Наталья Александрова
Испытательный срок для киллера
– Да ты знаешь, я как-то забыл, смотрю – Никандрова нет, я не работал, мужики только пришли, а чтобы бабы наши сами по себе с утра работать начали! А тут все на тебя отвлеклись, ты входишь так эффектно, как королева, я и рот разинул.
– Валька, не морочь мне голову!
– Ну забыл я, что Никандров здесь, думал, нет его!
– Так вот что я тебе скажу, если он, Никандров, питание не включал, значит, его должна была Лена включить, правильно? А как бы она это сделала, а, Валь?
– Исключено! Чтобы питание включить, она должна была мимо покойника протиснуться, ты же знаешь, где там щит. Это же уму непостижимо, чтобы она его коснуться могла. Да у нее и сил бы не хватило, чтобы его повернуть.
– Да нет, она как дверь открыла, увидела эту жуть, так сразу бежать. А ты, когда вошел, кроме как на Никандрова, на рубильник-то посмотрел?
– Посмотрел машинально, но все помню. Все было включено, все шесть рубильников – три, которые двести двадцать вольт включают, и три – которые на триста восемьдесят.
– Все шесть? А зачем ему все шесть? Он же на триста восемьдесят вольт никогда не работал, только на двести двадцать.
– Верно, Надежда, то-то я думаю, что-то не так, а потом из головы вылетело.
– А теперь про дверь поговорим. Значит, Никандров дверь открыл, потом ключ тебе обратно в стол положил, а затем пошел и повесился?
– А дверь открытой оставил? Да нет, дверь была заперта, Лена ее открывала, потому что ключ в дверях торчал, когда я пришел.
– Это надо у Лены подробно спросить. Только если по логике вещей, то и питание не должно было быть включено, и дверь должна была быть заперта изнутри, и ключ там внутри был бы. Но у самоубийц логику трудно искать.
– Да уж. Но все-таки, Надя, как ключ в мой стол обратно попал?
– Не знаю. А вчера тебя об этом опер не спрашивал?
– Да нет, они там зашившись все, дел по горло. За самоубийство ухватились, чтобы дело поскорее закрыть. А насчет двери… – Валя с сомнением покачал головой. – Там такой замок, вот пойдем посмотрим.
Они пошли в щитовую. Валя открыл дверь, потом попробовал ее плотно закрыть. Это не удалось, язычок замка не западал, его можно было утопить только при повороте ключа.
– Вот видишь, не закрыть дверь без ключа. Ну, допустим, утром народу мало, свет не горел, могли люди не заметить, когда мимо проходили. Но Ленка-то должна была видеть, что дверь открыта? А она зачем-то ключ вставила в замок.
– Ну что тут гадать, завтра ее из больницы выпишут, послезавтра она на работу выйдет, и мы все у нее спросим.
День проходил в унылых похоронных хлопотах. Приезжал сын Никандрова, молодой парень, одет хорошо, ездит на «БМВ». Но выглядит очень плохо: под глазами мешки, сам весь бледный, руки трясутся, видно, очень переживает из-за отца.
После обеда лампа дневного света как раз над Надеждиным столом вдруг вспыхнула и взорвалась с грохотом. Все вздрогнули. Работать стало темновато, Надежда вызвала электрика. Пришел их старый знакомый дядя Вася, маленький мужичок в вечном синем халате, приволок огромную стремянку, долго возился там наверху, сказал, что сгорел патрон. Пока работал, выспросил все про вчерашнее, поинтересовался, когда похороны и как здоровье Лены Трофимовой. Наконец, свет зажегся, и проинформированный дядя Вася ушел восвояси. Но и при свете работать Надежде не хотелось. В конце дня позвонил сын Никандрова, сказал, что похороны назначены на завтра, на четверг. Все засуетились, стали собирать деньги на цветы, пока кто-то не сообразил, что цветов-то как раз будет и так навалом, раз у жены цветочный бизнес. Заходило разное начальство, интересовалось Никандровым и Леной, разные знакомые и незнакомые сотрудники бесконечно хлопали дверьми, пока Валя не разозлился и не погнал всех из комнаты. Наконец этот длинный тоскливый день закончился, все разошлись, условившись встретиться завтра в десять утра у проходной, где их будет ждать похоронный автобус.
Начальник отдела Леонид Петрович Синицкий собрался домой. Он убрал в сейф бумаги, запер ящики стола. Секретарша давно ушла, ему тоже пора. Он погасил свет, оставил только лампу на столе, присел на минутку и задумался. Что-то уставать стал в последнее время. Да и сейчас еще неприятности эти, самоубийство, Голубев этот несносный хамит. Он на Голубева наорал, так и его ведь начальство мордой об стол возило. И Ленка тут оказалась замешана. И чего ее понесло в щитовую? Это же действительно могла помереть со страху! Он сам, когда увидел, чуть в обморок не упал. Ну, припомнит он это Голубеву!
Ничего, Ленка молодая, раньше ничем не болела, обойдется все. Завтра ее выписывают, послезавтра на работу выйдет, тут все утрясется, можно потом как-нибудь минутку улучить и с Ленкой встретиться. Сколько он уже с ней? С прошлой весны, больше полугода. Так она вроде незаметная, а разглядишь – все при ней: фигурка, ноги длинные, и не костлявая, он тощих не любит. Приодеть получше, да гонору побольше – определенно красивая будет баба! Но молодые, да красивые, да с деньгами у них не работают, поинтереснее себе места находят, а у них в институте одни старые мочалки остались, которые уже больше никому не нужны. А его прямо воротит от женщин старше тридцати. Ну слабость у него, любит молодых баб, ну что тут сделаешь! И чем старше он становится, тем моложе женщины ему нравятся. Жена знает, наверное, но молчит, ей так удобнее. А Ленка от него ничего не требует, так, подарки по мелочи и все. И не болтлива, подружкам не протреплется. Ведь и ему и ей огласка ни к чему: он – начальник, да и жену волновать не хочется, а она – замужем, ребенок маленький, зачем что-то менять?
Леонид Петрович встал, подошел к стенному шкафу, где висело пальто, и в это время дверь тихонько отворилась. Еще не оглянувшись, Синицкий уже знал, кто это. Привычно екнуло сердце. Но он уже так привык к своему страху перед этим человеком, что внешне никак это не проявил. Человек подошел к столу, но не сел, и лицо его осталось в тени. Первым молчание прервал Синицкий.
– В чем дело? – спросил он, хорошо спросил, голос даже не дрогнул.
– Дело? Есть к тебе дело. – Гость говорил тихим невыразительным голосом, растягивая слова и пришепетывая.
– Говорите. – В голосе Синицкого все-таки проскользнули обреченные нотки.
– Девка твоя лишнее видела, не в том месте оказалась, не в то время.
– Какая д-девка?
– А ты думал, никто не знает, что ты с ней спишь? Ну, брат, тут все на виду, ничего не скроешь. – Гость рассмеялся дробным смешком. – Вот что, завтра ее из больницы выпишут, а послезавтра она на работу должна выйти. Так ты сделай так, чтобы она не вышла.
Леонид Петрович почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
– Что сделать? – голос сорвался на фальцет.
Человек достал из кармана маленький жестяной патрончик из-под валидола.
– Вот, там одна капсула. Растворишь в спиртном, лучше в коньяке, и дашь ей выпить. Завтра это надо сделать.
Леонид Петрович хотел что-то сказать, но губы прыгали и щеки тряслись, он ничего не мог с собой поделать. Его гость посмотрел на него, что-то соображая. Потом сказал успокаивающе:
– Ты не дрейфь, лекарство это сильнодействующее. На давление влияет. Ну, почувствует она себя плохо, пойдет к врачу, возьмет больничный и посидит недельку дома. А у нас пока тут все решится. Главное, чтобы за эту неделю она никому не рассказала, что видела, и менты чтобы ее не допрашивали.
Леонид Петрович наконец справился с собой и спросил с ужасом:
– А что она видела? Это вы там, с Никандровым?
– Поздновато догадался. – Человек подошел вплотную к Синицкому, слабый луч света упал на лысый череп и прилизанный седой клок волос.
– Хватит трястись. Делай, что сказал, и не позже чем завтра. Я операцией рисковать не буду.
Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Леонид Петрович долго сидел в пустом кабинете, и перед глазами у него была черная мгла.
Лена Трофимова вышла на крыльцо больницы и, сощурившись, огляделась по сторонам. Так и есть: муж не приехал, и теперь надо добираться самой в даль несусветную по такой жуткой погоде. Дождь со снегом размывал первые сугробы, было мокро, скользко и противно. Лена ощутила, как к горлу подкатила уже не обида, а злость на мужа. Ведь звонила ему вчера, просила приехать и забрать ее, он было уже согласился, но вмешалась свекровь, и опять все вышло, как она хотела! Лена побрела к автобусной остановке, чувствуя, как по щекам вместе с дождем катятся слезы. Что это с ней? Ведь, кажется, давно пора бы привыкнуть, видно, нервы совсем расшатались. После всех успокаивающих лекарств, которыми ее накололи в больнице, голова была тяжелой, веки поднимались с трудом. И зачем она попросилась на выписку? Лежала бы еще в больнице и ни о чем не думала. Захотелось скорее сына увидеть, ну что ж, сына-то она увидит.
От духоты в автобусе Лене стало нехорошо, и какой-то мужчина, увидев ее бледное лицо, уступил ей место. Лена села, закрыла глаза, но грустные мысли не уходили. Все, все у нее в жизни было не так, неправильно, и она не видела, как можно что-то исправить.
Родилась она в Новгороде, там у нее мама, папа, сестра, подруги, там же она закончила Политехнический институт, а потом приехала сюда погостить к тетке. Пошли как-то к теткиной подруге на день рождения, и там Лена познакомилась со своим будущим мужем. Он тоже закончил институт и уже нашел работу, не бог весть какие деньги, но все-таки. Их роман развивался как-то быстро, через месяц Лене надо было уезжать, и они решили пожениться. Зачем? Новгород не так далеко, могли бы и подождать. Тетка Лену уговорила: что, мол, тебе в Новгороде, работы приличной не найти, а тут все-таки большой город. Вот и нашла работу в НИИ. Платят гроши, на работе сидишь от звонка до звонка, единственное светлое пятно – Леонид Петрович.
Лена сразу почувствовала, что он на нее глаз положил, только долго сомневалась, виноватой себя перед мужем чувствовала. И если бы не свекровь… Ох, как свекровь Лену ненавидит! Лена вначале понять не могла – за что? Пыталась как-то отношения наладить, в конфликт не вступать, а потом осознала: без толку это, ничего не поможет. И даже рождение ребенка, сына Альки, их не примирило.
А Синицкий, конечно, ее не любит, да и она его тоже. Но относится Леонид Петрович к ней хорошо, подарки делает, с ним она наконец-то настоящей женщиной себя почувствовала. Конечно, он пожилой, за пятьдесят уже, но вот муж у Лены молодой, а что толку? Не получается у них ничего. Лене иногда кажется, что он и в постели свою мамочку слушается. Недавно проявил муж самостоятельность, нашел наконец работу, в магазине сантехники шофером, развозить товар покупателям или от поставщиков в магазин. Зарплата очень приличная выходит, права у него есть, раньше у них машина была, когда свекор был жив, потом продали.
Как свекровь была против новой работы, как орала! Да ты, кричит, с дипломом, простым шоферюгой, да через мой труп! Муж не сдался, характер выдержал, но на этом его самостоятельность и кончилась. Вчера свекровь услышала, что Лена просит ее забрать, так заорала, Лена на другом конце провода услыхала.
– Ничего с ней не сделается, сама доедет, не ночью ведь, транспорт ходит, а с работы отпрашиваться, когда еще месяца не отработал, – это не дело, теперь такая работа на дороге не валяется.
Забыла уже, что месяц назад говорила! Лена вчера так разозлилась, трубку бросила.
Поглядев в окно, она с трудом протолкнулась к выходу, вышла и через десять минут открывала дверь квартиры, втайне надеясь, что свекрови не будет дома. Но надежды не оправдались: вот она, свекровь, тут как тут. Лена сделала над собой усилие, поздоровалась, свекровь что-то буркнула в ответ, но все-таки предложила позавтракать. Лена отказалась, пошла в душ. После мытья настроение улучшилось, а когда Лена увидела, что свекровь одевается для похода по магазинам, жизнь показалась не такой плохой. Зазвонил телефон. Девушка сняла трубку.
– Слушаю.
– Алло, это я. – Они не называли по телефону имен. – Мы можем встретиться?
– Вы не туда попали, – ответила Лена и скосила глаза на свекровь.
Та застегивала сапоги, но уши ее, как локаторы, были направлены в сторону телефона.
– Я тебе перезвоню через двадцать минут, хорошо?
– Да, – ответила Лена, – это наш номер, но никакого Вити у нас нет.
Через двадцать минут телефон зазвонил снова.
– Давай встретимся сегодня попозже, ты себя хорошо чувствуешь?
Лена растерялась:
– Но я не могу, я только из больницы, и что я дома скажу?
– Ну, зайка, придумай что-нибудь, ты же у меня умница. Значит, я жду тебя у «Академической» в два часа.
В двух остановках от метро «Академическая» находилась квартира, где они встречались. Лена не спрашивала, что за квартира, но по некоторым признакам поняла, что Леонид Петрович там не хозяин. Так, обычная однокомнатная квартира в пятиэтажке, запущенная, но зато всегда свободная – никто там не жил.
Лена подкрасилась, уложила волосы, в общем, привела себя в порядок, и уходя, столкнулась в дверях со свекровью.
– Ты куда это?
– В поликлинику, больничный закрывать. – И Лена, не дожидаясь лифта, побежала по лестнице.
Выйдя из метро, она отыскала глазами его синюю «девятку». Он был бледен и улыбнулся ей болезненной улыбкой.
– Ты нездоров?
– Да нет, просто я ведь с похорон, из крематория.
– Ох, я совсем забыла. – Лена сморщилась, а он погладил ее по руке.
– Не думай об этом, поехали.
В квартире было тихо, пусто и пыльно. Они разделись, прошли в комнату, он завел какой-то пустой разговор, потом поцеловал ее, но отвернулся.
– Нет, не могу, настроения нет, все похороны в голове. Думал, отвлекусь, но нет. Пойдем кофе выпьем.
Лена заварила кофе на кухне, он вышел в коридор и вернулся с бутылкой коньяка. Лена удивилась.
– Зачем это? Ты за рулем, а я вообще коньяк не пью.
Но он так смотрел на нее, так упрашивал, что она согласилась. Разлив коньяк по рюмкам, он неловко повернулся. Чашка опрокинулась, кофе разлился на стол. Что это с ним сегодня? Лена вскочила, вытерла стол, налила новый кофе, они выпили. Леонид Петрович сказал, что коньяк хороший. Лена из вежливости согласилась, хотя коньяк был горький и ей совсем не понравился. Она вымыла посуду, думая, что сейчас они пойдут в комнату и займутся тем, для чего они сюда и пришли, хотя в голове шумело, и желания особенного она не испытывала, но Леонид Петрович посмотрел на часы и вдруг заторопился. Лена удивилась, но ничего не сказала. Она сама заторопилась за сыном в садик.
Синицкий подвез ее к садику с другой стороны, не там, где Алька гулял с группой. Лена подошла к воротам, но воспитательница крикнула ей, что Альку уже забрали. Лена нагнала свекровь с сыном у дома. Она запыхалась, перед глазами бежали красные полосы.
– Ты где это шляешься? – Свекровь не стеснялась ни Альки, ни бабушек на лавочке у парадной.
Лена молча взяла Альку за руку и пошла к лифту. Дома свекровь гремела посудой на кухне, потом пришла доругиваться.
– Я тебя спрашиваю, ты где пропадала? За сыном вовремя прийти не могла, ребенок должен до ночи там сидеть, если я не приду!
Лена молча смотрела на свекровь, в ушах стоял звон, голова болела, голос свекрови временами пропадал, видно было только ее раскрытый рот с металлической коронкой сбоку, и от этого было еще страшнее. Лена вдруг представила, что она всю жизнь будет вот так стоять каждый вечер и слушать крик свекрови, та ведь никогда не болеет, очень редко уходит из дома и, судя по всему, переживет не только ее, Лену, но и Альку. Шатаясь, она зашла в их с мужем комнату, закрыла дверь на задвижку, которую муж поставил по ее настоянию, чтобы Алька не вбежал в самый неподходящий момент, легла на диван и провалилась в забытье.
Ее разбудил какой-то шум, крики. Открыв глаза, она огляделась по сторонам и увидела, что дверь вздрагивает от ударов.
– Лена, Лена, открой. – Это голос мужа, плач Альки.
Лена попыталась встать с дивана, но с удивлением поняла, что не может даже поднять руку. Она собралась крикнуть, но не смогла и этого. Удары в дверь усилились, видно, муж бил ногами. Вот задвижка отскочила, и они ввалились в комнату. Увидев Ленино лицо, муж закричал свекрови:
– Вызывай «Скорую»! – И свекровь, не возражая как обычно, метнулась к телефону.
Муж опустился на колени перед диваном:
– Лена, что болит?
– Ничего, – удивленно ответила Лена.
Она прислушалась к себе. Голова не болела, в ушах звона не было, но слышала она плохо, как под водой. Прошло какое-то время, Лена опять отключилась, потом приехала «Скорая». Молодой врач осмотрел Лену, измерил давление, покачал головой, достал кучу каких-то ампул, смешал все в шприце и вкатил ей укол в вену. Прошло еще немного времени, Лена все пыталась задремать, а он ей не давал. Потом он выгнал всех из комнаты, посчитал пульс, опять измерил давление, нахмурился и спросил:
– Говори, что пила или укол какой-нибудь делала? Ты не беременна?
Лена на все вопросы только мотала головой. Врач вышел из комнаты. Лена прислушалась, он звонил по телефону. Потом заговорила свекровь, как всегда громко:
– Зачем в больницу, опять в больницу, что ее привезут на ночь глядя, все равно до утра никто не подойдет!
Врач рассердился, повысил голос:
– Собирайте ее срочно, в реанимации уже ждут!
Одевала Лену свекровь: сама она не могла пошевелиться. Ее вынесли на носилках муж и шофер «Скорой». Муж поехал с ними, свекровь тоже втиснулась, Альку забрала соседка. В больнице их ждали, бегом выкатили каталку, подняли в лифте в реанимацию, Лену быстро раздели, подключили какие-то приборы. Высокий темноглазый доктор в так идущей всем мужчинам-врачам белой шапочке взял Лену за руку, посчитал пульс, ласково попросил:
– Ты не молчи, разговаривай со мной. Муж у тебя есть, дети?
Она стала рассказывать доктору, что есть муж и сын Алька четырех лет и мама в Новгороде, а он в это время смотрел на приборы, считал пульс, пока сестра делала укол, а потом еще один из маленькой ампулы, которую принесли откуда-то сверху, из сейфа. Слабеющим языком Лена перечисляла доктору родственников в Новгороде и до самого конца не поняла, что умирает.
Заведующий реанимационным отделением вышел в коридор, где на скамейке сидели очень похожие друг на друга высокие рослые парень и тетка.
– Ну что, доктор?
Он коротко ответил:
– Не спасли.
Парень с глухим стоном обхватил голову руками. Женщина поднялась во весь рост, заговорила было зычно, как всегда.
– Да что же это, да вы же ее уморили. – Но врач так посмотрел на нее, что она прикусила язык на полуслове.
Доктор зашел в ординаторскую, поискал сигареты. Молоденькая ординаторша вбежала следом.
– Юрий Михайлович, как же так, да отчего же она умерла?
Врач вдруг стукнул кулаком по столу так, что треснуло стекло, и заорал:
– Да черт ее знает! Сам ничего не понимаю!
Павел Никандров закрыл дверь за последним родственником. Наконец-то этот ужасный день закончился, поминки прошли. Мать с двумя тетками гремела посудой на кухне. Специально не отпустила их, не хочет разговора. А ему, Павлу, и нечего ей сказать. Как только сообщили им о смерти отца, мать сразу же развила бешеную деятельность, устроила пышные похороны, только зачем это все? Павел зашел в комнату к сестре. Там было темно.
– Маринка, ты спишь?
– Какое там! – Маринка подняла голову.
Он присел рядом, прикоснулся к мокрой подушке, погладил ее по щеке.
– Ну, хватит уже, заболеешь, если будешь столько плакать.
Она обняла его, уткнулась в плечо.
– Ох, Паша, какие же мы сволочи! Как же мы могли его до этого довести!
– Но не мы же его из дому выгоняли, это он с матерью поссорился.
– Теперь легче всего на нее все свалить. Ты вообще здесь не живешь, я не вмешивалась – вот и получили. Подарок мне ко дню рождения. А знаешь, он мне звонил ведь незадолго, за два дня до этого!
– Ну и о чем говорил?
– Да так, спрашивал, как живу и что хочу получить в подарок ко дню рождения. А я говорю, ничего не надо, все у меня есть, а духи французские «Пуассон» он ведь не потянет? А он говорит, отчего же, попробую, «Пуассон» так «Пуассон». Ой, Паша, неужели он из-за этого? А мать в полиции сказала, что он всегда был со странностями, это же неправда, верно, он не сумасшедший?
– Ну, ладно, ты успокойся, себя не вини, на тебя уж он во всяком случае не обижался.
Но Маринка, не слушая его, опять уткнулась в подушку и заревела.
Утром Надежда открыла дверь сектора, и в ноздри ей бросился запах дыма. Молодые сотрудницы, собравшись кучкой, курили у раскрытого окна.
– Вы что это, девчонки, прямо в комнате? До курилки не дойти? – строго спросила Надежда.
К ней подбежала заплаканная лаборантка Светка:
– Ой, Надежда Николаевна, Лена Трофимова умерла, сейчас только муж звонил.
– Как умерла? Ее же вчера из больницы выписали, все в порядке было!
– А вечером ей опять плохо стало, увезли в реанимацию, а там она сразу и умерла. – Светка заревела снова.
– Да отчего же? – Надежда растерялась.
– Да никто не знает. Давление падало и падало. И никакие лекарства не помогали. Когда в больницу увозили, шестьдесят на сорок давление было.
– Ничего себе! Ой, девочки, дайте-ка и мне сигаретку!
Пришел Валя Голубев, потянул носом, но его сразу огорошили новостью. Валя ругнулся матом, не стесняясь женщин, в последнее время от служебных неприятностей манеры его резко ухудшились. Пообсуждали, поохали, опять заходили соседи и знакомые, и опять похоронная карусель закружилась по новой.
Леонид Петрович Синицкий вышел из машины, запер двери, включил сигнализацию и не спеша направился к проходной. У проходной его окликнули, он обернулся и увидел, что его торопится догнать Сущенко. Тревожное чувство шевельнулось у него где-то внизу живота, но Синицкий не придал этому значения.
Аркадий Ильич Сущенко был интересной личностью. Давно уже, с незапамятных времен, он был начальником отдела копирования. Там стояли огромные машины, которые делали со схем синьки, кальки и так далее. Документации в институте, да и во всем государстве придавалось тогда огромное значение. Как говаривал тот же Сущенко, неважно, что прибор не работает, главное, чтобы документация была в порядке. Поэтому его машины исправно работали, и бесчисленные синьки и кальки рассылались во все концы страны, так как институт тогда еще имел многочисленные межотраслевые связи. Копировальные машины так устроены, что их надо промывать, а промывают такую технику, естественно, спиртом. Из этого следует, что Сущенко был в институте очень уважаемым человеком, потому что начальники-то в основном народ непьющий, а если кто и попивает потихоньку, закрывшись в кабинете, то коньячок, а не спирт, но начальникам надо было чинить автомобили, строить дачи и ремонтировать квартиры, а без спирта в то время к рабочей братии и подступиться было нельзя. Копировальные машины были сделаны в пятидесятые годы на совесть и работали без промывки, а спирт уходил на дела более важные.
Время шло, институт хоть и бедствовал, но понемногу закупал современную технику, но старые машины не ломались, и списать их было нельзя, а, стало быть, спирт регулярно выписывался и получался на складе. И хоть рабочий народ пошел нынче поприличнее и работу свою мерил не поллитрами, а деньгами, Аркадий Ильич Сущенко не сдал свои позиции и по-прежнему был уважаемым человеком.
У него был шикарный кабинет с мягкой мебелью и пушистым ковром на полу, в кабинете сидел он и экономист отдела Лариса Павловна, которую он высмотрел давно, лет десять назад, и приблизил к себе. Об их связи знал весь институт, все уже привыкли и перестали обсуждать. Однако у Сущенко имелась жена и взрослые уже дети, поэтому, для того чтобы встречаться, так сказать, в личных целях, Сущенко снимал однокомнатную квартиру у метро «Академическая». Встречаться у Ларисы они не могли, так как она жила с матерью и сыном от первого брака. Именно этой квартирой пользовался и Синицкий, не даром, конечно, а за деньги. Всем было удобно, только надо было следить, чтобы женщины ненароком не столкнулись, а то пошли бы всякие сплетни да расспросы.
Аркадий Ильич подошел к Синицкому, взял его за пуговицу пальто и рассмеялся.
– А-а, Ленечка, вчера не в свое время приходил, играет живчик-то, все на здоровье жалуешься, а сам-то ого-го!
– Ты о чем, Аркадий? – Синицкий вдруг вспомнил про коньяк.
– Ты извини, Леня, мы с Ларисой сорвались вчера пораньше, я знал, что никого не будет, а приходим – ты там. Ты уж прости, дорогой, но коньячок-то мы твой выпили, так хорошо пошел.
– Да ладно, ничего страшного. – Синицкий улыбнулся и поспешил к себе.
В обед Валя подошел к Надеждиному столу.
– Черт, какая петрушка получается. С первым происшествием еще никак не разобрались, так еще вот с Леной такое. Хорошо, хоть полиция не шастает.
– Полиция, наверное, в больнице расспрашивать будет, а мы теперь, Валя, так и не узнаем, что же там в щитовой было, закрыта была дверь или открыта.
– Да, вот прямо перед глазами стоит, я вошел, у меня-то дверь открыта была, и ключ в дверях, а он там удавленный петлей, и узел на боку в шею врезался.
– Узел, говоришь? – Надежда что-то соображала. – А ты помнишь, какой узел был? Ну, как бы ты стал петлю вязать, если бы вешаться собрался?
– Типун тебе на язык! Зачем это?
– Давай, вяжи, вот попробуй на этом шпагате. Я бы сама попыталась, да мы узлы по-другому вяжем.
– Да уж вы, бабы, вечно норовите все на бантик завязать. Вот, смотри. Сначала делаешь маленькую петельку, вот так перекидываешь, а потом вот сюда продергиваешь.
– И там такой же узел был, в эту же сторону?
– Да, там веревка потолще была, узел сбоку, но точно такой же, а что?
– А то, что Никандров был левша, а когда в школу пошел, его быстро в правшу переделали, ручку в правую руку – и вперед! Это сейчас с левшами возятся, считается, что они талантливые, а раньше всех под одну гребенку. И он мне сам говорил, что правой рукой он только ест и пишет, а все остальное делает машинально, как будто левая рука у него главная. Значит, как бы он этот узел завязал?
Валя попробовал так и этак, потом покачал головой и сказал:
– Нет, я точно помню, такой был узел, как я сначала завязал. Это что же получается, а, Надежда?
– Не знаю, Валя, страшно мне.
Услышав от своей секретарши о Лениной смерти, Синицкий едва устоял на ногах. Кое-как дойдя до своего кабинета, он заперся изнутри, трясущимися руками достал из своего стола бутылку коньяка и стакан, кое-как налил, выпил, расплескав половину и совершенно не чувствуя вкуса. Состояние было такое, будто его ударили кувалдой в солнечное сплетение. Он распахнул окно, но воздуха все равно не хватало. Тогда он надел пальто, с трудом застегнулся и торопливо вышел из кабинета, чуть не бегом по коридору (кто-то его удивленно окликал, но он только отмахивался – потом, потом!) – через проходную – на улицу. Он долго шел куда-то, не разбирая дороги, что гнало его? Раскаяние? Горе? Он понял со стыдом, что это страх.
Сущенко! Вот кто опасен. И баба его. Они моментально все вычислят, сложат два и два. Они сразу сообразят, что он с Ленкой вчера на квартире встречался и коньяк пил. И пойдут всем трепаться, баба, Лариска-то, – это уж точно! А как до всех дойдет, да в полицию кто-нибудь стукнет, да как начнут его в отделение таскать и допрашивать, да что там делали, да что пили! И мало того, что на работе все узнают, и жена, это бы еще ничего, ну что жена, покричит, покричит для порядка, да и успокоится. Это-то он сможет уладить, а ну как обнаружат у Ленки яд в организме, ведь у них там вскрытие делают небось?
Он осознал внезапно, что это он, он сам, своими руками дал ей яд, и она от этого умерла. И никакого шока от страха и от лекарств, как тут все на работе говорят, это он, Синицкий, отравил ее чертовой таблеткой. И об этом очень просто могут узнать, когда этот придурок Сущенко начнет болтать. Черт его дернул связаться с ним из-за квартиры! Думал, так удобнее, платить меньше и хозяин квартиры его не знает – Сущенко с ним договаривался. Вот теперь и влетел.
Синицкий остановился у какого-то подъезда, в глазах потемнело, к горлу подступила тошнота. Что же делать, господи, что же делать? И только увидев, куда он пришел, Синицкий понял, что давно уже знает, что делать. Он стоял в темном дворе-колодце перед железной дверью в полуподвал. Здесь была котельная, куда они один раз приходили с тем человеком. Синицкий постучал, сначала негромко, потом – громче, затем – ногами изо всех сил. Его трясло, глаза заливал пот. Наконец изнутри раздался скрежет засова, дверь приоткрылась, показался тщедушный, синий от пьянства мужичок.
– Ну, чего гремишь, чего надо?
– Халява здесь?
Мужичок изменился в лице, отступил назад, давая Синицкому войти, и крикнул за спину:
– Халяву ему, вишь ты, подавай!
Синицкий вошел внутрь. С улицы он как бы ослеп, вокруг была жуткая темень с пляшущими в глубине языками пламени – вот он и ад уже, настоящий ад, которого он вполне достоин! Но в следующий момент глаза привыкли, а кто-то большой и темный захлопнул заслонку печи и повернулся к нему лицом. Синицкий узнал это обрюзгшее безволосое бабье лицо, бледное, как сырая картофелина, эти мощные покатые плечи и длинные, как у гориллы, руки.
– Здорово, Халява. – Он попытался придать голосу твердости, но не больно-то получилось.
Халява глядел на него исподлобья, мрачно и подозрительно.
– Ты меня не узнаешь, что ли? Я с Винтом приходил.
– Много тут всяких ходит. Со всякими не наздороваешься.
– Дело у меня к тебе. Можно тут говорить?
– Тут-то можно. – Халява зыркнул на тщедушного алкаша, и тот как в воздухе растворился. – Да ты-то что еще скажешь. Мы послушаем.
– Надо двоих… ну, ты понимаешь, это самое… Мужика и бабу. Иначе мне кранты. А через меня и Винту хуже будет.
Синицкий говорил простыми словами, ему казалось, что так до Халявы скорее дойдет вся важность дела.
– Да что ты за птица такая, чтобы из-за тебя ногами дрыгать? Чем двоих мочить, я лучше тебя сейчас ломом приложу, да в печку и оприходую!
Синицкий отшатнулся, но постарался сдержать ужас.
– Я заплачу. Я хорошо заплачу.
– Конечно, заплатишь. Это уж будьте уверены. Ладно, говори, когда и где. Я помозгую.
– В понедельник они точно там будут. После выходных им всегда невтерпеж. В понедельник надо дело делать.
После обеда сотрудники отдела собрали деньги на похороны Лены. Валя поймал Надежду в коридоре.
– Надя, надо деньги Лениному мужу отвезти. Поедем со мной, я на машине.
Надежда нехотя согласилась:
– Что это ты сегодня на машине, ты ведь зимой не ездишь?
Когда подъехали к дому Лены, Валя помялся, а потом сказал, отводя глаза:
– Может, ты сама сходишь? Неловко мне, понимаешь, вроде я во всем виноват, послал туда Лену. Сходил бы сам, ничего бы, может, не случилось.
