Наталья Андреева
Обыкновенная иstоryя
© Андреева Н., 2018
© ООО «Издательство АСТ», 2018
* * *
Всем, кого накрыла перестройка,
Кто пережил развал СССР,
Вытерпел в девяностые,
Не заелся в нулевые
И затянул пояса сейчас…
посвящается
Часть первая
Ад пуст, все бесы здесь
У. Шекспир «Буря»
* * *
Нет ничего утомительнее долгой-предолгой дороги. Лишь сев за руль и отправившись по каким-то своим делам, в отпуск на юг или к родственникам в провинцию, начинаешь по-настоящему познавать мир: «Да, страна у нас огромная». До сих пор она была огромная где-то там, за пределами твоего собственного уютного мирка, и вот она лежит перед тобой во всей своей красе, эта страна. И с каждой новой сотней километров начинает накатывать раздражение: господи, да сколько же тебя еще?!
Взгляд нетерпеливо ищет по обочинам дороги указатели с цифирью, но такое ощущение, будто они стоят через каждый километр! Следующая стадия: начинаешь читать все подряд и, чтобы развлечься, ищешь что-нибудь забавное. А забавного в этой нескончаемой стране хватает.
Река «Лопоток». Забавно. Так же как и «Нижний Мамон» или «Ранова». Что такое эта Ранова? А кто такой Мамон? Деревня «Бухалово». Тоже прикольно. Так же, как и «Бодуны»… «Черная грязь», «Погорелое городище», «Гнилуши»… Велика Россия! В одной ее половине заливает, а в другой в это же время бушуют лесные пожары.
А вот другая тема: «Конь-Колодезь», «Бобры», «Птицефабрика»… Этих птицефабрик по стране… Также как совхозов и колхозов: «Красный партизан», «Слава Октябрю», «Коммунарка»…
«Грачи». Какое милое уютное название. «Грачи прилетели», – это еще со школы все помнят. Знаменитая картина Саврасова. Весна пришла. Вот они и прилетели и расселись по березам. «Грачи»… Гм-м-м…
С дороги городишко кажется очень даже милым. Особенно летом, когда бушующая зелень закрывает полуразвалившиеся сараи, ржавые крыши и дыры в заборах. Когда по стенам домов вьется плющ и на центральной аллее в ряд, словно солдатики на плацу, стоят пирамидальные тополя, неизменные спутники хрущевок и символ городского «совкового» уюта. Да простят меня читатели за жаргонизм «совок». Нет, не «совок», конечно, великая страна, еще более великая, чем сейчас, просто потому, что тогда она была гораздо больше.
Сколько таких вот «Грачей» рассыпано, словно горох, по бескрайним холмам и равнинам! И везде люди живут. Нет, не так: везде люди живут. Как живут, другой вопрос.
Когда проведешь в машине часов этак пять, начинаешь думать, глядя на такие вот Грачи: что ж, везде люди живут. Не трясутся на ухабах в неудобной позе, чувствуя, как затекают ноги, не щурятся от напряжения, глядя на бесконечную асфальтовую полосу, не проклинают голимую попсу, которой забит эфир. Где-то к пятисотому километру начинает казаться, что все эти мелодии черпают ржавой кружкой из одного источника, причем и водица там давно уже с душком. И вот они, такие замечательные Грачи! Откуда веет прохладой и тянется восхитительный аромат пирогов. Такие есть только в провинции, потому что они на чистом сливочном масле и жирном деревенском молоке, а не городском порошковом. И начинку в них кладут щедро, в эти пироги. А еще чай с мятой. Дымок самоваров, стоящих прямо на обочине, на деревянных, наскоро сколоченных столах. Аромат сосны, когда она горит, пряно-сладкий и густо-смоляной. Связки румяных баранок и черствые, но оттого не менее вкусные тульские пряники… Ах, Грачи!
Но стоит свернуть с дороги… Нет, лучше этого не делать, потому что надо знать фарватер, прежде чем заезжать в какой-нибудь провинциальный городок. А то по незнанию можно тут же ухнуть в яму и угробить подвеску. А то и без глушителя остаться. Бу-бух! Ну, здравствуйте, Грачи!
Летом в этих милых маленьких городах почти всегда идет ремонт дороги. Посреди ободранной до костей дорожной полосы, левой или правой, стоит каток, сама же плоть, то бишь рваные куски асфальта, горой навалены на обочине. Знак «Стоп» и провисшая сетка-рабица на ржавых столбах, потому что процесс идет долго. В провинции никто никуда не торопится. И правильно! Ремонт дороги, сколько его ни делай, только на сезон, климат у нас такой. Через год в этом же месте посреди обглоданной дорожной полосы вновь появится каток, только теперь уже слева, а не справа. А может быть, и справа. Разницы большой нет. Грачи!
Если городу повезло и его хозяйство окончательно еще не развалили, а мэр не сбежал с деньгами за границу, то на людном месте, возле автовокзала или сразу же за новенькой поликлиникой, будут красоваться подъемные краны, похожие на колодезных журавлей. Это новостройка. Бывает, что окна в новеньких домах закрыты целлофаном или даже рогожкой: денег не хватило. А старые дома ощетинились спутниковыми антеннами и в точности как субмарины, которые отслужили свой срок, и их оставили навечно догнивать в доках. Но они по-прежнему на волне: эфир забит новостями. Спроси кого-нибудь о политике – и тебе тут же расскажут, кто сейчас кого и где именно. У молодых, само собой, другие интересы, но самых крутых в мире реперов или модных ди-джеев в каких-нибудь Грачах назовут без запинки.
Заглянем в один из таких домов. Отсюда начинается наша обыкновенная история. Настолько же обыкновенная, насколько один типовой панельный дом похож на другой. Или кирпичный, без разницы. Насколько похожи маленькие провинциальные города и дачные поселки в окрестностях. Рынок по выходным, местный ансамбль «Ленок», а где-то «Исток» или «Родничок», свадьбы и похороны, юбилеи и поминки… Могут отличаться блюда на столах да напитки в бокалах, достаток у всех разный. Дискотека будет во время обильного застолья или же грянет «Ой, мороз, мороз!» под старенький баян. Потом непременная драка или просто ссора, потому что, подвыпив, гости начинают выяснять отношения и припоминать старые обиды, дальше братание и обмен телефонами. Все-таки человек – существо общественное, и долго злиться могут только зануды и трезвенники. Из года в год ничего не меняется. Из века в век, если не считать достижения технического прогресса. Не меняется сам человек.
Судьбы людей при всем разнообразии перипетий похожи одна на другую. А потому история наша обыкновенная.
Итак, Грачи…
I
Сашенька Адуева была милой домашней девочкой. Очень уж домашней, потому что мама от всего ее оберегала. Даже можно сказать, слишком оберегала. Так оберегала, что когда пришли первые в ее жизни месячные, Сашенька подумала, что она смертельно больна и у нее рак. Она долго не решалась признаться в своей смертельной болезни маме, чтобы ее не расстраивать, лучше уж истечь кровью, но выручила тетка Марья. Как и все старые девы, она была очень наблюдательна, не сказать, въедлива и без меры любопытна.
– А куда ж полотенце-то кухонное подевалось, Анька?
– Не знаю. Сегодня утром здесь лежало, – и Сашенькина мама растерянно посмотрела на огненную кухонную батарею. – Я чистое положила.
– Сашка, а ну, пойди сюда! – зычно крикнула тетка Марья. И когда дрожащая от страха племянница явилась на кухню, начала ее отчитывать: – То не допросишься, а то почти пустое мусорное ведро вдруг побежала выносить. Это с чего?
Сашенька залилась краской. А потом взахлеб принялась рыдать. От тетки Марьи разве скроешь? Выслушав про ее «смертельную болезнь», тетка расхохоталась, а потом накинулась на сестру:
– Ты что творишь-то, Анька? Почему девчонке не рассказала то, что положено? Небось все о пчелках да о рыбках? О детях, которых в капусте находят? Вот же дура! Садись, Сашка, слушай.
И тетка Марья поведала багровеющей от стыда племяннице такие вещи… Такие вещи… В общем, Сашенька по-настоящему заболела, не раком, конечно, но нервное потрясение было настолько сильным, что девочка две недели провалялась в постели. Вот такая была у Сашеньки заботливая мама.
Жили они втроем: две Адуевы и одна Горбатова. Сашенькин отец был майором и погиб, выполняя боевое задание. Так сказала мама. Осталась пенсия, которая очень помогала трем безмужним женщинам вести их небольшое домашнее хозяйство. Жили они в панельной двушке, хрущобе, в той комнате, что побольше, Сашенька с мамой, а в другой, совсем крохотной, старая дева Марья Горбатова. Глядя на нее, Сашенька невольно думала, как же была права Агата Кристи, сделав гениальным сыщиком-любителем сухонькую седенькую мисс Марпл. Именно старые девы бывают настолько любопытны и всезнающи, что могут распутать любое, самое загадочное преступление. Тетка Марья была как раз из таких.
Сашенька обожала читать, мало того, грезила литературой настолько, что в самых смелых мечтах видела себя знаменитой писательницей. Мечты эти она никому бы не поведала под страхом смертной казни, также как никому не рассказала бы про то, что у нее начались месячные, если бы не тетка Марья. От нее разве что-нибудь скроешь?
Тетка жила сплетнями. Когда им переваливает за сорок, эти старые девы либо превращаются в мегер, всем отравляющих жизнь, либо в кладезь житейской мудрости. Все-то они знают, всех понимают, все мелочи подмечают и всегда готовы прийти на помощь дельными советами. Тетка Марья с возрастом в мегеру не превратилась, хотя выглядела именно так. И бурчала под нос, как старуха, и язвила, а еще была порою резкой, совсем по-мужски, могла и матерком пульнуть. В быту, разумеется, не на работе. Но все это было напускное. Сашенька прекрасно знала, что тетка ее обожает. И всем остальным желает только добра. Ну не сложилась личная жизнь, так кто же в этом виноват? Только злая судьба, которой было угодно, чтобы эта ветвь эволюции стала тупиковой. Не нужны никому Горбатовы. ТЭ, то бишь теория эволюции в действии.
Тетка, кстати, тоже обожала читать, и не только романы. Ее знания Сашеньку просто поражали. О чем ни заговори – тетка имеет собственное мнение, любую тему может поддержать, любое заявление оспорить. Работала Марья Павловна Горбатова в городской библиотеке, заведующей, и в детстве Сашенька просиживала в читальном зале все свое свободное время. Читала она взахлеб. И поступила после школы тоже в Библиотечный институт. В Москву ее не пустили, училась Сашенька в областном центре, мама про столицу всегда говорила с ужасом. Мол, вертеп, гнездо разврата. Тетка была иного мнения.
– Эх, Сашка! Только в столице и жизнь! Не слушай мать, держи курс на Москву.
Словно подогревая интерес племянницы к столице, тетка Марья собирала грачевские сплетни с определенным уклоном:
– Ирку Тарасову помнишь, Ань?
– Это та самая Ирка, у которой муж позапрошлой зимой по пьяни замерз на даче?
– Ну, замерз. Зато дочка в люди выбилась. Поехала в Москву и там ее заприметил какой-то знаменитый фотограф. Моделью стала, слышишь? Ирка сказала, что ее Олька в прошлом месяце за немца замуж вышла и уехала на ПМЖ в Германию. Гражданство получила.
– Олька Тарасова теперь в Германии живет? – округлила глаза Анна Павловна. – Она же в школе на одни «тройки» училась!
– Да при чем тут это, дура? Сказано тебе: модель. Зачем им мозги, когда ноги от самых ушей растут? Телевизор-то смотришь?
– Смотрю. Модели – они высоченные. А наша Сашенька маленькая.
– Так уж и маленькая!
– Сто шестьдесят пять, – скромно говорила Саша.
– Ну вот, видишь? – и Анна Павловна вздыхала с облегчением. В модели любимой дочери не грозило. Там одна наркота и разврат.
– А наша библиограф, Сонька Смирнова, – не унималась тетка Марья. – Выучила на курсах английский язык, списалась с англичанином по почте. Он, правда, вдовец, зато еще не старый. Очень ему наша Сонька понравилась. И готовить она умеет, и шьет, и вяжет, и из себя видная. А дети, что дети? И чужих воспитает, и своих родит. Она девка хваткая, работящая.
– Наша Сашенька лучше.
– Я тебе про что говорю? Списалась с англичанином. Вчера заявление об увольнении на стол мне положила.
– Уволилась из библиотеки? – ахнула Анна Павловна. – Да у нас в городе работу днем с огнем не найдешь! Тем более молодой девушке.
– Вот о чем с ней говорить? – тетка Марья посмотрела на Сашеньку, словно ища у нее поддержки. – Я же тебе говорю: в Англию она уезжает! Замуж выходит! – тетка повысила голос. – А она мне: в городе для молодежи работы нет! Так одни, что ли, наши Грачи на всем белом свете?! Вон, глобус стоит, – и Марья Горбатова раздраженно ткнула пальцем в указанный предмет, да еще и крутанула его для наглядности. Аккуратно подстриженный ноготь уперся в остров Мадагаскар. – Чего нашей Сашке здесь делать?
– На Мадагаскаре-то уж точно ей делать нечего, – насмешливо сказала Анна Павловна. Она, кстати, работала в школе учителем географии. – Да и в Лондоне тоже. Там холодно и туманы. Пусть вон Сонька Смирнова там мокнет.
– Я не говорю: в Лондон. Не сразу. И не обязательно в Лондон. Но хоронить себя в глуши я моей любимой племяннице не позволю!
– Пусть сначала институт окончит.
– Я окончу, – обещала Сашенька. – Я хорошо учусь.
– Вот и учись!
Все эти разговоры заканчивались одинаково:
– Да чего там за примером далеко ходить, – подводила итог тетка Марья. – Вон, Лидка наша. Живет себе припеваючи. В той же Москве. А кому Лидка всем обязана? То-то.
Тут следует сказать, что сестер-то было три. Совсем как у Чехова. Три сестры, которые по молодости все рвались в столицу.
– В Москву! В Москву!
Но уехала только одна. Историю эту Сашенька никогда не слышала целиком, только намеки. Знала только, что там что-то очень грязное, нечестное. Когда тетка Марья говорила «Лидка», презрительно поджимала губы. И никогда не называла «Лидку» сестрой. Сашенька знала, что это из-за Лидки они ютятся в малогабаритной панели, а когда-то у семьи Горбатовых был большой красивый дом на берегу озера, с просторной верандой, обвитой девичьим виноградом, с банькой и дивным старым вишневым садом. Ах, этот Чехов! Опять он!
Но теперь дома нет, он продан. И сад продан. А Лидка в Москве. Когда-то давно, семнадцать лет назад, Сашенька точно запомнила цифру и каждый год к ней прибавляла, чтобы не потеряться. Так вот, семнадцать лет назад на семейном совете было решено отправить младшенькую, Лиду, в Москву. Марью, которая была на десять лет старше, как раз в этот год поставили зам зав библиотекой с перспективой стать директором, когда та, кого она замещает, выйдет на пенсию. Поэтому самой умненькой из сестер, незамужней Марье, уезжать никак было нельзя. Ради карьеры старшая Сашина тетка пожертвовала тогда Москвой. Средняя же, Аня, напротив, была замужем, и Адуевым дали, наконец, отдельную квартиру. Сашеньке было тогда три годика, и она очень нуждалась в бабушке, потому что мама работала, а папа служил.
И бабушка переехала к Адуевым вместе со старшей дочерью, которой пообещали дать отдельную квартиру, как только Марья Павловна станет заведующей. Нагрянувшая перестройка, а вслед за ней развал СССР похоронили эти обещания навечно. А чудесный дом с вишневым садом уже продали, чтобы Лида смогла поехать в Москву. Лида была из сестер самой красивой и, разумеется, мечтала стать актрисой.
На этом рассказ обрывался, и голос тетки Марьи становился злым. И Сашенька понимала: эта Лидка что-то там, в Москве, натворила. Или не в Москве. Но в родной город она уже давно носа не кажет. Стыдно.
Институт Сашенька закончила, но достойной работы в родном городе для молодежи теперь уж точно не было. Большинство стояло на рынке, а в перерывах между «торговыми сессиями» моталось за товаром в Москву, а то и за границу, в Польшу. Мама настаивала, чтобы Марья Павловна взяла Сашеньку в свою библиотеку, ведь в торговле девочка быстро прогорит, не ее это, тетка отнекивалась:
– Да ты глянь на нее. Кого воспитала, Анька? Двадцать один год девке, а на уме одни книжки. Стихи свои недавно в журнал посылала. Посылала, Сашка?
Она заливалась краской, вспомнив вывалившиеся из конверта листочки со своими стихами и официальное письмо, которое показалось Сашеньке, очень уж злым: «Ваше творчество не представляет интереса для нашего журнала».
Потом была попытка пройти конкурс в Литературный институт. И опять: «К сожалению, Вы опоздали, в этом году работы на творческий конкурс уже не принимаются». Сашенька решила, что ее обманывают, что принимаются, только там, в Москве, повсюду свои. И Сашеньке из ее Грачей ни в какой Литинститут уж точно не пробиться.
Однажды она подслушала разговор мамы с теткой.
– Аня, в Москву ей надо, к Лидке.
– Ты с ума сошла! Ждут ее там! А то ты сестру не знаешь!
– Я-то знаю, и получше, чем ты. Не забывай, что это у меня… – дальше тетка понизила голос, и Сашенька уловила лишь отдельные словосочетания. «Драма всей моей жизни», «черная неблагодарность», «гадюка такая» и «долги надо платить». Тетка редко переходила на пафос, и Сашенька поняла, что Лидка – настоящее чудовище.
– Нет, нет и нет! – закричала мама. – И не проси, Марья! Никогда!
– Я сама с ней поговорю, – заявила тетка.
Сашенькина мама была женщиной доброй и слабовольной. Хорошей женой и матерью, незаменимым работником, славной хозяйкой. Но настоять на своем она никогда не умела. Тетка взяла верх и позвонила «суке Лидке». Та, видать, тоже была не подарок. От домашнего телефона летели искры, на том конце провода тоже накалилось. Орали обе, так что Сашенька с мамой закрылись на кухне. Но Марью Горбатову слышали все равно.
– А ты думала, я все забыла?! – кричала та на младшую сестру. – Скажи спасибо, что суда не было! Позорить тебя не хотелось! Ты меня, Лидка, знаешь: не примешь Сашку, я тебе жизнь отравлю. Это мое дело как. Все сделаешь, как я скажу, а не то… – в голосе старшей Горбатовой прозвучала угроза. Сашеньке стало страшно. В семейном шкафу оказался скелет в наручниках и с ножом в сердце. «Сука Лидка» оказалась замешана в криминале.
– Ничего не бойся, – сказала тетка Марья, положив трубку и увидев потерянное лицо своей племянницы. – Учись за себя бороться, не будь размазней, как твоя мать.
– А сама-то! – не удержалась Анна Павловна. – Не у меня жениха увели.
– А ну заткнись! – цыкнула на нее сестра. И резко сказала племяннице: – Собирайся в Москву. Билет я тебе куплю.
Проводы были долгими, Анна Павловна все никак не могла расстаться с единственной дочерью. Носилась по магазинам, покупая те вещи, без которых Сашенька, с ее точки зрения, не сможет обойтись в столице. И изводила дочь советами, которые тетка Марья презрительно называла глупыми:
– В первое такси не садись, с мужчинами в лифте не езди. В кафе не ходи, и уж тем более в ресторан. Там одни жулики. Деньги носи при себе, в бюстгальтере.
– Все?
– Да. Лидке не доверяй. Она нас с Марьей обобрала. И тебя оберет.
– Это как?
– Потом расскажу. Ты девочка умная, рассчитывай только на себя. Образование у тебя прекрасное, характер покладистый, замечательный. Старших уважай, в авантюры не ввязывайся, вообще, от плохих людей держись подальше.
– А тетя Лида хорошая?
– Ты ей как-никак племянница, родная кровь. И она нам с Марьей должна. Но деньги ей все равно не показывай.
– Да заткнись ты уже, – не выдерживала тетка. – Двадцать первый век на дворе, миллениум недавно отпраздновали, а ты: деньги в лифчике носи. Кино «Приходите завтра» когда сняли? Оно еще черно-белое, а ты все никак к цветному не перейдешь.
– Ничего с тех пор не изменилось.
– А мобильники? – ехидно спросила тетка. – Интернет?
– Я не знаю, что такое этот твой Интернет, – поежилась Анна Павловна.
– Вот поэтому тебя с работы и выпрут.
– Мне еще аж десять лет до пенсии!
– Это ты так думаешь. Эх, Анька, какая же ты овца.
– Ты как меня при дочери называешь?!
– Овца и есть. А ну пойдем, Сашка, пошепчемся.
И наедине с племянницей тетка говорила совсем другое:
– Образование у тебя по нынешним временам говно, характер дрянь. На тебя кто сядет, тот и поедет. Ты, Сашка, как ковровая дорожка: всем под ноги стелешься. Всем улыбаешься, слово поперек боишься сказать. А все мать твоя с ее воспитанием. Учись говорить «нет». Для тебя это самое сложное. В Москве тебе не выжить, через годик-другой вернешься. Но если год продержишься – и то хорошо. Вернешься совсем другим человеком. Держись за Лидку, она тебя научит жизни.
– Она же плохая! Вас с мамой обобрала.
– Она умеет жить, в отличие от нас, – резко сказала тетка Марья. – Обобрала, потому что мы с сестрой позволили ей это сделать. И я тоже овца. Умная, начитанная, образованная, но все равно овца. Это еще хуже, чем овца глупая. Та не понимает, когда ее режут. А я все вижу, все понимаю, только сделать ничего не могу. Все равно иду под нож. На-ка тебе вот денег, – и тетка полезла в «шкапчик». Сашенька с удивлением увидела аккуратную стопочку долларов.
– Тетя! Откуда?!
– Тебе копила.
– Но доллары… Мама говорит, мы в России живем и деньги у нас должны быть русские.
– О Господи! Сашка, беги отсюда!
– Саша! Я тебе вишневое варенье на дно чемодана положила! И банку газетами обернула! А еще возьми огурцы соленые и маслята.
– Допрешь чемодан-то? – ехидно спросила тетка. – У Лидки будет тебе сюрприз. Она наши гостинцы «обожает».
– Тетя, а откуда у тебя ее телефон? Мама говорит, ты ей лет десять не звонила.
– Семь. Ты Библию читала?
– Да, но я не все там поняла.
– Это потому что молодая еще. «Мне отмщение и аз воздам». О чем это?
– Ну, о мести, должно быть. Ты злишься на сестру и мечтаешь ей отомстить, – догадалась Сашенька.
– Еще чего! Не мстите за себя, дайте место гневу Божьему. Только он вправе судить и карать. Если Лидка передо мной и впрямь виновата, то все у тебя сложится. И воздастся ей сполна. А если нет, значит, все было по справедливости.
– А что было-то? Почему вы с мамой никогда мне об этом не рассказываете?
– Стыдно. А за нее больше, чем за себя. Да и за себя стыдно. Пусть тебе это Лидка расскажет, а я, если что, подправлю. Бери доллары-то, – и тетка сердито сунула Сашеньке сверток с деньгами.
…Провожали ее всем миром. Шутка ли! В Москву человек уезжает! В погоню за счастьем. Последней прилетела на вокзал Ленка Поспелова, единственная Сашенькина подружка. Закадычная. Ленка училась в том же областном центре, только в другом институте, поэтому еще его не окончила. В Библиотечном-то учились четыре года, а в Ленкином пять.
– Фу! Успела! – и она кинулась Сашеньке на шею. Обе разрыдались.
– И ты ради меня приехала посреди зимней сессии? В такую даль? – умилилась Сашенька. – Бросила все и приехала?
– А, пересдам, – махнула рукой Ленка. – Диплом у меня считай в кармане. Как я жить-то буду без тебя, а, подружка?
– А я без тебя?
Славка скромно стоял в сторонке и ждал, когда подружки наплачутся. Кто-то считал его Сашенькиным парнем, потому что Славка частенько торчал у нее под окнами. Они даже пару раз поцеловались, а еще Славка как-то скатал из алюминиевой фольги кольцо и надел Сашеньке на палец. Больше для прикола, жениться в его двадцать один было глупостью, как сказала Славику мама. Он только-только пришел из армии, и Сашенька его терпеливо ждала. В этом, собственно, и заключалась ее миссия как Славиковой девушки. Ждать парня из армии и писать ему письма, чтобы все было, как у людей. А еще звонить и съездить на присягу.
– Я к тебе в Москву приеду, – угрюмо сказал Славка, мазнув ее губами.
Целоваться при всех было стыдно. Это ведь провинция, да еще вокзал. Весь город сегодня здесь, потому что поезд на Москву не каждый день. Многие работают вахтовым методом. А еще возят с московского оптового рынка товар, который продают потом на рынке местном. Бизнес доходный, поэтому московский поезд всегда битком.
Место у Сашеньки было боковое, но она ничуть не расстроилась. Зато нижнее, можно в окошко смотреть и никого не просить подвинуться, не ждать, пока поужинают. Напротив нее, в купе, расположилась шумная семья с двумя детьми. Женщина тут же предложила:
– Присаживайся к нам.
Поезд еще не тронулся, а семейство уже закусывало.
– На каникулы в Москву едем, – охотно пояснила женщина.
На дворе была зима, и в Москве давно уже нарядили Кремлевскую елку. Сашенька и сама была не прочь сходить на эту елку, но потом с досадой вспомнила, что она уже не девочка. То есть, по факту уже не девочка, хотя, как частенько говорила тетка Марья, по менталитету сущий ребенок.
Вот такое чудо село в начале января в московский поезд, чтобы встретиться с теткой, которую Сашенька почти не помнила, и взять с нее какие-то долги. А еще проверить, насколько тетка виновата перед сестрами и Богом, чтобы он, Бог, ее покарал. Или не покарал.
Тетка Марья стояла на перроне, прямая, как палка. Все остальные кутались в шубы: на улице было морозно. А тетка стояла в болоньевом пальто на рыбьем меху, гордо подняв голову в платке-паутинке. Из гладкой прически выбилась седая прядь, волосы Марья Горбатова не красила. К чему и для кого?
Сашенька так и запомнила ее: с седой прядью на лбу и непреклонным выражением лица. Аз воздам…
Поезд тронулся, за окном проплыли унылый Славик и рыдающая Ленка Поспелова. Сашенькина мама бежала за поездом, пока не проехал последний вагон, а потом долго еще стояла на опустевших рельсах, обессиленная. Слез не было. Все они кончились еще вчера, когда Анна Павловна собирала дочери чемоданы. Да, ее уже провожали на учебу, но тогда Адуева знала, что Сашенька вернется. И знала, когда именно вернется.
А тут впереди была неизвестность, и она пугала. Людей старой закалки она пугает особенно. Тех, кто родился в СССР и чья молодость и формирование личности пришлись на эпоху брежневского застоя. Когда человек привык, что им управляют, и не умеет управлять ситуацией. Когда он привык ходить на работу с девяти до шести и не представляет людей, которые сами себе выбирают время и место работы. Когда он всю свою жизнь руководствовался моралью и правилами поведения маленького провинциального городка и всерьез полагал, что те же правила действуют и в городе большом. В столице. Были, конечно, и те, кто приспособился к новым условиям жизни и теперь процветал. Но Анна Павловна Адуева была как раз таки тем самым человеком старой закалки. И ей казалось, что она только что проводила свою дочь не иначе как в преисподнюю. И встретит ее там сам Сатана.
Как оказалось, Анна Павловна была не так уж и далека от истины.
Сашенька ехала навстречу судьбе, даже не подозревая о том, что вскоре случится с ее провинциальной моралью. И что случится с ней самой. На дне чемодана, под банками с вареньем и соленьями лежала папка со стихами. И даже начало романа. А также два письма с отказами, один из журнала, другой из Литературного института.
Сашенька решила, что первым делом пойдет туда.
II
Лидия Павловна Бестужева жила по принципу «в человеке все должно быть прекрасно». И душа, и мысли, и лицо, а главное, одежда, потому что по ней встречают. Ну и, разумеется, фамилия. Поэтому, разведясь со своим первым, Лидия Павловна не вернула себе девичью, а оставила мужнину. Была когда-то Лидка Горбатова из Грачей, а теперь Лидия Бестужева, москвичка.
Она с особенным удовольствием выводила это на бумаге, заполняя какие-нибудь анкеты или подавая заявления в разные инстанции: «Лидия Бестужева». В человеке все должно быть прекрасно, а биография начинается со звучной фамилии. Успешная биография.
Муж мелькнул на горизонте и исчез, оставив Лидию с пустой душой и телом, покрытым ледяной коркой. То ли первая любовь самая сладкая, то ли был он большой искусник, только другие мужчины так и не сумели растопить этот лед, как ни старались. В постели Лидия всегда вспоминала его, своего первого. Того, кто заставил ее сердце пуститься в пляс и чьи губы оставили пожизненное клеймо на ее теле: «моя». Клеймо, хоть и невидимое, но оно невыносимо жгло, стоило только Лидии впустить кого-нибудь другого в свою спальню. Поэтому там никто надолго и не задерживался.
«Сволочь», – беззлобно думала она о бывшем. «Бестолковая, вечно пьяная сволочь». Когда-то Лешка Бестужев, красавец и бабник, притащился за ней в Москву аж из самих Грачей. И Лидия его приняла. Не могла не принять, да еще, как дура последняя, побежала в ЗАГС расписываться. Вместе они прожили недолго, Лидия быстро пришла в себя. Роль главы семьи Лешку не прельщала, решать их проблемы он и не собирался. А Лидия вернуться обратно в Грачи просто не могла. Ведь ради ее карьеры, ради того, чтобы она стала москвичкой и потянула бы потом за собой всю семью, она, эта семья, продала прекрасный дом на берегу озера.
При разводе Лидия боялась, что бывший потребует половину всех ее денег, вырученных за родительский дом, которые лежали на сберкнижке, но Лешка был гордый и хоть мужик никчемный, но со своими понятиями о благородстве. Не спросил ничего и мелочиться не стал. Лидия внятно и без лишних церемоний объяснила ему, что ей нужна московская прописка, чтобы вступить в кооператив. Без прописки этого сделать нельзя, поэтому придется пойти на фиктивный брак. Купить себе мужа-москвича.
Лешка все просек и обиделся.
– Любовью торгуешь, – процедил он через губу. – Смотри, не продешеви.
Сразу после развода Лешка съехал к какой-то бабе, то ли в Бибирево, то ли в Бирюлево. И больше в Лидиной жизни не появлялся. Его способность находить себе женщин и пристраиваться к ним на содержание была поразительной.
О том, что его убили, она узнала много лет спустя, когда уже в третий раз была замужем, из социальных сетей. Извилистый и тернистый жизненный путь в итоге привел Лешку в город Ростов, а оттуда в наемники, отстаивать независимость самопровозглашенной республики. И в первом же бою его шлепнули, потому что Лешка ничего по жизни не умел. Ни денег заработать, ни гвоздь в стену забить. Не научился он и стрелять. Смерть любит таких женихов, дурных и красивых. Повенчанные пулей, они становятся прекрасными ее мужьями, потому что с ними не приходится долго церемониться. Они не канючат, не уговаривают: ну еще годик, хотя бы денек. Ну, пожалуйста. Как живут, так и умирают, бесшабашно и по-своему красиво.
– Что искал, то и нашел, – прокомментировала Лидия, но писать на Лешкиной страничке ничего не стала. В соцсетях его жалели, называли отличным парнем и даже (ха-ха) героем.
«Как же я была глупа», – удивлялась Лидия, рассматривая старые фотографии. «Из всех достоинств только красота и была у моего бывшего. Но такого добра! Зачем же в ЗАГС бежать? Чуть квартиры не лишилась».
О том, как досталась ей в собственность эта первая в жизни жилплощадь, Лидия предпочитала не вспоминать. Что было, то быльем поросло. Еле успела тогда вложить деньги в кооператив. Можно сказать, что вскочила на подножку последнего тамбура последнего уходящего вагона, потому что вскоре после этого в стране началась перестройка. Сколько было бессонных ночей, сколько слез пролито и сколько нервов потрачено! Но – успела. Однушка в пригороде и стала ее стартовым капиталом.
Лидия быстро поняла, что на квартиру в Москве ни за что не заработать. Ее можно заполучить только обманом. А если не проходит обман, то совершив преступление. Об ипотеке тогда еще не знали, да и что такое ипотека? Тоже своего рода обман, потому что в итоге платишь двойную цену. Это беспросветное рабство на четверть века, в стране, где ни один человек до конца не уверен в завтрашнем дне.
