Надежда Ожигина
Руда. Искушение. Скрижали о Четырех
– Рыбный день! – ликовал Стейси Ван-Свитт. – Ох, соколики, славно как! Нужно держаться реки, Темнейший, река не выдаст, прокормит. А печёных лещей можно впрок заготовить!
Объевшись до пофигизма, когда одолевает сытая лень, мрази расселись вокруг костерка. Пожурили Истерро за отсутствие лютни и принялись вздыхать да охать, хлопая друг друга по животам.
Лишь Дар Гонт устроился в корневище сосны, вглядываясь в правый берег, туда, где чудилась россыпь костров по разорённым степям Олеты, где Алер бунтовал в новом ложе, где выстраивал полки Император против предателя-брата.
– Зачем с нами пошёл? – подсел Викард, догрызая лакомую щучью голову. – Твоё место с войском Радислава, вприглядку ума набираться. Норич, опять же, славный воитель, вместе бы мстить за погибших братьев…
– Да тебе-то что? – взъелся полковник. – Набивай своё брюхо, а меня не тронь! Кто дал тебе право пытать вопросами?
Викард сплюнул костью, всмотрелся с особым мразёвским прищуром, гадая: ударить сразу или чуток погодить.
– Извини, – почти сразу сломался Дар Гонт, в недавнем прошлом гордец и задира. – Решил, с вами сдохнуть проще.
Берсерк хмыкнул и снова занялся щукой, со смаком обсасывая плавнички:
– Дурак, – подытожил, как стрелу всадил. – В прежней личине ты был забавней. А сдохнуть в окружении мразей ой не скоро удастся.
– Но и жить так нельзя! – застонал Даритель. – Я же бросил Императора, почести, всё, что мог собрать на том поле… К ней поскакал, в замок Хентайн. Ну как же, полковник, победитель турнира! Побахвалиться захотел, глупец. Милина выходит во двор, встречает. А в глазах не равнодушие даже, там пустота, Берсерк! Да в советнике больше чувства, чем в этой… Кавалер ещё был у неё, какой-то расфуфыренный щёголь, я их спугнул ненароком…
– Молодость, – проворчал Викард. – Это ведь не порок, ю-чинянин. Это такая болезнь. Пройдёт! И любая боль, причинённая бабой, рано или поздно проходит, поверь.
– А твоя прошла? – отвернулся Дар Гонт, снова забыв оскорбиться.
– Да я как-то не парюсь, привык. Занозу вот тереблю иногда, чтоб духом не зачерстветь. Ты пожуй, впереди путь далёкий, я тебе ущицы припас. Разбитое сердце – дурной советчик, с его глупостей не прокормишься.
– Вечно ты о жратве! То олени были, теперь уха…
– Я о главном, Даритель. Доставай ложку. И ешь, пока силой не начал кормить! Баба ему аппетит отбила, смотрите, какая фея!
Наутро собрались по первым лучам, едва сдвинулся пояс Ясаны. По надпойменной террасе скакалось легко, иногда спускались в усохшее русло, вели лошадей в поводу, удерживая от водопоя. Не всякая жижа в старицах годилась теперь для питья.
Дважды опытный Стейси Ван-Свитт останавливал мразёвский отряд, шёл вразвалку вдоль берега и засовывал руку во все дыры подряд. Викард уважил причуды Стейси, брёл рядом и подставлял котелок, громогласно сетуя, что его лапища в такую норку не лезет. Подле Берсерка топтался Вран, принимая добычу в потёртый плащ. Та шуршала и шкрябала по котелку, шевелила усами, цеплялась в края, вяло хватала за пальцы мучителей. Когда котелок наполнялся, его опорожняли в мешок из плаща. И вскоре Альбин тащил в узле сотни две полузадушенных раков, а Стейси жадничал, хватал про запас.
– Животина отсюда убёгла, милсдари, а этим куда ползти? – ликовал легендарный мразь. – Мы сироток соберём, согреем да позабавимся вечерком.
– Пива бы! – размечтался Викард.
– Не гневи Единого, командир! – упрекнул инь-чинанина Вран. – Грех это. Спросят потом за излишки.
– И то верно, – сделал усилие Стейси и отвернулся от новых нор. – Просто жалко: впустую сдохнут!
Истерро заглянул в узел Альбина Врана, осенил себя Единой чертой и заявил, что подобную гадость в рот не сунет ни за какие молитвы. Мрази глядели с сочувствием, но уговаривать не спешили, даже Викард в кои веки смолчал, с хищной улыбкой щупая раков. Мол, и не надо, нам больше достанется!
К сумеркам добрались до деревни.
Казалось, трясение тверди и направленная Алером волна разрушений не тронули ни домов, ни кузни, ни общинных построек. Рыболовные сети сохли на рогатинах, корзины венчали плетни, разве что глиняная посуда побилась и теперь хрустела осколками под копытами лошадей. Мазанки треснули, но устояли, в ухоженных огородах что-то зеленело ботвой. А людей в деревне не оказалось. Даже трупов, хотя их искали тщательно, привыкли уже жечь костры, очищаясь от смрада и гнили.
– Лошадок нельзя тут хоронить! – приговорил Даждьбор.
– Зачем хоронить? – испугался Истерро. – Мы ведь просто спрятать хотели!
Викард лишь рукой отмахнул, с широченной улыбкой проверяя ножи:
– Ох, интересная будет ночка! Лошадей скроем в кузне. И Бабника тоже. А сами посмотрим, кто в деревне обжился. Очень мне любопытно, что тут повылазило, братцы!
– А тебе всегда любопытно, – рассмеялся Тверк, раскупоривая бочонок у луки седла и доставая стрелы. Те были увязаны по две дюжины, и каждая сверкала серебром наконечника. Три пучка древоид засунул в колчан. Остальные снова упрятал в бочонок. Поймал заинтересованный взгляд монаха, пояснил неразумному ученику:
– Обойдусь и одним снопом. Но запас в нашем деле свят, уяснил?
Истерро кивнул и сморщился, будто ядовитый гриб проглотил. Вспомнился Алер, и павший де Борг, и он сам, стреляющий из малого лука по крадущимся серым теням. Нет, нельзя поминать тот день, лишивший монаха столь многого: друга, кобылы, чистых рук и души. Время пришло отпустить на волю и погибших товарищей, и себя самого.
Тверк почесал оперением лоб и раздумал злословить. Перестал отвлекаться на Бабника. Осмотрел придирчиво место охоты, выбрал удобное дерево. Миг – и он наверху, оценивает зону обстрела. Истерро лишь заморгал удивлённо.
А ещё через пару мгновений странная деревушка опять обезлюдела. Лишь откуда-то из-под крыши добротного общинного дома зашипел на монаха Стейси Ван-Свитт, требуя, чтобы тот не маялся дурью и убирался в кузню.
Белый брат сморщился ещё больше и побрёл, куда приказали. В кузницу, к лошадям.
– Тут не то чтобы безопасно, – повёл носом Даждьбор, стоя у остывшего горна. Инь-чианин по обыкновению окал и тянул певучие гласные, превращая простецкую речь в героическое сказание, – но как-то спокойнее, чем в прочих домах. Сиди тихо, Бабник, тут руды кругом, мёртвые, но и те отрада для утратившей Силу души. Кузня – место святое, чистое, сюда погань сунется в последний черёд!
«И всё-таки сунется, как ни крути, – с неудовольствием подумал монах. – Вечно в правилах есть исключения!»
– Не гневайся, Бабник! – улыбнулся Даждьбор. – Глаголю, чтоб ты не зевал, не дал слабину, как за светлыми водится. Жизнь – штука опасная, хлопотная. Покой лишь в смерти, да не всем по сердцу.
– Погоди, Даждьбор, – вмешался Эрей, проявляясь у двери в кузницу, – здесь пахнет кровью и недоброй гибелью. Сильный запах, лошадей беспокоит. В кузне бились, но кто-то прибрался, трупы подальше унёс, пол свежим песком присыпал.
– Ну-ка, братко, не засти свет, – потеснил Эрея Викард. – Тут, гляжу, куда любопытнее, чем снаружи топтаться, – прошёлся по кузнице, присел на корточки, ковырнул сюрикеном в земляном полу: – А песочек-то прямиком с Алера, ночью с поймы мешками таскали.
– Что ж за нежить такая шустрая? – поразился прямодушный Даждьбор. – Кому хватило умишка?
Эрей ещё раз осмотрелся в кузне, указал на прокопчённую балку:
– Там отсидитесь, Истерро. Подкинь его, побратим.
– А лошади? – хмыкнул Викард, подступая к попятившемуся монаху.
– Лошадей уведём в общинный дом. Пыль серебряную сберёг? Присыпь по полу, где сердце подскажет.
Монах кратко взвизгнул, взлетая под крышу в огромных лапищах варвара. Сел на балку, как на насест, пачкая сажей штаны и рубаху. Прижал к груди лук с колчаном, поданный безжалостным великаном.
– Держи коробицу, друже. Тут серебряный порошок, полезет кто – сыпь, не жадись, в нашем деле главное – выжить!
– Себе оставь, – попросил Истерро. – Тебе там биться, не мне.
– Как всегда не смекнул, – рассмеялся Викард. – Ох, ничего не меняется в Кару, наш Бабник задаёт чудные вопросы! На тебя охота, Пресветлый брат. Тебя, не меня со свету сживают. Почему тебя? Ну, спроси, спроси!
– Почему? – покорно повторил Истерро.
– Ну откуда ж я знаю! – хмыкнул Викард. – Я не прорицатель и не ведун. Что ты ко мне пристаёшь с расспросами? – и добавил без перехода, не убрав глумливой усмешки: – На кого иггот напал? На меня? Ради кого тут полдня прибирались? Просчитали, гадёныши, что мы смекнём: в деревне дело нечисто! И упрячем тебя в безопасное место. Ну а кузня – убежище хоть куда, святость рудная тут защитой.
– Вот если б трупы кругом валялись, дети без еды передохшие, в это бы варвар поверил и тебя с ними запер, Бабник, – крикнул откуда-то сверху Тверк. – Тут бы и дело сыскалось: сиди в полумраке, отмаливай. А коль чисто кругом, что в дворцовом розарии, это Берсерку не по душе!
Истерро представил картину, сглотнул. Поперхнулся и едва не сверзился с балки. Прямиком на любовно заточенный меч, что подготовил обстоятельный вик. Даждьбор глянул вверх, почесал в бороде и меч передвинул на локоть. Не иначе, спасал полировку. Истерро снова закашлялся.
– Нервный, – хихикнул Ван-Свитт, тоже над головой монаха. – Ох уж мне этот Свет, ребятушки, сплошная радость, скажи, зелёный!
– Вот что, Стейси, – окрысился Тверк, грохоча сапогами по крыше, – я тебя нежно люблю, но во имя Единого заклинаю: не попрекай меня цветом кожи!
– А то что? – было слышно кхеканье: Стейси Ван-Свитт развлекался вовсю. – Ты пристрелишь меня, зелёный? Как поднимешь свой лук, как стрельнёшь в товарища…
– Я тебя засуну в дупло и запру там древесной плотью, – перебил древоид так ровно и тихо, что мрази внутри кузни пригнулись.
– Отставить! – рыкнул Эрей. – Ван-Свитт, вам заняться нечем? Викард, разгони их по разным углам!
– Ну вот, – неподдельно огорчился Берсерк. – Такую свару – и псям под хвост. Эх, братко, нет в тебе любви к драматизму! Тверк, душа древесная, марш на ветку. Стейси, держись ближе к трубе. Вран, ты уже попривык? Прикроешь Дарителя, ворон.
– Я в кузне останусь, – решил Даждьбор.
– Добре! – кивнул Викард. – Тут тебе всё родное, исконное. За полом следи, смекнул небось? Ну и за Бабником, это сложнее. Любит он в смертной битве отвлекаться на цветочки-ягодки.
– Отдадим ему раков, вождь? – мигом придумал Даждьбор. – На сохран и сбережение? А то ведь потопчем в забаве ратной?
Викард улыбнулся от уха до уха, даже борода затряслась глумливо:
– Жесткосердный ты парень, вик, но затейник! Бабник, лови мешок! И учти: все раки сосчитаны и по-братски поделены.
Истерро принял шевелящийся груз, пристроил подальше на балке, извернулся и закрепил пояском, снятым с посеревшей рубахи.
– Гибели моей добиваетесь, – проворчал, ткнув пальцем в потёртый плащ, из которого Вран соорудил мешок. В дыру тотчас просунулся ус, и Бабник палец отдёрнул.
С крыши донеслось хихиканье Стейси.
Беда пришла, как и ждали, с реки. Мрази всё рассчитали верно, по приметам выследив нежить. С обмелевшей старицы наплыл туман, плотный, вязкий, что сливовый кисель, он обмотал дома и деревья, заглянул в слюдяные оконца, позвенел колокольчиками на рыбачьих сетях.
Истерро видел, как молочные щупальца вползают сквозь неплотно прикрытые двери, забираясь всё глубже в кузницу, лижут, что верные псы, пыльные сапожищи Даждьбора. Он хотел крикнуть, предупредить, но горло точно стянуло верёвкой, не слова вырывались, чуть слышный сип, сходный с шебаршением раков в мешке.
Даждьбору его сипы были до Неба, что он, тумана не видел? Пнул сапогом, как дохлую крысу, и от серебряного оковка туман с визгом отпрянул, свернулся.
– Ох, и славно чешут ребятушки, точно мухи на повидло летят, – прогулялся по печной трубе голос Стейси Ван-Свитта.
– Квадрат восемь! – вдруг крикнул с дерева Тверк, наметив первую жертву.
Громкий визг окончательно убил тишину, и за дверью взяла разгон драка, с воем нечисти, с лязгом мечей, с протяжным присвистом стрел древоида.
– Квадрат десять! Уходи, Берсерк!
Истерро догадался, что мракоборцы заранее разметили двор перед кузней. Знали, что туман наползёт на глаза, закрывая их плотнее холщовой повязки. Тверк сидел выше, он угадывал тени, а как бились прочие воины? Как там Викард? Эрей? И кто, кто на них напал? Как понять в мутной, душащей влаге, где нежить, а где дружинник?
– Братко, спина к спине!
– Квадрат девятнадцать, в сторону!
– Вран, ты здесь зачем? Где Даритель?
– Скрылся в тумане щенок, – голос Альбина Врана был спокоен и сух. – Я ему нянькой не подряжался!
Бой с новой силой зазвенел на крыше, над самой головой Белого Бабника. Стейси кхекал и причитал, кто-то визжал на одной ноте, так, что у Истерро заложило уши.
– Кто там? – не выдержав, крикнул Даждьбор.
– Омутницы, – успел отозваться Ван-Свитт. – Поналезли со всей реки. Кто-то ж вызвал ораву, не поленился, не иначе, до Пак-Йолли дошёл!
– Ишь ты, – удивился сын кузнеца.
И тут, точно почуяв кровь и расчистив тропку за обережный круг, которым по привычке очертился Даждьбор, из песка полезли аспидные черви.
– А у нас пиявцы! – возрадовался варвар, едва разглядев, кто пожаловал. –Стейси, всё на трубе кукуешь?
– Ничего, – отбрехался Ван-Свитт, скрежеща по кровле мечом, – мне и тут работы хватает. Серебришком пиявцев, а то подрастут да высосут силушку у глупого вика!
– Сам ты глупый, раз в битве шуткуешь, – пожал плечами Даждьбор и принялся топтать чёрных пиявцев окованными серебром сапожищами.
Червей было много, Истерро видел, что не успевает могучий мразь. Глянцевые от слизи тельца извивались, присасывались к туману и прорастали из пола, открывая хищные пасти. Инь-чианин отсекал мечом не то головы, не то украшенные зубами хвосты, словно косил косой урожай, буднично так, сплеча.
– Не съели тебя? – крикнул Стейси Ван-Свитт. – Или косточки пора собирать? На варваре много мясссца, ой, много!
– Ван-Свитт, прекрати, а то зачарую! – зашипел на мразя монах. – Что за дурная манера?
– Не так-то просто мне морок кинуть, даже Гласу самого Рудознатца. Не все же в мире наивные дурни, понимать надо, Пресветлый брат. Поднапряги лучше Силу светлую, может, учуешь, где Даритель сгинул?
Истерро попробовал – и не сумел. Позвал снова, ещё раз, ещё. Какой-то отклик донесся издали, будто кто-то просил о помощи, но Даритель ли? Не понять. Всё тонуло в вязком тумане.
Зачем он высунул нос из мазанки? Кто его сдёрнул на поле бойни?
«Любовь, – с тихой скорбью подумал Истерро. – Любовь всегда толкает на подвиги, а неразделённое чувство – к погибели».
– Да чтоб вас, твари! – ругнулся Даждьбор.
Черви всё лезли и лезли, обвивали лодыжки воителя, растекались гнилью под сапогами. Варвар вырвался, вспрыгнул на наковальню, заслонившись от погани честной рудой, прихватил молот мёртвого кузнеца.
– Грех это – трогать чужое орудие, превращая его в оружие! Но не гневайся, мастер, иначе никак. По-другому за всех не отбиться.
Черви полезли с удвоенной силой, стараясь заляпать слизью руду.
В дверь кузни, слегка приоткрыв, вдруг сунулся оголтелый Даритель.
– Живой! – обрадовался Истерро, уже отпевший молодого полковника.
– Настоятель, где вы? Скорее сюда, я вас выведу из ловушки!
– А зачем меня выводить? Куда? – озадачился Белый Бабник.
Тут, наконец, Дар Гонт всмотрелся, разглядел во мраке удивлённого варвара с заляпанным слизью молотом, услышал хихиканье Стейси на крыше:
– Думали, со страху удрал мальчонка. Ан нет! Бабника спасал от червей!
– И с хрена ль я тут танцую? – Даждьбор проследил за пиявцами, дружно повернувшими пасти к двери, в которую заползал туман. – Нас сейчас как выведут из ловушки! Как спасут без разбора чинов и званий! Беда с героями, право слово, пиявцы, вишь, ему помешали.
Даритель стоял, что каменный столб, уставившись на чёрных пиявцев. Те азартно всасывали сизый туман, посекундно прирастая в размерах, и варвар вконец разозлился:
– Прикрой створки, малец, коль припёрся! И не мешай веселью!
– У меня есть серебряный порошок! – вспомнил на насесте Истерро, чтобы отвлечь мразей от Гонта. Поелозил, пытаясь достать коробочку, задел мешок с пленёнными раками и кувырнулся вниз головой, цепляясь ногами за балку.
Из мешка, потревоженного монахом, вылез землистого цвета рак, апатично пошевелил усищами и свалился в гущу пиявцев, прищёлкивая клешнями. Пиявцы потянулись к нежданной добыче, но тут же отпрянули прочь. Рак, освоившись на новом «дне», деловито пополз в их сторону.
– Ишь, какая еда попалась! И в бою пригодна, ты глянь, Ван-Свитт!
– Оголодал усатый, – пожалел бедолагу монах, так и болтаясь вниз головой. – Раки обычно кормятся зеленью, в смысле, растительной пищей, разными хвощами и листьями.
– Чушь, – не проникся Даждьбор, продолжая работать мечом и молотом. – Раки червями питаются. Ну и падалью, гнилью всяческой. Говорят же про трупы, мол, раков кормить…
– Сзади! – крикнул ему Истерро. – Там червь огромный, Даждьбор, берегись! – монах попытался указать рукой и обнаружил в сведённых пальцах лук и колчан со стрелами, тронутыми серебром.
Много сил потратил наставник Тверк, душу вывернул, истрепал терпение, но вбил в голову, в тело ученика: сам погибни, а лук не вырони! Руки-ноги сломай, шею сверни, может, новые отрастут. А вот стрелы в походе по счёту, и каждая – спасённая жизнь! Не отобранная, дурень, тут иная ставка: жизнь друга, сбережённая метким выстрелом.
Истерро припомнил Алер, себя, стреляющего по серым теням. Но это случилось в прошлой жизни, возле иной реки. Отныне он на другом берегу, Белый Бабник, недостойный служитель Храма. И душа переполнена новой верой, с которой не страшно жить.
В сердце отозвались слова Сольбери, заслонившего собой насмешника Гварка: ради него отрекаюсь от Света!
Истерро перехватил поудобнее лук, придержал подбородком колчан. Загудела тетива, взвизгнула стрела. Червь, успевший присосаться к Даждьбору, выгрызая кусок потной плоти, отпрянул, издал тихий звук, будто сдувался бычий пузырь, закрутился на месте, давя пиявцев. Краткий присвист меча располовинил гада, утихомирил в склизком песке.
– Вот тварюга! – вздохнул Даждьбор, непонятно, к кому обращаясь. И добавил, глядя пиявцу в пасть, состоящую сплошь из зубов и присосок, щедро заляпанных алым: – Ну спасибо, уважил, сочтёмся.
Кровь текла по могучей руке, нехорошая, густая, как патока.
Яд прожигал тело варвара, отнимая силу и волю.
Впрочем, об этом Истерро не думал. Он бурчал, перебирая ногами по балке, сам красный, что буряк сиволапых, после долгого висения вниз головой:
– Выведет он меня, герой! Вывел один такой! Забыл про дисциплину, полковник? Фух, вот они. Даждьбор, лови!
Вынутый из голенища нож с треском вспорол плащ Альбина Врана, и раки посыпались вниз, скрипучим усатым комком. Даждьбор ухватил, сколько смог, принялся метать в настырных пиявцев, успевших вырасти в крупных змей. Остальные членистоногие расползлись с потрясающей скоростью, норовя ухватить клешнями глянцевые тёмные тушки.
А вдогонку ракам с еле слышным звоном летела яркая серебристая пыль из коробочки, данной Викардом.
– Серебришко на мелочишко! – процитировал Истерро безумного Стейси. – Будем жить со звоном, господа мрази, сколько нам ссудит Седая Дева.
Ближе к рассвету утомлённые воины стали собираться в кузне.
Земляной пол, заляпанный червяками, решили прижечь огнём. Целькона так впечатлили пиявцы, что монстр едва не спалил всю кузницу, не деля тех, кто в ней, на своих и чужих.
Стейси Ван-Свитт вздыхал и охал, глядя на потоптанных в сваре раков:
– Не сберёг, злыдень, ох, не сберёг!
– Сберёг! – огрызнулся Даждьбор, тычком отгоняя мразя от Бабника, колдовавшего над распухшей рукой. – Новых налови, жрать охота!
– Не помешало бы! – оживился Викард, вновь печалясь, что не смог разделиться. Интересно было снаружи, с омутницами биться – радость одна, дюже злобные бабы. А в кузне Бабник швырялся раками и висел на балке вниз головой! Где ещё такое увидишь?
Эрей лишь кратко взглянул на Истерро, с одобрением, как показалось монаху. Затаил улыбку в темени глаз. Маг был потрёпан, заляпан кровью, но доволен, – Истерро чувствовал! – будто решил для себя задачу, мучившую с начала похода. Спросить, как велит любопытство? Промолчать, как подсказывает осторожность? И то, и другое у Светлых в крови, что перетянет весы рассудка?
– Выходите из кузни, – приказал Эрей. – Что вы расселись в ядовитых лужах? Я устал целькона держать…
– Погодите! – подал голос Даритель. – А раков-то собрать? Я помогу!
– Конечно, поможешь! Пойдём на речку, – тотчас заскрипел Стейси Ван-Свитт, злой, что сгубили его добычу. – Тут как раз мешковина валяется. Новых наловим, норок полно. Этих, мой юный герой, кушать уже нельзя, они порчены ядовитой жижей. Раздует тебя, что руку Даждьбора, изойдёшь изнутри червями. Кольчуга не взденется на полковничью тушку!
– Славной охоты, други. Одного клешнявого сварим и торжественно Бабнику поднесём! – возликовал Викард. – Будет ему награда: орден Варёного рака!
После того как целькон выжег остатки кузницы, мрази полезли промышлять по деревне.
По подвалам добыли вина, перестоявшего пива, провяленной на солнце янтарной рыбы. Прихватили в поход картошки и репы, буряка надёргали в огороде. Даже варенье сыскалось, брусничное, его без споров отдали монаху.
– Давненько не работал я за еду! – ворчал Альбин Вран, ковыряясь в добыче. – Хоть бы ломаная ракушка закатилась под лавку!
– Да зачем им? Река кормила-поила, меняли рыбу на крупы и сало, – урезонил мразя древоид, добавляя в кучу мешочек пшена. – Я проверил общинный дом: серебришка в углы натыкать, сено сгрести, воды натаскать, и можно оставить лошадок. Авось не сожрут копытных.
К обеду мрази не поленились, выстроились вкруг колодца, мечами отсалютовали монаху, признавая в нем мракоборца. И преподнесли, как придумал Викард, на листе лопуха ярко-красный «орден», сладко пахнущий лавровым листом и незнакомыми травами.
Вручённого рака монах не сберёг: по примеру остальных вскрыл жёсткий панцирь и ножом поддел сочное мяско. Награда оказалась настолько вкусной, что он тотчас затребовал свою долю, угрожая страшными карами за непочтение к собрату по цеху.
А после, уже перед самым выходом, долго шептал, обнимался с Эльфом, уговаривал коня не буянить и вести себя хорошо, потому что монах скоро вернётся. Пегий жеребчик косил влажным глазом, смущённо фыркал другим лошадям, будто извинялся за Светлого. А Бабник всё подтаскивал сено, собранное по дальним мазанкам, пока не вмешался Викард, прихвативший друга за шкирку.
– Со всеми не напрощаешься, Бабник. Лучше уходить, не оглядываясь. Жизнь – затейница, каких поискать, выткет путь, заведёт на край светотени. Так что долгих планов не строй и пустых обещаний не раздавай.
Но Истерро всё-таки оглянулся. Украдкой, на пару мгновений. Перед тем, как спрыгнуть в пересохшую пойму. И осенил себя Единой чертой.
Чья-то тень мелькнула в деревне. Будто птица пролетела, заслонив свет крылом. Будто выпал камень из пояса Ясаны и перечеркнул белое солнце.
