Наталья Бердская
Сфумато
«Я вам скажу, – говорит Филипп Филиппович, – ничто не изменится к лучшему в нашем доме, пока не усмирят этих певцов!»
Шариковы и Швондеры, находящиеся в формировании от низшего к высшему, застряли на своём пути. Но застряли не на пустом месте, а с полномочиями. Полномочия дали, а понимание-то за порогом оставили. Даже у «гипофиза» нет такой функции —передать осознанию импульс развития интеллекта. В романе Булгакова революционные настроения зависали в воздухе и смердели, как прогнившая с сердцевины картошка.
Марина оторвалась от компьютера и опять погрузилась в размышления:
«Прошло 100 лет. СТО ЛЕТ!!! Жадные и нечистоплотные потомки, залипшие в чиновничьих креслах, упираются. Они-то понимают, что мы самая богатая страна в мире по природным ресурсам. США и страны Европы, все, кто с помощью наших доморощенных предателей сильно удобрил потомков революции, и их столько расплодилось… Веками экономически насиловали нашу страну.
"Вчера котов душили, душили… Душили, душили…" – это с отчаянием изрекает Шариков как начальник очистки, куда его назначил Швондер. А позовёт наркомат Шарикова – побежит и забудет. Выполнит команду «ФАС» уже от наркома, а не от Швондера. Преображенского же он уже предал – стал упрекать, обворовывать и дерзить. Забыл Шариков о благодарности своему господину-спасителю.
В чиновничьи ряды из прослоек «низших» просочились беспринципные и напористые… Уж сто лет поддерживают революционную преданность и США, и Европе. И себе…»
Н А П О Р И С Т Ы Е!!! – на этом месте Марина рассмеялась. Смех был с нервинкой. «Ты хоть смейся, хоть плачь, а вруча́т тебе калач».
– То бишь, дырку от бублика. Не радостная перспектива.
А дырка от бублика образовалась от «напористых», которые сумели разгрести для себя пространство и пробраться к позициям значимых фигур.
Бац – бац! И в дамках!
История знает такие восхождения «лисьих хвостов».
Не хочется углубляться в тему предательского самодержавия. Это гнойник с вирусом мутации. Чистят, лечат, извлекают, а силы лжи и наживы сидят на дрожжевой базе и бурлят, дыбятся и произрастают.
Булгаков в своей повести «Собачье сердце» отображает кричащую разницу низших и высших прослоек общества, он вгрызается в суть происходящего и вытягивает изнанку наружу. Революция не знает, что дальше делать, и создаётся мощная бюрократическая паутина. Посему для подстраховки своих действий требуют всякие документы, к документам – бумажки, к бумажкам – писульки, к писулькам – писулечки, и далее по кругу…
Народ загоняют в беспросветные очереди, в пустую суету и хлопотливую трату времени. Где уж тут думать о хлебе насущном. Толпа, суматоха.
Но нашему поколению повезло! Мы живем во времена цифровых технологий. И не простаиваем в очередях, чувствуя себя маленькой букашкой, пытающей укусить слона. Мы, сидя у себя дома за компьютером и с чашечкой кофе, в тепле и уюте, заказываем загранпаспорта, водительские права, покупаем товары и услуги и получаем документы. А при потребности живых печатей созданы МФЦ.
И «запись день, выпись день, пропись день» из юморесок наших талантов канули навсегда! А как же эти запись, выпись, пропись дни были актуальны.
Булгаков – гений! Всё, что пережил народ, он разложил по смыслам и под смыслами. До запятых, точек, восклицательных знаков и… многоточий.
На этом Марина решила закончить статью. В понедельник с раннего утра она зашла в кабинет. Мутя ещё не появился. Марина положила статью на стол и вернулась на своё место.
Через час в издательстве «Орион» взорвался вулкан эмоций, и огнедышащая лава залила доныне спокойное и безмятежное пространство. Мутя выскочил из кабинета, как пронзённый шилом в зад. Волосы торчали во все стороны, будто лаком побрызгали, а причесать забыли. Глаза вылезли из орбит и на незримой движущейся пружине зависли в воздухе.
Работники замерли. Мутя подбежал к секретарю Зое, приказал распечатать Маринин «шедевр» и дать для прочтения коллегам. Потом подошёл к Марине и тихим хрипом произнёс: «Ко мне! Зайди!»
Для Марины реакция Мути была ожидаема. И она, собрав волю в кулак, точне,е не в кулак, а в фигу, зашла к шефу. Без всяких предисловий Мутя объявил:
– Или ты переписываешь статью, или подаёшь заявление по собственному.
– Вы хотя бы объясните! ЧТО вам не понравилось?
– Она ещё спрашивает! Ты зачем Булгакова опустила в лакмусовый раствор? (Лакмус – индикатор, определяет верный состав жидкости.) Да ещё спроецировала на наше время! Я об этом тебя просил? – весь дрожа, визжал Мутя.
Марина прикинулась «недопониманимающей» и удивлённо, с наивной преданностью спросила:
– Я что-то исказила? Или окрасила в желтизну, чем увлекаются продажные журналисты?
Мутя подскочил и завизжал, будто его режут.
– Заявление на стол! И можешь писать сказки. И не суйся туда, где ничего не понимаешь! Это у других писателей сказки искажённые, в которых «крючком за матку завоёвываешь мир…» и всё через х.. и через п…. Это вам нравится? Вот и целуйтесь со своими избранниками. Поверхностными популистами!
«Н-да… а я-то думала, что у шефа никогда гнев не поднимается выше копчика…» – подумала Марина и на рекомендацию «писать сказки» ответила:
– А сказки писать не просто. Сказка – это чистая история с правдивым и нравоучительным смыслом. В сказках правильная мораль и верная правда. И переписывать я ничего не буду, потому как не собираюсь торговать своими принципами.
Мутя медленно встал и открыл рот с выражением полной опрокинутости. Он не ожидал такой реакции от Марины. Дмитрий Геннадьевич был уверен, что она, как булгаковский Шарик, подожмёт хвост и перепишет статью.
Но Мутя ошибся. Это Шарик, когда ему было плохо, полз на животе и скулил: «О, мой властитель! Глянь на меня, я умираю! Рабская наша душа, подлая доля!»
Марина резко развернулась и вышла, хлопнув дверью, оставив Мутю с его мыслями:
«С Шариком неудачный пример. Он ведь когда очеловечился, стал упрекать своего спасителя: "…один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет…" Это синдром низшего формирования: «из пана пан – будет пан, а из хама пан – будет хам. Это про Шарикова и ему подобных. А Марина – думающая и принципиальная. Да и в таланте не откажешь, вон как всё вывернула до наготы».
Когда Марина вернулась на своё место, коллеги дочитывали её статью. В пространстве загуляли волны противоречий. Взгляды коллег выражали напряжение недосказанности. И на периферию ступали вопросы:
«Что это? Подтасовка удачного попадания в мишень? Взяла всем известного Булгакова и опрокинула смысл, затаённый автором. А почему же я до этого не догадался? Ведь всё очевидно! Прямо стежки белыми нитками, только с узелками. И какая-то Маринка разглядела эти узелки и выложила на плаху… Не побоялась…»
Первой проявилась Сима Кобылина, она всегда относилась к Марине со скрытой неприязнью. И сразу решила обозначить настроения. Сима узрела неординарный окрас изложенного. И позавидовала. А вдруг кто-то выразит восторг. Ей надо предупредить ликование. И, растягивая слова, она громко продекларировала:
– И понесём мы по России бред кобылы сивой…
Зависли ожидающе взгляды… Все смотрели на Марину и ждали. Какую карту вытащит она – козырную, и отыграет свою партию, – или нет.
Марина повернулась к Кобылиной. Её негодование после объяснений с Мути упиралось в гланды и нарушало ритмы взвешенности. Но она, сдерживая себя, как учитель, объясняющий несостоявшемуся ученику предмет, спокойно стала пояснять:
– Ну, во-первых, Сима, только в бреду можно услышать чистую правду. Ну а насчёт «сивой кобылы» можно поспорить…
По рабочим местам коллег побежал смешок. Всем стало ясно, как созвучна «сивая кобыла» с фамилией Симы Кобылиной. Сима встала и с гневной ухмылкой выплеснула на Марину сгусток, скопившийся желчи:
– Вот когда тебя начнут размазывать, а потом соскребать, разнося в пух и прах, тогда мы с тобой поиграем в гольф на интеллектуальном поле и посмотрим, чей мяч попадёт в лунку.
В помещении затаилась предательская тишь, как перед оглашением завещания, когда всех мучает одна мысль: что перепадёт мне? И кому достанется больше?
– Да не раздувай ты так щёки, Сима. Меня уже разнесли в пух и прах, подмели и вымели. Я подала заявление по собственному желанию, – сказала Марина и стала собирать свои вещи.
«Завещание» оглашено. Никто ничего не потерял. Наоборот – приобрели! Потенциальную конкурентку убрали с дороги, как кочку, мешающую под ногами.
Всем хорошо. Марине плохо. А когда плохо кому-то, это вызывает выдох облегчения: «Хорошо, что не мне, не со мной и не я на этом месте…»
Атмосфера оживилась. Волны напряжения стали рассеиваться. Коллеги подходили к Марине и навешивали на её трафаретные фразы, типа: «Поговори с Мутей; не руби с плеча, да не переживай ты так сильно; всё перемелется – мука будет…» Уценённый мусор сочувствия.
Сочувствовать легко, даже злодей с удовольствием примерит на себя этот легковесный макинтош.
Марина всё понимала, ведь никто не выразил никого отклика по написанной ею статье. И она делала вид, что верит сочувствию сослуживцев, – сочувствовать всегда легче.
Истинность отношений проявляется в радости. Эти проявления могут быть искренними в семье. Без кривизны радуются за детей, за родителей, за очень близких. А в остальном – даже если всё в шоколаде, удовольствие приносят неудачи других. Жаль. Но это так.
Марина спряталась за столом и была занята высвобождением ящиков. Складывала всё нужное. Ненужное выбрасывала. Она выползла из-под стола и подняла голову. Перед ней стоял Гриша.
– Марина, мне понравилась твоя статья. Ты молодец! Я даже не ожидал. И позавидовал. Я с тобой. На твоей стороне. Не теряй мой телефон. Звони в любое время.
– Спасибо, Гриша! Мне это сейчас очень важно. Если искренне радуешься за других, этот порыв обязательно возвращается, как отзвуки прекрасных нот, аккордов, музыки… Пусть через время, но вернутся. Как ЭХО.
Этот момент был так дорог Марине, и она залила Гришу взглядом благодарности.
«Гриша только ты, никогда ни о чём ни просил, а оказался таким настоящим. А кого-то Марина выручала и сидела с ребёнком, кому-то дала свою машину, а ей вернули с помятым крылом. Марина так и продала авто, потеряв на повреждении, но с друзей, как она тогда думала, не взяла ни копейки. А с ребёнком Риты Сивцевой бабушка Марины занималась английским и поставила сына Риты на хорошие рельсы, по которым он уверенно покатился под своды МГИМО. Ох, как же Рита заливалась соловьём, что она вечная должница. Но вот как раз от Риты Марина и ничего не ждала. Все знали, что она стучала на всех. Всевидящее ОКО издательства. Она всё видела, всё знала, ничего не пропускала. И при всей своей лакейской сущности всегда вела себя соответствующе достойно. Сегодня она тоже вместе со всеми подошла к Марине, что-то проурчала и уже через минуту, отвечая по телефону, любезно ворковала с кем-то, забыв о Марине. Рита никогда не допускала чьи-то проблемы дальше своей рубашки. Для Риты главное, чтобы её рубашка была плотная, без дыр и потёртостей».
Такси остановилась у её подъезда. Марина подошла к двери. Установила ключ в замочную скважину, но дверь не открывалась. Ключ заблокировался. Она дёрнула дверь и услышала шаги. Дверь открыли со стороны квартиры. На пороге стоял Стас.
– Стас, ну ты хотя бы предупредил!
– Да я только что зашёл.
– Ну а до «зашёл» нельзя было позвонить?
– Извини.
– И З В И Н И… – передразнила Марина. – Вот лишу тебя доверия, и будешь скакать у порога в ожидании хозяйки.
Марина разделась, прошла на кухню и села, как куль, который только что сбросили сверху. Ей не хотелось ни двигаться, ни разговаривать, ни быть «здесь и сейчас».
Стас дал ей время прийти в себя, а потом осторожно спросил:
– Марин, ну ты как? Не томи.
Хотя по виду и состоянию Марины было всё ясно. Но Стас хотел приостановить её погружение в депрессуху и стал выводить её из этого вопросами.
– Уволили, – тихо сказала Марина.
– Уволили? – переспросил Стас. – Да не волнуйся ты так, от этого ещё никто не умирал…
Марина подняла глаза:
– Как раз от ЭТОГО и умирают. От унижения, разочарования и непонимания. Умирают медленно и мучительно.
Стас понял, что эта дешёвая успокоительная шелухонь только навредила. И он начал снова и серьёзно:
– Марина! Это победа! Да! Да! Победа! Твоя статья протёрла залежавшуюся пыль и стряхнула нафталин с застарелости.
– Стас, мои близкие – друзья и коллеги, кому я доверяла, – даже не поддержали меня. Ни хвалы и ни хулы. Только Гриша единственный, кому я безмерно благодарна. А остальные ни словом, ни взглядом.
Марина смотрела на Стаса и говорила глазами: «Подай мне руку, подо мной лёд хрустнул».
Стас почувствовал себя спасителем и рассказал случай с его мамой:
– Когда моя мама работала в школе, отец ей привёз шубу из-за границы. Все учителя, как с тобой, «ни словом, ни взглядом». Сделали вид, будто она пришла в поношенном пальто. А мама не расстроилась. Она знала, что её норковая шуба – просто блеск. И на будущее усвоила, что это желчное молчание – самая высокая оценка самых завистливых недоброжелателей. Будут желчью захлёбываться, но ни за что не похвалят.
Марина смотрела на Стаса и отогревалась. Стас не хотел прерывать нить поддержки и продолжал:
– Зависть. Это низкое и коварное чувство. Но, к сожалению, каждый хоть раз, но испытал это чувство. И когда говорят: «Я никогда никому ни завидовал», – это неправда. Мы люди, не роботы. Только у кого-то более развиты низменные чувства, а у кого-то – возвышенные, человеческие. – Стас говорил тихо и проникновенно.
– Кто-то сказал: «Время всегда выжидает подходящий момент и срывает маски». Сегодня я в этом убедилась, – сказала Марина, доставая кофе из шкафа. – И мне так хочется завыть, как Шарик: «У-у-у-у! Гляньте на меня, я погибаю!»
– Кстати, а что ты будешь делать со своим Булгаковым? – спросил Стас.
– Я дополню статью подробностями. И в подробностях! Отражу более глубокие смыслы, и это уже будет не статья. Это будет книга.
– Ты надеешься на издание и востребованность?
– Я об этом вообще не думаю. Просто пишу. Хочу выплеснуть свой порыв мыслей и чувств на белые страницы.
Возникла пауза. Стас тоже журналист, много пишет. Но у него никогда не возникало порывов писать бесплатно, для души. Он считал это поражением. Если ты не интересен читателю, мозги дают сбой, и начинают западать клавиши. Стас писал исключительно за гонорары. Причём неплохо. В основном это были заказные статьи, поэтому денежные вознаграждения не заставляли себя ждать. И Стасу хватало на хлеб с маслом, а иногда даже с икрой.
– Ты удачлив, Стас, тебе судьба всегда и везде «соломку подстилает». Ты в рубашке родился, а может, даже в тулупе.
– «От каждого – по таланту, каждому – по судьбе», – процитировал Стас.
– Ух ты! Неожиданно! Это ты о себе? – спросила Марина.
– Да ну что ты. Это о Булгакове, ведь он был какое-то время в опале. Его перо заливало страницы пылающей лавой, а кому хотелось подставлять себя, чтобы превратиться в окаменевшую фигуру, как в последний день Помпеи.
– Булгаков – «совесть времени», честный, принципиальный и гениальный.
– Как он тебя взбудоражил… – Стас начал понимать проникновение Марины в глубину смыслов. Она расчистила себе пространство от ненужных вещей и утраченных иллюзий и восходила к своей вершине без притворства и искусственности. – А на вершине, возможно, образовалось жерло вулкана… И магма злопыхателей проглотит тебя вместе с твоим Булгаковым и пылинки не оставит… – вслух произнёс Стас.
– Я не поняла. Ты меня от чего ограждаешь? Не писать! Да я уже название придумала: «Гипофиз в галстуке». Или ты завидуешь? – спросила Марина с лёгкой издёвкой.
Стас поймал себя на том, что он действительно завидует Марине. «Как ей в голову пришло войти в такой творчески взрывной диалог с Булгаковым». Но вслух сказал:
– Да пиши, мало ли кому что в голову взбредёт.
– Ах! Вон даже как! Взбредёт… – Марина не до конца понимала соображения Стаса.
– Ну не придирайся… А почему «Гипофиз в галстуке»? – Стас стал высвобождаться от сказанного «взбредёт».
– Гипофиз на фоне зон слуха, зрения, движения, чувств, речи – как маленькая клякса. Эта клякса, как солнце нашей Вселенной. Что произойдёт, если не будет солнца? А солнце! Самая маленькая звезда среди желтых звёзд – «жёлтый карлик», и она единственная звезда, вокруг которой вращаются планеты, – сдержанно поясняла Марина.
– Почему среди жёлтых звёзд? А какие ещё есть? – не скрывая удивления, спросил Стас.
– Красные звёзды – гиганты-долгожители, живут триллионы лет, а желтые – до 10 миллиардов.
– Ну слава Богу! На наш век хватит. А откуда ты это всё знаешь?
Марина засмеялась.
– Ты что, шутишь? Это же азы астрономии. Так вот. Гипофиз превратил собаку в человека, вернее, в облик человеческий. И как пишет Булгаков: «Гипофиз – закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо, облик человека». «Гипофиз в галстуке», потому что он не собачий, а человеческий. Нарядили в галстук, придавая образу человеческий облик. Преображенский превратил «милейшего пса» в «отвратительную человеческую мразь», вшив ему гипофиз Клима Чугункина – пьяницы и хама, имеющего две судимости.
– Марина! А если бы профессор вшил, к примеру, гипофиз Эйнштейна?
– Боже упаси! Мир мог получить не учёного, а ходящего атомного монстра. Да и зачем? Природа контролирует процесс появления гениев, она им дарит колозум, соединяющий два полушария мозга гораздо большого объёма. И этот более широкий «мостик» в мозгах гениев даёт возможность передвижения нейронных связей в обширном диапазоне. Гением можно только родиться. И родиться естественно! А не искусственно! Об этом предупреждает Булгаков всё человечество.
Стас молчал. И тихо, как бы боясь спугнуть непререкаемость мысли, выразил вслух:
– Гипофиз – важный, заявляющий о своей основательности и незаменимости! Гипофиз решает наши судьбы!
– ДА! «Это – в миниатюре – сам мозг!» – как пишет Михаил Афанасьевич.
Стас помолчал, а потом, глядя на Марину, впал в рассуждения:
– Мы с тобой дожили до времени, когда учёные готовят замену человеческому ресурсу. И называют это искусственным интеллектом. Назвали-то с осторожностью, аккуратно – «интеллект». А на самом деле это мозг. Искусственный МОЗГ! А искусственный мозг – это гибель человечества! Вот о чём предупреждает Булгаков. «Люди решили, что думать за них будут машины, понадеявшись, что станут от этого свободней, но вместо этого они позволили хозяевам машин, поработить их», – это из "Дюны" Френка Герберта? – спросил Стас.
– Да. Мы с тобой никогда ещё не погружались в такой глубокий «заумный» трёп, – угрюмо сказала Марина. – Ты знаешь, Стас, меня мучает вопрос: как Булгаков смог так качественно проявить негатив плёнки нашей действительности и обнажить истинно верную суть? Создать пса и разложить низость натуры на секторы. Сначала пёс Шарик со всей собачей преданностью и рабским повиновением восхищался своим спасителем. «Вот это парень, – в восторге подумал пес…» Это он о Преображенском.
А позже, разнежившись в теплых, уютных и в богатом убранстве апартаментах, да ещё с хорошей едой, пёс забыл о недавно голодном, изломанном, избитом теле. Это счастье он записал на свой счёт: «Я – красавец. Филипп Филиппович – человек с большим вкусом – не возьмет он первого попавшегося пса-дворнягу».
И Шариков возносит себя и относится к своей особе бережно и с уважением:
«Я воевать не пойду никуда! …воевать – шиш с маслом, – неприязненно ответил Шариков, поправляя бант».
Шариков «…поправляя бант» ходит в лаковых туфлях и в приличном костюме. Он вознёс себя в исключительную степень «самого наисамейшего и самого наисытнейшего». Бедняге и в голову не пришло, что он просто подопытный.
Филипп Филиппович – умный, образованный, воспитанный, образ которого вызывает чувства непреодолимого уважения, – движением разума и опыта непревзойдённости превращает собаку в человека, а потом человека в собаку.
Учёный форсирует время и отклоняет природу. Профессор извлекает из мозга пса маленький белый комочек и внедряет человеческий. Преображенский надеялся получить триумфальный результат своего научного опыта. Только открытие имеют магнетическую силу притяжения для учёного, и эта сила оправдывает профессора во всех его деяниях.
Во-первых, свою симпатию к профессору, как своему коллеге, Булгаков не сдерживает, он сам – врач. Во-вторых, как красиво и интеллигентно! Очеловечившись внешне, Шариков с усилием стал натягивать на себя корону исключительности. Исключительность – это ТЕБЕ выбирать. А подопытность – ТЕБЯ выбирают!
Шариков как яркий представитель красного пролетариата с гипофизом человека и собачьим сердцем почувствовал себя равноправным гражданином в квартире профессора и стал претендовать на жилплощадь. Профессор Преображенский достиг переворота в науке. Он учёный с мировым именем! И ОН породил Шарикова, как Ленин со своими подвижниками достиг переворота в России и породил Революцию.
– А ты знаешь, слово «революция» – производное от REVOLVE (револв – вращать вокруг оси). REVOLUTION (револьюшин – вращение). И революция к нам пришла оттуда, откуда слово. Не наше слово, не русское, – Стас задумался. – Вопрос: вокруг какой оси раскрутили мощную силу призыва: «Да здравствует красный пролетариат! Да здравствуют Шариковы и Швондеры!»?
Лозунги разжигали пламя революции. А что было на душе у Ленина и его сподвижников? На душе? Они воплощали наглую, коварную, необратимую по своей истине вероломность, в сердцевине которой – предательство целого народа. А что ИМ? ИМ не нужна сильная и мощная страна, ИМ нужны наши ресурсы – нефть, газ и всё, чем Бог одарил Великую Россию.
У Преображенского получился Шариков исключительным прохвостом. Воровал, врал, да ещё по своей кобелиной сути залез к Дарье в постель и чуть не изнасиловал. Мразь!
На душе у профессора было горько и больно. «Я хотел проделать маленький опыт… а в результате … передо мной – тупая безнадежность…»
Булгаков донёс через века свой гениальный замысел. Революционные настроения он ненавидел. И был прав. Что нам дала революция? Отрыжку изуродованных гипофизов в морали и принципах. Посетители, прикрывая себя положением, деньгами и элитарностью высших слоёв общества, искусно скрывали свои грехи. Ведь уважение и состоятельность профессора основывались на пороках власть имущих. Шариков – это судьбоносное, пророческое вторжение в эволюцию природы. Профессор Преображенский понял, что он обманулся.
Марина сидела с чугунной головой. Ей казалось, что она вошла в какой-то чуждый ей портал «ИЗ ВНЕ». И ей ТАМ так неуютно…
ЧАСТЬ II
Послевкусие
В бокале белого вина хозяйничали лучики света, играя сами с собой. Марина сидела на веранде в глубоких раздумьях. Она и не заметила, как, облокотившись на бокал, её подбородок уже несколько минут отмокал в вине.
Она взяла салфетку. Вытерлась. И, глядя на смятый комок бумаги, напоенный вином, вынесла приговор: «Вот моя подмоченная репутация».
Прошло три месяца с момента её увольнения. И её мучит вопрос: как она, в свои 28 лет, наступила на камень, не на тот, от соприкосновения с которым передаётся сигнал и начинает бить фонтан, а камень-пустышку. Порой действия невозможно объяснить, как приступы лунатизма. В момент приступа лунатик никогда не сможет сказать, как он оказался на бордюре высотного дома.
Как он там оказался? И ПОЧЕМУ???
Книга написана. Перечитав свои страницы, Марина не очень воодушевилась творением. Уж сильно перегружена реалиями жизни. Как приятно читать лёгкую иронию, приправленную здоровым юмором. Видно, у авторов подобных творений много любви и позитива.
Ну что ж – прекрасно! А как же правда жизни?
А кому нужна эта правда? Вот я сижу на бабушкиной веранде. Ни семьи. Ни детей. Ни работы. Я выброшенная. А значит, никчёмная неудачница. Не место мне среди моих коллег. Они – важные. А важные – значит, замеченные. А замеченные – значит, оценённые.
Марина открыла дверь в помещение, куда «Вход посторонним воспрещён», и переступив эту грань, она оказалась в зоне отчуждённости. Зачем она сюда пришла? Где её бодрое утро с чашечкой кофе? Работа с погружением в обсуждения, общение, чаепитие – ЖИЗНЬ! Где? Всё в один момент, на взлёте – рухнуло.
Приграничье депрессии подкрадывалось к Марине, но отказаться от смысла, вложенного Булгаковым в произведение, покаяться и забыть, попросить прощения у Мути и вернуться в издательство?! Нет, она не могла.
– Мариночка, а тебя пельмешки ждут. Прошу к столу, – послышался голос бабушки, прервавший её рассуждения.
Раздумья Марины переворачивали её нутро с ног на голову. Она уходила в лес, наматывала сотни метров по лесным дорогам. Сидела у пруда и утопала в своих мыслях. Мысли в основном негативные, осуждающие её поступок. После таких четвертований Марина возвращалась к пельмешкам, чаепитию и к убаюкивающим беседам с бабушкой.
– Ну что ты такая грустная? Квартира есть. Машина есть. Запасы продуктов есть. Не грусти! Я видела очень хороший сон. Твоя удача прямо на пороге, – успокаивала Марину бабушка. – Я на тебя бросила карты, – заговорщически произнесла она.
– И что? – не сдержав иронии, спросила Марина.
– Ты совсем скоро свяжешь свою жизнь с очень богатым человеком. Но между вами нет общего ложа. Вы как бы и вместе, и врозь.
Марина промолчала. Она отнеслась к этому предсказанию несерьёзно. Но вслух пошутила:
– Бабуль, наверное, я у тебя кавалера-пенсионера отобью. Вот и будем спать на разных постелях.
Они просмеялись и пошли пить чай.
А гадание… не заставило себя долго ждать.
Бабушкин дом стоял у большого поля, за которым лесная зона. В этот лес сельчане ходят собирать грибы. Сходишь туда, омоешься живым воздухом и чувствуешь обновление, вроде вынырнул из котла с жизненным эликсиром.
В один день, ставший для Марины значимым, она собралась в поле за иван-чаем. Подойдя к калитке с заднего двора, она увидела мужчину, возраст которого определить было сложно. На нём был пиджак, точно не от фабрики «Большевичка», а туфли и барсетка с полок «Смоленского пассажа». Прикид незнакомца не соответствовал тому, в чём появилась Марина. Она вышла в простых джинсиках, просторной рубашке голубого цвета и синей бейсболке. Спортивный стиль ей шёл, а голубой цвет оттенял глаза. И на фоне этого «пассажа» выглядела она по-своему выигрышно.
– Добрый день, – поприветствовала незнакомца Марина.
– День добрый, – как бы удивляясь, спросил «пассаж», будто спрашивая: «А ты откуда взялась?» И закрутил головой, ища своего водителя.
– Вы здесь живёте? – прозвучал связывающий разговор вопрос.
– Здесь живёт моя бабушка, а я в гостях.
«Пассаж» всматривался в Марину, как в вещь, будто хотел разглядеть – вещь выполнена качественно или с браком. Марина заметила оценивающий взгляд. «Ну конечно, куда уж нам, простым землянам. Вы-то на Луне обосновались. Вон сразу определяется взгляд ИНО-представителя».
Незнакомец обратился к Марине:
– Можно попросить у вас водички?
«Странно. Водички попросил, наверняка у него в машине есть. Точно нужна инфа о чём-то или о ком-то. Затягивает время», – подумала Марина и дружелюбно ответила:
– Да, конечно, сейчас.
Она решила выпендриться. Достала из холодильника запотевшую голубую бутылку «Байкал» 350 мл. Взяла голубой стакан. Салфетки. И всё установила на маленький подносик.
– Пожалуйста, – подавая поднос, спокойно произнесла Марина.
У «Пассажа» глаза вылезли из орбит и запрыгали на затылке.
– Неожиданно. В деревне… И такое комильфо…
– А что неожиданного? К воде надо относиться уважительно. Вода – это основа жизни, в ней эффект солнца.
«Пассаж», привыкший к открытому интересу к нему как к мужчине, решил, что Марина с тем же на него прицелом.
Но Марина взяла поднос и, пожелав «всего хорошего», направилась в дом.
– Мы даже не познакомились. Как вас зовут? – в голосе незнакомца прозвучала растерянность. Он понял, что ошибся. Девушка совсем не стремилась накинуть на него аркан, а вместо этого повернулась и, мило улыбнувшись на вопрос: «Как вас зовут?» – просто ответила:
– Марина.
– А меня Георгий! – крикнул он вслед убегающей Марине. Но ему показалось, что девушка его не услышала.
«Ишь ты…»
Марина занесла поднос в дом, проверила, не забыла ли антикомарин, и отправилась в поле. Настроение её как-то «посвежело». Она вернулась домой и впервые за три месяца открыла компьютер. Это говорило о том, что энергия резко изменила направление и стала вытеснять волновой негатив, очищая её. Это, наверное, как посуда. Грязная, с засохшими объедками, вызывает брезгливость. А к чистой, сверкающей хочется притронуться, взять в руки.
Марина почувствовала, что она начала смывать с себя прилипшие к ней объедки.
Прошло два дня. Марина уже и забыла о «Пассаже», как к их дому подъехал автомобиль марки «Bentley». Вышел водитель и занёс в дом огромную корзину цветов. Это были луговые цветы! Не розы, не гвоздики, а природная красота лугов. Затем он вернулся к авто и принёс ящик минеральной воды «made in Swiss». И когда цветы и вода были установлены на веранде, обратился к Марине:
– Добрый день! Разрешите я занесу в дом?
– Но я ничего не заказывала.
Водитель ничего не ответил. Деликатно отстранил хозяйку и внес ящик с водой и цветы в дом. После чего повернулся к Марине и, сказав: «Всего вам хорошего», – развернулся и направился к машине.
«Надо запомнить номер авто!» И она скачками догнала гостя:
– Я провожу вас. Спасибо, конечно. Но кто вы? Может, вы мне отраву привезли?
Водитель улыбнулся и, уже садясь в машину, сказал:
– Ваш воздух – густой, хоть режь, – вылечит любое отравление. – Сел в машину и уехал, так и не ответив на вопрос.
Марина вернулась в дом и нашла в цветах записку. Опять же, не открытку, навязываемую этикетом, а чистый белый лист, сложенный треугольником. Она развернула конверт и увидела красивый пейзаж швейцарских гор – и ни слова. Только горы, солнце, альпийский луг и вода.
Марина спросила себя: «Может, это рекламная кампания?» И сама же ответила на свой вопрос: «Да нет. Это Георгий. Жест не банальный, а очень даже…»
В этот момент появилась бабушка.
– О! Это от мамы посылка пришла? – спросила Екатерина Павловна.
Мама Марины Рита Леонидовна уже пятый месяц жила Сербии с Сергеем Викторовичем, вторым мужем. Он дипломат. С первым своим мужем мама Марины была в разводе, он ушёл из семьи, когда Марине было 5 лет. Она его почти не помнит. Мама удачно вышла замуж и не волновала дочь воспоминаниями. Марина с мамой была постоянно на связи. Рита Леонидовна звонила, отправляла посылки и раз в три месяца навещала семью.
– Ну что ты молчишь? Посылка от мамы? – повторила вопрос Екатерина Павловна.
