Мэй
Империя грёз
4. Агат
Агат горел.
Воздух вокруг кожи полыхал, в венах бился огонь, а в легких клокотал пар. Дыхание казалось тяжелым, оно с трудом вырывалось и обжигало губы.
Агат ощущал, как по вискам катятся капельки пота. Комната плавилась, но принц знал, так всего лишь кажется из-за внутреннего жара. Поднявшись, Агат побрел в купальню.
Императорский дворец Шеленара строили так, чтобы с одной стороны его защищали скалы – не столько от возможных врагов, сколько от ветров с Армаранского нагорья. Другой важной причиной наверняка были подземные источники. Они не только снабжали дворец и город водой, но частично были горячими, что позволяло экономить на грезящей магии для её подогрева.
В нижних залах устроили обширные купальни. Настоящие роскошные бассейны, где дворяне любили встречаться и вести переговоры, а слуги разносили прохладную воду и засахаренные фрукты.
У императорской семьи и наложниц имелись собственные малые купальни.
Агат вошел в свою. В спокойных синеватых тонах, почти переходивших в фиолетовый – традиционный цвет императорской фамилии Амадис. Он должен символизировать ночное небо, а россыпи орихалка – звезды. Ведь императоры – посланники богов.
Агат считал, что, если тут и замешаны звезды, точно павшие. Находил почти забавным, что они лишаются собственных имен, зато даже цветами не устают напоминать о фамилии.
Он давно хотел всё здесь поменять, но для этого пришлось бы перекладывать плитку и переделывать мозаики, а они были красивыми. Художники воистину постарались, передавая оттенки фиолетового: иссиня-темный у потолка, он становился почти белым у пола, где закручивались причудливые золотистые узоры под ногами.
Перед входом стоял фонтан для омовения, за ним располагалась прямоугольная купальня на одном уровне с полом. Вода казалась чуть мутной. За ней ванна на массивных ножках, прямо под окном. Света еще хватало, хотя слуги уже расставили фонари, и они парили вдоль стен.
Тело пробрала невольная дрожь, когда воздух начал высушивать пот.
В ванне колыхалась вода и плавали кусочки льда, уже почти растаявшие. Скинув халат, Агат решительно, не давая себе привыкнуть, опустился в ледяную воду.
Она мгновенно прогнала жар из тела, буквально отрезвила. Даже боль от саднящих на спине шрамов растворилась в холоде. На миг дыхание перехватило, зато после оно наконец-то перестало быть тяжелым и душным. Набрав в грудь побольше воздуха, Агат окунулся.
Когда ледяная вода смыкалась над головой, он всегда ощущал миг паники, как будто добровольно погружался в место, полное пустоты, мрака и холода. Место, близкое к смерти. Потом ощущение исчезало, оставался только лед.
Холодную ванну предложили лекари, когда Агат был совсем маленьким. Правда, тогда он горел подобным образом раз в год-два, не чаще.
Агат вынырнул, отфыркиваясь, уселся, упираясь руками в бортики. Холод неплохо прочищал мысли. Главное, не переусердствовать. Однажды Агат вот так уснул и очнулся, только хлебнув воды. Соображал с трудом, но хватило ума вылезти.
Он поднял мокрую руку и прищелкнул пальцами. Меж ними заплясали искры и огонек пламени. Грезящие настраивались на магию, но сейчас разум Агата и без того был чист, он ни на что не отвлекался, и не нужно сосредотачиваться.
Искры скользили меж пальцами, как монетки, красиво и бесполезно. Агат сжал кулак, и они погасли.
Вот и всё, на что он способен. Дешевые ярмарочные фокусы, которым могут обучиться даже крестьяне, а не настоящие грезящие.
Кровь матери сжигала его изнутри, тянула к грёзам, но, сколько бы Агат ни старался, у него не выходило полноценно грезить.
Грезящие говорили, в Агате бьется кровь дашнаданцев, она притягивает магию, но превращает её не в грёзы, а в жар.
Агат с раздражением убрал руку под воду, а потом еще разок окунулся.
Решительно покинув купальню, Агат приказал нести камзол. Волосы не до конца высохли, когда он выходил из покоев.
Агата начинало беспокоить, что с возрастом приходилось чаще и чаще принимать подобные ванны. Он размышлял об этом, шагая по гулким дворцовым коридорам в сторону одной из комнат для совещаний, которую определили центром поиска Ша’харара. Достаточно близко и к библиотеке, и к картографам.
С принцем поравнялась тень, и стража за спиной встрепенулась, но быстро успокоилась, узнав Янвена. Высокий, поджарый, с невозмутимым взглядом темных глаз. Как шпион Янвен мог быть незаметным, но любил время от времени показываться страже, чтобы они не забывали о нем.
– Мой принц, – отрывисто сказал он, прикладывая правый кулак к сердцу в военном приветствии.
Агат не сбавил шага.
– Я проверил донесения, мой принц.
– Они подтвердились?
– Полностью.
– Плохо, – вздохнул Агат.
– Будут еще распоряжения, мой принц?
– Сначала поговорю с братом. Обсудим завтра.
– Как прикажете, Теневой клинок.
Янвен свернул в боковой проход и исчез так же быстро и незаметно, как появился. Отличный шпион, а в прошлом и очень опасный воин. О Янвене говорили, в нем сидел дикий зверь, готовый разорвать любого. Он дослужился до высокого чина, но его боялись – разве можно приручить свирепого хищника?
Он стал задирать других солдат, не знал, куда выплеснуть силу, как её направить. Агат придумал поставить Янвена во главе шпионов.
Они не были какой-то тайной организацией, но при императоре Рубине почти исчезли. Он был воином, предпочитал военные походы, а не политику и интриги. Агат решил, что это неправильно и ему нужен верный человек, у которого хватит пыла и знаний, чтобы возродить шпионов как внутри дворца, так и за его пределами.
Сначала Янвен относился к принцу как к члену императорской семьи, но без особого уважения. Агат мог его понять. Он тогда был совсем мальчишкой, не имел понятия о шпионах и с трудом представлял, как всё организовать.
Агат предложил учебный бой. Он сражался неплохо, но Янвен легко его победил. Другой, может, и расстроился бы, но Агат широко улыбнулся:
– Отлично! Значит, я сделал правильный выбор.
Янвен прищурился:
– Потому что я победил? Грубой силой?
– Потому что не испугался победить принца.
– Это был честный бой.
– И я о том же. При моем деде ты начинал как шпион, а позже пошел в армию. Ты знаешь, как всё устроено. И тебе хватит решительности.
– Зачем вам шпионы?
– Потому что я хочу защитить империю, трон моего брата и его самого.
Янвен удивился. Не упомянуть нынешнего императора было опасно, но Агат не питал любви к отцу, тот к младшему принцу тоже, к чему лицемерие. Янвен это оценил и с тех пор за пару лет создал отличную сеть шпионов.
Отчитываться Янвен предпочитал принцу, а к императору шел только по его приказу. Иногда Агат находил опасным, что Янвен лично его воин, но в то же время это немного тешило самолюбие. К тому же Янвен был прежде всего верен империи и трону – просто их воплощение предпочитал видеть в Берилле и Агате, а не в императоре.
Пока это не представляло угрозы. Берилл же заявил, что ничего не понимает в этих делах, и не лез к шпионам брата, предпочитая просто использовать их донесения.
С легкой руки Янвена младший принц получил прозвище Теневой клинок. Оно поразительно быстро распространилось и прижилось. Если Янвен больше подразумевал шпионов, то люди ухватились за мысль о том, что дашнаданцев называли теневым народом. Они не живут в сиянии богов.
Финальным штрихом для прозвища был кинжал: Агат всюду таскал его с собой, так что многие видели необычное чернильное лезвие, которое привлекало внимание больше, чем орихалковые вставки в чешуйках змей на рукояти.
Подарок Берилла на совершеннолетие брата.
Комната, ставшая центром их исследований, была небольшой. Вслед за Каэром все стали звать их предприятие «экспедицией потерянного города», хотя куда-то выходить было еще слишком рано.
Каэр был не сильно младше Агата, почти ровесник, но принц ощущал между ними бездну. Его поражал восторженный энтузиазм этого парня, за прошедшие пару дней он ни разу не пожалел, что выслушал его.
Каэр отодвинул всю мебель к стенам, ничуть не заботясь о вышитых подушках, которые упали на пол. Изящные мозаики его тоже не волновали: он устлал пол бумагами и ползал среди них, отмечая на картах точки, соединяя некоторые линиями.
Берилл наблюдал, скрестив руки.
– Что он делает? – шепотом спросил Агат.
– Без понятия.
На диване у стены устроились несколько ученых из библиотеки, но основная их часть сидела в другой комнате, которая ужасала Агата даже больше: он не представлял, как они ориентируются в завалах притащенных книг.
Оба принца не интересовались географией и уж точно не обладали нужными знаниями в истории древних городов. Но у них имелись ресурсы.
– Чувствую себя тупым, – пробормотал Берилл. – Каэр, конечно, объясняет, но я мало что понимаю.
– Главное, чтобы отыскал Ша’харар.
– Утверждает, что близок.
– А что говорят остальные ученые?
– Что он близок.
– Вот и чудненько.
Агат не видел смысла переживать, что он чего-то не понимает. Древние города его не интересовали, в отличие от магии. Главное, не думать о том, что и с магией у него вряд ли хоть что-то выйдет.
– Каш’шины, – коротко бросил он.
Использовал древнее слово, которым они сами себя именовали. Но Берилл никогда не любил их, поэтому называл так, как принято в империи:
– Кехты! Что они придумали на этот раз?
– Усиливают крепости.
– Думаешь, готовятся к войне?
– Боюсь, опасаются, что на них пойдут войной.
– С чего бы?
– Возможно, их убийцы уже во дворце какого-нибудь императора.
Кехты никогда не славились как хорошие воины. Они жили среди гор, строили там крепости и обучали убийц. Пусть не особенно умелых, зато они готовы умереть, выполняя свой долг. Чаще всего так и выходило, только их жертве на это было уже плевать.
Когда братья были маленькими, умер владыка Анарского каганата. Говорили, его зарезали два кехта средь бела дня. Одного убили на месте, другого взяли в плен и пытали. Каган к тому времени был мертв, и началась грызня за власть. Император Рубин тогда сумел захватить приличный кусок их земли.
– Что говорят шпионы?
– Только это. Кехты не воюют, идти против их крепостей тоже глупо, но они всегда предусмотрительны.
– Хорошо, я увеличу императорскую охрану.
– Не забудь о своей собственной. Ты всё-таки наследный принц.
– И о твоей.
Агат не стал спорить. Именно Берилл возглавлял дворцовую гвардию, так что это действительно было его делом.
– Вот! – радостно воскликнул Каэр с пола и ткнул куда-то в листы.
– Нашел? – встрепенулся Берилл.
– Место встречи наемников, которое описал Каранис в своей книге. Скалы в виде пяти пальцев… тут землетрясение было, скал осталось всего четыре и на пальцы они уже не похожи, вот все и путались.
– Ша’харар там?
– Нет. Но эти наемники двинулись на запад, если удастся высчитать, как именно шли… через три дня они ночевали в руинах города. Наверняка после землетрясения эти стены совсем разрушились, вот их никто и не нашел.
– Ну точно, – проворчал Берилл. – А вовсе не из-за того, что Армаранское нагорье огромное и почти неизученное.
Каэр посмотрел с удивлением, явно не сразу поняв иронию или попросту не ожидав, что принц может иронизировать. Потом широко улыбнулся и продолжил копаться в бумагах, что-то бормоча себе под нос.
– Где ты его нашел? – шепотом спросил Берилл у Агата.
– Это он меня нашел. Отличный же парень!
– И город найдет, не сомневаюсь. Просто удивляюсь, как ты умудряешься притягивать к себе самых нужных людей.
– Талант, братец! И немного везения. – Агат задумался. – Ладно, прилично везения.
Он искренне считал, что главное – это результат. Каэр действительно оказался кладезем ценных знаний, к тому же он просто нравился Агату.
Дверь открылась, и на пороге возникла девушка в коричневом платье библиотекаря с грудой книг в руках. Такой высокой, что она с трудом что-либо видела и едва успела удержать чуть не свалившийся сверху том. При этом неизящно, хоть и вполголоса, выругалась.
Агат подошел, проворно подхватывая книги сверху. Вскользь отметил у вошедшей правильные черты лица, бледную кожу и красиво уложенные косы – такие прически делали только аристократки. Среди библиотекарей и ученых, конечно, встречались образованные люди из мелкого дворянства, но в основном были именно интересующиеся наукой аристократы.
А вот девушка явно удивилась, разглядев принца. Не стушевалась, не смутилась, но точно не ожидала. Она уставилась на него во все глаза, потом спохватилась и попыталась присесть в подобающем поклоне, при этом чуть не уронив оставшиеся книги.
– Ваше высочество… я думала, здесь только мой брат.
Агат не сразу понял, что она говорит о Каэре. Тот успел подняться и подойти, бесцеремонно указывая Агату, куда положить книги.
Что ж, либо в них обоих не воспитали восхищение королевскими персонами, либо они слишком увлеченные люди. Агату это в любом случае нравилось.
Водрузив книги на указанный столик, он вернулся к Бериллу. Тот даже не скрывал усмешки, но шепнул так, чтобы его не услышали другие:
– Тишлин Ташар. Да, она сестра Каэра.
– Похоже, носит ему нужные книги из библиотеки.
– Она помолвлена.
– Даже не думал об этом!
– Я тебя слишком хорошо знаю.
Агат попытался изобразить оскорбленную невинность, украдкой наблюдая за Тишлин и Каэром. Хватило его выдержки на пару минут, после чего он сдался:
– С кем помолвка?
– Элам Итанис.
– Да он же урод!
– Твоя оценка цвета нашей аристократии поражает глубиной. Не вздумай при нем такое говорить.
– Да ладно, это тебе надо держать лицо, мне не обязательно. Но я правда удивлен выбором.
– Почему? Итанисы – знатный богатый род, Элам хорош собой, завидный жених.
– Он ни одной юбки не пропускает!
– Может, теперь влюбился.
– Такие не меняются.
Берилл не стал отвечать, а мысли Агата уже унеслись дальше от Итаниса, и он пробормотал:
– Хотя все меняются.
Берилл искоса на него посмотрел, но промолчал. Даже не стал спрашивать, просто отошел к Тишлин и Каэру, чтобы помочь им с книгами. Он всегда так делал. Стоило Агату намекнуть на то, что раньше было иначе, попытаться завязать разговор о чём-то более личном, как Берилл тут же сворачивал с темы.
Раньше он таким не был. В детстве три принца дружили. После смерти Алмаза Агат и Берилл тоже держались друг друга. Потом Берилл стал уезжать в военные походы с отцом, позже брали и Агата, но всего пару раз. Он никогда не любил военное дело, а там создавалось впечатление, что он нужен всем вокруг только из-за брата – к Бериллу так просто не подобраться, поэтому шли к Агату, уговаривали его «похлопотать». Агат уставал от этого больше, чем от самих походов. Возможно, в настоящих всё иначе и суровее, но в тех вылазках, куда брали Агата, именно так.
Отец явно не считал нужным показывать ему настоящий бой. Или думал, что это не для него, в отличие от Берилла.
А сам Берилл с тех пор старался держать расстояние. Не стал холоднее, скорее предпочитал не подпускать слишком близко. Агат не понимал, что он сделал не так, а Берилл не спешил объяснять.
Порой Агату казалось: когда они выросли, Берилл осознал, что умер не тот брат. Вот Алмаза он боготворил.
Отогнав мрачные мысли, Агат присоединился к остальным. Некоторые книги он знал, сам их изучал, хотя и с точки зрения грезящих. Так что мог быстрее других отыскать нужные места. В основном не понимая, зачем то или иное Каэру, но доверяя его чутью.
Тишлин сначала смущалась, но потом стала вести себя свободнее. Агат невольно любовался ею и даже подумал, что её присутствие странно на него влияет, – пока не понял, что попросту возвращался жар.
Проклятье! Иногда такое случалось, одной ванны оказывалось мало.
Агат поднялся, не объясняя, на вопросительный взгляд Берилла только бросил:
– Скоро вернусь.
Берилл нагнал его у дверей, почти успел положить руку на плечо, но Агат обернулся раньше.
– Всё в порядке? – Берилл хмурился.
Агату так хотелось рассказать. Поделиться, что жар стал чаще, и как же он раздражает! Почти как тот факт, что для него магия не превращается в грёзы, а остается горячкой. Хотелось просто поделиться, чтобы Берилл выслушал.
Агат отступил к дверям и кивнул:
– Да. Всё в порядке.
5. Яшма
Яшма никогда не считала себя набожной.
На родине, в Хор-Меневате, отношения с богами были не такими серьезными. Страна славилась своими угодьями, большинство жителей занимались сельским хозяйством, поэтому их не интересовали огромные храмы, толпы жрецов или обеты. Маленькие святилища ставили прямо в полях.
Всё просто.
Прошепчи слова, зажги свечу с нужными травами, иди работать. Боги подумают за тебя, как лучше выполнить просьбу. Они любящие и оберегающие. Главное, следуй пяти достоинствам, избегай пяти пороков.
В императорском замке имелась собственная часовня, но такая же непритязательная. Яшма частенько вставала с рассветом и отправлялась туда, чтобы поставить свечу в каменном алькове. Ей нравилось размышлять в тишине, строить планы на день.
Хотя аристократы знали, что всё не так легко с религией: боги не пройдут за тебя путь, следовать добродетелям нужно самому. И отвечать за свой выбор.
Яшму это устраивало. Когда она предложила брату согласиться на её брак с императором Шеленара, она осознавала, что́ делает.
С возрастом подозрительность брата росла, как и влияние Яшмы. Это становилось опасным и для нее, и для детей. Союз же с сильной империей был выгоден и королевству, и ей самой. Яшма догадывалась, что после смерти неуравновешенного брата начнутся неспокойные времена.
Яшма ехала в карете по столичным улочкам и невольно теребила бусины браслета на руке. Маленькие костяные шарики с одним орихалковым – ровно одиннадцать, по числу небесных обетов.
На родине почти никто не носил молитвенные браслеты. В империи у каждого бродяги на запястье повязана грязная нитка, пусть даже без бусин.
Поэтому карета двигалась в Кахарский храм. Императорская семья не должна пренебрегать жрецами.
Яшма облачилась в темно-синее платье с золотой вышивкой, достаточно официальное, но не слишком торжественное. Служанки заплели её длинные волосы в толстые косы с нитями жемчуга и уложили вокруг головы, украсив тусклыми золотистыми украшениями, цепочками свисающими около ушей. И конечно же, душистыми ночными цветами, которые так любили жрецы.
Поверх этого – вуаль. Тонкая воздушная сеточка, не столько скрывавшая, сколько отделяющая от простых людей. Знатные дамы часто выходят в вуалях.
Раздвинув занавески кареты, Яшма выглянула в окно. Когда-то она полагала, империя ужаснет её, но на самом деле город до сих пор навевал некое чувство благоговения – и любопытства.
Шумный, яркий, непохожий на родину.
Сердце Шеленарской империи – Кахар. Огромный город, куда стекались торговцы и ремесленники, политики и ученые. В стенах дворца легко об этом забыть, поэтому Яшма регулярно совершала прогулки, даже когда не было такой конкретной цели, как сегодня.
Император Рубин город не любил. А вот его сыновья часто составляли ей компанию или ездили сами. Они не брали женскую карету, красовались на лошадях, и Яшма думала, что народу полезно видеть своих принцев. Она даже осторожно выясняла настроения, и у нее сложилось впечатление, что если воинственного императора боятся, то к его сыновьям испытывают иные эмоции.
Впрочем, многих принцев любят ровно до тех пор, пока они не становятся императорами – или не совершают что-то такое, что люди поймут по-своему.
Когда приходили ветра с нагорья, ставни домов закрывались, улицы пустели. Но сейчас город дышал, его сердце билось. Яшме нравились крепко сложенные невысокие домики из камня и пестрые флаги над улицами. Лавки украшали гирляндами из цветов и яркими лентами над окнами, чтобы по их оттенкам не хуже, чем по знакам, определять, цирюльник это или торговец пряностями.
Люди толкались и сновали, большинство не обращали внимания на карету. Если замечали гербы, торопливо кланялись, потом снова спешили по своим делам. Простые горожанки не скрывали лиц, платья предпочитали цветастые, хотя Яшма заметила и несколько белых, наверняка из храмов, и пару мешковатых одежд рабочего люда.
Проходящий мимо торговец предлагал кульки сладостей, и вокруг него толкались восторженные дети. Чуть подальше мелькнул крысолов с парой собачонок у ног.
Улыбнувшись, Яшма прикрыла занавески кареты, спряталась в тени и снова перечитала письмо.
Дочери давно вышли замуж, а сын остался в Хор-Меневате, но, к счастью, выбор жизненного пути надежно оберегал от политики: он ушел в храм. Традиционно жрецы отказываются от всех титулов и земель, которые принадлежали им до этого, так что брат Яшмы мог не опасаться, что племянник слишком близок к трону.
Амалин не задумывался о таких вещах, он рос тихим и замкнутым мальчиком, так что Яшма не удивилась, когда он захотел познавать тишину и книги – стал велдо, так называли орден жрецов, который занимался наукой в уединении каменных храмов.
Он писал регулярно, и Яшма каждый раз улыбалась, читая от него весточки. Прежде всего тому, что Амалин явно нашел себя и не жалел ни о чем. Ему нравилось умиротворение храма. Он рассказывал о том, как увлекся каким-то древним языком и расшифровывал с другими жрецами глифы.
В этот раз, правда, упоминал, что в Хор-Меневате тревожно: король болен, год выдался неурожайным, местные аристократы начинают возмущаться.
Когда Яшма вернется во дворец, она обязательно напишет сыну. Успокоит и напомнит, что больше это не их проблемы.
В Хор-Меневате дворянство играло важную роль и сильно давило на корону. В Шеленарской империи оно обладало меньшим весом, император хорошенько проредил и приструнил недовольных, когда взошел на престол. Но их место заняли жрецы и грезящие. Последние хотя бы предпочитали не вмешиваться в политику.
Карета мягко ткнулась, останавливаясь. Яшма убрала письмо и дождалась, когда открылась дверца и слуга подал ей руку.
Кахарский храм поражал размерами и формой. Яшма находила его странным. Слишком пышным, состоящим из многочисленных колонн, коридоров, залов разных жреческих орденов. Со стороны казалось, что к небольшому храму достраивали и достраивали новые здания и помещения. Яшма знала, что примерно так и было.
Ее встретили служки. Дети от семи до тринадцати лет, которые учились в храме, но еще не вступили ни в один из орденов. Они могли сделать это, а могли покинуть храм, чтобы продолжить обучение в другом месте или вернуться в семью.
Почти все оставались.
Одетые в простые белые одежды, без каких-либо украшений, только нитки молитвенных браслетов с дешевыми бусинками. Служки ненавязчиво отделили Яшму от основной толпы молящихся, которые шагали по ступенькам храма. Неподалеку Яшма заметила джаданов в форме – как она помнила, так здесь называли городскую стражу.
Яшма последовала за детьми под каменные своды. Её повели не в главные залы, откуда слышался шелест приглушенного говора и тянуло густым дымом благовоний. Вдоль полутемных коридоров жену императора сопроводили в небольшой молельный зал, где перед алтарем зажигал последние свечи Верховный жрец.
Яшму восхищало, как поэтично в империи относились абсолютно ко всему: титулы имели красивые названия, аристократам обязательно подбирали высокопарные прозвища. Иногда Яшме казалось, что даже у кухарки какое-нибудь звучное имя и должность вроде «сопроводительницы приемов пищи».
Неудивительно, что именно здесь зародились грезящие, отсюда распространились в том виде, в котором они есть.
Но порой подобные церемонии утомляли, как, например, сегодня. Верховного жреца тут именовали Открывателем небесных врат. Считалось, что если императоры – продолжение богов на земле, то жрецы – проводники воли богов. Но главное, проводники душ от смерти к перерождению.
Нынешнего Верховного жреца звали Мельхиором, и он приходился дальним родственником императорской семье. Давняя традиция, вроде бы для того, чтобы жрецы не выступали против императорской власти.
Мельхиор Яшме нравился. Низкорослый, но крепкий для своего возраста. Он брил волосы на лице и на черепе, но брови у него оставались густыми и абсолютно седыми, а лицо походило на сморщенный фрукт. Он носил многослойные одежды белых и песчаных цветов, замысловато выкрашенные в несколько оттенков и окутанные жемчужными цепями.
В небольшом зале не было ничего, кроме укрытых тенями статуй в нишах и каменного алтаря, перед которым Мельхиор воскуривал благовония. Одиннадцать ступенек небесных обетов, окруженные пятью миниатюрными фигурками богов пороков с одной стороны и пятью богами достоинств с другой. Наверху сложная статуэтка очень тонкой работы. Яшма не сразу поняла, что изображает собой переплетение змеиного клубка из золота, нефрита и оникса.
Это была смерть. Одиннадцатая сила. Неизбежная смерть, которая заканчивала цикл одной жизни и начинала другую. Она считалась одиннадцатым обетом, самым непреложным. Довольно необычный выбор для скульптуры, чаще всего это место алтаря оставляли пустым, как символ Бездны, в которой нет ничего и из которой можно переродиться кем угодно.
Собственная уединенная молельня Верховного жреца.
Он закончил со свечой, и Яшма с удивлением ощутила аромат вербены. Похоже, молитва Мельхиора – о высшей справедливости, о том, чтобы у кого-то очистились мысли и стремления.
– Знаете, почему именно свечи, Первая жрица? – спросил Мельхиор.
– Мой титул всего лишь дань традиции. На самом деле я далека от жречества.
Яшма не сомневалась, Мельхиор решил ей лишний раз напомнить, что она чужеземка, не императрица, а жена императора. Вместе с этим она получила титул Первой жрицы, но он и правда лишь формальность да необходимость присутствовать на паре важных ритуалов. Яшма мало что смыслила в жречестве и не пыталась казаться умнее, чем она есть. Мельхиор же, видимо, искренне считал, что каждый в этом мире должен стремиться быть жрецом.
Он вздохнул:
– С дымом молитвы быстрее достигнут богов добродетелей. Но вы же знаете, об ушедших мы тоже ставим свечи.
Яшма вздрогнула. В молодости она пережила ужасную эпидемию в землях мужа. В памяти остался небольшой местный храм, куда каждый вечер Яшма приходила ставить свечу за свою погибшую новорожденную дочь. Её первый ребенок.
– Это не молитвенные благовония, – возразила Яшма.
– Да, но смысл тот же. Мы ставим свечи за собственные прожитые жизни. За тех людей, какими мы когда-то были, ведь они тоже погибли. Умерли, чтобы появились мы.
– Они дали нам свой опыт.
Мельхиор кивнул и улыбнулся, явно довольный, что Яшма мыслит в нужном направлении. На самом деле она бы предпочла избежать теологических споров.
– Я пришла ради практичных вещей.
– Ох, конечно. Но вы знаете, как я их не люблю.
Яшма промолчала. Возможно, заниматься ими Мельхиор не жаждал, но ресурсы он считал бойко и своего не упускал, вечно сетуя, что храму нужно много.
Мельхиор указал на галерею, ведущую в другую часть храма, предлагая прогуляться за разговором. Яшма обрадовалась: после поездки в карете хотелось пройтись. Да и аромат вербены она не любила. Не верила, что таким образом можно заставить кого-то быть разумным. И уже давно не полагалась на справедливость.
– Поставки орихалка скудеют, – вздохнул Мельхиор.
Он имел в виду, конечно же, не сам металл. В слитках тот отправлялся на продажу другим государствам, у которых собственные запасы были меньше. Внутри империи «поставки» подразумевали под собой зачарованные вещи.
Орихалк, который прошел через руки грезящих.
– Знаю, – вторила Яшма, и её сожаление не было наигранным. – Могу уверить, это не из-за того, что император неуважительно относится к храму. У грезящих возникли… некоторые проблемы.
– Жаль это слышать.
– Думаю, подобные вопросы лучше обсудить с моим мужем. Я здесь по другому поводу.
– Понимаю. Сейчас у детей занятия, у нас есть полчаса. Потом я покажу вам, что удалось сделать в школе.
Мельхиор понравился Яшме именно в тот момент, когда не отказал ей. Хотя любой другой Верховный жрец мог не воспринять идею открыть при храме школу, которая не воспитывала бы служек, а просто обучала.
На самом деле Яшма пыталась устроить что-то подобное еще на родине, но там встретила жесткое сопротивление жрецов. Они полагали, что тратить время на детей бедных горожан стоит только в том случае, если они собираются посвятить жизнь храму.
Мельхиор оказался не таким консервативным. Хотя сам вырос в дворянской семье и его-то воспитанием точно занимались нанятые учителя.
Яшма мечтала о том, чтобы сын прачки тоже мог стать ученым, если бы пожелал. До этого, конечно, еще далеко, но храмовая школа, куда ходили дети простых ремесленников, – уже неплохой шаг.
Ей повезло, что император не интересовался подобными вещами, поэтому позволял Яшме делать то, что она задумала. К её удивлению, удалось привлечь и Берилла, а появление самого́ наследного принца на открытии школы тут же сделало её популярной.
Яшма и Мельхиор шли по каменной галерее, украшенной замысловатой резьбой. Сквозь широкие окна они видели внутренний двор, который сейчас пересекали несколько жрецов в бело-оранжевых одеждах. Их ладони скрывали перчатки, как у самой Яшмы. Но если у нее это, как и вуаль, показатель статуса, то у жрецов принадлежность к ордену – малафисы, те, кто занимаются посмертными обрядами.
– Как дела в храме? – спросила Яшма.
– Ох, леди, вы знаете, как ударить по больному, – беззлобно улыбнулся Мельхиор и взял её под руку, отбрасывая последнюю официальность. – Я – тот, кто открывает небесные врата, но вам прекрасно известно, что я не правлю на земле. Мои заботы – обеспечение храма, ритуалы и связь с внешним миром. Но каждый жреческий орден имеет своего главу, и они не обязаны отчитываться мне во всём.
Что-то такое мелькнуло в его словах, что заставило Яшму насторожиться:
– Кто-то особенно беспокоит?
– От вас ничего не скроешь. Велдо услышали о поисках Ша’харара и жаждут присоединиться.
– Жрецы-ученые. Мы будем только рады.
– Правда? Вот и отлично, сообщу ордену велдо. Жаль, другие проблемы так просто не решить.
– Какие?
– В том-то и дело, я не знаю. Эльхары явно плетут очередные сети, но не ставят меня в известность. Вроде бы получают новые пророчества в последнее время, но их глава отчитывается, что всё как всегда.
Яшма нахмурилась. В её родном крае жреческий орден прорицателей очень любили и почитали, потому что они могли предсказывать погоду и лучшее время для посева и сбора урожая. В империи она мало о них слышала. Только перед свадьбой предсказание от эльхара считалось обязательной частью ритуалов, и Яшма подчинилась. Лысый жрец тогда заявил, что брак будет спокойным.
Не соврал. Если супруги редко встречаются и говорят исключительно о делах, союз и правда безмятежен.
– А вот и они, – проворчал Мельхиор.
Он замедлил шаг перед последними окнами галереи и кивнул в сторону внутреннего двора. Там проходили двое в одеждах цвета песка. Оранжевые жреческие знаки на ладонях выделялись особенно ярко. Женщина была очень невзрачной, а вот мужчина с суровым взглядом привлекал внимание отвратительным шрамом на щеке.
