Наталия Антонова
Фея возмездия
«Нет, – решил Степан, – “Серж” попроще, в смысле понятнее».
В то же время ресторан этот выглядел солидно как снаружи, так и внутри. Поговаривали, что хозяин «Сержа» в девяностые годы прошлого века был связан с криминалом, но теперь это никого не смущало, тем более что ему удалось выплыть из мутного потока, не замаравшись.
По лицу Лизы Степан видел, что она довольна его выбором. Они оставили верхнюю одежду в гардеробе и вошли в зал. Опущенные тяжелые портьеры под старину отделяли уютный ресторанный полумрак, слегка рассеиваемый серебристо-зеленоватым светом настенных бра от непогоды и ранних сумерек за окном.
В «Серже» была своя живая музыка. Вот и сейчас из глубины зала доносились негромкие звуки рояля.
– Здесь так мило, – прошептала Лиза, когда Степан, по-хозяйски взяв девушку под руку, вел ее к заказанному столику.
Они шли не спеша мимо столиков, за которыми уже сидели люди с веселыми лицами, и мимо тех, что еще оставались пустыми.
Степан наслаждался самой атмосферой, царящей в зале, и старался запомнить каждую мелочь. Да и как же иначе! Сегодня в его жизни был особенный день, вернее вечер, и он хотел запомнить его на всю жизнь. И запомнил.
Разместившись за столиком, они заказали кушанья. Вино вызвалась выбрать Елизавета, и Степан не стал с ней спорить. Он не скрывал того, что сам в напитках разбирался плохо. В обычной жизни предпочитал водку, коньяк и пиво. Но не мог же он упасть в грязь перед любимой женщиной. Так пусть уж Лиза сама заказывает.
В его голове промелькнула мысль: «Интересно, где она научилась разбираться в винах?»
Промелькнула и тут же пропала.
Когда они уже поели, выпили и приступили к десерту, Степан поднял глаза и посмотрел на Лизу глазами влюбленного рыцаря. Голова его слегка кружилась. Но он точно знал, что не от вина, а от любви.
– Лиза, – позвал он снова, так как она откликнулась не сразу.
Когда их глаза встретились, он продолжил:
– У меня к тебе важный разговор. – Его глаза при этом блистали от счастья, как звезды за окном, закрытым плотными портьерами.
– У меня к тебе тоже, – грустно проговорила она и тихо вздохнула.
Но Степан не заметил ее грусти, не услышал вздоха, он решительно заявил:
– Я первый буду говорить!
– Хорошо, говори, – ответила она.
– Лиза! – Степан выкрикнул ее имя так громко, что некоторые из ужинающих за соседними столиками оглянулись на них.
Но Степана это не смутило, вернее, он этого просто не заметил. Он достал из кармана маленькую красивую коробочку, открыл ее. И девушка увидела очень миленькое золотое колечко, усыпанное крохотными бриллиантами, как утренней росой.
Ее глаза невольно прилипли к этому кольцу, и она вздрогнула, когда он снова воскликнул:
– Лиза! Стань, пожалуйста, моей женой!
– Я не могу, – тихо проговорила она.
– Ах да, я забыл сказать, что люблю тебя! – добавил он.
– Я тебя тоже люблю, – она подняла на него свой печальный взгляд. – Но стать твоей женой не могу.
– Почему? – глупо спросил он и уставился на нее с удивлением.
– Я завтра выхожу на работу, – ответила она.
– Ты шутишь, да? – он расхохотался.
– Нет, ничуть, – проговорила Лиза, – я на самом деле завтра выхожу на работу.
– Я не понял! Ты что, смеешься? Как связаны твое будущее замужество и твоя работа? Я что, похож на домостроевца?
– Нет, не похож.
– Вот именно! – воодушевился Степан. – Женившись на тебе, я вовсе не собираюсь держать тебя взаперти в высоком терему. Работай себе на здоровье! Я все понимаю. К тому же тебе нужен пенсионный стаж и баллы зарабатывать.
На этот раз неожиданно для Степана рассмеялась Лиза.
– Ну вот, – облегченно выдохнул Степан, – наконец-то мы друг друга поняли. Надень колечко и давай подумаем о дате нашей свадьбы.
– Степа! Свадьбы у нас с тобой не будет.
– То есть как не будет? Ты любишь меня! Я люблю тебя! В чем дело?!
– Дело в том, что я выхожу на работу.
– Это я уже слышал, – начал сердиться Степан, – придумай что-нибудь поинтереснее!
– Ты ни разу не спрашивал, кем я работаю.
– Вот теперь спрашиваю: кем ты, Лизонька, работаешь?
– Я девушка по вызову, – ответила она с деланым равнодушием.
– Ты – что? – глухо переспросил Степан, думая, что он ослышался.
– Чтобы тебе было понятнее, – стальным голосом отчеканила Лиза, – я элитная проститутка! Эльза я!
Степан долго смотрел на нее минуты две, не меньше. Ее слова никак не хотели укладываться в его голове. Потом встал, крикнул:
– Официант! – и, когда тот подошел, потребовал: – Счет! – Потом, не считая, вытащил деньги, сунул их официанту, рявкнул: – Сдачи не надо! – И, пошатываясь, вышел из зала.
Вернувшись в свою квартиру с сумкой, заполненной водкой, хлебом и дешевой колбасой, он заперся на все замки и пил не просыхая три дня.
Сквозь пьяный морок он слышал, как кто-то скребся к нему в дверь. Тупо думал: «Баба Маша». Дверь не открывал.
Спустя три дня в его дверь сначала позвонили, потом постучали, потом начали пинать с криком:
– Открой, Степка! Не откроешь – дверь высажу! Гад ты эдакий!
Степан узнал голос своего напарника Михаила Чертнова и, пробормотав вслух: «Такой вышибет», – пошел открывать.
Пока шел, несколько раз зацепился за стулья и некоторые из них опрокинул.
– Ты чего там творишь? – услышал он Мишкино рычанье.
– Дверь тебе, дураку, иду открывать, – огрызнулся Степан.
Мишка его услышал и ответил:
– Это еще надо установить, кто из нас дурак.
Когда Степан открыл ему дверь, Чертнов просто-напросто толкнул его в грудь, и Степан пролетел чуть ли не через всю квартиру, прежде чем приземлился на мягкое место.
– Больно же! – заорал он.
– Я посмотрю, что ты будешь орать, когда тебя с работы вышибут! Ты чего тут, мозги пропил?
– Ничего я не пропил, – проворчал Степан, с кряхтеньем садясь на диван. – У меня горе, – заявил он.
– Какое у тебя горе? – спросил Мишка. – У тебя батя умер? Или мать скончалась?
– Хуже, – заплакал пьяными слезами Степан, – моя любимая девушка оказалась шлюхой!
– Рассказывай! – велел Мишка, грохнув по столу кулаком.
И Степан выложил ему все.
– И ты из-за бабы решил пустить свою жизнь под откос?! – спросил Мишка с грозным недоумением.
– Я люблю ее, – выдавил из себя Степан.
– Наплюй! – велел Мишка.
– Не могу.
– Тогда пользуйся ей, как пользуются другие, – предложил напарник.
– У меня денег не хватит на покупку ее услуг, – скривился Степан в болезненной ухмылке.
– Так ты сам сказал, что она тебе бесплатно дает, – напомнил Мишка.
– Дает, – кивнул он.
– Тогда какие проблемы? – спросил напарник.
– Я хочу семью, детей.
– Крути пока с этой, а как надоест, найдешь порядочную, женишься и заведешь детей.
– Я эту люблю.
– Степа, – проникновенным голосом проговорил Мишка, – не дури! Как человека прошу тебя! Давай под холодный душ! Я пока кофе сварю, – Мишка принялся по-хозяйски распоряжаться на его кухне.
А Степан послушно поплелся в душ.
С работы его не поперли. Пожалели. Но выговор все-таки влепили и премии лишили.
«Переживу», – подумал Степан.
О Елизавете он решил забыть раз и навсегда.
Да только ничего у него не вышло. Промучившись две недели, однажды вечером он приехал к ней.
Она впустила его. Он ничего не сказал, она ни о чем не спросила. Вернее, спросила:
– Ужинать будешь?
– Буду, – ответил он, сел на диван на кухне и стал смотреть, как она жарит отбивные, режет салат, достает из холодильника сырную и колбасную нарезку, потом накрывает на стол.
– Хлеб забыла, – напомнил он ей.
– И правда, забыла, – спохватилась Елизавета, сунулась в шкаф и проговорила виновато: – Степа, у меня его и нет. Ты посиди, я сейчас сбегаю.
– Никуда бегать не надо, – проговорил он, сходил в прихожую и принес свою сумку, достал буханку, протянул ей, – на, нарежь.
Хлеб он купил по пути машинально. Его мозг не забыл, что Лиза не ест хлеб и поэтому все время забывает его покупать.
После ужина они смотрели телевизор, а потом Елизавета постелила постель.
Степан думал, что в эту ночь он не сможет прикоснуться к ней. Но не тут-то было. Сам себя не узнавая, он набросился на нее, как голодный зверь. И мучил ее своими злыми ласками до утра. Но только сам измучился. Утром он почувствовал себя колодцем, который вычерпали до самого дна.
Перед уходом на службу он спросил ее:
– Лиза, как жить-то мы с тобой будем?
Она ответила спокойно:
– Как жили до этого, Степа, так и будем!
– Получится ли у нас?
– Получится.
– Ой ли, – усомнился он, – в одну воду дважды.
– А ты поменьше философствуй, – посоветовала она.
И они стали жить вместе. На первый взгляд, как прежде. Но это только на первый взгляд. А на второй – Степан теперь знал, куда и зачем она уходит. А когда она не ночевала дома, он буквально лез на стену.
И однажды его посетила недобрая, но утешительная мысль: надо достать как можно больше денег. И тогда Елизавета будет принадлежать только ему одному.
Где их взять, он не знал. Но довольно быстро придумал. Место у него хлебное, надо только уметь им пользоваться. И он стал подбрасывать наркотики всяким там мажорам и сынкам богатеньких Буратин в ночных клубах и прочих злачных местах. А потом они вдвоем с напарником задерживали представителей так называемой золотой молодежи с поличным. Те, ясное дело, сначала отпирались, «я – не я, и корова не моя», пускали сопли и слюни, но в конце концов откупались от нехороших дяденек полицейских.
Промысел Степана стал приносить неплохие барыши. Только время от времени его мучила совесть, что Миху он использует втемную.
Было и еще одно «но». Время от времени в его сети попадали вполне себе приличные мальчики, сыновья ученых, доцентов, профессоров, музыкантов и прочие, папы которых не были в прямом смысле толстосумами. Вот тут-то и начинались неприятности и у отцов, и у детей.
В конце концов все, как правило, наскребали нужную сумму.
Вот только Миха стал чего-то подозревать. Степан запаниковал. Но тут фортуна повернулась к нему лицом и напарника перевели в столицу. А у Степана появился новый помощник, молодой совсем. Степан сразу назвал его про себя «желторотиком» и надеялся, что лейтенантик нескоро поймет, чем занимается его опытный коллега.
К тому времени личная жизнь его уже пару лет как наладилась: получая деньги от Степана, Лиза, что называется, «уволилась» со своей работы.
И Степан был вполне счастлив. Он даже снова стал подумывать о женитьбе на Лизе. А что, девка образумилась. Одно только мучило его: здоровыми ли у них родятся дети? Он накопил достаточно денег, чтобы отвезти Лизу в элитную клинику, где ее могли бы полностью обследовать и вынести вердикт. Степан как раз собирался поговорить об этом с Лизой, как объявилась Фея. И не просто одна из фей, про которых Степан читал в детстве сказки, а самая настоящая! Во плоти! И с топором на плече.
Сначала он даже подумал, что ему она померещилась. Он даже испугаться не успел, как почувствовал разряд шокером и потерял сознание.
В себя он пришел от ужасной боли. Степан лежал на земле, истекая кровью, поодаль лежала его отрубленная рука.
Фея стояла рядом. Она сказала:
– За что я отрубила тебе руку, объяснять тебе не нужно, сам знаешь. Но ты не беспокойся. Ты не умрешь. Скорую я уже вызвала.
Степан второй раз потерял сознание. Теперь уже от боли.
В себя он пришел в больнице. Провалялся он там почти месяц.
Лиза приходила к нему, но он не велел пускать ее в палату. И вскоре она ходить под окна больницы перестала.
Тут еще и расследование началось. Всплыли все его мелкие грешки и большие грехи. Родители, узнав о причине несчастья, приключившегося с сыном, отвернулись от него. Так что навещала Степана только сердобольная соседка тетя Маша. Она носила ему передачи: супчик из курицы, купленной на рынке на ее скромную пенсию, котлетки из фарша фермерского магазина, тушенную тыкву с яблоками и собственноручно сваренное летом варенье.
Степану было совестно глядеть ей в глаза, но он все-таки смотрел сквозь слезы на свою благодетельницу и ел все, что она ему приносила.
Потом началось следствие, и он не сомневался, что его посадят. Но пока оставили под домашним арестом. Пожалели калеку…
Попутно искали и ту, что совершила над ним самосуд.
«Только разве можно найти Фею, – с горькой иронией думал Степан, – даже ту, что расхаживает по городу с топором?»
Когда к нему явилась девушка, представившаяся частным детективом, Степан только рассмеялся.
«И эти туда же», – подумал он, хотя и сам не знал, кого он обозначил словом «эти».
Девушка же на его смех не обиделась, спокойно прошла на кухню, куда он ее пригласил, не отказалась от чая, хоть он и предупредил ее, что у него только в пакетиках.
На ее вопросы он отвечал, ничего не скрывая. Да и чего ему теперь было скрывать.
Мирослава, как звали девушку, больше всего интересовалась Феей. Расспрашивала, какая у нее внешность, нет ли каких-либо примет, какой у нее голос.
– Девушка, милая, – ответил ей Степан, усмехаясь, – когда бы я, по-вашему, успел рассмотреть ее? Она сначала долбанула меня шокером, потом, когда я был в отключке, отрубила руку.
– Вы ведь приходили в себя, – напомнила Мирослава.
– Приходил на пару минут, а то, может, и меньше. Перед моим мутным взором возникло видение! Женщина в свободном одеянии, высокая. На плече топор.
– Какие у нее были волосы?
– Не помню, – устало ответил Степан, – честное слово, не помню.
Мирослава поджала губы, окинула Степана оценивающим взглядом и спросила:
– А Владлена Москвина вы помните?
– Москвина помню, – кивнул Степан. – Кстати, его мать такая же высокая, как и Фея с топором.
– Вы что же, подозреваете, что это Елена Павловна Москвина вам руку отрубила? – заинтересованно спросила Мирослава.
Степан подумал, потом покачал головой:
– Нет, думаю, что это была не она.
– Скажите, Степан Филаретович, вам не было жалко Владлена и других таких же ни в чем не виноватых мальчишек?
– Я тогда не думал о жалости, – признался майор Горбыль.
– Совсем? – усомнилась Мирослава. – Ведь по вашей милости они могли надолго попасть в тюрьму. Их жизнь была бы бесповоротно сломана.
– Ну да, – сказал он, – кругом я виноват! И теперь меня самого никому не жаль. Даже собственным родителям. А люди одобряют самосуд Феи. Ну как же, отрубила руку не борцу с наркотиками, а оборотню в погонах.
– Вы с этим не согласны? – спросила Мирослава. – Обижены на весь белый свет? Вам же если на кого и обижаться, то только на своих коллег.
– Это еще почему? – вскинулся Степан.
– Потому что, если бы они прислушались к словам Москвиной, вы бы остались с двумя руками. Мать парня и сам парень с самого начала утверждали, что наркотики сыну подбросили.
– Я уже сказал вам, – сухо проговорил Степан, – что вину свою признаю, но тогда я не думал об этом! Мне нужны были деньги! О них я и думал. Что тут непонятного? – повысил он голос.
– Угу, – проговорила детектив, – действительно, чего же здесь непонятного?
Она встала и пошла в прихожую.
– Вы считаете меня монстром? – крикнул он ей вдогонку.
– Главное то, кем вы сами себя считаете, – ответила она, стягивая бахилы с кроссовок.
– Сволочью я себя считаю! Сволочью последней! – прохрипел он, выйдя следом за ней в прихожую, и спросил: – Вам легче?
– Мне – нет, – ответила она, поворачиваясь лицом к двери, – главное, чтобы вам было легче.
– Ну спасибо, – он поклонился ей в пояс. Но она уже выходила на площадку и ничего не видела.
– Кто за вами ухаживает? – спросила она, так и не обернувшись.
– Соседка, тетя Маша, – ответил он глухо.
– Святая женщина, – искренне вырвалось у Мирославы.
– Я тоже так думаю.
Ни он, ни она не сказали друг другу «до свидания».
Мирослава спустилась вниз. А Степан Горбыль просто закрыл дверь, прислонился к ней спиной, сполз вниз и тихо завыл от отчаяния и раскаяния. На самом деле выть ему хотелось в голос. Но он не смел этого делать, боясь напугать единственного оставшегося у него близкого человека – соседку бабу Маню.
Глава 3
Расставшись с Горбылем около полудня, Мирослава решила заехать к Москвиным.
С Еленой Павловной о встрече она договорилась накануне, но точного времени своего приезда не назвала, так как сама не знала, когда закончит общение с бывшим оборотнем в погонах.
По пути к месту назначения детектив думала о том, нельзя ли считать, что Горбыль стал оборотнем поневоле. Он ведь и впрямь стал заниматься грязными делишками, попав под чары дурной женщины. Но с другой стороны, делать это его никто не заставлял, в том числе и Лиза, как признался ей Степан. Он просто не говорил ей, откуда у него деньги, а она его об этом и не спрашивала, хотя должна была понимать, что трудом праведным, служа в полиции в чине майора, ее любовник заработать столько денег, сколько тратил на нее, не мог.
И все-таки, решила детектив, Степан Филаретович Горбыль превратился в оборотня не поневоле, а из-за отсутствия у него воли, отказавшись от совести, чувства долга и чести. Так что наказание он понес заслуженное, хотя самосуда Мирослава не одобряла. Если всяк кому захочется станет вершить правосудие по своему усмотрению, то в мире воцарится анархия, а там и до всеобщего хаоса рукой подать. Так что Фею с топором, как ни крути, искать придется.
У детектива не выходила из головы оброненная Горбылем вскользь фраза, что мать подставленного им Владлена, Москвина Елена Павловна, была такого же роста, что и покалечившая его Фея с топором.
Мирослава думала о том, возможен ли такой расклад в принципе. Допустим, по отношению к Горбылю у Москвиной скопилось немало ненависти, но с чего бы ей калечить других людей. И откуда она вообще могла о них узнать.
«Хорошо, – думала детектив, – Морис считает, что узнать о неблагопристойных и даже преступных поступках этих людей можно из интернета. Но для этого нужно специально их выискивать. Для чего это Москвиной? Чтобы запутать следствие, которому будет нелегко найти того мстителя, который ради наказания одного-единственного затеял все эти казни египетские». Мирославе в это верилось с трудом. А положа руку на сердце, вообще не верилось.
Из машины она позвонила Москвиной, сообщила, что уже освободилась, и попросила разрешения приехать к ним прямо сейчас.
Женщина легко согласилась. И вот спустя полчаса Елена Павловна уже открыла Мирославе дверь своей квартиры, а потом предложила ей посидеть на кухне, выпить чаю и поговорить.
Мирослава еще в прихожей заметила, что Москвина женщина высокая, выше нее самой сантиметров на десять-пятнадцать. У самой Мирославы рост был сто восемьдесят сантиметров, для женщины немалый. И уже сидя на кухне, детектив вспомнила, что первый потерпевший от рук Феи, Гаврила Платонович Хомяков, говорил о том, что у Феи размер обуви в пределах сорок третьего размера, а то и больше.
Мирослава при своем росте носила обувь тридцать восьмого размера.
«Интересно, – подумала она, – какой размер ноги у Москвиной?»
И она не нашла ничего лучшего, как спросить:
– Елена Павловна, вы обувь покупаете в специальном магазине?
– С чего бы это? – как показалось детективу, искренне удивилась женщина.
– Ну… – неопределенно протянула Мирослава, – высоким женщинам не так-то легко подобрать обувь по ноге.
– Вы, как я вижу, тоже немаленькая, – невесело рассмеялась женщина. – И где же вы обувь приобретаете?
Мирослава не стала играть в детскую игру «я первая спросила» и включать полицейского «здесь вопросы задаю я», просто пожала плечами и ответила:
– Где придется. Но так как я в основном ношу кроссовки и полукроссовки, проблем с подбором обуви не бывает. А если женщине с большой ногой требуются модельные туфли, например та же лодочка, то ей приходится…
– Идти в мужской отдел, – хмыкнула Елена Павловна.
– Я не это хотела сказать.
– Я знаю, – ответила Москвина. – Вам зачем-то понадобилось узнать размер моей ноги. Не знаю зачем, но мне скрывать нечего. Я ношу обувь тридцать девятого размера. Хотите посмотреть? Я могу принести сюда всю свою обувь, – женщина приподнялась со своего места.
– Сидите, сидите, – остановила ее Мирослава. – Я и впрямь хотела узнать размер вашей обуви и сделала это не слишком уклюже, – призналась детектив с легким смешком. Став серьезной, она проговорила: – Я готова сказать вам, зачем мне это было нужно.
– И зачем же? – с едва заметным интересом спросила Москвина.
– Один из, так скажем, наказанных Феей заметил, что размер ее ноги не меньше сорок третьего.
– А… – выдохнула Москвина и заявила как ни в чем не бывало: – При желании в обувь большего размера можно чего-нибудь напихать.
– Можно, – согласилась Мирослава, – но это скажется на легкости походки. Жертвы Феи утверждают, что на ней были туфли на каблуке.
– Как же она в них по снегу ходит? – удивилась женщина.
– Я и говорю, легкость походки, плюс еще умение сохранять равновесие на скользкой почве. В туфлях, которые не по размеру ноги, сделать это вдвойне сложно.
– Наверное, вы правы, – подумав, согласилась Москвина.
– Елена Павловна, вы лучше расскажите мне, как у вас хватило мужества противостоять Горбылю?
– Какое уж там мужество! – отмахнулась женщина. – Просто я не нашла другого выхода.
– Да?
– Да! Денег, чтобы заплатить ему, у меня не было. Правда, этот негодяй, – женщина презрительно скривила губы, – предложил мне продать квартиру!
– А вы?
– Я сказала, что не собираюсь из-за его подлости жить всю оставшуюся жизнь с сыном на улице. И тогда он хмыкнул и заявил, что беспокоиться о крыше над головой сына мне не нужно, так как в тюрьме его благоустроят со всеми соответствующими его статусу арестанта условиями.
«Вот гад», – подумала про себя Мирослава, и остатки жалости к Степану Горбылю испарились из ее души.
– Так что я решила, как говорится, «звонить во все колокола». Подключила для начала свою подругу-журналистку. Она, в свою очередь, помогла мне заинтересовать этой проблемой двух блогеров. А потом все стало нарастать как снежный ком. Мой сын оказался на свободе. Остальное вы знаете.
«Настоящая мать-героиня», – подумала про Москвину Мирослава.
– А где Владлен? – спросила она как бы невзначай.
– Как где? – удивилась Елена Павловна. – В институте, где же ему еще быть?
Тепло распрощавшись с женщиной, детектив подумала: «Хорошо все то, что хорошо кончается! Чего не скажешь о Степане Горбыле, – понеслась вдогонку первой вторая мысль, – так ведь он сам в этом виноват».
Дома Мирослава улеглась в гостиной с книгой, но не на ковре перед камином, а на диване.
Морис молча наблюдал за тем, как она делает вид, что читает. Потом не выдержал и спросил:
– Вы ничего не хотите мне рассказать?
– Хочу, – ответила она, отложив книгу, – но если ты сам сюда подойдешь.
– Конечно сам, – усмехнулся он, – я здесь не вижу никого, кто бы изъявил желание носить меня на руках. Если разве что только Дон, – он посмотрел на кота. Но тот тут же отвернулся в другую сторону. – Ну вот видите, – смешно взмахнул руками Морис, – он тоже не желает.
Мирослава тихо рассмеялась и, похлопав по месту на диване рядом с собой, позвала:
– Так иди же сюда скорей!
Он подошел и сел на то место, которого только что касалась ее рука.
– Я расскажу тебе историю о несчастной любви, которая превратила изначально совсем неплохого парня в преступника, – начала она.
– Я не верю, что любовь может превратить человека в преступника, – заметил Морис.
– Не перебивай! – прикрикнула она на него.
Миндаугас приложил палец к губам в знак того, что больше не проронит ни слова. Потом обеими руками коснулся ушей, давая понять, что готов внимательно слушать.
Мирослава улыбнулась, легонько шлепнула его по руке и начала свой рассказ. При этом, рассказывая о настигшей врасплох Степана Горбыля влюбленности, она старалась быть объективной. Голос ее звучал почти бесстрастно.
Морис внимательно слушал, стараясь не пропустить ни одной, даже незначительной на первый взгляд, детали.
Когда она замолчала, он заговорил не сразу. И Мирослава спросила:
– Тебе нечего сказать?
– Сказать здесь что-либо сложно, – ответил Морис. – Все и так ясно.
– Что тебе ясно?
– То, что это не любовь.
– А что же?
– Похоть, накрывшая молодого мужика с головой.
– Вот как?
– Конечно! Любовь возвышенна и чиста! А что мы видим здесь?
– Что? – переспросила Мирослава.
– Парень знакомится в ночном клубе с девушкой, сразу же идет к ней домой и прыгает в ее койку!
– По-моему, сейчас так поступают многие, – усмехнулась Мирослава.
Морис раздраженно передернул плечами.
– Хорошо, о благородный рыцарь, – улыбнулась она, – но попробуй представить себя на его месте.
– Я никогда бы, ни при каких обстоятельствах не оказался на его месте! – отрезал Миндаугас. – Я вообще не знакомлюсь с девушками в ночных клубах!
– Но со мной-то ты познакомился на вечеринке!
– Вы упустили из виду, что вечеринка проходила не в ночном клубе, а у нашего общего хорошего друга.
– Все равно! Ты подцепил меня на вечеринке! – продолжала она дразнить его, от души забавляясь его возмущением.
– Но вы стали мне не любовницей, а работодательницей! – отрезал он.
– К сожалению, да, – согласилась она со вздохом.
И он, как ни всматривался в ее непроницаемые серо-зеленые глаза, так и не смог понять, говорит она серьезно или забавляется, как котенок клубком из цветной шерсти. Поэтому он не нашел ничего лучшего, как сказать:
– Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж.
– Степан тоже этого хотел, – проговорила она, чем окончательно вывела Миндаугаса из терпения.
Он вскочил с дивана и бросился прочь.
– Морис! – закричала она ему вдогонку. – Солнышко! Прости меня! Я не хотела тебя обидеть.
Он вернулся минут через пять, сел на прежнее место и проговорил все еще сердитым голосом:
– Надо думать, прежде чем сравнивать совершенно разных людей!
Она уже хотела было снова схулиганить, но, чтобы не рассердить его еще больше, не стала озвучивать вслух не совсем приличную народную пословицу о том, что с чем не стоит сравнивать. Просто напомнила:
– Миндаугас! Я уже попросила прощения! Ты что, злопамятный?
– Нет, – ответил он, – я отходчивый. И к тому же, – добавил он с едва заметным сожалением, – сердиться на вас у меня и вовсе не получается.
– Ты прелесть! – воскликнула она, приподнялась, обвила его шею обеими руками и чмокнула его в мочку уха.
– Ну-ну, заканчивайте свои провокационные игры, – сказал он, с трудом освобождаясь от ее объятий.
– И что ты за человек такой?! – проговорила она, притворяясь, что обиделась. – Из чего ты вообще сделан? Из гранита или изо льда? Хотя нет! Я знаю, из чего ты! Тебя вырезал из мрамора древнегреческий скульптор, может быть даже Пракситель.
– Вы хотите сказать, что я напоминаю вам статую сатира, наливающего вино? – усмехнулся Морис.
– Ну почему же именно наливающего вино, по-моему, «Отдыхающий сатир» тоже очень даже неплох. К тому же он так молод.
– Совести у вас нет! – выдохнул Морис.
– Я пошутила! – проговорила Мирослава, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – Я имела в виду статую Аполлона Савроктона.
– Эта статуя выполнена из бронзы! – проговорил Морис с нажимом на последнее слово.
– Да, забронзоветь ты еще не успел, – хмыкнула она, делая вид, что внимательно рассматривает его с ног до головы.
– А теперь внимание! – призвал ее Морис. – Отвечаю на ваши вопросы по порядку. Человек я хороший. Так считаю я сам, и мою точку зрения разделяют мои друзья и знакомые.
– Тоже мне, пуп земли! – фыркнула Мирослава.
Проигнорировав ее замечание, Морис продолжил:
– Пракситель тут ни при чем. Этот великий мастер жил в античные времена, предположительно в четвертом веке до нашей эры. И мы с ним, к сожалению, никак не могли пересечься. Так что я из плоти и крови. И родила меня земная женщина, моя мама от моего отца, земного мужчины. Вам все понятно? – спросил он и строго посмотрел на нее.
Мирослава покатилась со смеху и стала кататься по дивану, дрыгая ногами.
Миндаугас глубоко вздохнул, безнадежно махнул на нее рукой и отправился на кухню готовить ужин.
* * *
Владимир Семенович Репьев – продавец БАДов, в больницу попал в тяжелом состоянии. Врачи его еле откачали. Неизвестная, вызвавшая скорую, приезда врачей дожидаться не стала.
Дверь подъезда кто-то предусмотрительно подпер кирпичом, так что звонить по домофону не пришлось. Медики поднялись, как было указано, на второй этаж и застали дверь квартиры, распахнутой настежь.
Крикнули с порога:
– Эй, хозяева! Есть кто дома?!
Ответа не последовало, зато им показалось, что они услышали чьи-то сдавленные стоны. И медики решительно прошли в квартиру, в самой большой комнате на диване ими был обнаружен молодой человек в бессознательном состоянии. Стол, стоявший почти впритык к дивану, был завален коробками, раскрытыми флаконами, немалая часть из них была пустой. Присмотревшись, врач узнал в них БАДы, большинство из которых были не разрешены к применению официальной медициной.
– Неужели он все это сожрал в одиночку? – спросил, округлив глаза, молоденький фельдшер.
– Перед нами самоубивец, – констатировала пожилая медсестра, которой, судя по ее внешнему виду, давно уже следовало сидеть на пенсии и вязать носки внукам.
Врач распорядился:
– Срочно везем в реанимацию.
Но прежде они подручными средствами наскоро промыли ему желудок.
Врач велел фельдшеру:
– Леня, поищи тут по-быстрому документы.
Но искать долго не пришлось. Паспорт лежал на столе.
Фельдшер открыл его и прочитал:
– Владимир Семенович Репьев. – Посмотрел на фотографию и сказал: – Это он, Геннадий Сергеевич.
Врач согласно кивнул и добавил:
– Давай, Леня! Придется нам самим его в машину нести.
– Может, Гавриловича позвать и носилки взять?
– Так справимся, – сказал врач.
Медсестра всю дорогу молила Бога, чтобы довести парня до стационара живым. И небеса услышали ее молитвы.
Пациент, придя в себя, сообщил, что всеми этими таблетками он был накормлен насильно.
– Откуда у тебя вся эта гадость? – спросили его вызванные врачами полицейские.
– Это не гадость, – ответил парень, – а препараты, которые я распространял.
– Понятно, втюхивал пенсионерам. И много народа облапошил и потравил?
– Покупали все добровольно, – огрызнулся Владимир Репьев. – И ни про какие отравления я не знаю! Отравили, как видите, меня!
– И кто это сделал?
– Фея.
– Кто-кто? – заморгал рыжими ресницами молодой полицейский.
– Говорю же вам, Фея! Но она была с топором. А на руках красные перчатки! По локоть в крови!
– По-моему, он псих, – сказал первый полицейский второму.
– Похоже на то, – согласился тот, – других уговаривал покупать у него эту отраву, а потом сам решил попробовать.
– Я чего вам, дурак, что ли, есть это самому? – закричал Репьев.
– Ты не ори, парень. Мы как раз об этом и толкуем.
– О чем «об этом»?
– Что ты малость не в себе, – один из полицейских покрутил пальцем у виска.
– Благодари бога, – сказал второй полицейский, – что никто на тебя жалобу не написал. А то бы возбудили дело о мошенничестве.
