Мэри Бирд
SPQR. История Древнего Рима
Глава 4
Великий рывок Рима
Два века перемен: от Тарквиния до Сципиона Бородатого
Как же в действительности началась Римская республика? Античные авторы были мастерами превращать хаос истории в стройное повествование и всегда пытались представить истоки своих привычных институтов уходящими в гораздо более глубокую древность, чем это было на самом деле. Для них переход от монархии к республике был настолько гладким, насколько это вообще возможно для таких революционных изменений: Тарквинии бежали, новая форма правления возникла сразу в готовом виде; в кратчайшие сроки появилось консульство, предлагая новый отсчет времени от консула номер один. В реальности процесс, скорее всего, был более постепенным и запутанным. «Республика» рождалась долго, в течение десятилетий, если не столетий. И несколько раз ее приходилось сочинять заново.
Собственно и консулы появились не с самого начала нового режима. Ливий намекает, что высшее должностное лицо в государстве, имеющее честь вбивать каждый год очередной гвоздь в стену храма Юпитера, называлось главным претором, хотя позднее словом praetor именовалась должность ниже консулов. К тому же были и другие древние титулы для обозначения правителя, находившегося на вершине политической иерархии, что, безусловно, усложняет ситуацию. К ним относятся «диктатор», обычно временно назначаемый в критических военных условиях (в ту пору без современных отрицательных коннотаций), а также «военные трибуны с консульской властью» (один историк удачно предложил сократить эту длинную формулу до понятного «полковники»).
Нет единого мнения о том, когда появилась ключевая для Республики структура власти, или когда и почему какая-то другая структура была переименована в консульство, и даже когда возник основополагающий республиканский принцип разделения власти между несколькими людьми. Термин «главный претор» указывает на иерархию, а не на коллегиальность. Но какими бы ни были ключевые даты, список консулов, на котором построена вся хронология Республики (начиная от Луция Юния Брута и Луция Тарквиния Коллатина в 509 г. до н. э.), особенно в его ранней части, скорее всего, был составлен на основе подгонок, умозаключений с достаточной долей воображения, хитроумных догадок и чистой воды выдумки. Ливий признавался, взирая на историю первых консулов из своего I в. до н. э., что практически невозможно с уверенностью перечислить всех лиц на этой должности. Уже тогда он писал, что все происходило слишком давно.
Нет единой точки зрения и на то, насколько насильственно сменилась монархия на республику. Римлянам представлялся довольно мягкий, бескровный переход власти. Случай с Лукрецией был самым трагичным, и в большинстве описаний тех событий он выглядит нехарактерным; далее, хотя война оказалась неизбежна, Тарквиниям позволили покинуть Рим невредимыми. Археологические данные, однако, не свидетельствуют в пользу спокойной передачи власти. По крайней мере, на Форуме и в других местах обнаружены слои сгоревших обломков, датируемых примерно 500 г. до н. э. Они, конечно, могут быть не более чем следами сразу нескольких случайных пожаров. Но с не меньшей вероятностью они подсказывают, что свержение Тарквиниев было кровавым переворотом, а страницы этой истории, связанные с насилием, были затем патриотично изъяты из традиционного повествования.
Самое раннее появление слова «консул» датируется двумя столетиями позже. Титул встретился на самой древней из сохранившихся эпитафий, этих тысяч и тысяч многословных тщательно вырезанных надгробных надписей, рассеянных по всей империи. Они могли быть и экстравагантными, и скромными, но в любом случае они очень многое поведали о жизни усопших: о должностях, которые они занимали, о работе, которую выполняли, об их задачах, устремлениях и заботах. Самая древняя эпитафия, рассказывающая о человеке по имени Луций Корнелий Сципион Барбат (последнее имя может значить Бородатый, Длиннобородый или Бородач), была обнаружена на передней части большого саркофага, находившегося когда-то в фамильном склепе недалеко от Рима, поскольку захоронения в черте города обычно не были разрешены. Барбат был консулом в 298 г. до н. э., умер около 280 г. до н. э., и, по всей видимости, он и основал этот мавзолей, стремясь всем продемонстрировать особое положение своей семьи в Республике, связанное с обладанием властью и признанием общества. Его захоронение было первым из тридцати последующих, его гроб-мемориал располагался на самом видном месте, напротив входа в склеп.
25. Впечатляющий саркофаг Барбата занимал главное место в огромной гробнице Сципионов. Сделанный из грубого местного камня (известкового туфа), он выглядел простовато и даже как-то не по-городскому по сравнению с изысканными мраморными саркофагами богачей более поздних времен. Но для III в. до н. э. это был максимум роскоши, какой можно было себе позволить
Эпитафия была написана вскоре после смерти Барбата. Эту надпись длиной в четыре строки можно считать самым ранним историческим и биографическим повествованием, дошедшим до нас от Древнего Рима. При всей своей лаконичности она является поворотной точкой в изучении римской истории. Составленная современником эпитафия дает надежную информацию о карьере Сципиона Бородатого, сильно отличающуюся от придуманных реконструкций, добытых из земли смутных свидетельств или нынешних домыслов в стиле «как это должно было быть» во время падения монархии. Текст надгробной надписи красноречиво передает идеологию и мировоззрение римской элиты того времени: «Луций Корнелий Сципион Барбат, от Гнея-отца рожденный, могучий муж и мудрый, чей облик полностью соответствовал доблести. Среди вас он был консулом, цензором, эдилом, завоевал Таврасию, Цизауну в Самнии, покорил всю Луканию и взял заложников».
Написавший эпиграмму, предположительно, кто-нибудь из наследников, наверное, выбрал из биографии Барбата основные факты. На родине («среди вас») он был выбран консулом и цензором (одно из двух должностных лиц, отвечающих за перепись населения и оценку имущества граждан), он также занимал более низкую должность эдила, который к I в. до н. э. и, возможно, ранее занимался преимущественно вопросами городского хозяйства и организацией публичных зрелищ. За пределами Рима он отличился на военном поприще в южной Италии, в нескольких сотнях километров от родного города: он отбил два города у самнитов (народа, с которым римляне постоянно воевали во времена Барбата) и покорил область Луканию, захватив заложников, – стандартная римская методика, обеспечивающая «примерное поведение» местных жителей.
Эти подвиги подчеркивают значение военных успехов в образе удачливого гражданина, претендующего на роль лидера. Они также свидетельствуют об экспансии Рима в начале III в. до н. э., чье влияние проникло далеко за пределы своего «заднего двора». В сражении 295 г. до н. э., в котором Барбат принял участие спустя три года после того, как был консулом, римская армия разбила союзные силы Италии при Сентине, недалеко от современной Анконы. К тому моменту это была самая массовая и кровавая битва, произошедшая на Апеннинском полуострове. Ее значение вышло далеко за рамки локального столкновения: вести с поля боя мгновенно распространились по странам и весям, даже учитывая медлительность древних средств коммуникации (письма, слухи и, в редких случаях, системы сигнальных башен). Сидя в своем кабинете на греческом острове Самосе за сотни километров от поля боя, историк III в. до н. э. Дурис решил, что долетевшая до него новость настолько серьезна, что о ней стоит написать в хронике. Небольшой отрывок из его произведения дожил до наших дней.
Не менее красноречивы и другие характеристики Барбата, отмеченные в эпитафии: его храбрость и мудрость, а также внешность, соответствующая virtus. Virtus означает и «добродетель», и «доблесть», совокупность мужских (vir) качеств: возможно, самым емким эквивалентом будет «мужество». Так или иначе, у Барбата черты характера отражались на его лице. Вопреки расхожему представлению о римлянине как о человеке, уделяющем своей внешности не очень много внимания, в римском открытом, соревновательном обществе, где люди непосредственно взаимодействовали друг с другом, публичный человек должен был «держать лицо». По тому, как римлянин шел по Форуму или вставал, чтобы обратиться к слушателям, всем были видны свойства его личности. У Барбата была отличительная черта – на его лице, скорее всего, красовалась роскошная борода, если только прозвище ему не досталось по наследству от отца. В его время борода была редкостью. Рассказывают, что первые цирюльники появились в Риме около 300 г. до н. э., и что несколько столетий после этого все в городе ходили гладко выбритыми.
Рим Барбата был совсем не похож на Рим ранней Республики за двести лет до него. Он уже не выглядел обычным городом. Он стал больше окружающих городов с населением, по разным оценкам, от 60 000 до 90 000 жителей. Это ставило Рим в один ряд с крупнейшими городами Средиземноморья. В Афинах того времени людей было вдвое меньше, там за всю историю не проживало больше 40 000 жителей. Более того, Рим напрямую контролировал широкую полосу земли, от моря до моря, с общим населением уже свыше полумиллиона. Косвенное влияние при помощи союзов и договоров Рим оказывал на еще более обширную территорию, предвосхищая будущую империю. Город выглядел так, что Цицерон и его современники два века спустя могли бы признать его знакомым и понятным. Кроме двух ежегодно переизбираемых консулов там были должности пониже рангом: преторы и квесторы (лица, занимавшие эти посты, назывались у римлян «магистратами»). Налицо все основные элементы римской государственности: постоянно заседающий сенат, который состоял преимущественно из тех, кто прошел через официальные должности, строгая иерархия граждан, центуриатные собрания (неправильно приписываемые царю Сервию Туллию и с энтузиазмом восхваляемые Цицероном).
Были там и другие узнаваемые детали. К ним относится армия, организованная по легионам, а также появление денежной системы и зачатки инфраструктуры, соответствующей размерам и значимости города. В 312 г. до н. э. был построен первый акведук, принесший воду в растущий город и его пригороды, – водопровод, который брал воду с ближайших холмов и на протяжении примерно 15 км до города пролегал в основном под землей, в отличие от тех грандиозных надземных сооружений, которые появились гораздо позже и которые мы теперь представляем себе при слове «акведук». Это было детище современника Барбата, энергичного Аппия Клавдия Слепого, который в том же году закончил прокладку первой большой дороги, названной в честь создателя Аппиевой дорогой (via Appia). Прямой тракт, проложенный на юг от Рима до Капуи, на большей части имел покрытие из гравия, а не из тех каменных плит, по которым можно ступать сейчас. Это была очень нужная дорога для военных походов, удобное сообщение в мирное время и внушительный символ римской власти над народами и пейзажем Италии. Неудивительно, что для своей усыпальницы Барбат выбрал выгодное место прямо возле этой дороги, на краю Рима, чтобы покидающие город и входящие в него могли любоваться этим мемориалом.
Именно в этот кризисный период, между 500 и 300 гг. до н. э., между концом династии Тарквиниев и временем жизни Сципиона Бородатого, большинство характерных римских институтов обрели знакомую форму. Римляне не только сформулировали основные политические принципы и свободы Республики, но и начали создавать структуры, предпосылки или, проще говоря, вырабатывать стиль того, «как делать дела», для дальнейшего превращения сообщества в растущую империю. В это время сложилось понятие того, что значит быть римским гражданином, определились идеи о гражданстве на последующие века. Это выделяло Рим на фоне других городов-государств. Современные взгляды пропитаны представлениями римлян о правах и обязанностях граждан. Не случайно и лорд Палмерстон, и Джон Кеннеди гордо использовали формулу Civis Romanus sum («Я римский гражданин») в публичных ответственных выступлениях. Иными словами, Рим становился похожим на Рим, как мы это понимаем и как римляне это понимали. Но дело в том, что нет ясности, как это произошло, когда и почему. Какими источниками можно воспользоваться, чтобы объяснить или описать «великий рывок Рима»? Хронология по-прежнему сомнительна на этот период и не позволяет составить надежную историческую реконструкцию. Однако возможно получить представление о некоторых фундаментальных изменениях, произошедших как внутри страны, так и за ее пределами, при взаимодействии с внешним миром.
Поздние римские авторы придерживались ясного, хотя и драматичного повествования о V и IV вв. до н. э. С одной стороны, они рассказывали о серии жестоких социальных конфликтов в самом Риме: между семьями патрициев, передающими свои права по наследству и монополизировавшими всю политическую и религиозную власть в городе, и большинством римского народа, плебеями, которые были отстранены от управления. Постепенно, согласно традиционному изложению, – через восстания, мятежи и попытку еще одного изнасилования – плебеи добились права, или, как они это называли, «свободы» управлять государством на более или менее равных условиях с патрициями. С другой стороны, отмечены важные победы на полях сражений, которые позволили распространить контроль над всем Итальянским полуостровом. Начало было положено в 396 г. до н. э., когда пал после десятилетий упорной борьбы основной соперник Рима – этрусский город Вейи; закончилась череда побед примерно через 100 лет, когда покорение самнитов сделало римлян основной военной силой в Италии, что привлекло внимание даже историка Дуриса на Самосе. Нельзя сказать, что эта экспансия не вызывала сопротивления. Вскоре после захвата Вей, в 390 г. до н. э., толпа галльских мародеров разграбила Рим. Кем в точности были эти люди, сейчас уже установить трудно. Римские писатели никогда особенно не старались разделить по национальности тех, кого удобнее было представить одной кучей «варварских племен» с севера, и не пытались понять их мотивы. Однако, согласно Ливию, результаты их набегов были столь разрушительны, что пришлось отстраивать Рим снова (далеко не в первый раз) под руководством Марка Фурия Камилла – военного трибуна, диктатора, побывавшего в изгнании, которого нарекли очередным «вторым Ромулом».
Это повествование заслуживает большего доверия, чем прежние. Конечно, в 300 г. до н. э. до рождения самой ранней римской литературы оставалось еще несколько десятилетий, а позднейшие тексты, описывающие этот период «задним числом», содержат все те же мифы и массу приукрашенных и выдуманных деталей. Камилл, похоже, не менее мифологичен, чем первый Ромул. Мы уже видели, как слова Катилины вкладывались в другие уста, как если бы чревовещатель озвучивал куклу-революционера молодой Республики, настоящие речи которого не сохранились. Тем не менее конец этого периода совпадает с началом истории и исторической литературы совсем другого качества, близкого к нашим современным требованиям, то есть опирающихся на материалы более подробные, чем четыре строчки эпитафии. Когда за дело написания первого обширного труда по истории Рима принялся сенатор Фабий Пиктор (родился около 270 г. до н. э.), известный своими связями, у него, очевидно, была возможность сохранить услышанные в детстве рассказы очевидцев событий конца IV в. до н. э. или собеседников людей, живших в одно время с Барбатом. Оцененные римлянами очень высоко «Анналы» Пиктора не сохранились, но его сочинение разошлось на цитаты у других историков. Надпись с его именем и кратким изложением труда нашли на стене одной из древнейших обнаруженных античных библиотек – в сицилийской Таормине. Настенный текст напоминает смесь рекламы с каталогом. Через две тысячи лет мы можем читать Ливия, который читал Пиктора, который говорил с людьми, которые помнили мир на рубеже 300 г. до н. э., – вот такая цепочка из хрупких звеньев, ведущая нас в глубь античности.
С течением времени увеличивается количество уцелевших свидетельств, синхронных происходившим событиям. Они корректируют более поздние исторические сочинения или указывают на альтернативную версию. Одним из примеров служит краткое описание карьеры Барбата. Ливий, описывая соответствующий период в своей «Истории», утверждает, что римляне вступили в союз с Луканией, а не покорили ее, и он отправляет Барбата воевать куда-то на север Италии с неудачным результатом. Да, вероятно, эпитафия преувеличивала достижения усопшего, и словом «покорил» римская элита предпочитала называть род союза, однако надпись помогает внести поправки в позднее и отчасти искаженное сообщение Ливия. Был обнаружен ряд других подобных фрагментов, включая потрясающие росписи примерно того времени, изображающие сражения, в которых участвовал Барбат. Одним из самых информативных источников являются около 80 статей, сохранившихся от первого письменного свода правил и норм (или «законов», как торжественно именовали это древние авторы). Свод был составлен в середине V в. до н. э., а уцелевшие в виде цитат фрагменты были затем собраны и восстановлены как единое целое благодаря огромному труду ученых, расшифровывавших их на протяжении нескольких веков. Собрание это известно под названием «Двенадцать таблиц» («таблицы» представляли собой выставленные на всеобщее обозрение бронзовые доски с текстом). Эти таблицы приоткрывают нам небольшое окошко в реальный мир тех древних римлян-республиканцев с их заботами – от страха перед магией и нападением до вопроса, можно ли хоронить покойника вместе с золотыми зубами (и так со стороны мы получаем сведения о тогдашней зубоврачебной практике, которые подтверждаются также данными археологии).
Итак, обратимся сначала к миру, запечатленному в «Двенадцати таблицах», прежде чем заняться изучением последовавших затем радикальных перемен, как внутренних, так и внешних. Восстановление истории этого периода – процесс захватывающий и мучительный одновременно. Одна из интереснейших проблем состоит в том, как состыковать куски неполной мозаики и отделить правду от вымысла. К счастью, достаточно много фрагментов оказалось на своем месте, и они с уверенностью сообщают нам, что решающие перемены в жизни Рима начали происходить в IV в. до н. э. в поколение Барбата и Аппия Клавдия Слепого и их непосредственных предшественников. И что последующие события, как бы ни было трудно точно обрисовать их в деталях, создали матрицу римской политической системы, которая работала многие столетия как внутри государства, так и вне его.
26. Земледелец, который спас республику. Эта статуя XX в. из современного американского города Цинциннати изображает Цинцинната возвращающим атрибуты политической власти, чтобы вернуться к своему плугу. В римских повествованиях он часто был представлен именно таким деловым, рациональным патриотом, однако есть и другая сторона его личности: он известен как настойчивый противник расширения прав плебеев и городской бедноты
Мир «Двенадцати таблиц»
Рождение Республики скорее всхлип, чем взрыв. Существует множество захватывающих дух легенд, принадлежащих перу римских историков: о новом политическом устройстве, о крупномасштабных войнах в V в. до н. э., о супергероях – положительных и отрицательных, ставших персонажами также и современных легенд. Один из примеров – Луций Квинкций Цинциннат, в честь которого спустя 2000 лет был назван американский город Цинциннати. В 450 г. до н. э. Цинциннат, возвращенный из полуофициального изгнания, взялся руководить войском и был назначен диктатором, чтобы победоносно закончить войну, а затем благородно вернулся к семье и хозяйству, не претендуя на политическую роль. Гней Марций Кориолан, вдохновивший Шекспира на написание одноименной трагедии, напротив, считался героем войны, превратившимся в изменника около 490 г. до н. э.: он присоединился к вражеским войскам и чуть было не взял родной Рим, но вовремя вмешались жена и мать и отговорили его. Однако реальность сильно отличалась от сказания, и масштабы были значительно скромнее.
Каким бы ни было политическое устройство города, покинутого Тарквиниями, археологические данные дают нам понять, что Рим в V в. до н. э. был далек от процветания. Храм, воздвигнутый в VI в. до н. э. предположительно Сервием Туллием, был одним из зданий, пострадавших от пожаров около 500 г. до н. э., и его десятилетиями никто не восстанавливал. Просматривается одновременно резкое уменьшение количества ввезенной из Греции керамики, что является надежным индикатором падения благосостояния. Проще говоря, если конец царского периода можно было именовать «великим Римом Тарквиниев», то первые годы Республики были далеки от великолепия. Что касается грандиозных битв, переполнивших традиционные римские повествования, то они, хоть и занимали умы и фантазию римлян, были в значительной степени локальными событиями, в пределах радиуса в несколько километров вокруг Рима. В действительности это могли быть традиционные набеги одного поселения на соседние владения или нападения партизан, позже анахронично описанные как организованные военные столкновения. Большая часть этих рейдов, безусловно, была получастной инициативой под руководством местных воевод. Так вырисовываются обстоятельства одного легендарного приключения, когда в 470 г. до н. э. 306 римлян погибли, попав в засаду. Все принадлежали к роду Фабиев: семейство с зависимыми людьми, нахлебниками и клиентами. Это больше похоже на крупную банду мафии, чем на армию.
«Двенадцать таблиц» являются отличным антидотом против героических выдумок. Исходные бронзовые доски не сохранились. Но их содержание частично уцелело благодаря тому, что римляне относились к этому пестрому собранию правил и норм как к предтече своего знаменитого традиционного свода законов. Текст бронзовых таблиц вскоре был издан в виде свитка и заучивался наизусть в школе, как свидетельствует Цицерон, еще и в I в. до н. э. Даже после того, как эти правила утратили практическое применение, их продолжали переиздавать и редактировать, специалисты разбирали особенности языка и комментировали правовые тонкости, что вызывало раздражение некоторых юристов еще во II в.: им казалось, что их коллеги-книгочеи слишком увлеклись разгадыванием лингвистических загадок в древних наставлениях. Ничто из этих объемистых текстов не дошло до нас в неизмененном виде, но некоторые из них в виде цитат или парафраз обнаруживаются в других, сохранившихся произведениях. Тщательно просмотрев весь этот материал, включая некоторые малоизученные разделы римской литературы, ученым удалось выявить 80 статей из тех таблиц V в. до н. э.
Процесс реконструкции был чрезвычайно «технологичным», и до сих пор ведутся непростые споры по поводу конкретного значения той или иной статьи. Исследователям неясно, насколько выборка обширна и репрезентативна по сравнению с оригиналом и насколько поздние римские авторы были точны в своем цитировании. Неизбежно произошла некоторая модернизация текстов: латынь выглядит хотя и архаичной, но недостаточно архаичной для V в. до н. э., и временами изначальный смысл был изменен в соответствии с дальнейшей правовой практикой. В некоторых случаях даже образованные римские юристы не совсем понимали, что написано в «Двенадцати таблицах». К примеру, там есть статья, в которой якобы сказано, что должник нескольких кредиторов, не погасивший в срок задолженность, может быть казнен с последующим расчленением его тела на части в соответствии с долями долга. Многим современным исследователям хотелось бы верить, что это одна из таких неточных трактовок. Тем не менее цитаты из таблиц – ценнейший канал, связывающий нас с серединой V в. до н. э. и непосредственно ведущий нас в дома и семьи с их заботами и представлениями о жизни.
Тогдашнее общество было намного более примитивным и с более узким кругозором, чем предполагал Ливий. Язык таблиц и само их содержание говорят нам об этом. И хотя современные переводы стараются сделать смысл предельно понятным, оригинальные формулировки далеки от этого. Отсутствие существительных и дифференцированных местоимений не позволяет порой определить, кто что делает и в отношении кого. Отрывок «Если вызывают в суд, пусть идет. Если не идет, пусть подтвердит при свидетелях, потом ведет его насильно»[13] обычно интерпретируют как «Если истец вызывает ответчика в суд, ответчик должен пойти. Если он не идет, истец должен позвать кого-то другого в качестве свидетеля, затем должен схватить ответчика». Но в таблице сказано не совсем так. Точные письменные инструкции давались составителю этой и многих других статьей с большим трудом. В целом логическая аргументация и стройность рассуждений явно были еще в зачаточном состоянии.
Тем не менее сама попытка сделать формализованную запись такого рода стала существенным вкладом в деле оформления государственности. Одним из ключевых поворотных моментов во многих архаичных обществах было появление элементарной и весьма фрагментарной системы кодификации права. В античных Афинах, например, в VII в. до н. э. усилия Драконта, ставшего синонимом суровости («драконовские меры»), были направлены на превращение устных правил в писаный закон. За 1000 лет до этого, в Вавилоне, что-то подобное было зафиксировано в кодексе Хаммурапи. «Двенадцать таблиц» были созданы примерно по тому же образцу. Они были весьма далеки от всеобъемлющего законодательства, или, быть может, они никогда и не задумывались как таковые. Если сохранившиеся цитаты достаточно полно отражают общее содержание текста, то в нем, оказывается, не было ничего об общественном, конституционном праве. Таблицы предлагали разрешение споров при помощи согласованных, обоюдных и публично объявленных процедур, а также способы преодоления разных препятствий на пути урегулирования конфликтов, как практических, так и теоретических. Например, что можно было поделать, если ответчик слишком стар, чтобы явиться на суд? Истец должен был предоставить ему животное для поездки. Что должно было произойти, если виновным оказывался ребенок? Наказанием служили побои, а не повешение – дифференциация, предвосхищающая наше понимание возрастного ограничения уголовной ответственности.
Содержание инструкций указывает на явное неравенство граждан. Там было несколько типов рабов, от неплательщиков по долгам, попавшим в ту или иную долговую зависимость, до рабов, скорее всего, захваченных в плен во время набега или войны. Их невыгодное положение проявляется во многих статьях, например, наказание за убийство раба вдвое мягче, чем за убийство свободного гражданина, или раб мог поплатиться жизнью за вину, за которую свободный гражданин мог получить только побои. Однако некоторые рабы могли постепенно освободиться, как становится ясно из упоминания бывшего раба или вольноотпущенного (libertus).
Среди свободного населения была своя иерархия. Одна статья подчеркивает различия между патрициями и плебеями, другая – между «собственниками» (assidui), т. е. гражданами, принадлежавшими к одному из первых пяти имущественных классов, и «пролетариями» (без имущества, единственной пользой от которых для государства было производство потомства – proles). Еще одна статья обсуждает дела патронов и клиентов и их взаимоотношения, в которых прослеживается зависимость более бедных граждан от более богатых и их взаимные обязательства. Этот тип социальной связи оставался важным для Рима на протяжении многих веков. Основной принцип отношений «клиент—патрон» состоял в том, что патрон в обмен на защиту и покровительство, финансовое или какое-либо другое, получал от клиента различные услуги, в частности голосование в свою пользу на выборах. Римская литература в дальнейшем изобиловала напыщенными высказываниями патронов о достоинствах таких взаимоотношений, равно как и стонами клиентов об унижениях, которые выпали на их долю ради второсортной похлебки. Правило из «Двенадцати таблиц» распоряжается просто: «Если патрон причинил вред клиенту, да будет проклят». Остается только гадать, что под этим подразумевалось.
Львиная доля текстов «Двенадцати таблиц» посвящена частным проблемам, с акцентом на семейной жизни, конфликтах с соседями, собственности и смерти. В них отражены принятые тогда процедуры для отказа от уродливого младенца или его умерщвления (обычная для античности практика, что современные исследователи называют эвфемизмом «оставление», подразумевая оставление в экстремальных условиях), а также содержатся инструкции для оформления наследства и правильной организации похорон. Отдельные статьи запрещали женщинам царапать свои щеки в знак траура, устраивать погребальные костры слишком близко к жилому дому и захоранивать золото вместе с умершими (за исключением золотых зубов). Тема причиненного вреда – умышленного или случайного – была тоже широко представлена в таблицах. Римляне жили в мире, где приходилось беспокоиться о разросшемся соседском дереве, нависающем над твоим участком (решение: его надлежало подрезать до определенной высоты) или о буйных животных соседа (решение: компенсировать ущерб или отдать это животное). Они тревожились о ворах, врывавшихся ночью, которых следовало наказывать строже, чем дневных воров, о вандалах, уничтожавших урожай, о неосторожном использовании оружия, которое приводит к случайным жертвам. А если это все звучит слишком привычно, то напомним, что в том мире в не меньшей степени тревожились по поводу магии. Что надо делать, если враг заколдовал ваше поле или сглазил вас? Ответ на этот вопрос утерян. А жаль!
Если судить по «Двенадцати таблицам», Рим в середине V в. до н. э. был крупным поселением, достаточно сложно организованным, чтобы различать свободных жителей и рабов и разные классы среди граждан; городом вполне развитым, чтобы создать некоторые гражданские процедуры для улаживания споров и упорядочивания общественных и семейных отношений, а также чтобы разработать некоторые основные правила жизни сообщества, в частности, касающиеся захоронения мертвых. Но не более того. По крайней мере, свидетельств о большем нет. Поразительно робкие формулировки нормативов, в некоторых местах неуклюжие и путаные, ставят под вопрос рассуждения Ливия и других античных авторов, опиравшихся на якобы известные им мудреные законы и договоры того периода. Судя по сохранившимся фрагментам таблиц, практика обращения к официальному лицу отсутствует, если не считать весталок (которые, будучи жрицами, были освобождены от отцовской власти), что не свидетельствует в пользу влиятельности государственного аппарата. Более того, нет упоминаний о внешнем мире – кроме пары указаний на то, как надо применять определенные правила к hostis (что по латыни означает как «иностранец», так и «враг») и одного описанного случая, когда должника продали в рабство «в чужие земли за Тибром» в качестве последнего средства расплатиться по долгам. Вполне возможно, что этот документ был составлен исключительно «для внутреннего пользования». Как бы то ни было, речь в «Двенадцати таблицах» явно не идет о сообществе, для которого отношения с жителями вне их окрестностей, будь то неравноправные, контролирующие или дружеские, играли сколько-нибудь важную роль.
