Мои родители преподали мне очень много важных жизненных уроков, пусть порой и не проявлением мудрости, а противоречивым поведением. Например, они демонстрировали свой интеллект, критикуя окружающих. Это могло происходить дома после напряженного рабочего дня, или на вечеринке у соседей. Казалось, им совершенно безразлично, что кто-то другой проходит через трудности. Для меня их общение с людьми выглядело как бесконечная сатира на чужую боль, которая помогала им выпустить пар, копившийся внутри.
Я искал утешения, прячась от их саркастического хохота в своей комнате и играя в видеоигры. И все же мне было очень больно от той жестокости, которую они проецировали на людей. В присутствии живой, восприимчивой публики словоизлияния моих родителей становились на порядки сильнее. В кругу друзей, которые также судили окружающих, такое поведение создавало у них ощущение нормы.
Подсознательно я чувствовал, что не хочу идти таким путем.
Одно дело – подвергаться издевательствам в школе со стороны детей, которые за агрессией лишь пытаются скрыть свою неуверенность. Но совершенно другое – наблюдать такое деструктивное поведение у двоих людей, которым я доверял больше всего и любви которых жаждал. Когда родители принижали окружающих, мне всегда казалось, что они предают лично меня, кто бы ни был реальной мишенью этих словесных ударов. Я чувствовал их злословие всем телом и часто плакал в одиночестве, будто сам был объектом их критики.
Однажды утром, после особенно возмутительной словесной вакханалии, я не сдержался:
– Вы вчера громко разговаривали, – сказал я.
Мама ответила:
– Прости, милый, нам просто вчера было очень хорошо.
Меня это смутило, и я продолжил:
– Вам было хорошо? Вы говорили гадости.
По реакции родителей стало ясно, что они не понимают, о чем речь:
– Кто говорил гадости, Мэттью?
Было страшно вызвать их неодобрение, но я ответил:
– Вы. О других людях. О твоем начальнике. Об официанте в ресторане…
Они заметили мое волнение и включили режим хороших родителей:
– Мы просто шутили. Все взрослые так делают.
Меня обняли, и я вернулся в убежище своей комнаты, еще больше недоумевая, почему такое пагубное поведение кажется им абсолютно нормальным.
По мере моего взросления я постоянно возвращался к этим болезненным воспоминаниям, чтобы понять модель поведения, которую наблюдал в детстве. Вскоре мне стало понятно, какие душевные раны носили в себе мои родители. У мамы была травма разочарования и брошенности, оставленная ее патологически лживым отцом. Когда она стала его поверенным после перенесенного им инсульта, его нечестность и несостоятельность стали проявляться с новой силой, поэтому она быстро устала от его лживого поведения. Всякий раз, заметив в другом человеке то, что воспринималось ею как несостоятельность, она бессознательно обрушивала на него всю ярость, которую не могла высказать мужчине, чьи психические проблемы на протяжении всей жизни заставляли ее чувствовать себя брошенной, невидимой и беспомощной.
У моего отца была травма осуждения, оставленная его родителями. Он родился во времена, когда дислексию еще не умели диагностировать, и ее проявления воспринимались как признак глупости человека. Мой отец бросил вызов желаниям родителей и выбрал свой собственный путь в жизни. Вместо того чтобы поступить в медицинский вуз, стать хирургом и принять от отца частную медицинскую практику, он плюнул в лицо их ожиданиям и поклялся добиться успеха в торговле.
Оба моих родителя добились успеха в своих областях и с чувством собственного достоинства вырастили нас с сестрой в шумном пригороде Америки. Однако зачастую мама слишком поспешно проецировала на других людей свое представление о несостоятельности, а отец навешивал ярлык «глупости» так же легко, как когда-то он достался ему самому. Уже будучи взрослым, я начал понимать, что так они переносили внимание на других людей, только чтобы заглушить те боль и разочарование, которые, с их точки зрения, давали их родителям некоторую власть над ними.
Помню, в детстве я спросил маму, что она чувствует к своему отцу.
– Даже не начинай, – ответила она.
– Тебя это расстраивает? – спросил я.
Она замерла, а потом наклонилась ко мне, пристально посмотрела и сказала:
– Я не доставлю этому мужчине удовольствия портить мне настроение.
Тут вошел отец и увел меня в комнату со словами:
– У твоей мамы был тяжелый день.
После того как я закрыл дверь комнаты, мама стала выплескивать эмоциональную боль на моего отца:
– Зачем задавать столько вопросов и бередить былое? Я столько пережила!
Отца это обидело, и он выпалил в ответ:
– Я просто пытался помочь! Почему ты кричишь на меня?
Несмотря на то что ссоры родителей ощущались мной как борьба двух половинок моего мозга, их конфликты стали для меня странным образом увлекательными. Каждый из них обвинял другого в том, что тот чего-то не знает. Они проходили двенадцать раундов словесного бокса, пытаясь убедить другого в его неправоте, а громкость и накал все нарастали. Я боялся, что они могут как-то навредить друг другу, что соседи услышат и вызовут полицию, или что все кончится разводом.
В глубине души я понимал, что любовь родителей не продержалась бы без их созависимости, и с раннего возраста взял на себя обязательство быть их бессменным семейным психологом. Это было отчаянной попыткой подавить постоянный конфликт, в надежде дать семье хоть какую-то передышку и установить мир. Хотя подобное мое участие стало еще одной стороной созависимости, было невозможно удержаться, когда их ссора достигала определенной точки кипения. Как-то раз я выбежал из своей комнаты и крикнул, чтобы они успокоились, пока не приехала полиция. Повернувшись к маме, я сказал:
– Он просто старается любить тебя!
Она тут же вошла в роль жертвы:
– Почему ты кричишь на меня?
И тогда вмешался отец:
– Не разговаривай так с матерью!
Его слова больно ужалили своим предательством. Я подумал: «Мамин внутренний монстр избивает тебя до полусмерти, но ты встаешь на ее сторону, чтобы тебе меньше досталось, когда вы продолжите ругаться в спальне?» Это вызвало у меня ярость.
Изначально я использовал свою поведенческую модель спасательства, чтобы справиться с внезапными вспышками эмоциональной нестабильности в своем окружении. Но она приобрела иной смысл с началом моей карьеры как эмпатического целителя. В первые несколько лет я разработал идеальный рецепт углубления в созависимость, назвавшись духовным спасителем и окружив себя жаждущими спасения людьми. Я делился с другими сердечными озарениями, но почему-то не мог избавиться от ощущения, что на самом деле это вовсе не помогает им научиться принимать самих себя. Чем чаще проявлялась моя склонность перебивать кого-то во имя собственного синдрома спасителя, тем больше я понимал ограниченность этого подхода.
Решение, которое помогло отключить внутреннего духовного наставника, пришло ко мне с воспоминанием о склонности моих родителей к осуждению. Вспоминая те моменты жизни с объективной точки зрения, я задался вопросом: «Как описать то, что делали родители?» И ответом было: «Они обесценивали». Тогда я спросил себя: «А что является противоположностью?» – и сразу понял, что это «признание ценности» или просто «признание».
Получив это духовное озарение, мне захотелось сделать все, чтобы предоставить пространство для признания опыта других людей. Когда это понятие начало формироваться во мне, я обнаружил новые горизонты целительства. Неважно, чего человек не знает или что ему нужно понять, – суть в том, чтобы с любовью принять его и дать возможность осознать глубочайшие истины. В тот момент я почувствовал, что действительно исцеляю людей, независимо от их потребности в спасении.
Второе качество искусства безусловного принятия – признание, которое предлагает дар уважения к чужой личной борьбе. Легко поверить, что человеку было бы лучше, знай он то, что вы так ясно видите с вашей точки зрения. Но самые глубокие озарения приходят, когда вы дарите признание, не навязывая свои способы исправить ошибки. Поведенческая модель спасательства, будь она бескорыстной или с целью «исправить» кого-то под себя, часто рождает лишь недопонимания. Особенно если вы подталкиваете человека к чему-то, чего он еще не готов получить, признать и принять.
Безусловно, может быть трудно отказаться от тяги побыть спасителем, ведь создается впечатление, что вы просто наблюдаете за страданиями человека. Неспособность прекратить чью-то боль или разрешить смятение, которое он испытывает, может вызвать у вас глубокое чувство вины, будто вы усугубляете страдание своим невмешательством. Однако, как бабочка не сможет создать кокон, не набравшись перед этим сил, чтобы самостоятельно вырваться из него на свободу, так и люди не смогут всем сердцем принять неизбежность изменения к лучшему, если не придут к своим собственным внутренним выводам.
Неважно, насколько сильно вы хотите, чтобы люди изменились, или насколько лучше могла бы быть жизнь, если бы они смотрели на вещи по-другому. Истинное сострадание позволяет исцелению происходить в своем собственном темпе. При признании боли человека рождается возможность для дальнейшей трансформации. И это произойдет не тогда, когда вы этого хотите, а согласно божественному расписанию, ведь там лучше знают ту глубину опыта, которую ему необходимо пройти для перехода с одного уровня осознанности на другой.
Признавая другого человека, вы помогаете ему увидеть в своей субъективной реальности смысл и ценность уникального опыта, через который он проходит. Будь то озарение, которое внезапно снизошло на него, или лишь крошечный шаг вперед на пути развития, – эти явления не обязательно должны быть высшей истиной, чтобы стать теми ступеньками, которые в итоге приведут к большему осознанию. Когда человека признают, он ощущает, что не одинок, даже когда кажется, что никто больше в мире не переживает такие трудности. Даже если чье-то видение ситуации, как вам кажется, совершенно не совпадает с очевидной реальностью, вы скорее поможете пробудить осознанность, признав его с любовью, чем бросившись спасать. И это вовсе не значит автоматическое изменение собственной точки зрения. Вы просто поддерживаете чужое развитие, признавая опыт, через который проходит собеседник.
Например, если кто-то говорит: «У меня неудачный день», то человек, практикующий признание, ответит: «Я понимаю твои чувства». Вы не соглашаетесь с видением этого человека на хорошие и плохие дни, а признаете его опыт как универсальное обстоятельство, с которым сталкивается каждый из нас.
Или же, когда кто-то говорит про неудачный день, ваш внутренний спаситель может сказать: «Вот что я бы сделал на твоем месте…» или «Не хочу этого говорить, но я же предупреждал!» Пойдя у него на поводу, можно начать перебирать самые разные проблемы духовного плана в попытках помочь. И тогда, чтобы спасти человека от пучины глубокого исцеляющего опыта, есть опасность дойти до чего-то подобного:
• «Возможно, у тебя слишком низкие вибрации».
• «Просто манифестируй что-нибудь другое».
• «Что же такого ужасного ты натворил в прошлой жизни?»
• «Возможно, ты просто сопротивляешься».
• «Думаю, твои чакры заблокированы».
• «Кто ты по гороскопу?»
• «Какой у тебя тип по эннеаграмме?»
• «Тебе бы отказаться от веганства».
• «К тебе сущности подселились!»
Я привел лишь несколько примеров того, как эго использует духовные концепции, чтобы возложить вину на человека за переживаемый им опыт. И все это своего рода обвинение жертвы. Спаситель может утверждать, что его намерения исключительно благие, но такой порыв лишь заставляет страдающего человека чувствовать себя осужденным, невидимым и обесцененным в те моменты, когда чье-то присутствие – единственная помощь, которая была ему необходима.
Даже если другой человек умоляет о спасении, лучше всего позволить процессу исцеления произойти, а не помогать его избежать.
Посредством признания вы соглашаетесь поддерживать людей, независимо от того, как они видят каждую ситуацию. Поскольку подсознание часто распределяет информацию по категориям «сходства» и «различия», эго другого человека не может признать истинность вашей точки зрения, не почувствовав при этом, что его собственная была ошибочной. Даже согласившись с вами, скорее всего, собеседник будет чувствовать себя побежденным. Это очередной пример того, как человек лишается силы. Возможно, глядя на ситуацию под таким углом, вы поймете, что для того, чтобы помочь кому-то исцелиться, гораздо полезнее просто оказать поддержку, а не предлагать варианты решения.
Хотя каждый из нас идет своим собственным путем и проживает множество эмоциональных событий, у всех они происходят в разное время. Каждый вывод, извлеченный вами из пройденных уроков на протяжении жизни, является одним из осознаний, к которому обязательно придут и все остальные люди. Просто окружающие открывают их для себя в другом порядке. Так формируется их уникальный опыт, не похожий ни на один другой.
Благодаря признанию вы помогаете людям принять тот путь, который они могут воспринимать как наказание, особенно когда ситуация развивается нежелательным образом. Отказавшись от бессознательной привычки к спасательству, вы научитесь показывать другим людям, что все события не случайны. Есть причина, по которой жизнь человека идет так, а не иначе, и это вовсе не результат его проступков. Никакие увещевания не помогут донести эту мудрость до собеседника; но, признав его опыт, вы поможете человеку открыться для неожиданных изменений, наполните новой верой, мужеством и глубоким чувством соединенности.
Предположим, вы общаетесь с другом, который находится в отчаянии. Он говорит: «Я просто не знаю, что делать!» У вашего внутреннего спасителя уже есть пять готовых советов, а также график, круговая диаграмма и презентация в PowerPoint, которые доказывают вашу правоту. Но, практикуя искусство безусловного принятия, вы понимаете, что не имеет значения, чего человек не знает. Может показаться, что ваш долг – изменить чью-то жизнь к лучшему. Однако вместо этого вы можете предложить поддержку, которая даст собеседнику чувство, что с ним все в порядке, как бы растерянно и плохо он себя ни чувствовал.
Помимо осознания истинной силы признания, важно понять, что признавать чужой опыт – не то же, что утешать человека. Успокаивание – это бессознательное слепое согласие с чужими убеждениями, точкой зрения и представлениями. Утешая кого-то, мы как бы одобрительно киваем и говорим: «Согласен», «Да, точно!», «Так и есть!» вместо «Спасибо, что поделился. Ты имеешь право высказаться». Это делается из невинных побуждений, однако нередко мы успокаиваем человека просто чтобы сделать приятно, сохранить мирные отношения и не столкнуться с отвержением. Стремиться к постоянно комфортному общению – абсолютно естественно; но действительно принять кого-то получится лишь в том случае, если вы перестанете прятаться за маской слепого согласия.
Когда нет успокаивания и спасательства, признание помогает людям принять обстоятельства как они есть, не отталкивая озарения, которые посылает сама жизнь.
Когда вы практикуете безусловное принятие для себя, желание успокоить или исправить себя только усугубляет ощущение внутреннего разлада. Когда человек чувствует, что безнадежно застрял, в нем абсолютно естественно появляется тяга выбрать новое направление в жизни; в действительности же избавиться от этого назойливого ощущения и выйти из режима выживания поможет готовность по-дружески поддержать самого себя. Когда вы принимаете себя безусловно – уже не важно, что вам или кому-то еще нужно понять. Важна ваша способность обрести большую стойкость после поражения, ясность посреди смятения и новую силу в глубине отчаяния, принимая и уважая свои собственные потребности.
Благодаря признанию вы можете почувствовать более глубокую поддержку, которая поможет оставаться открытым эволюционной ценности человеческого опыта; будь то в моменты внешних коллизий, внутренних изменений, или когда чувствуете, что находитесь в миллионах световых лет от той прекрасной жизни, о которой мечтаете.
В процессе безусловного принятия вы можете встретить людей, которые просят о поддержке, но на деле лишь хотят, чтобы вы согласились с их точкой зрения. Поскольку цель признания заключается не в этом, не стоит принимать близко к сердцу реакцию другого человека на обстоятельства, которые он не может изменить так, как ему этого хочется. Вот несколько расхожих суждений, которые люди могут проецировать на вас, когда вы решаете признавать их опыт, а не соглашаться с их мнением:
• Некоторые люди могут обвинить вас в отсутствии поддержки, не услышав формальных слов одобрения в ответ на рассказ о том, как они справились с проблемой.
• А есть и те, кто будет стыдить себя самого, а потом обвинит вас в том, что это осуждение исходит от вас; хотя вы просто даете им право на существование и живете своей уникальной жизнью.
• Некоторые люди пытаются избавиться от неприятных чувств и снять с себя ответственность за свое поведение, назначив вас своим спасителем и передав всю власть над своей жизнью в ваши руки.
• Может быть и так, что человек, желая выговориться, злоупотребит вашим временем. Если вы не сможете остаться с ним столько, сколько он хочет, то получите упрек в том, что бросаете его, как и все остальные. И это несмотря на все силы и энергию, которые вы уже отдали, внимательно слушая его.
• Возможно, вы поддадитесь на просьбы о спасении, а потом поймете, что ваши усилия не приводят к долгосрочным изменениям.
Подобные неприятные ситуации могут создаваться другими людьми, а могут быть результатом вашего выбора модели поведения. Но важно понимать, что ваше присутствие в жизни другого человека не принесет ему пользы, если слепо с ним соглашаться или принимать его врагов как своих. Верно также и то, что создание пространства, где собеседник может излить свои чувства, не делает вас равнодушным, отстраненным или необщительным.
Когда вы решаете практиковать признание, у вас появляется благословенная возможность поддержать потребности других людей, даже если все, что они могут, – это сопротивляться и терзаться отчаяньем. Ведь если бы вы мучились болью после операции, это бы не помешало близким навестить вас в больнице. Точно таким же образом вы можете неутомимо продолжать признавать опыт другого человека, даже если кажется, что ваши слова и поступки ничего не меняют. Помните: вы оказываете людям поддержку не для того, чтобы повлиять на результат переживаний, и признаете их чувства даже тогда, когда они исходят из отличной от вашей точки зрения.
Некоторые люди настолько поглощены ненавистью к собственному опыту, что могут отреагировать негативно, если вы не предоставите им требуемого решения. Но даже будучи не в состоянии дать человеку то, что он хочет, вы всегда можете предложить ему пообщаться, искренне поддержать его своим присутствием и признать его путь развития.
Чтобы избавиться от поведенческой модели спасательства и начать выказывать уважение своему и чужому опыту, повторяйте вслух следующие слова.
Через признание я принимаю себя и окружающих, не играя при этом роль спасителя. Оно исходит из верности и любви, как дар моего дружеского отношения во имя всеобщего исцеления. Я осознаю, что все мои духовные озарения – это те же озарения, которые рождаются в сердце каждого человека, но проявляются в их сознании другим способом и в иное время. Даром совершенной поддержки я могу помочь себе и близким в моменты боли и неопределенности и потому отказываюсь от осуждений, а также от желания быть спасенным или спасать других, независимо от того, насколько сильно мое эго хочет что-то до кого-то донести.
Я поощряю открытость людей, независимо от того, как они на это реагируют, и согласен ли я с чужой точкой зрения. Если это задевает мои чувства, вызывает воспоминания о прошлых травмах, заставляет меня недоверчиво относиться к людям, замыкаться в отрицании или впадать в негодование, я принимаю свои чувства и признаю каждую свою обесцененную часть. Мое признание – это способ напомнить людям о той поддержке, которая всегда есть в их жизни, даже если кажется, что надежда потеряна или они находятся на грани отчаяния.