Натали Дженнер
Новое утро
Глава 4
Гранд-отель «Флора»
Виа Венето, Рим
19:55, 13 ноября 1943 года
SCOLARETTA
Она делает глубокий вдох и спускает курок.
Золотые двери вращаются за спиной оберфюрера, как пустые патроны в барабане, – щелк, щелк, щелк. Стоя на тротуаре, он смотрит на часы, затем переводит взгляд через проспект прямо на нее. Словно услышал ее дыхание.
Они пристально глядят друг на друга. Он инстинктивно прижимает атташе-кейс к груди – ее мишени. Она думает, что он уже бывал в такой ситуации раньше, и поднимает руку, чтобы прицелиться в голову. Она должна пристрелить его быстро, одним выстрелом.
Он открывает рот, чтобы закричать, она закрывает один глаз, чтобы прицелиться. Нажав на спусковой крючок, она сразу отворачивает голову. Ей не нужно смотреть. Звука достаточно.
Она прячет все еще дымящуюся, все еще заряженную «беретту» в сумочку, затем проскальзывает в парк через Порта Пинчиана, древние ворота, которые охраняли Рим на протяжении четырнадцати столетий. Она слегка покачивает бедрами при ходьбе, тихо напевая, в точности так, как велел ей Нино, и начинает подниматься по склону. Ровно через две минуты она достигнет «Тополино».
На ходу она молится. Нино больше не молится, не желает слышать ни слова о Боге. Он бы посмеялся над ней, если бы узнал, а сестра Юстина в монастыре не похвалила бы ее: что ни говори, а это убийство. Но, как ни странно, она, та, кого стали называть школьницей-убийцей, так себя не чувствует. Сегодняшнее убийство соответствует правилам нового мира, в котором она вынуждена жить, такого же строгого и карающего, как монастырь. Она пестует свою собственную веру, как ее понимает. Веру в свои действия и действия своих товарищей по Сопротивлению – веру в необходимость того, что она делает. И все же она оставляет место для Бога и молится о его помощи и наставлениях.
Все эти мысли сопровождают ее быстрый, но уверенный шаг в гору, такой ритмичный, что она почти забывает обо всем.
– Фройляйн.
Она замирает на секунду, стараясь не сутулиться, стараясь не оглядываться слишком быстро.
Немецкий офицер, стоящий рядом, молод, как и она, но не слишком, чтобы убивать, думает она про себя. Он светит фонариком ей в лицо правой рукой, одновременно делая жест левой. Она лезет в карман своего пальто и достает документы, удостоверяющие личность.
– Скоро комендантский час. – Пока он просматривает документы, она чувствует, что он тоже оценивает ее, обращает внимание на свежую помаду, тщательно уложенные волосы.
– Да, господин офицер. Да, я знаю. – Она кивает на поддельный пропуск, который тоже у него в руках, – единственный листок бумаги, позволяющий ей свободно передвигаться по своему городу. Его тайно доставил Нино дипломат, скрывавшийся в соборе Святого Петра и имевший доступ к печатному станку. Добрый, высокопоставленный американец, с которым Нино много лет назад учился в Сорбонне, когда они еще были свободны.
– Куда вы направляетесь?
– В кафе. Мой жених скоро заканчивает там работу. Мы всегда возвращаемся домой вместе.
В некотором смысле это правда. Серджо – коллега по ГПД и официант в «Казина дель Лаго». Он притворяется ее женихом – он хотел бы быть ее женихом, – но он всего лишь прикрытие. Квартира его семьи находится у подножия Испанской лестницы. Если ситуация станет слишком рискованной, она отправится туда вместо кафе.
Однако солдата, похоже, не интересует ее личная жизнь. Теперь она видит, что он совсем ребенок, ему едва исполнилось семнадцать. Неудивительно.
– На другой стороне улицы, в отеле «Флора», произошла стрельба. Преступники убили нашего командира. – Она широко раскрывает глаза, изображая удивление. – Вы ничего не слышали?
Но она все-таки слышала. Она никогда не забудет этот звук. Щелчок золотых дверей, выстрел из револьвера, удар о стену отеля. Звук был настолько коротким, насколько это возможно, и означал конец целой жизни. Никакого шанса на искупление – и безгрешная жизнь в дальнейшем.
– Я действительно слышала… что-то… я не знаю…
– Вы же знаете, что мы очень щедро вознаградим вас за любую информацию.
Секунду они смотрят друг на друга, как двое детей в игре «Гляделки», притворяясь, что верят в ее правила, в ее ложную опасность.
Наконец он возвращает ей бумаги, опускает фонарик и приподнимает фуражку. Она кивает, поворачивается и продолжает подниматься по склону, все еще чувствуя на себе его взгляд.
Слава богу, пока она свободна.
Глава 5
Киностудия «Чинечитта»
Апрель 1955 года
– Он больше не с Анитой.
После их встречи в холле гранд-отеля «Флора» Вивьен расспрашивала окружающих о Джоне Ласситере. Это было не в ее духе – интересоваться мужчинами – обычно они сами начинали рекламную кампанию сразу после знакомства: «Вот мои конюшни; жду подходящую женщину; ситуация временная». Вивьен казалось, что она уже все это слышала. Но Ласситер был другим. Для такого дерзкого и уверенного в себе человека он старался не так сильно, как она привыкла.
Сначала Вивьен предположила, что он не пытался, поскольку все еще был с Анитой Пачелли. Пачелли казалась такой неукротимой силой в итальянском кинематографе, что, влюбись вы в ее мужчину, могли бы стать самой ненавистной женщиной в стране. Ее имя при рождении неизвестно, а ее происхождение в лучшем случае туманно – ходили слухи о тунисских или ливийских корнях, семье, разлученной войной, крайней бедности в юности. Прежде всего, она была любимицей Ватикана: светловолосая красавица, которая забрала Маргариту, маленького ребенка, пострадавшего от войны, прямо из монастырского приюта. Но только после того, как Анита вышла замуж за эмигранта Джона Ласситера, усыновление, согласно итальянским законам, стало законным и завершенным.
Итальянское семейное законодательство представляло собой непроходимые дебри в попытке удержать родителей и детей вместе, а женщин – дома путем принудительного заключения брака и незаконности развода. Женщина, забеременевшая не от своего мужа, может обнаружить, что ее имя вообще отсутствует в свидетельстве о рождении, что ее законный муж имеет все права опеки над своим небиологическим ребенком, и только следующий на очереди – биологический отец.
– Но это абсурд, – заметила Вивьен Клаудии Джонс, звезде фильма «Когда не останется ничего», которая рассказывала ей о Джоне Ласситере.
Вивьен стала регулярно проводить время в гримерке Клаудии, а не в комнате сценаристов, где стены с большими окнами часто привлекали к ней похотливые взгляды прохожих мужского пола. Эти итальянские мужчины – плотники, разнорабочие, грузчики – излучали странную первобытную силу, несмотря на то, что были ниже Вивьен, которая на каблуках приближалась к шести футам[21] и часто носила их именно по этой причине. Хотя ей и не грозила опасность поддаться, она не могла сравниться с этими мужчинами в настойчивости.
Клаудия пожала плечами.
– Ватикан пытался провернуть этот трюк с Ингрид Бергман несколько лет назад, помнишь? Она просто проигнорировала их.
– Она мне всегда нравилась.
Клаудия одарила Вивьен своей всемирно известной улыбкой.
– Что тебе так нравится в Ласситере?
Вивьен приподняла бровь и ахнула.
На протяжении всего сеанса сплетен Вивьен полулежала на маленькой раскладушке в гримерке Клаудии, положив босые ноги на комод, а Клаудия сидела с другой стороны от нее. Женщины курили одну сигарету на двоих, которую им удалось найти, несмотря на пункт в контракте Клаудии, запрещающий любое поведение – на съемочной площадке или вне ее, – которое могло негативно сказаться на репутации студии. Этот пункт о «морали» был согласован после инцидента, который был связан не с курением, а с чем-то настолько беспрецедентным, что юристы студии сформулировали пункт в контракте в столь же беспрецедентных и непристойных выражениях.
– Он был с их приемной дочерью Маргаритой, когда я на него наткнулась. – Вивьен глубоко затянулась, прежде чем вернуть сигарету Клаудии. – Они так и не развелись?
– Нет, она любимица кардиналов. Даже кардинал Маркетти не смог добиться от Святого Престола аннулирования ее брака. Она ужасно набожна. К тому же разводов здесь не существует, так что они в ловушке, как и миллионы других итальянцев.
– Но, конечно, все в Риме знают, что они живут порознь.
– Ласситер – умница.
Что-то в голосе Клаудии заинтересовало Вивьен.
– Значит, это не слухи? О, расскажи же.
Кинозвезда сама глубоко затянулась сигаретой, прежде чем ответить.
– Он очень настойчив. И хорош собой.
– Но?
– Но, наверное, я просто устала от мужчин.
Раздался стук в дверь, и, прежде чем Клаудия успела ответить, в комнату просунула голову ассистентка.
– Мистер Кертис хочет, чтобы вы ознакомились с изменениями. – Она передала Клаудии наспех собранную пачку бумаг через дверной проем и убежала, не сказав больше ни слова.
– Они загоняют этих девушек до смерти. – Клаудия начала перелистывать новые страницы сценария. – Готова поспорить, что в этом виновата ты, – добавила она, быстро улыбнувшись Вивьен. Это было еще одно качество, которое ей нравилось в Клаудии: она никогда не нервничала.
– Вчера вечером я увлеклась и решила придать твоему персонажу немного мотивации.
– Зачем начинать сейчас, Виви? – запрокинув голову, Клаудия издала свой знаменитый эффектный смешок. Она была первой, кто стал называть ее «Виви» на латинский манер. Из всех иностранцев в студии Клаудия была больше всех влюблена в Рим. Она практиковалась в итальянском гораздо тщательнее, чем учила роли. Дойдя до последней страницы, актриса как-то странно нахмурилась. – Они теперь вместе на следующее утро?
Вивьен кивнула.
– Цензоры на родине никогда это не пропустят.
– Пока мы болтаем, в Гонконге идут съемки фильма «Любовь – самая великолепная вещь на свете»: белый мужчина и китаянка. Женщина-врач, ни больше ни меньше.
– В соответствии с законом никакого секса – никаких отношений – между белыми и черными. Девушки-гейши не в счет.
– Что ж, это придется изменить.
– Виви, даже ты не сможешь заставить Голливуд измениться. – Отбросив сценарий в сторону, она схватила кисточку с соседнего гримерного столика. – Вот, помоги мне убрать потеки от дождя. Я слышала, bestiaccia наконец-то удостоит нас сегодня визитом.
Вивьен встала позади Клаудии и принялась расчесывать ее волосы, которые тем утром больше часа приглаживали и выпрямляли горячей металлической расческой в кресле визажиста.
– Ты единственная.
– Что – единственная?
– Единственная, кто никогда не спрашивает о моих волосах.
Вивьен игриво постучала расческой по затылку Клаудии.
– Это наименее интересная черта в тебе, которая не имеет значения.
Клаудия обернулась, посмотрела на нее и подмигнула.
– Может быть, мы обе ушли из дома по одной и той же причине. Чтобы быть менее интересными. – Она быстро потянулась к руке Вивьен, которая держала щетку. – Мой глупый язык. У тебя была гораздо более веская причина.
Вивьен продолжала молча расчесывать волосы подруги.
– Есть какие-нибудь новости?
– Ни единой. Похоже, агентства знают о Дэвиде не больше, чем мне рассказали. В лучшем случае они считают меня занудой – настоящей мисс Хэвишем. – Вивьен перестала расчесывать волосы. – Полагаю, с моей стороны это действительно выглядит довольно отвратительно.
– Отвратительно хотеть знать, как умер человек, которого ты любила, и где именно? Вряд ли. Кроме того, это привело тебя в Италию. К лучшим из людей.
– Неужели люди здесь действительно лучше?
Клаудия пожала плечами.
– По крайней мере, здесь нет белых табличек и черных стрелок повсюду. В любом случае я стараюсь не вешать ярлыки на людей. – Она похлопала Вивьен по плечу и улыбнулась их отражению в зеркале. – В конце концов, кто я такая, чтобы судить?
В прошлом у Клаудии было два неудачных брака, а также ходили слухи почти обо всем остальном, что могло разрушить карьеру любого, кому было не все равно. Клаудии, однако, было все равно. Такое двойственное отношение к собственной карьере сделало ее более привлекательной для обозревателей светской хроники и, как следствие, более понятной для аудитории.
И все же Вивьен не могла не удивляться уверенности Клаудии в том, что мир стремится разрушить ее. Она достигла вершин славы и богатства в стране, где некоторые штаты не допускали ее даже в кинотеатры, где показывали фильмы с ее участием. Она всю свою жизнь боролась с расизмом Голливуда и американского общества, превращая организованную правительством «охоту на ведьм» лишь в последнюю форму преследования. Потребовалось совсем немного, чтобы КРНД заинтересовалась Клаудией Джонс: всего лишь недолгое знакомство с преподавателем актерского мастерства в Нью-Йорке, который в итоге оказался в черном списке: «Достаточно опасна, чтобы за мной следили, но не арестовывали», – так она описала свою ситуацию Вивьен.
Клаудия уехала в Европу, где международное сотрудничество было на подъеме. Италия и Франция даже заключили соглашение о совместном создании фильмов, что свидетельствует о том, насколько серьезно обе страны относились к кинематографу. Тем временем Дуглас Кертис, Орсон Уэллс, Уильям Уайлер и несколько других американских режиссеров, придерживающихся левоцентристских взглядов, начали переносить съемки в Италию, чтобы воспользоваться более низкими производственными издержками, благоприятным обменным курсом и разморозкой своих военных долларов. Самой популярной студией во всей Италии была «Чинечитта», настоящая «фабрика грез».
По иронии судьбы, персонал «Чинечитта» для этих голливудских «беглых постановок» был привлечен из бывших подразделений времен фашизма. После казни Муссолини и отмены монархии страна перешла к демократии только для того, чтобы стать домом крупнейшей коммунистической партии в Европе. В 1948 году на четыре месяца итальянские коммунисты временно объединились с Социалистической партией, чтобы сформировать Народно-демократический фронт. Объединение таких разнородных игроков в попытке победить на следующих выборах только посеяло еще большую неразбериху и страх. В результате Москва выступила в поддержку левоцентристского Народно-демократического фронта, в то время как ЦРУ поддерживало правоцентристскую Христианско-демократическую партию, пока она не победила на всеобщих выборах в 1948 году. Христианские демократы, прочно утвердившиеся у власти в Италии, недавно начали законодательно регулировать поведение общественности, что позволило правительству подвергать цензуре все, что оно сочтет аморальным или левацким, и заставило маятник власти качнуться вправо.
И никто в Италии сейчас не наслаждался этой властью больше, чем сам кардинал Марко Маркетти.
Глава 6
Киностудия «Чинечитта»
Апрель 1955 года
В тот день кардинал вошел в студию Teatro 5 в сопровождении одного из многочисленных ассистентов Кертиса и очень молодого, красивого священника. Помимо царственного обращения с детьми, еще одним аспектом повседневной жизни итальянцев, который застал Вивьен врасплох, было постоянное присутствие священнослужителей. Они были повсюду: прогуливались по улицам с аппетитными фоккачой или джелатто в рожках, их черные плащи шуршали по булыжной мостовой. Их худощавые смуглые лица и удивительная молодость придавали им солидность и – как подозревала Вивьен – притягательность запретного для некоторых женщин. Это было поразительно – смешение священного с чувственным, старого с новым, и для Вивьен оно во многом определяло привлекательность Италии.
Кардинал Маркетти был немолод. На самом деле, он уже давно оставил позади очевидные радости юности. Но он был высок и представителен, с темными, глубокими складками на лице, обрамленными копной седых волос, которые не скрывала красная шапочка. Сопровождаемый священником и помощником Кертиса, кардинал пересек площадку, где съемочная группа почтительно отступила в сторону, и каждый из них снял свою шляпу, когда Маркетти проходил мимо. Вивьен, окруженная знаменитостями на работе, считала эту социальную силу самой влиятельной. По крайней мере, в Италии кардинал Марко Маркетти был звездой.
– Подойдите, – сказал он с улыбкой, указывая на Вивьен.
Она держалась отстраненно, выставив перед собой сценарий, как бы защищаясь. Теперь она неохотно вышла из тени, когда Леви забрал бумаги из ее рук. Кардинал Маркетти взял ее за руку, словно отец, обнимающий ребенка. Она внутренне напряглась от такой фамильярности, затем увидела, как в его глазах вспыхнул огонек, когда он крепко сжал ее руки своими: был это вызов или упрек?
– Синьор Кертис сказал мне, что вы недавно здесь, в Риме, и в нашей прекрасной «Чинечитта», не так ли? – Он сделал легкий, незаметный жест в сторону своего молодого спутника-священника, и перед ним быстро появилось режиссерское кресло. Усаживаясь, кардинал не спеша расправил свою красную сутану, прежде чем снова повернуться к Вивьен. – Английская роза, да? И, как я понимаю, еще и писательница.
Вивьен никогда еще не была так уверена в том, что разговор пойдет не о ней.
– Так говорят. И все же, – Вивьен заметила, как священник и ассистент режиссера незаметно отошли от своих привычных позиций по обе стороны от кардинала, – я не уверен, что это так уж подходит для такой женщины, как вы. На странице сорок, per esempio…[22]
Это была одна из новых страниц, которую Клаудии Джонс только что вручили в ее гримерной. Вивьен напечатала ее в студии накануне поздно вечером и отдала одному из ассистентов Кертиса для копирования и перевода. За прошедшие двенадцать часов сценарий каким-то образом попал в руки Ватикана. Вивьен не удивилась. Церковь обладала огромным влиянием на итальянскую киноиндустрию в целом, а также имела своих шпионов, оставшихся со времен бывшего фашистского режима.
– Да, ваше преосвященство?
Он жестом пригласил ее сесть рядом с собой, и Вивьен поняла, что должна подчиниться. Она чувствовала на себе взгляды всей мужской команды, как будто они наблюдали за агнцем, которого ведут на заклание. Это еще больше укрепило ее решимость.
– Вы понимаете, о чем я, хм? Вы не будете, как бы это сказать, играть со мной в игры? – Он издал тихий цокающий звук, в то время как ассистент режиссера за его спиной отчаянно замахал на нее руками.
Вивьен точно знала, что имел в виду кардинал Маркетти. Это снова была печально известная сцена в спальне, где героиня Клаудии томно лежит под смятым одеялом, довольная и умиротворенная, в то время как ее любовник, итальянский полицейский, поспешно одевается. Целый час на съемочной площадке в то утро был потерян из-за обсуждения того, как низко может опускаться одеяло на груди мисс Джонс, не нарушая нравственности двух разных наций. Вся сцена длилась всего три минуты из ста пятидесяти, но команда Кертиса, казалось, потратила на ее защиту большую часть своего рабочего времени.
– Насколько я понимаю, у вас нет детей. Как печально. У нас часто матери входят в комиссию по цензуре именно по этой причине. Это требует определенной, как вы говорите, деликатности…
Вивьен видела, как ассистент режиссера в отчаянии повторяет одними губами «Ренцо Ренци». Известный режиссер недавно был заключен в тюрьму за сценарий о вторжении в Грецию, в котором итальянские солдаты пренебрегали своими обязанностями по отношению к женщинам. Буквально месяц назад группа сценаристов и режиссеров подготовила обращение с требованием к правительству ослабить такую чрезмерную государственную цензуру.
– Деликатность чаще всего означает обратное, – возразила Вивьен.
Кардинал удивленно приподнял бровь, глядя на нее.
– Что это значит?
– Это значит понимание сложности человеческого поведения и эмоций – то, что, надо полагать, гораздо меньше волнует цензоров.
Священник, стоявший позади кардинала Маркетти, выступил вперед со словами:
– Что мисс Лоури имеет в виду…
Кардинала, однако, позабавило ее объяснение, и он прервал священника небрежным взмахом руки.
– Мне говорили, что британцы имеют в виду не то, что говорят.
Вивьен улыбнулась.
– Нет, мы действительно так думаем, когда говорим это. Просто мы нечасто это повторяем.
Кардинал Маркетти рассмеялся глубоким гортанным смехом, и Вивьен почувствовала, как мужчины вокруг них начали расслабляться.
– Как очаровательно. И все же, предположить, что полицейский может опоздать на работу из-за таких интимных дел…
Вивьен быстро привыкла к манере кардинала не заканчивать предложения, чтобы призвать других присоединиться к своей точке зрения.
– Церковь обеспокоена его опозданием? – наивно спросила она.
Кардинал Маркетти пожал плечами.
– У нас в Италии это больной вопрос, это олицетворение лени и, как вы говорите, некомпетентности?
– Я могу легко это исправить в сценарии, ваше высокопреосвященство.
– Вы считаете, что моя тревога чрезмерна?
– Я думаю, это предрассудки.
Прямота ее слов застала его врасплох.
– Нет, нет. Как по-американски. – Он вздохнул. – В конце концов, мы все дети Божьи.
Вивьен хотелось бы, чтобы это чувство со стороны кардинала было искренним, но все в нем казалось таким же благопристойным и запутанным, как и его одеяние. Вивьен подозревала, что ему плевать на то, что Клаудия Джонс была в постели с белым полицейским, а на самом деле куда больше он заботился о репутации сильного итальянского правительства.
– Значит, у нас все-таки схожие чувства, – был ее простой ответ, и он снова потянулся вперед, чтобы погладить ее по руке.
– Очаровательно, очаровательно. – Он сделал последнее незаметное движение в сторону и встал как раз в тот момент, когда от него отодвинули режиссерское кресло. – Моя дорогая, я уверен, что в Италии станет только лучше от вашего присутствия.
Кардинал медленно прошелся по съемочной площадке в сопровождении молодого священника, в то время как ассистент режиссера с пепельно-серым лицом поспешил прочь, вероятно, чтобы доложить своему начальству. Вивьен почувствовала, как кто-то дружески похлопал ее по плечу.
– Никто не может обвинить тебя в подхалимстве. – Леви Бассано ухмыльнулся, возвращая ей сценарий.
– Кардинал, похоже, не возражал.
– Не пойми меня неправильно. Я думаю, ему это понравилось. Может быть, даже слишком.
Она понимающе улыбнулась ему в ответ.
– Мой злой гений.
– Он мог бы прекратить все это одним движением пальца. – Леви указал на убогие неаполитанские апартаменты, которые раскинулись в Teatro 5.
Хотя Вивьен слышала о подобной цензуре, лично она не беспокоилась. Мужчин, ответственных за Италию, было трудно воспринимать всерьез – казалось, им просто не хватает внимания. Очевидно, кардиналу Маркетти больше всего не нравился этот кажущийся легкомысленным сценарий.
– Не то чтобы дома все было по-другому, – добавил Леви.
Вивьен пожала ему руку в знак сочувствия «ведьмам», на которых охотились в Америке.
– Представь, что вы с Кертисом или Клаудией – враги. Кого они могут считать своими друзьями?
– Думаю, любого, кто пойдет с ними. – Он повернулся к ней. – И это не мы с тобой.
– И вот мы здесь.
– По крайней мере, это прекрасное изгнание.
Но Вивьен начала опасаться, что, уехав из дома, она просто сменила один суровый мир на другой. Возможно, театральный мир более утонченный, чем кинематограф, но ставки в нем не менее высоки. Все, что имеет значение в любой отрасли, – это последние кассовые сборы и статус людей, которым вы понравились. Пробыв в Италии всего несколько месяцев, Вивьен уже знала, что режиссер Дуглас Кертис уважает ее. После сегодняшнего дня у нее закралось подозрение, что кардинал Маркетти тоже неохотно, но проникся к ней симпатией. Это могло быть полезно только в стране, где Ватикан по-прежнему обладал самым большим богатством и самым высоким положением.
