Н. Ланг
Un'estranea/Чужая
Глава 1. Benvenuti! / Добро пожаловать!
Грозно шумели огромные турбины самолёта Boeing 737. Мир поделился на две половины. Левая встречала новый день – на востоке, расцвечивая облака розовым и лиловым, всходило солнце; а правая пребывала во власти звёздной ночи.
– Великолепно! – восхитился Адриано Спинелли и потянулся к иллюминатору.
Насупившись, Маша посмотрела в окошко и увидела крыло авиалайнера и красный огонёк, мерцавший в предрассветном сумраке. Как бы она хотела очутиться в уютной детской комнате, где старые игрушки дожидались её возвращения. Вдруг захотелось спрятаться под пуховым одеялом от надвигавшейся неизвестности. В этот момент она почти ненавидела отца, который вырвал её из родного дома.
– Я хочу обратно, – тихо пробормотала Маша и сложила руки на груди. Папа ничего не услышал.
Адриано вернулся к изучению счёта-фактуры обувной фабрики «Вертумн», но мысли его витали где-то далеко в палаццо1 Спинелли. Маша заметила, с какой заинтересованностью к нему присматривались стюардессы, услужливо предлагавшие воды или кофе. Улыбчивая кареглазая бортпроводница по имени Яна была особенно приветлива с ним. А ведь Адриано – импозантный мужчина в самом расцвете лет. Средний сын Беатриче и Бартоломео Спинелли осенью перешагнул порог сорокапятилетия. По красоте он не сравнится с Адонисом. Угловатое жёсткое лицо с резкими линиями теперь намного реже, чем в молодые годы, озаряла улыбка. Морщин не видно на его гладкой коже, возраст выдавали волосы, в которых проглядывала седина. Фигура сохранила привлекательную стать. Близкие знали Адриано, как человека ответственного и жизнерадостного, но сегодня он был необычайно сосредоточен и серьёзен. Прощался с Россией, которая сделалась для него второй родиной, гостеприимным домом, где осталась часть его души. Для Адриано, как и для Маши закрывалась очередная страница книги под названием «Время и судьба». Он видел, как грустит четырнадцатилетняя дочь и это расстраивало его.
– Что же ты молчишь, обиделась? – отложив бумаги, Адриано обнял девушку. – Пойми всё, что происходит – неизбежно. Перемены бывают болезненными, но они нужны. Всё наладится.
Boeing вёз их над Адриатическим морем туда, где на ста восемнадцати островах раскинулась Венеция.
– А если нет? Если я не приживусь на твоей родине? – спросила Маша, пряча слёзы.
– Милая, в твоих жилах течёт итальянская кровь, а значит, в тебе есть частичка Италии. И ты полюбишь настоящую пиццу, ручаюсь.
– Хотелось бы верить,– прошептала Маша, с тоской глядя в иллюминатор.
Когда самолёт наклонился, стало видно побережье, тянувшееся докуда хватало обзора. Маленькие домики-коробки расположились у самого моря. Солнце затопило землю. В Москве, которая осталась позади, лежал снег. А здесь уже в начале февраля чувствовалось приближение весны.
Мария хмуро поглядела на своё искажённое отражение в окошке. Серые локоны, такие же серые глаза, с грустью смотревшие на мир. Она считала себя полноватой. Её мучил вопрос: «В кого она такая получилась?». У генетики причудливое чувство юмора. Русская мама, Лариса Михайловна Спинелли – изящная сорокалетняя блондинка с синими глазами. Такими синими, что муж Адриано называл её не иначе как angioletto. Ангелочком она, разумеется, не была, именно по её вине распалась семья Спинелли. Лара обладала сложным характером, сплетённым из контрастов. Хрупкая наружность в ней сочеталась с пылким темпераментом. Она никому не прощала ошибок. Относилась очень требовательно не только к близким, но прежде всего к себе. Лара работала переводчицей в международной корпорации и считалась ценным сотрудником. При всей силе воли у неё имелась одна слабость – Лариса любила представительных мужчин. Она умело скрывала свои интрижки, но тайну невозможно прятать за прозрачной ширмой. Дочери с печалью наблюдали, как родители стремительно отдалялись друг от друга, будто дрейфующие в море корабли. Однажды Адриано Спинелли застал Ларису в объятиях любовника. Он не устраивал громких сцен, какие изображают в итальянских комедиях, собрал свои вещи и арендовал квартиру. Позже Адриано инициировал бракоразводный процесс. Алина, старшая дочь, хоть и была совершеннолетней, сразу объявила о своём желании остаться с матерью, а Маша согласилась жить с отцом. После того как чета Спинелли официально распалась, Маша и Адриано улетели в Венецию. Мать Беатриче Спинелли передала ему семейный бизнес – обувную фабрику, история которой началась два века назад.
Наконец, после четырёхчасового перелёта пассажиры спустились с трапа самолёта и ступили на согретую итальянским солнцем посадочную полосу. Странные впечатления боролись в душе Марии. Она внушала себе, что это захватывающее приключение. Ведь жизнь с её перипетиями воспринимается куда легче, если относиться к ней как к игре. Однако судьба Марии Спинелли делала крутой поворот и неопытная девушка переживала, что может не справиться с управлением.
Всё казалось чужим в родной наполовину стране: небосклон, люди, ощущения. Даже воздух был другим, нежели в России.
– Benvenuti,– приветствовал работник таможенной службы.
Смуглое лицо, украшенное густыми чёрными усами и ухоженной бородой, просияло улыбкой. Тёмно-карие глаза с интересом смотрели на пассажирку рейса SU 2596.
Мария неуверенно улыбнулась ему и положила паспорт. Служащий сверил данные и внимательно окинул девушку взглядом.
«Вот бы закралась ошибка, и меня отправили бы обратно в Россию» – думала она, нервно сжимая лямку рюкзака. Но таможенник радушно улыбнулся и вернул ей документы.
В единственном терминале, обслуживавшем две взлётно-посадочные полосы аэропорта Марко Поло, царил невообразимый хаос. Венеция притягивает путешественников со всего мира. В зале прибытия звучало множество голосов. Среди шума едва различимо объявили номер багажной карусели, где будут выдавать чемоданы.
Работники воздушной гавани лениво сортировали саквояжи, обсуждали что-то и громко смеялись. Семья Спинелли терпеливо дожидалась выдачи багажа. Маша хотела, чтобы эти мгновения длились как можно дольше. Она оттягивала встречу с родственниками. Маша была застенчивой. Не то чтобы она боялась незнакомцев, скорее общалась с ними осмотрительно. Некоторые принимали её скромность за высокомерие.
Свой путь они продолжили на вапоретто2. Речной трамвай неторопливо вёз горожан по каналам. Больше всего Машу, привыкшую к ритму мегаполиса, поразило отсутствие машин в центре города. Толпа пилигримов штурмовала площадь Сан-Марко и мост Риальто. Не нашлось привычных глазу деревьев, парки и сады скрывались в глубине. Палаццо в своей пышности казались идентичными, как близнецы, а повороты бесконечными и ведущими в неизвестность. Венеция была прекрасна, как дама в элегантном бархатном платье. Кирпичи старой кладки, перемежались с современным декором.
Капризная красавица Венеция всегда чувствует человека. Флиртует с ним; заставляет блуждать по узким улочкам, где каждый дом – произведение искусства; дарит возможность предаваться любви и веселью. В этом краю не существует уныния и одиночества. Здесь хочется жить долго и счастливо, как в романе с хорошим финалом. Итальянцы ценят жизнь и тесно сплетают её с удовольствиями.
Адриано внимательно следил за реакцией дочери. Маша, до этого никогда не посещавшая Венеции, была поражена роскошью Адриатической жемчужины. Венеция – это мир на границе стихий. Сотканный из воды, воздуха и земли. Маша любовалась видами, отражавшимися в водной глади. Город был щедро залит солнечным светом. Тени прятались по закоулкам. Венеция имела своего мрачного двойника – отражение в воде. Закрытые ставни на окнах, фонари, барные стулья на верандах и столики растягивались и сжимались в причудливом танце воды. Создавалось впечатление, что этот хрупкий мир одним неосторожным движением будет опрокинут и разбит. Колокольни покосились и дома, покрытые трещинами, клонятся книзу. Здесь властвует вода. От её настроения зависит, будет ли процветать Венеция или утонет. Город застыл в средневековом очаровании. По окраинам здесь не найти многоэтажных комплексов, которыми застраивают мегаполисы. Палаццо вырастали из лагуны и парили над землёй. Эфемерное великолепие грозившее растаять, как дымка, развеянная ветром.
– Benvenuti! – воскликнул отец, когда они приблизились к старинному особняку, который принадлежал семейству Спинелли.
Дом, где предстояло жить Маше, находился в районе Сан-Марко рядом с мостом Академии. Фасад палаццо Спинелли выполнен из истрийского камня с широким крыльцом посередине, которое вело на просторную террасу. У здания предусмотрено два входа: один с канала, другой с суши. Палаццо в четыре этажа построено в готическом стиле с семиарочной лоджией. Арки чередовались с колоннами, декорированными двуглавыми орлами – символом рода Гвидичи. Во время последней реконструкции на фронтисписе обнаружены фрески, созданные в семнадцатом столетии. При отделке использовался ультрамарин. На цокольном этаже разместился склад, а второй, третий и четвёртый этажи жилые. В восемь часов утра Адриано и Маша прибыли к главному входу, располагавшемуся в сторону Гранд Канала. Их ждала одинокая фигурка. Аллегра Спинелли – сестра Адриано.
– Buongiorno, tesori miei!3 – молодая женщина раскинула для объятий тонкие руки, похожие на крылья.
В Италии принято много обниматься. Маша не любила, когда к ней прикасались малознакомые люди. Здесь это способ здороваться. Случилось печальное событие – нужно крепко обнять, если пришла большая радость – обнять ещё крепче, а прощаясь, поцеловать.
– Сhe bella ragazza4! – оглядев девушку с макушки до пят, произнесла тётя Аллегра Спинелли.
Когда ты угловатый четырнадцатилетний подросток и видишь себя некрасивой, то любой комплимент воспринимается с сомнением. Маша сторонилась людей, не подпускала близко. Словно бы она была сделана из стекла, и боялась, что её разобьют, нечаянно задев. Критика пронзала сердце острее кинжала и приводила к слезам. Маша никогда не плакала на публике. Она предпочитала переживать девичьи страдания наедине с собой. Но тётя не обратила внимания на помрачневшую племянницу. Аллегра обняла брата Адриано и весело защебетала быстрым и певучим сопрано контральто.
Имя, данное человеку при рождении, определяет его судьбу. На итальянском Аллегра значит весёлая, живая. Семья Спинелли знала о лёгком нраве Аллегры. Тётушка пренебрегала всем, что вызывало печаль. Поэтому двери её души распахнуты настежь. Она влюблялась, но так и не создала семью.
– Где же мама? – спросил Адриано.
– В гостиной, ей нездоровится, – отводя взгляд, ответила Аллегра. – Когда природа замирает на зиму, матушка всегда грустит.
Тридцатичетырёхлетняя Аллегра – типичная представительница итальянской нации. Высокая, стройная, как римская богиня, яркая брюнетка с вьющимися волосами, собранными в конский хвост. Брюки-сигареты подчёркивали длинные ноги, а белый свитер из кашемира выгодно оттенял оливковую кожу и тёплые карие глаза под плавным изгибом чёрных бровей. Лёгкий макияж придавал её лицу свежести. Аллегра внимательно изучала Марию. Племянница и тётя никогда не виделись. И первая встреча поразила их. Маша неловко переминалась на месте. Она чувствовала себя чужой, даже рядом с родственниками.
– Как и всегда. Мама всё ещё сердится? – пробормотал Адриано.
Аллегра предпочла не отвечать на вопрос брата.
– Вы прибыли к празднику, – сказала она. – Скоро начнётся карнавал. Ещё встретите День всех влюблённых.
Тётя подмигнула Марии, и та зарумянилась. Девочка влюблялась однажды и слишком давно. В детском саду. То было простое беззаботное время, когда кроватки рядом и общие игрушки. А взрослая жизнь другая. Сложная и запутанная, но такая увлекательная и манящая.
– Вы устали? Проходите в столовую, я приготовлю вам горячего яблочного сока с корицей, – пригласила Аллегра. – А вечером вас ждёт семейный ужин. Я сама займусь его приготовлением.
Тётушка ворковала что-то себе под нос, нарезая сыр, который купила в лавке напротив. Аллегра была поклонницей сортов «Фонтина» и «Маскарпоне».
Ланч состоялся в малой гостиной. Маша удивлённо оглядывалась. Ещё никогда она не поглощала бутерброды и яблочный сок в столь изысканной комнате. Здесь преобладал пышный стиль барокко. Мраморный стол располагался в самом центре помещения, сбоку стулья с изогнутыми ножками и подлокотниками, которые украшали резные орлиные головы. В шкафчиках, располагавшихся напротив окна, хранилась старинная фарфоровая посуда, и бокалы из муранского стекла. На столе хрустальная ваза с красными розами. Когда темнело, включали барочную люстру.
– А теперь экскурсия, – сестра и брат, обнявшись, поманили Машу за собой.
В палаццо Спинелли ощущался дух истории. Полы выложены мозаикой, в спальнях лежали толстые персидские ковры, которые приглушали шаги. Красочные гобелены оживляли сумрачный коридор. Путь пролегал по нескольким парадным комнатам, в которых обычно принимали визитёров. В большой гостиной, где пространство залито светом, царило утончённое барокко. Интерьер соответствовал представлениям о венецианском стиле в декоре. Полы из мрамора начищены до блеска. Свет переливался в хрустальных гранях люстры. Идеально ровный деревянный потолок украшала старинная лепнина. Можно было с лёгкостью представить, что когда-то давно предки устраивали здесь светские рауты. Серебро сочеталось с насыщенным малиновым, много глянцевых и зеркальных поверхностей. Имелись и примечательные детали – камин и лестница-обманка, ведущая в никуда. Золотые тона в оформлении мебели переплетались с малиновыми в отделке стен, которые украшали фрески. Это были реплики картин знаменитых художников эпохи Возрождения. Они вызвали вздох восхищения у Маши. Рядом с массивным камином, из французского мрамора удобно расположили диван с каретной стяжкой. На каминной полке стояли часы, напоминавшие о скоротечности времени, и семейные портреты в серебряных рамках. Огонь всегда успокаивал Беатриче Спинелли. Тёмными январскими вечерами она сидела у камина, читала или вышивала. Мощь и спокойствие оранжевого пламени зачаровывали Беатриче с детства. Бабушка ожидала их здесь.
– Добро пожаловать! – произнесла, наконец, графиня после долгого, пристального взгляда на Адриано.
– Здравствуй, мама, – ответил Адриано и собрался обнять её, но она жестом остановила сына.
– Не надо, я приболела. Боюсь, у меня грипп, – предостерегла она и строго взглянула на Машу. – А это, стало быть, Мария?
Девочка посредственная до изнеможения. Серенькие волосы и бесцветные глаза. Безразмерный свитер, мешковатые джинсы и стоптанные кеды. Ни красоты, ни стати. Каменно – серая, как хмурое осеннее утро. Маша не взяла ни капли ярких красок семьи Гвидичи, из которой происходила Беатриче. А что же характер? Нрав внучки ещё предстоит узнать. Кажется, девчонка ни рыба ни мясо. Нет в ней породы.
– З-здравствуйте! – заикаясь, поздоровалась Маша по-итальянски и хотела сделать книксен, как на приёме у королевы, но вовремя сдержалась.
– Осмотрись, тебе, должно быть, интересно, – графиня чопорно кивнула.
Притягивало внимание фортепиано середины девятнадцатого века, стоявшее у большого окна, из которого струился голубоватый зимний свет. Клавиши потускнели от времени, но звук ещё радовал чистотой и стройностью. На инструменте скучала музыкальная шкатулка, которая передавалась из поколения в поколение. Маша подняла крышечку, и комнату заполнила механическая музыка, а внутри на небольшой зеркальной платформе вращался переливавшийся всеми цветами спектра лебедь из муранского стекла.
– Какая красота! – восхитилась Маша.
– Ты не видела подлинной красоты! – заговорила графиня зычным голосом и указала на стену напротив.
Маша оглянулась и ахнула. Вся стена от мраморного пола до деревянного потолка декорирована веерами в специальных стеклянных футлярах. Вещи разных эпох и стилей. Кокетливые, классические, экстравагантные – все они принадлежали представительницам прославленного рода Гвидичи. Коллекция для выставки в музее.
– Сними третий в крайнем ряду, – приказала Беатриче. Властному тону трудно было не подчиниться.
Маша неуклюже присела и осторожно взяла изящную вещь. Веер сделан из нежного кружева, сотканного вручную, инкрустирован жемчугом и драгоценными камнями.
– Он великолепен! – воскликнула Маша.
– Мой любимый, – с удовлетворением сказала бабушка.
Беатриче, происходившая из древнего знатного, но обедневшего дворянского рода Гвидичи, не растеряла элегантной красоты, свойственной итальянским дамам. Её лицо, испещрённое морщинами, преображалось, когда она улыбалась. Во взгляде светились радость и любовь к жизни. Она смело смотрела в глаза трудностям. Невзирая на почтенный возраст, осенью ей исполнилось семьдесят пять лет, графиня не утратила изящности движений и ясности ума. Её спина оставалась прямой даже после многочасовой работы с бумагами. Она готовила документы для передачи Адриано. После смерти Бартоломео она занималась делами обувной фабрики «Вертумн».
Беатриче достала из шкатулки, обитой шёлком внутри, веер с перламутровыми пластинками, расписанными замысловатыми рисунками из античной мифологии.
– В эпоху барокко веер считался настоящей роскошью, – озвучила Маша своё единственное знание.
– К тому же был оружием флирта. Девиц не выпускали в свет, пока они не освоят помимо прочих наук, искусство обращения с веером. С его помощью кокетничали, – произнесла графиня таким тоном, будто читала лекцию в университете.
Беатриче раскрыла кружевное опахало и спрятала породистое лицо, оставив только карие глаза, которые способны заглянуть в дальние тайники души. Будучи мечтательной девушкой из обнищавшего благородного семейства, она сумела покорить сердце процветавшего фабриканта Бартоломео Спинелли.
– Либо же давали понять, что приятной беседы не получится, – старая графиня резко захлопнула веер, который в её руках казался жезлом полководца.
Она держалась уверенно и гордо, будто блистала на светском рауте.
– Если продать все эти вещи, можно безбедно жить очень долго, – заявила Аллегра, не понимая, почему старая графиня так упорно цеплялась за прошлое. – Или накормить обездоленных.
– Богатство нашей семьи, прежде всего в истории рода, – высокомерно промолвила Беатриче.
– История и вещи – вот что осталось, – всплеснула руками Аллегра.
– Где твои манеры? – возмутилась графиня Беатриче.
Больше всего бабушка Спинелли любила брюзжать. Особый повод не требовался. Достаточно плохого настроения. С появлением обожаемого, но своевольного сына, причин будет в избытке.
Графиня положила безделушку обратно в шкатулку и заперла замок маленьким серебряным ключиком. Потом откинулась на спинку кресла и простонала:
– Сегодня мне совсем нездоровится. Суставы ломит.
Она приложила холёную белую ладонь к морщинистому лбу и страдальчески закрыла глаза. От излишней влажности у жителей Венеции часто болят суставы.
– Иногда она бывает совершенно несносной, – прошептала тётя Аллегра. – Пойдём, посмотрим, что ещё прячется в этом доме.
Они покинули гостиную, оставив Адриано и Беатриче наедине. Им было что обсудить, ведь они не виделись восемь лет. В последний раз Адриано приезжал в Венецию на похороны отца.
– Бабушка не рада видеть нас, – пробормотала Маша.
– Просто она зависима от своего настроя. Сейчас она грустная, а к вечеру будет смеяться.
Они шли по широкому протяжённому коридору. Маше показалось, что она попала в волшебное Зазеркалье. В таком с виду небольшом палаццо помещались длинные переходы. Украшением служили старинные гобелены, приобретённые ещё прадедушкой Габриэлем Спинелли. На изысканных картинах с вплетением золотых нитей изображены морские мотивы или панорамы Венеции. Но особенно выделялись библейские истории.
– Кто-то фанат Библии? – поинтересовалась Маша.
– Габриэль – мой дедушка, твой прадедушка был очень набожным. Он был ярым католиком. Малышкой, я постоянно заставала его за молитвой.
– А бабушка тоже религиозна?
– Нет, она скорее стервозна, – закатив глаза, вздохнула Аллегра.
Аллегра общалась с людьми легко, к любому знала подход. Она собирала вокруг себя свиту. Многие пользовались её добротой и позже обрывали связи с ней. Люди разочаровывали её, и всё же она продолжала замечать в них положительные качества. Аллегра была оптимисткой, но с приличной долей скепсиса взирала на мир. Маша не привыкла к такому непринуждённому тону, она всегда вела себя скованно даже с близкими.
– Хуже неё только отец, – как заговорщица подмигнула тётушка.
– А каким был дедушка Бартоломео? – спросила Маша и робко улыбнулась.
Однажды она встречалась с Бартоломео Спинелли. Маша запомнила его строгий голос, который произносил итальянские фразы. Девочка не понимала смысла незнакомых слов, однако воспринимала интонацию. Запомнились его сильные руки и улыбка, прятавшаяся в белоснежных усах.
– Ты очень на него похожа, – промолвила Аллегра. – Внешне.
Племянница ещё не успела проявить себя, но Аллегра полагала, что помимо сходства обликов обнаружит ещё и сходство характеров.
– Правда, и чем же?
– С виду многим. Те же проницательные, выхватывающие самую суть, глаза; цвет волос и даже профиль. Он был очень строгим, сдержанным, презирал слабость и лень. Я немного побаивалась его, хотя он редко повышал голос, – Аллегра задумчиво смотрела вдаль, воскрешая в памяти образ отца. – Его настроение читалось по взгляду.
Мария очень хотела встретиться с дедом. Его незримый дух витал в этом доме, всюду чувствовалось влияние Бартоломео. Дизайн он разрабатывал сам, изредка советуясь с супругой. Над лестницей, что вела к спальням, висел парадный портрет Бартоломео Спинелли. Он считался представительным мужчиной с гармоничными чертами лица. Истинный потомок римских патрициев. Подняв голову, Маша глядела на изображение дедушки.
– Когда он пребывал в прекрасном настроении, из него можно было верёвки вить. Однако это случалось нечасто. Он почти не проявлял свои чувства, как и мать, впрочем, – с сожалением вздохнула Аллегра.
– Разве папа не такой, как дедушка?
– Между ними были натянутые отношения.
Маша удивлённо поглядела на тётю.
– Папа никогда не рассказывал об этом.
– Ты не знаешь многих вещей, – рассмеявшись, проговорила Аллегра.
Когда-то Адриано Спинелли стремился быть диаметральной противоположностью отца.
– Например? – полюбопытствовала Маша.
– Он отрастил длинные волосы. Бартоломео Спинелли был против, чтобы его сын носил такую причёску.
Маша скромно рассмеялась, представив отца с хвостиком.
– Дедушка, наверное, очень злился на папу?
– Он привязал Адриано к стулу и побрил налысо, – вспомнив это, Аллегра расхохоталась.
– Жёстко. Но ведь у всех есть право на самовыражение, – с подростковым максимализмом заявила Маша.
– Твой папа умел самовыражаться! В юности он бунтовал, даже уходил из дома, бродяжничал.
Они шли по галерее, соединявшей гостиную и столовую. На стенах, окрашенных на современный манер в пастельные оттенки, соседствовали портреты предков семейства Спинелли. Маша замедляла шаг, чтобы внимательно рассмотреть каждый из них.
– Родители перестали ему что-либо запрещать, зная, что он всё равно поступит по-своему. Но надо отдать Адриано должное – его голова всегда превосходно работала.
Маша с удивлением слушала рассказ тёти и не узнавала в описании сумасбродного юноши, своего рассудительного и невозмутимого отца. Годы изменили его нрав, время сгладило шероховатости. Адриано научился терпению. В супружестве с Ларисой он по обыкновению первым шёл на компромисс. Отец заботлив, хотя ему не хватало времени, чтобы уделять внимание детям и жене.
После нескольких гостевых комнат, которые отличались скромными, но довольно элегантными интерьерами Маша побывала в хозяйской спальне. В комнате бабушки преобладал стиль барокко в светлых лавандовых тонах. Большая кровать под прозрачным балдахином, так и манила сесть на неё или даже попрыгать, как Маша делала в детстве. Чуть поодаль трюмо с изысканным золотым орнаментом, где расставлены крема в жестяных баночках. Они походили на ведьмовские снадобья. Рядом с трюмо стоял маленький пуфик. Маша дотронулась до серебряного гребня, которым бабушка закалывала волосы. У окна размещалось удобное кресло, где лежала незаконченная вышивка. В шкафу корешок к корешку теснились старые книги. Бабушка много читала. Нашлись и тома с русскими названиями: «Война и мир» Льва Толстого, «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова и «Тихий Дон» Михаила Шолохова.
– Книга – лучшее лекарство. Так утверждает мама, – Аллегра пожала плечами, будто была не согласна.
На стене красовался совместный портрет Беатриче и Бартоломео Спинелли. Они молоды и полны замыслов. Улыбка бабушки показалась вымученной. Маша отметила свою удивительную схожесть с дедушкой Барто. Посмотрев на снимок, она обернулась к зеркалу и прикоснулась к своему лицу.
– Да, ты копия Бартоломео, – заметив интерес племянницы, сказала Аллегра.
Маша не отрицала очевидное. Она совсем не знала, каким человеком был Бартоломео, но представляла его благородным.
– Я бы очень хотела сделать пластическую операцию, – призналась Маша.
– Красивые цветы поздно распускаются и долго благоухают, – произнесла Аллегра и коснулась её щёки.
После краткой экскурсии Маша пошла в гостиную, где застала Адриано. Он допивал кофе в одиночестве.
– А где бабушка? – нахмурилась Маша.
Адриано грустно улыбнулся дочери.
– Она хочет немного отвлечься, поэтому ушла в библиотеку.
– Книга – лучшее лекарство.
– Да, за книгами мама скрывалась от мира. Именно благодаря её страсти я полюбил русский язык и решил обучаться в МГУ, где и встретил твою маму.
Ещё никогда Маша не чувствовала подобной близости с папой, который выглядел таким добрым и уставшим. Они редко беседовали по душам. Но Маше так хотелось узнать его, хотелось просто побыть с ним. Однако он всегда был занят. И главный враг – смартфон, который отвлекал его.
Маша быстро заскучала, когда Адриано разговаривал по телефону о делах фабрики. Он вновь стал таким же холодным и собранным, как дома, в России. Девочка любовалась чудесными репродукциями, украшавшими стены. Адриано попрощался и вдруг заметил, с какой любознательностью Маша оглядывает новый дом. В её возрасте он исследовал мир, бродил по венецианским улочкам и лакомился морепродуктами в траттории5, располагавшейся за углом. У Адриано было много друзей, которых он, должно быть, теперь и не узнает при встрече.
– Тебе, вероятно, очень интересно посмотреть, что здесь вокруг? – спросил Адриано, когда Маша с любопытством выглянула в окно.
На пьяцце6 Сан-Марко уже собрались музыканты и скоро устроят праздничную феерию. Солнце как раз в зените. В такой погожий день вода в каналах бирюзового цвета и над ней возвышается монументальная мраморно-белая громада Санта-Мария делла Салюте.
– Да, очень, – призналась она.
– Изучи окрестности.
Адриано не запрещал дочерям ничего и никогда, потому что считал запреты излишней опекой. Он доверял детям и не сомневался, что из предложенных вариантов они выберут правильный.
– Только не задерживайся до ночи! – крикнул он вслед убегавшей Маше.
Она накинула куртку, спустилась по винтовой лестнице, прошла под аркой, увитой глицинией. Девочка любила гулять, и была рабой своих привычек. Она цеплялась за старые ритуалы так, будто бы они могли вернуть прошлое. Но плёнку судьбы не отмотать назад. Нужно привыкнуть к новой действительности. А ведь она не так уж и плоха. Хоть в Венеции и стояла зима, солнце уже пробовало силы. Это, конечно, не мрачная февральская Москва. Горожане оказались приветливыми. Мужчины снимали шляпы перед Машей и улыбались, будто давно знали её. Во время сиесты, подставив лицо зимнему солнцу, гондольеры дремали в начищенных гондолах, как в колыбелях.
Венеция состояла из ста восемнадцати островов, которые соединялись между собой мостами. Венецианцы перемещаются по каналам на катерах или вапоретто, гондолы из-за романтического флёра предпочитают туристы. Маша мечтала осмотреть все острова, но времени хватило только на четыре. В этом городе запрещено передвигаться на машинах. Однако это на пользу путешественникам – так они лучше ощущают энергетику города, могут не спеша восхищаться его красотами.
В сезон высокой воды здания подтапливало, поэтому мраморные ступени дворцов покрывал зелёный налёт. Отовсюду пахло плесенью, смешанной с солёным морским воздухом.
Иногда тишину взрывают завывания сирены. Так венецианцев предупреждают о наводнении. Когда вода отступает, горожане возносят хвалу покровителю города апостолу Марку. Двери церквей держат призывно открытыми, чтобы в любой момент можно было войти и молиться. В проектах имелся план, согласно которому в Венеции скоро появится система шлюзов, защищающая морскую Республику от потопов. Жители хотят сохранить первозданный облик жемчужины Адриатики.
Из окон театра «Ла Фениче» доносилось красивое сопрано оперной дивы. Продолжались репетиции «Севильского цирюльника», которого будут давать в субботу вечером. Маша несколько раз прошла мимо храма Мельпомены, чтобы послушать, как музыканты играют на скрипке и настраивают рояль.
За каждым поворотом можно увидеть дома, похожие на музеи. Роскошь, с которой возводилась Венеция, избыточна, но великолепна.
Сумрак тёмной вуалью стремительно скрыл очертания пьяццы Сан-Марко. Включились прожекторы, которые выхватывали смутные силуэты застывших гондол. Всюду зажигались жёлтые лампочки и фонари. Жизнь в Венеции не замирала, но замедляла свой ход. Не посетив и половины, Маша вернулась в палаццо Спинелли.
Когда она заглянула на кухню, то нашла там Аллегру. Тётя достала из духовки большой противень. В воздухе витал манящий аромат выпечки. Маша робко застыла на пороге, не зная, уйти или остаться. Тётя Аллегра не ждала гостей. Она пела себе под нос весёлую песню и танцевала. Тусклый электрический свет мягко падал на прелестное лицо. Её карие глаза казались гипнотическими.
– Отбрось стеснение, – сказала Аллегра и поманила племянницу пальцем.
Маша вошла и села на стул. Тётя перекладывала печенье с железного листа в корзинку.
– Угощайся, – Аллегра протянула плетёнку, потом налила молока в стакан.
Маша попробовала печенье и восхищённо вздохнула:
– Ничего вкуснее не ела.
Девочка выпила молока.
– Это амаретти – миндальное печенье. Но не переусердствуй! То ли ещё будет, – щёлкнув пальцами, обещала Аллегра.
Перекусив, Маша открыла галерею смартфона, где хранились фотографии. Снимков великое множество. Девочка листала их и внимательно рассматривала. Остановилась на одном фото, где она запечатлена со старшей сестрой. Объектив поймал их за фортепиано. Они разучивали сонату Моцарта. Алина объясняла Маше, как играть этюд. Получилась лирическая мелодия, которая до сих пор хранится в Машиной памяти.
