Наталья Александрова
Шкатулка с секретом
© Н. Александрова, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
* * *
Темно-серый внедорожник свернул с шоссе на узкую бетонную дорогу, прорезавшую чуть тронутую ранним золотом березовую рощу. За этой рощей начинались поля, впереди змеилась серебристая лента реки. За рулем внедорожника сидел худощавый голубоглазый мужчина с длинными седыми волосами, в черном, отлично сшитом на заказ итальянском костюме и такой же черной водолазке.
За рекой показался большой загородный дом, обнесенный высокой кирпичной стеной. Внедорожник по мосту перелетел через реку, подкатил к воротам, остановился. Камера над воротами повернулась к нему, загудел мотор, и ворота раздвинулись.
К автомобилю подошел рослый парень в камуфляже, взглянул на водителя и кивнул:
– Проезжай, тебя ждут.
Внедорожник проехал по усыпанной гравием дорожке, обогнул огромную клумбу, на которой полыхали поздние розы, и остановился перед высоким каменным крыльцом.
На крыльце стояла женщина лет тридцати в строгом брючном костюме, подчеркивающем сухую спортивную фигуру.
Водитель внедорожника поднялся по ступеням, остановился перед женщиной и привычным жестом поднял руки. Ни слова не говоря, она быстро и умело обыскала его и отступила в сторону, пропуская в дом.
Седой мужчина в который уже раз подумал о бессмысленности такого обыска: если человек умеет убивать, он сделает это и голыми руками или любыми подручными средствами, а тому, кто не умеет, не поможет никакое оружие.
Войдя в дом, седовласый прошел по знакомому коридору и подошел к двери, возле которой стоял пожилой человек с лицом, изрезанным глубокими морщинами.
Здесь процедура обыска повторилась: Степаныч, как все знакомые звали пожилого охранника, не доверял никому, кроме себя, и руководствовался старым правилом: «Доверяй, но проверяй».
Тщательно проверив посетителя, он кивнул и открыл дверь, за которой находилась большая комната, отделанная и обставленная в готическом стиле. На стенах – темные деревянные панели, антикварные гравюры, старинное оружие, вокруг круглого стола – десяток стульев черного дерева с высокими резными спинками, на самом столе – несколько серебряных канделябров с горящими свечами, распространяющими едва уловимый аромат восточных благовоний. В большом камине, отделанном черным камнем, пылал огонь. Перед ним, в двух глубоких креслах, обитых тисненой кожей, сидели два похожих как две капли воды человека, так что ни у кого не могло быть сомнений, что это братья-близнецы.
Возраст их было довольно трудно определить – возможно, им было пятьдесят лет, а может быть, и около семидесяти. Оба совершенно лысые, с желтоватой пергаментной кожей, словно натянутой на череп, резкими чертами лица, делавшими их похожими на двух хищных птиц или, скорее, на двух старых стервятников. Это сходство еще более усиливали внимательные темные глаза за круглыми стеклами очков. Одеты они были по-домашнему – в теплые стеганые куртки тяжелого плотного шелка. У одного куртка была бордового цвета, у другого – темно-коричневая. Кажется, это было единственное, что их отличало.
– Здравствуйте, господа! – проговорил вошедший почтительно, но с достоинством.
– Здравствуйте, – ответил тот, что в бордовой куртке. – Чем вы нас порадуете?
– Я нашел ту вещь, о которой вы говорили, – ответил седой.
– Вот как? – подал голос тот, что в коричневой. – И где же она?
– У некоего Вячеслава Самохина.
– Самохина? – переспросил «коричневый», переглянувшись со своим двойником. – Кто это такой?
– Бизнесмен, довольно крупный, – ответил седой. – Работает в банковской сфере.
– Вы купили у него эту вещь?
– К сожалению, он отказался ее продать.
– Не люблю фразы, которые начинаются со слов «к сожалению». Говорите просто – я не справился с заданием. Ваша репутация немного преувеличена. Нам придется поискать другого специалиста.
– Моя репутация безупречна, – сухо возразил седой. – И я провел большую работу. Проследил историю вещи, нашел ее нынешнего владельца…
– Большая работа – это только слова. Вы должны были принести нам эту вещь – вы этого не сделали. Вы не справились!
– Подожди, Вилен! – остановил его брат нетерпеливым жестом. – Дай человеку договорить, дай объясниться.
– Ты слишком снисходителен, Марксэн! – поморщился второй. – Не забывай, что я твой старший брат!
– Ты старше меня всего на десять минут!
– Все равно – я старше! Ну ладно, объяснитесь, – повернулся он к седому. – В чем же дело? Почему Самохин не продал вам эту вещь? Вы предложили ему слишком низкую цену?
– О цене разговор не шел. Он принципиально отказался говорить о продаже. Сказал, что эта вещь досталась ему от отца и дорога как память.
– Вы не хуже меня знаете, что все продается. Вопрос только в цене. Разговоры о памяти, семейных ценностях – это всего лишь старый фокус, чтобы взвинтить цену. Вы должны были договориться с ним!
– Говорю же вам – он отказался говорить о цене! Он меня буквально выпроводил! Сказал, что деньги его вообще не интересуют, ему вполне хватает того, что он зарабатывает!
– Его не интересуют деньги? – Человек в коричневой куртке снова переглянулся с братом. – Ты когда-нибудь слышал такое, Марксэн?
Брат ничего не ответил. Он думал. Через минуту лицо его посветлело, и он проговорил довольным голосом:
– Ему хватает денег? Значит, сделаем так, чтобы их ему не хватало! Говорите, он работает в банковской сфере?
Человек в бордовой куртке потянулся к телефону, снял трубку, набрал номер. Услышав приветливый голос секретарши, сухо проговорил:
– Соедините меня с Антоном Артуровичем! Кто спрашивает? Узнавать надо по голосу! – Затем его тон изменился, стал более приветливым и жизнерадостным: – Здравствуй, Антон! Да, это я. Мы тут сидим с Виленом и тебя вспоминаем… Почему вспоминаем? Потому что думаем – скоро платежи в бюджет, тебе деньги понадобятся… Да-да, не волнуйся, все на прежних условиях. Кстати, ты ведь наверняка знаешь некоего Вячеслава Самохина? Знаешь? Ну, я так и думал… Не мог бы ты – не в службу, а в дружбу – немножко усложнить ему жизнь? А то, понимаешь, он стал о себе слишком много воображать! У тебя ведь сохранились прежние связи в прокуратуре? Ну, я так и думал! Очень обяжешь нас с Виленом! – Положив трубку, он удовлетворенно проговорил: – Ну вот, теперь этот Самохин не сможет сказать, что его не интересуют деньги! И вы сможете закончить то дело, которое мы вам поручили…
– Все равно ваша репутация завышена! – добавил старший брат, поморщившись. – Нам приходится вмешиваться, подключать свои связи, а это – дорогой ресурс!
– Какие будут дальнейшие распоряжения? – осведомился седой, не отвечая на эти нападки.
– Распоряжение только одно, прежнее: вы должны принести нам эту вещь. Как вы это сделаете – нас не интересует. В деньгах мы вас не ограничиваем, так что постарайтесь довести дело до конца!
Седой человек развернулся и покинул кабинет братьев.
Он не любил с ними работать – братья никого не уважали, никого не ценили, даже такого суперпрофессионала, как он. Особенно старший, Вилен. Однако платили хорошо, так что приходилось держать свои амбиции при себе.
Спустившись с крыльца, он сел во внедорожник и отправился в обратный путь. Однако, прежде чем выехать на шоссе, съехал на обочину, заглушил мотор и открыл бардачок.
После этого проделал очень странные манипуляции. Первым делом снял седой парик и надел вместо него другой – темный, с короткой стрижкой. Затем заменил голубые контактные линзы на светло-коричневые. Затем что-то подложил в нос, что-то – за щеки, под конец нанес несколько штрихов гримерным карандашом и удовлетворенно взглянул в зеркало.
На него смотрел другой, совершенно незнакомый человек – коротко стриженный брюнет с желто-коричневыми тигриными глазами и хищно приподнятыми крыльями носа. Да, это был незнакомый человек, совсем не тот, который только что стоял в кабинете братьев-близнецов и выслушивал нотации Вилена.
Впрочем, этот человек давно привык к переменам в своей внешности и уже сам плохо помнил, как он выглядит на самом деле. Да и что такое – на самом деле?
Спала Антонина долго. Было так приятно вытянуться на широкой кровати с чистыми простынями, едва уловимо пахнущими лавандой. Заснула она быстро и спала крепко, без сновидений. Кстати, снов Антонина вообще никогда не видела, даже в детстве. Она открыла глаза и лежала, глядя в потолок, пока не сообразила, как оказалась в этом доме. Ага, все правильно, она тут на месте. Во всяком случае, на две недели можно забыть обо всем и обрести покой, который ей так сейчас нужен.
Антонина села и босыми ногами почувствовала теплые доски пола. В доме было тихо, только потрескивало дерево. За кружевной занавеской мелькнула тень, на подоконник села синичка и затинькала, как будто сейчас не осень, а ранняя весна. Как тут хорошо! Однако что-то она разоспалась.
Антонина встала и побрела в ванную прямо в пижаме. Никого же нет, хоть голой ходи! Привычно уже поразившись великолепию ванной комнаты, долго стояла под горячим душем, потом растерлась жестким махровым полотенцем, набросила хозяйский шелковый халат и отправилась на кухню.
Там она достала из холодильника замороженные круассаны, положила их в духовку, засыпала кофе в кофеварку. Через минуту по кухне поплыли божественные запахи кофе и свежей выпечки. Не спеша накрыв себе завтрак на большом столе, Антонина села перед окном, за которым пламенели кисти рябины, намазала круассан маслом и джемом, пригубила кофе.
Жизнь была если не прекрасна, то вполне удовлетворительна. Хотя бы на какое-то время можно было забыть безденежье, поиски жилья и работы, пожить здесь на всем готовом, в просторном доме, на свежем воздухе, в тишине…
В тишине…
Антонина осознала, что с самого утра не слышит Рика. Не сказать, что он очень доставал ее своим лаем, но все же время от времени с улицы доносился его строгий басовитый голос. Все же Рик – сторожевая собака, должен проявлять себя. А сейчас – ни звука. И вообще, ей стало стыдно, что она наслаждается кофе с круассанами, а собаку еще не покормила… Он же всю ночь на улице, проголодался небось!
Не удержавшись, она откусила еще один кусочек выпечки, сделала глоток кофе и поднялась. Взяла со столика связку ключей и направилась к выходу. Ах да, на ней же чужой халат, ну да ладно. Рик ее не выдаст.
В прихожей было темно, и ей показалось, что перед дверью валяется какой-то мешок. Откуда он здесь взялся?
Антонина протянула руку, щелкнула выключателем…
И вскрикнула от ужаса.
На полу перед закрытой дверью лежал человек.
Первым ее побуждением было броситься наутек, бежать прочь из дома куда угодно, куда глаза глядят, но этот человек лежал как раз на пути к двери.
Однако в следующее мгновение Антонина взяла себя в руки, приглушив приступ паники. У этого может быть вполне реальное и логичное объяснение: возможно, неожиданно вернулся хозяин дома, вошел в комнату, и ему стало плохо…
Но тогда ему нужно помочь!
Преодолев страх, Антонина шагнула вперед, наклонилась над незнакомцем и окликнула его:
– Эй, что с вами? Вы вообще кто?
Тот не отозвался и даже не шелохнулся. Лежал лицом вниз, бессильно раскинув руки.
Антонина опустилась рядом с ним на колени, осторожно дотронулась до запястья, попробовала нащупать пульс. Пульса не нашла, но это еще ничего не значило – в конце концов, она же не врач… Кроме того, рука незнакомца была неприятно холодная, но это опять же ничего не значило – на улице сейчас довольно холодно, особенно ночью и ранним утром.
Вспомнив, что видела подобное в каком-то фильме, Антонина потрогала шею, но и там ничего не нащупала, только ощутила тот же неприятный, неживой холод.
Она неловко перевернула человека, чтобы увидеть его лицо, – и тогда отчетливо поняла две вещи: во-первых, этого человека она никогда не видела, и, во-вторых, он был мертв. Только у мертвеца могли быть такие пустые и неподвижные глаза, темные и холодные, как вода в глубоком колодце.
«Господи, ну за что мне это? – подумала Антонина безнадежно. – За что? За какие грехи?»
Только что она радовалась таким простым, незатейливым вещам – спокойному утру, чашке крепкого кофе, свежему круассану – и все, ее хрупкий покой раскололся на мелкие куски!..
Тут она заметила, что на полу возле мертвеца что-то блеснуло, протянула руку и подняла связку ключей. Точно такую же, как та, которую она взяла со стола, собираясь кормить Рика. Чтобы убедиться в этом, Антонина достала свои ключи из кармана, сравнила две связки. С виду они были абсолютно одинаковые.
Наличие ключей подтверждало версию, что перед ней лежит хозяин дома. Мертвый, и с этим срочно нужно было что-то делать.
В обычной ситуации следовало бы вызвать полицию и «скорую», но Владимир Борисович несколько раз предупреждал Антонину, чтобы в случае каких-то неожиданностей она звонила не в полицию, а по тому номеру, который он ей оставил.
Она вскочила, бросилась на кухню за телефоном, но тут вспомнила, что телефон у нее в кармане, там же, где ключи, и вытащила его. Руки тряслись от волнения, злополучный мобильник упал на пол и откатился под лестницу. Да так неудачно, что и не видно совсем.
Нагнувшись, Антонина пыталась нашарить телефон, однако пришлось заползти под лестницу. И когда она взглянула на покойника в этом ракурсе, ей показалось, что он шевельнулся.
Она резко вскочила и со всего размаху ударилась головой о ступеньку лестницы. Свет в глазах померк, и Антонина провалилась в беспамятство.
Сквозь черную глухую пелену до нее донесся стон.
Через какое-то время – через минуту? через час? – этот стон повторился, и внезапно Антонина осознала, что это ее собственный стон: она лежит на полу с затекшими от неудобного положения руками. Она снова застонала, попыталась подняться на локте и приоткрыла глаза.
Где это она лежит? Что с ней случилось?
Она находилась в каком-то темном и тесном закутке, над ней находилась низкая наклонная крыша.
Мучительным усилием воли Антонина вгляделась в нее и поняла, что никакая это не крыша, а лестница, ведущая на второй этаж, и она лежит на полу под этой лестницей. Но как она здесь оказалась?
В эту минуту память к ней вернулась.
Антонина вспомнила, как завтракала на кухне, как пошла покормить Рика, увидела перед дверью в прихожей мертвого человека, с перепугу выронила телефон… Вот тогда она ударилась головой и потеряла сознание. Непослушной рукой Антонина потрогала голову. Вроде бы шишка намечается, но крови нет. Ничего себе звезданулась, могла и убиться насмерть. Кстати, один труп уже есть.
Вспомнив о трупе, она снова впала в панику.
Антонина выбралась из-под лестницы, постаравшись снова об нее не удариться, и выпрямилась, прислушиваясь к своим ощущениям. Голова болела и немного кружилась, но в принципе ничего страшного, она ожидала худшего.
В прихожей было темно.
Странно, Антонина отлично помнила, как включала свет. Хотя после такого удара головой у нее могли быть и сдвиги в памяти… Она снова щелкнула выключателем, и в прихожей стало светло. Тем не менее Антонина продолжала смотреть себе под ноги, не решаясь взглянуть на мертвого человека, как будто от того, что она на него не смотрит, он перестанет существовать и проблема сама собой рассосется.
Наконец она поняла, что нельзя прятать голову в песок, и подняла глаза… И попятилась от удивления.
Никакого трупа на полу не было.
На полу вообще никого и ничего не было, никаких следов мертвого незнакомца.
В первое мгновение Антонина почувствовала облегчение: проблема действительно сама собой рассосалась. Его нет – значит, его никогда и не было, он ей просто приснился, привиделся, померещился. Можно подобрать еще несколько синонимов, которые ничего не изменят.
Но потом в ее душе вскипела новая волна паники. Она видела, действительно видела этого человека! Четко помнила его темные пустые глаза, жесткие, тронутые сединой волосы. И не только его видела – даже к нему прикасалась! Сейчас она явственно ощутила холод его шершавой кожи…
Все это не могло ей померещиться!
Он лежал здесь, вот на этом самом месте… Антонина опустилась на колени, тупо разглядывая домотканый коврик, застилавший пол, даже зачем-то потрогала его. На нем не было никаких следов мертвого человека. Коврик был чистый, как будто его только что как следует вытрясли.
Но она точно видела мертвеца, поднимала с пола связку ключей, которую тот принес с собой…
Вспомнив про ключи, Антонина полезла в карман, чтобы достать свою собственную связку, как будто холодная тяжесть ключей могла доказать или опровергнуть загадочное появление и исчезновение в прихожей незнакомого мертвеца.
Да, вот они, эти ключи.
Она сжала их в руке, пытаясь успокоиться. Вот ключ от калитки, вот от входной двери, вот от двери сарая, бани… А это что?
На связке находился еще один ключ, маленький, из желтого металла, с фигурной бородкой.
Антонина была уверена, что раньше этого ключа в ее связке не было. Совершенно точно не было.
Она помнила все эти ключи, потому что несколько раз ими пользовалась. И если бы на связке был такой необычный ключ, она бы его непременно запомнила.
Впрочем, сейчас она уже ни в чем не была уверена.
Антонина села на сундук и попыталась собрать расползающиеся мысли, однако это никак не удавалось – мешала боль в ушибленной голове и непривычная тишина пустого загородного дома…
Тишина!
Уже второй раз за это утро она осознала, что не слышит Рика.
Всполошившись, Антонина открыла входную дверь (она была-таки заперта), вышла на крыльцо и оглядела двор. Глоток холодного осеннего воздуха взбодрил ее, прояснил мысли.
У Рика была большая теплая будка и вольер, где он находился днем, а на ночь Антонина выпускала его во двор, где он и бегал до утра на свободе. Вчера она так и поступила. По утрам Рик встречал ее возле крыльца радостным лаем, потому что знал – сейчас она его покормит, а потом пристегнет поводок и поведет гулять в ближний лесок.
Но сейчас собаки нигде не было.
– Рик! Рикуша! – позвала пса Антонина.
Он не отозвался, и у Антонины тревожно защемило сердце. Она обошла двор, подошла к воротам – и там увидела Рика.
Он лежал на покрытой гравием дорожке неопрятным серо-рыжим холмиком. Совершенно неподвижным холмиком.
– Рикуша! – вскрикнула она, бросилась к собаке, опустилась перед ней на колени…
При этом у нее мелькнуло неприятное и болезненное ощущение дежавю – совсем недавно она так же стояла на коленях перед телом незнакомого человека.
Только сейчас чувства у нее были совсем другие – не изумление и растерянность, а щемящая жалость. Антонина успела привязаться к Рику, и теперь ей показалось – она потеряла близкого друга. Кроме того, она осознала, что теперь останется одна, совершенно одна в этом доме, в этом обезлюдевшем поселке.
Она прикоснулась руками к густой жесткой шерсти Рика, попыталась приподнять тяжелую голову. Ей показалось, что большое тело пса еще хранит живое тепло…
Вдруг Рик тихонько заворчал, его глаза чуть заметно приоткрылись, сквозь узкие щелки проглянули черные зрачки, наполненные болью и страданием.
– Рикуша! – повторила Антонина, прижимаясь к теплому собачьему боку. – Рикуша, милый, что с тобой случилось?
Он снова негромко заворчал и шире открыл глаза. Казалось, жизнь понемногу возвращается к нему.
Антонина прижимала его к себе, гладила, словно пытаясь перелить в него часть своей жизненной силы.
Вдруг она обо что-то укололась. Невольно вскрикнув, ощупала шерсть на собачьем загривке и нашла там застрявший кончик стальной иглы. Вытащив его, удивленно осмотрела. Это был отломившийся кончик иглы для инъекций.
Самого шприца нигде не было – его, несомненно, унесли… Унесли, чтобы не оставлять улик…
Эту мысль непременно нужно было додумать, но сейчас у Антонины имелась более насущная забота: помочь Рику. Конечно, она не знала, что ему вкололи, но могла сделать хотя бы одно – перетащить собаку в тепло.
Она вскочила, бросилась в дом, притащила один из ковриков, устилавших прихожую, с трудом перекатила на него тяжелое тело Рика и потащила его к крыльцу.
Рик был так называемой восточноевропейской овчаркой – эту породу вывели из немецкой овчарки в клубах Советского Союза и России. Умные и хорошо поддающиеся дрессировке, восточноевропейцы заметно крупнее и светлее своих немецких сородичей, а Рик был крупноват даже для своей породы, так что сейчас Антонина на себе почувствовала, как много он весит.
Впрочем, до крыльца она дотащила собаку без проблем, но вот втащить его по ступенькам в дом оказалось невероятно трудно. Рик тихо скулил и, казалось, чувствовал себя виноватым, что причиняет ей такие хлопоты. Но он мог только едва-едва поднимать голову, лапы были неподвижны. «Неужели пса парализовало? – с ужасом подумала Антонина. – Что я буду с ним делать?»
Наконец она втащила Рика на крыльцо.
Дальше было проще – перетащила через порог, в тепло дома, закрыла дверь.
Оставив пса в прихожей, сходила за водой, поднесла миску к его морде. Рик несколько раз жадно глотнул, потом широко открыл глаза и вдруг лизнул ее руку холодным шершавым языком.
– Ну что ты, миленький! – смущенно проговорила Антонина и ласково почесала его за ушами. – Все будет хорошо!
Она тут же сама почувствовала в своем голосе фальшь, а собаки ведь понимают это гораздо лучше.
Пес шумно вздохнул и посмотрел на нее виновато.
Антонине показалось, что она прочитала мысли, светившиеся в его больших выразительных глазах: прости меня, я должен был защищать тебя, должен был поднять тревогу, когда в дом пробрался чужой, – а вместо этого только причиняю тебе беспокойство!
– Что ты, мой хороший! – повторила Антонина.
Он снова вздохнул и положил большую голову на лапы. Голова теперь поднималась хорошо, и даже лапы чуть шевелились, стало быть, действие укола потихоньку прекращается.
Теперь Антонина действительно верила, что все с ним будет хорошо и Рик очухается.
Теперь она смогла додумать мысль, которая мелькнула у нее при виде обломанной иглы шприца.
Рику что-то вкололи.
Наверное, не яд, а какое-то сильное парализующее средство. Или снотворное.
Вкололи, чтобы он не мешал, не поднял шума.
Из этого можно сделать по крайней мере два вывода: во-первых, в доме действительно кто-то был, мертвое тело в прихожей не померещилось Антонине.
И во-вторых – это был кто-то чужой, кто-то посторонний, а вовсе не хозяин дома, как она подумала, увидев на полу связку ключей. Ведь хозяину не было бы нужды отключать Рика – пес и так не стал бы лаять на него, не стал бы поднимать шум…
Антонина снова взглянула на пса.
Он выглядел теперь гораздо лучше, чем тогда, когда она нашла его на улице. Чувствовалось, что жизнь с каждой минутой возвращается в его большое, сильное тело.
И еще…
Он лежал на том же месте и почти в такой же позе, как человек, которого нашла Антонина час назад.
Только тот человек потом бесследно исчез, а Рик никуда не денется, она в этом уверена.
Тут же у нее мелькнула еще одна мысль, от которой по спине пробежал холодок страха. Мертвец исчез. А ведь сам уйти он не мог.
А это значит, что его кто-то унес, пока Антонина была без сознания. Не только унес труп, но еще и убрал за собой все следы пребывания в доме. Значит, этот кто-то уже был здесь, когда она увидела труп, проверяла его пульс и без чувств лежала под лестницей…
А может быть, он и сейчас здесь?
Антонина испуганно завертела головой… Но тут же отбросила эту паническую мысль: Рик непременно почувствовал бы, что в доме есть чужой, и дал бы ей знать…
Ноги затекли, к тому же из-под двери дуло, так что Антонина встала. Рик тотчас поднял голову и посмотрел на нее страдальческими глазами.
«Не уходи, – говорил его взгляд, – побудь со мной, мне плохо…»
Он даже сделал попытку помахать хвостом. Не получилось, хвост оставался неподвижным. Да, задняя часть явно еще не отошла.
Антонина сдернула с вешалки чью-то неновую куртку – может, хозяин в ней с Риком гулял – и бросила ее прямо на пол рядом с собакой. Когда она села, пес положил голову ей на колени и закрыл глаза. Антонина вздохнула и стала думать, почему же свалилась на ее голову очередная порция несчастий.
Началось все с того, что повесился Мишка. Да нет, началось все раньше, когда ее уволили с работы. Хотя тоже нет, началось с того, что ее выгнали из собственной квартиры.
И опять-таки, все началось еще раньше, гораздо раньше, когда она развелась с Викой. А если уж на то пошло, то выходить за него замуж и вовсе не надо было. Но, с другой стороны, она-то думала, что с замужеством у нее настанет новая жизнь – интересная и полная любви и нежности. Ага, как же, размечталась.
Ну да, если уж быть до конца точной, то началось все еще до ее рождения. Где-то там наверху решили, что необходимо пополнить ряды неудачников, – и вот она, Антонина Барсукова, классическая неудачница, потрясающая недотепа, рохля, мямля и недоумок. Ничего ей не отсыпали на небесах при рождении – ни красоты, ни ума, ни характера.
«Бесполезное ты существо, Антонина, – твердил, бывало, дядька, когда был в относительно хорошем настроении, – никакого с тебя проку не будет. Ничего в жизни не достигнешь, ничего не добьешься, так и просидишь вековухой…»
Она, Тоня, молчала, как всегда глядя вбок, отчего дядька начинал потихоньку накаляться.
«Что молчишь? Язык проглотила? Нечего возразить? Знаешь такие стихи: «А вы на земле проживете, как черви слепые живут, ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют!» Знаешь такие стихи? Отвечай, когда взрослые спрашивают!»
А у нее, маленькой, язык и правда присыхал к гортани от его громкого голоса, и не было сил им пошевелить. С детства с ней так было, очень пугалась криков. Как только повысят на нее голос, так нападал на девочку ступор, замирала она, глядя вбок, шею скосив, за что дядька в сердцах обзывал частенько племянницу полудурком. Она уж привыкла, перестала внимание обращать.
Дядька был Тоне неродной, муж тети Лины. А тетя Лина приходилась сводной сестрой ее матери. Жили две сестры после смерти родителей в одной большой квартире, тетя Лина вышла замуж за завхоза педагогического техникума, где сама преподавала русский язык и литературу. Теткин муж был иногородний, оттого и устроился завхозом, ему дали в техникуме маленькую комнатку под лестницей. Какое ни на есть, а жилье.
Разница между сестрами была лет семь, тетя Лина вышла замуж поздно, когда уже все надежды на удачное замужество улетучились, так что сгодился и завхоз. Он, кстати, переехав к молодой жене, из завхозов сразу ушел и переквалифицировался не то в управдома, не то в техника в жилконторе.
Через какое-то время дослужился до заведующего, но пробыл на этом посту недолго, пришлось уволиться, потому что, как он говорил, «всюду интриги», и это место получил один такой… лицо кавказской национальности. Дядька добавлял еще некоторые непечатные эпитеты, он вообще в словах не стеснялся.
После жилконторы дядька устроился в одну организацию начальником по снабжению, но через некоторое время тоже пришлось уйти по собственному желанию, потому что прицепилось к нему начальство по поводу каких-то строительных материалов, которые он якобы пустил налево.
Сейчас Антонина точно знала, что дядька проворовался. Он, в общем-то, был жулик, причем мелкий, но тогда она вместе с тетей Линой считала, что дядьку необоснованно оболгали.
Антонина помнила все перипетии дядькиной карьеры, потому что это неоднократно обсуждалось на кухне во время ужина. Дядька вообще любил поговорить, и были у него только две темы для беседы: его карьера и Тонины глупость и бесхребетность.
Дядька твердил едва ли не каждый день, что Тоня – совершенно бесполезное существо, ничего путного из нее никогда не выйдет, что яблочко от яблони недалеко падает, и так далее. После чего переходил к своей непутевой свояченице, Тониной матери. Тут тоже все было как обычно, дядька никогда не отступал от темы.
Рик пошевелился, отчего Антонина почувствовала, как у нее затекли ноги.
– Ты бы лег на пол, – сказала она, – раздавил меня совсем…
Она легонько спихнула голову пса на коврик и поняла, что он спит. Не открывая глаз, пес стукнул по полу пушистым хвостом. Ого, дела идут, вот уже хвост двигается!
– Умница моя! – Она погладила пса по загривку и снова углубилась в воспоминания.
Мать родила Тоню без мужа. Нагуляла, как говорил дядька, неизвестно от кого. И бросила дочь, когда той было два года. Просто вышла как-то из дома и не вернулась. Сказала сестре, что идет устраиваться на работу, дескать, приличная фирма, расположена удобно и платить будут хорошо. Больше ее никто не видел.
Тетя Лина через положенные три дня заявила в милицию, те нехотя завели дело, а когда узнали, что остался двухлетний ребенок, то только рукой махнули. Пожилой мент так и сказал тете Лине – дескать, дело ясное, бросила сестричка на тебя свою девчонку, а сама удрала легкой жизни искать. Оттого и придумала, что на работу устраивается, чтобы документы с собой взять. А вещи оставила, чтобы ее не заподозрили.
Все это Антонина знала в мельчайших деталях и подробностях, опять-таки потому, что дядька неоднократно орал на кухне, какими только эпитетами не награждая сестру жены. Бросила, мол, свое отродье, корми-пои девку, одевай-обувай, а кто платить станет? И такая она, и сякая, немазаная, сухая… Даже порывался сдать Тоню в детский дом, но тут повадились в квартиру ходить люди из той самой жилконторы, где он раньше работал, дом как раз и находился на ее территории. То ли через милицию, то ли через соседей узнали они, что мать Тони пропала, да и начали к квартире пристально приглядываться. И то сказать – квартира трехкомнатная на Петроградской, потолки – три с половиной метра, комнаты огромные, коридор чуть не с километр длиной…
Тогда еще ни о какой собственности на жилплощадь и слыхом не слыхали, прописано в квартире было четверо, а если меньше станет народу, то можно бы и подселить кого-нибудь… Были тогда такие законы.
Дядька был хоть и небольшого ума, как понимала теперь Антонина, однако себя считал прозорливым и дальновидным человеком, да тут большого ума и не нужно, чтобы сообразить, как уберечь квартиру от подселения. Тоню никуда не стали оформлять, тетя Лина о ней заботилась. Ничего плохого Антонина не могла сказать, голодом ее не морили, в отрепьях она не ходила, игрушки тетя Лина ей покупала, на мороженое давала, никогда грубого слова не сказала, не то чтобы шлепнуть или подзатыльник дать.
Дядька тоже ее не бил, предпочитал словами ранить. Да Тоня и привыкла уже, на слова его внимания не обращала. Вернее, так только казалось, а на самом деле вбил дядька в нее навеки устойчивое убеждение, что ни на что она не годна, а самое главное – никому не нужна. Тетя Лина никогда его не поддерживала, но и Тоню ни в чем не разуверяла, не заступалась за нее. Сколько Антонина себя помнила, никогда тетя Лина мужу не перечила.
