будет гораздо длиннее, чем сами думаете.
Теперь пришла моя очередь пристально посмотреть на капрала.
– Вы, наверное, сомневаетесь: откуда это может быть мне известно. Я и сам не могу объяснить. Просто знаю – и все.
– Это что же, наитие?
– Может, и так. Хотя это слово не совсем передает то, что я чувствую. Это слишком сильно сказано. Ведь я уже говорил: просто знаю. Вот так.
– У тебя давно такие способности?
– Давно, – четко проговорил Хонда. – Но с тех пор как себя помню, я скрывал это от других. А сейчас… это дело жизни и смерти. Потом оно вас касается, вот я и сказал.
– А о других ты тоже знаешь?
Он покачал головой.
– О чем-то догадываюсь, а о чем-то – нет. Однако вам, господин лейтенант, наверное, лучше не знать об этом. Может, я слишком много на себя беру, рассуждая перед вами о таких важных вещах. Вы ведь университет окончили. Но на человеческую судьбу надо оглядываться, когда жизнь прожита. Не надо забегать вперед. Я уже к этому в какой-то степени привык, а вы – нет.
– Ну, во всяком случае, я здесь не погибну?
Хонда зачерпнул горсть песка под ногами и смотрел, как он с шуршанием сыплется между пальцами.
– Это я могу вам сказать. Здесь, в Китае, на материке, вы не умрете, господин лейтенант.
Мне хотелось продолжить разговор, но Хонда внезапно умолк. Казалось, он отключился, погрузившись в свои мысли. Держа винтовку в руках, капрал вглядывался в дикую степь. Моих слов он больше не слышал.
Я вернулся в палатку за гребнем холма и лег рядом с Ха-мано. Закрыл глаза. Теперь сон пришел сразу. Глубокий сон, который, кажется, утянул меня за ноги на дно океана.
13. Долгий рассказ лейтенанта Мамия (часть 2)
Я проснулся от металлического клацанья предохранителя. Ни один солдат на войне не пропустит этот звук мимо ушей, даже если крепко спит. Это особый звук, тяжелый и холодный, как сама смерть. Почти инстинктивно я протянул руку к браунингу, лежавшему у изголовья, и тут же получил удар сапогом в висок, от которого у меня на миг потемнело в глазах. Переведя дух, я чуть приоткрыл глаза и разглядел человека, который, судя по всему, меня ударил. Он нагнулся и взял мой браунинг. Я медленно приподнял голову – прямо в лицо уставились дула двух винтовок. За ними маячили фигуры двух солдат-монголов.
Заснул я в палатке, но теперь она исчезла, будто по мановению волшебной палочки, и над головой было развернуто усыпанное звездами небо. Еще один солдат наставил автомат в голову лежавшего рядом со мной Ямамото. Тот лежал тихо – может быть, думал, что сопротивляться не имеет смысла, или берег силы. На солдатах были длинные полушубки и военные шапки-шлемы. Двое светили на нас большими карманными фонарями. В первые минуты я толком не мог понять, что случилось. Наверное, потому, что спал очень крепко, и шок, от того, что увидел, оказался слишком сильным. Но, посмотрев на монголов и лицо Ямамото, я наконец осознал: нашу палатку обнаружили раньше, чем мы стали переправляться через реку.
Следующей мыслью было: что с Хондой и Хамано? Я осторожно повернул голову, чтобы оглядеться вокруг, но больше никого не увидел. Или монголы их уже убили, или им удалось бежать.
Похоже, это были солдаты из того самого дозора, что мы заметили на переправе. Несколько человек, вооруженных ручным пулеметом и винтовками. Командовал ими дюжий сержант, у него одного на ногах были настоящие сапоги. Как раз этот тип и заехал мне по голове. Наклонившись, он поднял лежавшую около Ямамото кожаную сумку, открыл ее и заглянул внутрь. Потом перевернул и стал трясти. К моему удивлению, на землю выпала лишь пачка сигарет, хотя я своими глазами видел, как Ямамото клал туда бумаги: достал из седельного мешка, переложил в сумку и бросил ее у изголовья. Ямамото, как всегда, старался сохранять хладнокровие, однако я заметил, что выражение его лица вдруг изменилось. Видно, он тоже понятия не имел, куда исчезли документы. Но в любом случае для Ямамото это было то, что нужно. Ведь, как он сам говорил, наша наиглавнейшая задача заключалась в том, чтобы эти документы не попали к врагу.
Солдаты перевернули вверх дном все наши вещи и обшарили их самым тщательным образом. Но ничего стоящего не нашли. Тогда нас заставили снять всю одежду и проверили содержимое карманов, одного за другим. Тыкали штыками в одежду и вещевые мешки, однако документов нигде не было. Выгребли сигареты, авторучки, кошельки, блокноты, часы, распихали добычу по карманам. Забрали нашу обувь, перемерив предварительно по очереди и выбрав, что подходило по размеру. Дележ сопровождался довольно громкой перебранкой. Сержант взирал на все это с отсутствующим видом. Видимо, в Монголии присвоение личных вещей пленных или погибших солдат противника было в порядке вещей. Сам сержант взял только часы Ямамото, предоставив солдатам разбираться с остальным имуществом. Наше снаряжение – пистолеты, боеприпасы, карты, компасы и бинокли – сложили в матерчатый мешок, наверное, чтобы отправить в Улан-Батор, в штаб.
После этого нас, раздетых догола, крепко связали тонкими и прочными веревками. От монгольских солдат несло, как с долго не чищенного скотного двора. Форма на них обносилась и была вся в грязи, пыли и пятнах от еды – нельзя было даже установить ее первоначальный цвет. Ботинки рваные, в дырах, казалось, того и гляди развалятся. Понятно, что они позарились на нашу обувь. Лица почти у всех были грубые, какие-то неотесанные и заросшие, зубы черные. На вид они больше походили на бандитов с большой дороги, чем на солдат, но советское оружие и знаки отличия в виде звездочек говорили, что это регулярная армия Монгольской Народной Республики. На мой взгляд, организация и боевой дух в их отряде были не на очень высоком уровне. Вообще из монголов выходят выносливые и стойкие солдаты, но для современной войны, в которой действуют боевыми группами, они не сильно подходят.
Ночной холод пронизывал до костей. Я смотрел на монголов, на то, как в полумраке появляются и исчезают облачка пара от их дыхания, и казалось, что меня по ошибке забросило в какой-то кошмарный сон. Я никак не мог поверить, что все происходящее – реальность. Это действительно был страшный сон, но, как я потом понял, кошмар только начинался.
Тем временем из темноты возник солдат, что-то волочивший по земле. Ухмыляясь, он с глухим звуком опустил рядом с нами свою ношу – труп Хамано. Убитый капрал был бос – кто-то уже успел снять с него ботинки. Монголы стянули с него одежду, предварительно обшарив карманы. Взяли наручные часы, бумажник и сигареты, которые тут же поделили и задымили, роясь в бумажнике. Там оказалось несколько банкнот Маньчжоу-го и фотокарточка женщины – наверное, матери Хамано. Сержант что-то сказал и забрал деньги себе. Фотография упала на землю.
По-видимому, кто-то из монгольских солдат подкрался сзади к Хамано, когда тот стоял на часах, и перерезал ему горло. Они опередили нас: сделали то, что мы хотели сделать с ними. Из зияющей раны растекалась ярко-красная кровь. Ее было не так много для раны такого размера – наверное, уже почти вся вытекла. Один из солдат вытащил нож с изогнутым лезвием сантиметров в пятнадцать длиной и помахал им передо мною. Ножей такой необычной формы мне раньше видеть не приходилось. Этот был какой-то особый. Солдат взмахнул им, будто собираясь чиркнуть мне по горлу, и свистнул. Несколько человек захохотали. Нож явно не из армейского снаряжения: видно, эта штука была его собственностью. У всех на поясе закреплены длинные штыки, и только у этого солдата – кривой нож. Им он, похоже, и перерезал горло Хамано. Ловко повертев нож в руке, солдат запихал его обратно в ножны.
Ямамото, не говоря ни слова, чуть повел глазами в мою сторону. Движение было мимолетным, но я сразу же понял, чту он пытался сказать мне этим взглядом: «Смог ли бежать Хонда?» Охваченный смятением и страхом, я думал о том же: «Куда подевался капрал Хонда?» Если ему действительно удалось скрыться во время внезапного налета монгольских солдат, тогда у нас еще остается надежда, пусть и призрачная. «Что Хонда может сделать в одиночку?» От этой мысли поневоле становилось тошно. Но лучше хоть какой-то шанс, чем вообще никакого.
Мы пролежали связанными на песке до рассвета. Сторожить нас оставили двух солдат: одного с ручным пулеметом, другого – с винтовкой, а остальные собрались в стороне: курили, разговаривали, смеялись – расслаблялись после того, как поймали нас. Мы с Ямамото молчали. Хотя стоял май, температура в рассветные часы опускалась ниже нуля, и я боялся, что раздетыми мы замерзнем до смерти. Но что такое холод по сравнению с ужасом, сковавшим меня? Что с нами будет? Эти монголы – обычная дозорная группа, и наверняка они не могли сами решать нашу судьбу. Для этого нужен приказ сверху. Так что какое-то время нас, наверное, убивать не будут. Но что потом? Полная неизвестность. Ямамото, ясное дело, – шпион, меня поймали вместе с ним, значит, я его сообщник. В любом случае так просто нам из этой передряги не выбраться.
Рассвело, и откуда-то с неба донесся звук, напоминавший гул моторов. Скоро показался серебристый контур советского самолета-разведчика с опознавательными знаками Монголии, который стал кружить над нами. Солдаты замахали руками, аэроплан в ответ несколько раз покачал крыльями и сел поблизости, подняв тучи песка. Почва вокруг была твердая и ровная, поэтому и без специальной полосы там можно взлетать и приземляться довольно легко. А может, они уже несколько раз использовали это место под аэродром. Один солдат вскочил на коня и поскакал к самолету, держа на поводу еще двух лошадей.
Обратно с ним вместе подъехали двое – по виду офицеры в высоком звании. Один – русский, другой – монгол. Скорее всего сержант сообщил в штаб по радио о нашей поимке, и офицеры специально прилетели из Улан-Батора, чтобы допросить нас. Конечно, они были из разведки. Я слышал, что за прошлогодними массовыми арестами и чистками антиправительственных элементов стояло ГПУ.
Оба офицера были одеты с иголочки и чисто выбриты. На русском была теплая шинель с портупеей, из-под нее виднелись до блеска начищенные, без единого пятнышка сапоги. Для русского он был невысок ростом, худощав, лет тридцати – тридцати пяти. Высокий лоб, тонкий нос, бледно-розовая кожа, очки в металлической оправе. В общем, лицо как лицо, ничего особенного. Монгольский офицер – коренастый чернявый коротышка – рядом с русским казался медвежонком.
Монгол подозвал сержанта, и, стоя поодаль, они втроем о чем-то заговорили. «Наверное, подробно докладывает о том, что произошло», – гадал я. Сержант показал мешок с отобранным у нас имуществом. Русский внимательно осмотрел каждую вещь и сложил все обратно. Сказал что-то монголу, а тот обратился к сержанту. Потом русский достал из нагрудного кармана портсигар и протянул офицеру и сержанту. Затягиваясь сигаретами, они продолжали разговаривать.
Русский несколько раз ударил кулаком правой руки по левой ладони – было видно, что он немного раздражен. Монгольский офицер стоял с хмурым видом, скрестив на груди руки, а сержант все кивал.
Наконец, русский офицер не торопясь направился к месту, где лежали мы, и остановился рядом.
– Закурить не желаете? – обратился он к нам по-русски. Я учил русский в университете и уже упоминал, что разговорную речь разбирал вполне прилично, но во избежание лишних проблем сделал вид, что ничего не понимаю.
– Спасибо, не надо, – ответил Ямамото на вполне приличном русском языке.
– Замечательно, – сказал советский офицер. – Будем говорить по-русски. Значит, разговор много времени не займет.
Он снял перчатки, сунул их в карман шинели. На безымянном пальце левой руки сверкнуло небольшое золотое кольцо.
– Думаю, вы в курсе дела. Мы тут кое-что разыскиваем. Прямо с ног сбились. И знаем, что эта вещица у вас. Обойдемся без лишних вопросов: откуда, мол, вам это известно. Просто известно, и все. Однако при вас этой вещицы не оказалось. А раз так, значит, рассуждая логически, до того как вас поймали, вы ее куда-то спрятали. Туда, – он указал в сторону Халхин-Гола, – вы это не переправили. Реку никто перейти не успел. Так что письмо спрятано где-то на этом берегу. Я понятно говорю?
Ямамото кивнул:
– Понятно. Но мы ничего не знаем ни о каком письме.
– Хорошо, – бесстрастно проговорил русский. – В таком случае у меня есть один маленький вопрос. Чем вы здесь занимаетесь? Ведь вам хорошо известно, что это территория Монгольской Народной Республики. Зачем же вы проникли на чужую землю? Не могли бы рассказать?
Ямамото объяснил, что мы занимались составлением карт:
– Я штатский, работаю в картографической фирме. Вот этот человек и тот, кого убили… их мне выделили для охраны. Этот берег ваш, мы знаем и просим извинения за то, что перешли границу. Но вторгаться на чужую территорию мы не собирались. Просто хотели осмотреть рельеф местности отсюда, с возвышенности.
Русский офицер скривил тонкие губы в усмешке, как будто ему рассказывали что-то малоинтересное.
– Просите извинения, – с расстановкой повторил он слова Ямамото. – Так-так. Хотели с возвышенности осмотреть рельеф местности? Понятно. С высоты всегда лучше видно, правильно. Вполне резонно.
Он умолк и некоторое время молча рассматривал облака на небе. Потом снова перевел взгляд на Ямамото и, спокойно покачав головой, вздохнул:
– Как бы я хотел тебе поверить! Это было бы замечательно! Похлопал бы тебя по плечу и сказал: «Хорошо, хорошо! Ну, теперь давайте на тот берег и домой. В следующий раз смотрите, будьте осторожней». И всем будет хорошо. Честное слово, я хотел бы так поступить. Но, к сожалению, не могу. А все потому, что знаю, кто ты такой на самом деле. И знаю, что ты здесь делаешь. У нас есть кое-какие друзья в Хайларе, так же как у вас в Улан-Баторе.
Русский достал из кармана перчатки, сложил их по-другому и засунул обратно.
– Скажу откровенно: у меня лично нет никакого интереса вас мучить или убивать. Отдайте письмо – и никаких других дел у меня к вам нет. Я распоряжусь, и вас тут же отпустят. Вы сможете спокойно перейти на ту сторону. Гарантия – моя честь. Все остальное – наши проблемы. Вас это не касается.
Лучи взошедшего на востоке солнца начали наконец согревать кожу. Ветра не было, по небу плыло несколько плотных белых облаков.
Повисло долгое-долгое молчание. Безмолвствовали все – русский, монгольский офицер, солдаты из дозора, Ямамото.
Оказавшись в плену, Ямамото, похоже, уже приготовился к смерти. Его лицо совершенно ничего не выражало.
– В противном случае вы оба… примете здесь… смерть, – медленно, с расстановкой, как будто разговаривая с детьми, проговорил русский. – Ужасную смерть. Вот они… – Он посмотрел в сторону монгольских солдат. Верзила с ручным пулеметом пялился на меня, выставив в ухмылке почерневшие зубы. – Они обожают убивать – и делают это изощренно и со вкусом. Мастера своего дела, так скажем. Монголы еще со времен Чингисхана страшно охочи до всяких зверств. Тут они настоящие знатоки! Мы, русские, натерпелись от них так, что дальше некуда. У нас этому даже в школе учат. На уроках истории рассказывают, что монголы творили, когда вторглись на Русь. Миллионы людей убивали. Без всякого смысла. Слышали историю, как в Киеве они захватили несколько сотен русских из знатных семей и всех перебили? Соорудили большой помост из толстых досок, поставили его прямо на пленных и устроили на нем пир. Люди умирали, раздавленные этой тяжестью. Разве обыкновенному человеку придет такое в голову? А? Сколько времени потратили! Как готовились! Кто бы еще захотел с этим возиться? А они захотели. Почему? Потому что для них это удовольствие и развлечение. Они и сейчас такое творят! Мне как-то довелось наблюдать своими глазами. Я считал, что видел в своей жизни страшные вещи, но в ту ночь, помню, лишился аппетита начисто. Я понятно говорю? Может, слишком быстро?
Ямамото покачал головой.
– Замечательно! – заговорил снова русский, но, закашлявшись, прервался. – Ну что ж! Для меня это будет уже второй раз, и, может, к вечеру аппетит вернется, если все пройдет гладко. Но лучше б нам обойтись без лишнего смертоубийства.
Заложив руки за спину, русский некоторое время смотрел на небо. Потом достал перчатки и бросил взгляд в сторону самолета.
– Отличная погода! – сказал он. – Весна. Прохладно еще, но как раз то, что надо. Станет жарко – комары появятся. Ужасно неприятные твари. Да… Весна здесь намного лучше лета. – Офицер снова вытащил портсигар, достал сигарету и прикурил от спички. Медленно затянулся и так же медленно выдохнул дым. – Спрашиваю последний раз: ты в самом деле не знаешь о письме?
– Нет, – только и сказал Ямамото.
– Ну что ж, – проговорил русский. – Хорошо.
Обернувшись к офицеру, он сказал ему несколько слов по-монгольски. Тот кивнул и что-то приказал солдатам. Те притащили откуда-то бревна и ловко стали обтесывать их штыками. Получилось четыре кола. Отмерив шагами нужное расстояние, они камнями забили колья глубоко в землю так, что они оказались вершинами четырехугольника. На все эти приготовления, как мне показалось, ушло минут двадцать. Но что будет дальше, я понять никак не мог.
– Для них расправиться с кем-нибудь – все равно что вкусно поесть, – сказал русский. – Чем дольше подготовка, тем больше радости. Если уж надо просто кого-нибудь шлепнуть, достаточно одного выстрела – бах! и готово. Секундное дело. Но это… – он задумчиво провел кончиками пальцев по гладкому подбородку, – неинтересно.
Солдаты сняли с Ямамото веревки и отвели к тому месту, где поставили колья. Привязали к ним за руки и ноги. Он лежал, как распятый, на спине, и на его обнаженном теле виднелось несколько свежих ран.
– Как вы знаете, монголы – народ кочевой, – продолжал офицер. – Они разводят овец: едят их мясо, стригут шерсть, снимают шкуру. В общем, овца для них – идеальное животное. Они с ними живут – вся жизнь проходит с овцами. А как ловко они снимают шкуры! Потом делают из них палатки, шьют одежду. Ты когда-нибудь видел, как монголы снимают шкуру?
– Хотите меня убить? Тогда кончайте скорее, – сказал Ямамото.
Русский кивал, медленно потирая ладони.
– Так-так. Не надо спешить. За нами дело не станет. Не беспокойся. Правда, время придется потратить, но зато все будет с гарантией, не переживай. Торопиться некуда. Тут кругом степь без конца, без края, и времени у нас сколько угодно. К тому же я хотел бы кое-что тебе рассказать. Итак, что касается снятия шкур: у монголов обязательно имеется свой специалист по этому делу. Профессионал, мастер. Можно даже сказать, настоящий виртуоз. То, что он делает, – уже искусство. Глазом не успеешь моргнуть, как все готово. В один миг! Можно даже подумать, что существо, с которого живьем снимают кожу, даже не успевает ничего почувствовать. Впрочем… – он опять извлек из нагрудного кармана портсигар и, держа в руке, забарабанил по нему пальцами, – это, конечно, не так. На самом деле тот, кого обдирают заживо, испытывает жуткую боль. Просто невообразимую боль. Но смерть все не приходит и не приходит… В конце концов она наступает от огромной потери крови, но как долго все это тянется!
Он щелкнул пальцами. Монгольский офицер, прилетевший вместе с ним, выступил вперед и достал из кармана шинели нож в ножнах – такой же, что был у солдата, грозившего перерезать мне горло. Он вытащил его из ножен и поднял над головой. Стальное лезвие тускло блеснуло молочным отливом в лучах утреннего солнца.
– Вот этот человек как раз из таких умельцев, – объявил русский. – Ну-ка, посмотри получше на его нож. Это специальное изделие, как раз, чтобы снимать шкуру. Замечательная вещица! Лезвие тонкое и острое, как бритва. Какая техника у этих мастеров! Ведь они тысячи лет свежуют животных. А с человека им кожу содрать – все равно что персик почистить. Аккуратно, красиво, без единого разрыва! Я не очень быстро говорю?
Ямамото молчал.
– Делается это постепенно, – продолжал русский офицер. – Чтобы содрать кожу чисто, без разрывов, самое главное – не спешить. Если по ходу дела вдруг пожелаешь что-нибудь сказать, не стесняйся. Мы сразу все это остановим. И не надо будет умирать. Он уже не раз проделывал такие операции, и до конца ни один человек не выдержал – у всех язык развязывался. Так что имей это в виду. Чем раньше мы это прекратим, тем лучше для нас обоих.
Держа нож, похожий на медведя офицер взглянул на Ямамото и ухмыльнулся. Я помню эту ухмылку до сих пор. Вижу ее во сне. Ее нельзя забыть. Монгол приступил к делу. Солдаты навалились на руки и колени Ямамото, и офицер, орудуя ножом, усердно стал сдирать с него кожу. Он и вправду расправлялся с ним, как с персиком. Смотреть на это было невозможно, я зажмурился и тут же получил прикладом от одного из солдат. Удары сыпались один за другим, пока я не открыл глаза. Но от этого ничего не изменилось: с открытыми или закрытыми глазами я все равно слышал голос Ямамото. Какое-то время он стойко терпел пытку, но потом начал кричать. Этот крик, казалось, доносился из какого-то другого мира. Сначала монгол быстрым движением сделал ножом надрез на правом плече Ямамото и стал сверху стягивать кожу с руки. Он проделывал это медленно, осторожно, почти с любовью. Русский офицер был прав: его мастерство граничило с искусством. Если бы не крик, можно было бы, наверное, даже подумать: а может, боли никакой и нет? Но судя по этим воплям, боль была чудовищная.
И вот живодер уже стянул с правой руки Ямамото всю кожу одним тонким листом и передал стоявшему рядом солдату. Тот принял ее кончиками пальцев, расправил и стал поворачивать в руках, чтобы всем было видно. Кожа капля за каплей сочилась кровью. А офицер принялся за левую руку и проделал с ней то же самое. Потом снял кожу с обеих ног, оскопил жертву, отрезал уши. Ободрал голову, лицо, и на Ямамото не осталось ни кусочка кожи. Он терял сознание, приходил в себя и снова впадал в беспамятство. Сознание уходило – Ямамото замолкал, возвращалось – и крик начинался снова. Но голос становился все слабее и слабее, и наконец наступила тишина. Все это время русский офицер каблуком сапога чертил на земле бессмысленные фигуры. Монгольские солдаты наблюдали за происходившим, не говоря ни слова; на их лицах не было ни отвращения, ни волнения, ни испуга – вообще ничего. С Ямамото лоскут за лоскутом сдирали кожу, а они взирали на это, как будто вышли на прогулку и остановились поглазеть на какую-то стройку.
Меня все это время выворачивало наизнанку. Внутри уже ничего не осталось, но рвотные спазмы не прекращались. Под конец похожий на медведя офицер-монгол развернул кожу, которую содрал с торса Ямамото. Содрал аккуратно, даже соски не повредил. Ни до, ни после того дня мне не приходилось видеть более жуткого зрелища. Кто-то взял кожу из рук офицера и повесил сушиться, как какую-нибудь простыню. Остался лишь распростертый труп Ямамото – окровавленный кусок мяса, без единого лоскутка кожи. Самым страшным было его лицо, ставшее кровавой маской, на которой выделялись выкатившиеся огромные белые глазные яблоки. Широко оскаленный рот будто застыл в крике. На месте отрезанного носа виднелись только маленькие отверстия. На земле было море крови.
Русский офицер сплюнул на землю и посмотрел мне в лицо. Достал платок из кармана, вытер губы.
– Похоже, он действительно ничего не знал, – проговорил он, убирая платок обратно. Его голос звучал теперь как-то сухо и невыразительно. – Знал бы – обязательно раскололся. Жаль, что так вышло. Но он ведь был профессионал и все равно когда-нибудь сдох бы как собака. Тут уж ничего не поделаешь. Что ж, если он был не в курсе, то ты и подавно.
Офицер снова вытянул сигарету и чиркнул спичкой.
– Выходит, ты нам больше не нужен. Пытать тебя, чтобы что-то узнать, – смысла нет. В живых оставить как пленного – тоже. Мы хотим сохранить в тайне все, что здесь произошло. Не болтать об этом. А если отвезти тебя в Улан-Батор, пойдут ненужные разговоры. Лучше всего, конечно, прострелить тебе сейчас башку и закопать где-нибудь или сжечь и кости бросить в Халхин-Гол. И все дела. Ну как? – Русский пристально посмотрел мне в глаза. Я по-прежнему делал вид, что совсем его не понимаю. – Русского ты, верно, не знаешь, так что распространяться дальше – только время терять. Ну да ладно. Будем считать, это мысли вслух. Так что слушай. Хочу тебя порадовать. Я решил тебя не убивать. Считай, я слегка виноват и извиняюсь, что зря отправил на тот свет твоего приятеля. Хватит нам мертвецов на сегодня. Одного в день вполне достаточно. Так что убивать я тебя не буду. Дам шанс выжить. Повезет – останешься живой. Правда, шансов у тебя маловато. Можно даже сказать – почти никаких. Но шанс – это все-таки шанс. Все же лучше, чем остаться без кожи. Так ведь?
Подняв руку, он позвал монгольского офицера. Тот с большим тщанием отмывал водой из фляги нож, которым сдирал с Ямамото кожу, закончив точить его о маленький брусок. Солдаты разложили куски кожи и о чем-то спорили перед ними. Наверное, обменивались мнениями о тонкостях живодерского мастерства. Офицер-монгол сунул орудие труда в ножны, запихал в карман шинели и подошел к нам. Взглянул на меня и повернулся к русскому, который бросил ему несколько слов по-монгольски. Монгол бесстрастно кивнул в ответ. Солдаты подвели к ним двух лошадей.
– Мы улетаем обратно в Улан-Батор, – сказал мне русский. – Жаль возвращаться с пустыми руками, но что поделаешь. Бывают дела удачные, а бывает, что-то не получается. Вернулся бы к ужину аппетит, но что-то я сомневаюсь.
Они сели на лошадей и поскакали. Самолет взлетел, превратился в крохотную серебристую точку и растворился в небе на западе, оставив меня наедине с монгольскими солдатами и лошадьми.
Меня крепко привязали к седлу, и отряд, выстроившись в цепочку, двинулся на север. Ехавший передо мной монгол еле слышно затянул какую-то монотонную мелодию. Кроме его унылой песни, висевшую над нами тишину нарушало только шуршание песка под конскими копытами. Я понятия не имел, куда меня везут и что они решили со мной делать. Одно знал четко: для этих людей я был абсолютно ненужной, лишней обузой. В голове крутились слова русского офицера: «Я тебя убивать не буду». Не буду… «Но шансов выжить – почти никаких». Что же он имел в виду? Может, собираются использовать меня в какой-нибудь идиотской игре? Решили не просто убить, а еще и удовольствие получить?
