Наталья Ивановна Точилина
Златушка
Ветер за окошком завывает, листья последние с деревьев рвёт, ветки ломает. Златка в тёплой избе на лавку коленками встала, в окошко выглядывает, любуется, как в небе, тёмном беззвёздном, зарница вспыхивает. «Оу-у-у-у-у», – как страшно ветер воет. Взгляд с неба на землю опустила и вскрикнула – прямо из колючих кустов шиповника, словно пламя в печи, два глаза горящих на неё смотрят, не мигают.
Матушка поскорее занавески плотные задёрнула, Златку к себе крепко прижала.
– Разве не знаешь ты, Златушка, как опасно в такую ночь в окно глядеть?
– Отчего опасно, матушка?
– Оттого, что Волк серый по деревне рыщет, девицу красну на погибель ищет.
– Для чего волку девица нужна, коли он козочек, да овечек режет?
– Я не про того Волка говорю, что в стае бегает, а про того, что один в лесном тереме живёт.
– Да ведь я не девица. Десять годков только в прошлом месяце стукнуло.
– У него память хорошая. Запомнит, а, как постарше станешь, так за тобой и вернётся. Отца твоего камнями в горах завалило. Братца речка быстрая забрала. Одна ты у меня кровиночка осталась.
Девочка матушку утешает:
– Не плачь, родимая. Лучше сядем с тобой к столу, пасьянсы будем раскладывать, желания загадывать.
Матушка слёзы вытерла, к столу присела, принялась пасьянсы раскладывать. Да только как карты не разложит – всё не сходится, а вместо короля пикового, чудится ей, будто волчья морда клыками скалится. Сгребла она все карты, да в огонь бросила, а утром чуть свет к ведуну побежала: «Как дитя родное уберечь, Волку не отдать?».
Ведун покачал головой:
– Откупиться от Волка надо. Возьми самую лучшую козу, да привяжи к дереву в лесу на глухой поляне. Может, заберет ее Волк вместо твоей дочери.
Сделала, как ведун велел. Отвела единственную козу на глухую поляну, привязала веревкой к старой ели и оставила на ночь. Златка как узнала про козочку, так всю ночь проплакала: «Загрызёт зубастый нашу Беляночку». – Только поутру глядь – а Беляночка, как ни в чём не бывало, блеет у ворот, домой просится.
Ведун снова головой покачал:
– Не глянулась Волку твоя коза. Может, овца по нраву придется?
Отвела матушка единственную овечку на ту же поляну. Снова Златка всю ночь проплакала: «Загрызет зубастый нашу Кудряшку». Только поутру и Кудряшка домой воротилась.
Долго качал головой ведун:
– Не удалось от Волка откупиться. Может, обмануть получится? Смастери куклу соломенную, наряди её в платье, которое твоя дочь носила, надень на куклу дочерины украшения и посади на глухую поляну. Волк почует запах дочери, подумает, будто это она и есть.
Матушка со Златой вместе куклу смастерили. В самое красивое платье одели. На шею бусы коралловые повесили, те, что ещё отец, для Златки у купцов заезжих выменял. Из ниток шерстяных косы заплели, к голове приладили. Матушка куклу эту в лес отнесла и к старой ёлке привязала.
Всю ноченьку они со Златой глаз не сомкнули.
– Матушка, матушка, расскажи, что за Волк в лесном тереме живёт?
– Страшный Волк, деточка. Такой, который человеком умеет оборачиваться.
– Почему же, если он оборотень, охотники его не убьют?
– Потому что оборотень этот княжьего рода. Не зря ведь князей наших Волковичами величают. Сказывают, давным-давно женился самый первый князь на волчице. С тех пор из века в век и рождаются среди них полуволки-полулюди.
Злата к матушке ближе жмётся, а любопытство всё ж своё берёт:
– А какой он, Волк? Ты его видала?
– Единственный раз видала. Я тогда тобой беременна ходила. В воскресный день на рынок собралась. А на площади рыночной – толпа. Вся деревня сбежалась. Говорят: «Волковича-оборотня в лесной терем везут». – Хотела я домой уйти, да не успела. Гляжу: едут конники княжеские, десять впереди, десять позади, а меж ними повозка катится. На той повозке клетка золочёная, сверху парчой богатой накрыта. Как поравнялась со мной, отвернулся парчовый полог, и выглянул из клетки мальчонка, годков двенадцати. На живот мой уставился глазами страшными. Закричала я диким голосом, на землю упала. А к вечеру ты у меня родилась. Вот потому я за тебя, Златушка, так страшусь, что ты еще на свет не появилась, а он уж тебя заприметил. А теперь, видно, проведать решил.
– Отчего Волка огнём не напугают, из терема не прогонят?
– Нельзя, доченька, Князя гневить. Да и Волк, покуда мы оброк ему носим, худого не делает. От врагов и от нечисти всякой деревню охраняет. Хворобу лечит, когда уж и сам ведун руки опускает. За справедливостью тоже к нему люди ходят. Только в мятежную ночь остерегайся с Волком встретиться. А ещё сказывают люди, на которую девицу хоть единый раз оком своим глянет, той уж никакими молитвами не отмолиться, никакими заговорами не заговориться. Сколько уж без следа пропало, сгинуло.
Мало-помалу ночка прошла. Матушка в лес на глухую поляну поспешила, а Златке строго-настрого велела дома сидеть, никому дверь не отпирать. Чем ближе к поляне подходит, тем сердце материнское чаще бьётся – что-то будет там? Наконец, добралась до места. Видит, по всей земле солома раскидана, платье нарядное на клочья разодрано, на кусту шиповниковом висит. Собрала она клочья с соломой – и снова к ведуну: «Растолкуй, что это значит?».
Ведун думал-думал:
– Не могу наверно сказать. Или же со злобы зверь бесился, или взаправду чучело соломенное за человека принял. Если нынче же за дочкой твоей не придёт, значит, отвели мы от неё беду.
Златка тем временем в доме сидит с куклами играет, как мать наказывала. Вдруг, слышит – в дверь кто-то постучался. Затаилась за печкой Златушка, даже дышать забыла. Сидела, сидела – не стучит больше никто. «Может, почудилось?» – с куклами советуется. Подобралась тихонько к двери, в глазок поглядела – нет никого. «Кто там?» – спрашивает. Никто не отвечает. Совсем расхрабрилась девочка, дверь-то и распахнула. А на пороге молодец стоит. Хотела было обратно захлопнуть, да молодцем залюбовалась: волосы льняные до плеч вьются, глаза синие-синие, что небеса в первый месяц весенний, губы алые улыбаются, наряд богатый заморский. Говорит молодец голосом ласковым:
– Принеси мне испить водицы, девонька.
Злата просьбу исполнила, принесла водицы полный ковш. Незнакомец водицу пьет, да на Злату поглядывает, улыбается.
– Как зовут тебя, милая?
– Златушкой мама зовёт.
– Ты, Златушка, красавица. Как лет тебе поболе исполнится, я гостей пришлю, сватать тебя буду. Пойдёшь ли за меня замуж?
– Пойду.
– Вот и сговорились. А до тех пор про то, что меня видела, никому не сказывай. – С теми словами и ушёл.
Не успела Златка двери запереть, как матушка воротилась: «Не приходил ли кто в гости, в двери не стучался ли?». – Злата и рада бы сознаться, что молодцу незнакомому отворяла, воду подавала, только язык, будто заколдованный, совсем другое говорит. А потом поразмыслила сама с собой, да и успокоилась: «Разве стал бы серый Волчище средь бела дня в дом приходить, водицы спрашивать? И глаза у Волка, как огонь горят, а у незнакомца – цвета небесного. Нет, не Волк то был. Ведь слово я дала, что молчать буду. Не стану обещания нарушать, матушку понапрасну тревожить». – А матушка и рада радёшенька, что судьба страшная доченьку-кровиночку стороной миновала, Зверю жуткому она не досталася.
Только судьба-то кругом земли обошла и обратно пришла. Четыре лета с тех пор пролетело, да еще одно. Снова осень наступила. Осень хмурая, безрадостная – без ярмарок, без свадеб. Нечем на ярмарках торговать, да на свадьбах пировать. Нету нынче урожая. Значит, ждать голодной зимы. А Злата не о зиме голодной думает, о матери. Занемогла она, уж недели две на лавке лежит, не подымается. Отправилась девчурочка с утра раннего на реку бельё полоскать. Думает: «Буду бельё в речке полоскать, пусть все хвори матушкины течением унесёт. Потом солнышко лучиками пригреет, силы матушке даст».
А на реку через всю деревню идти. Вот проходит мимо колодца, там девицы, да бабы с коромыслами воду набирают, а чуть в сторонке незнакомец её стоит, словно кого поджидает. Ещё краше он ей показался, чем в сердце образ хранила. А тот увидал Златку – заулыбался:
– Здравствуй, Златушка. Хорошо ли ты поживаешь? Отчего печальная?
Злата от смущения зарделась, слова сказать не может. А молодец снова спрашивает:
– Помнишь ли наш уговор? Ждёшь ли сватов моих?
Злата головой кивает. Наконец, осмелела маленько, да и говорит:
– От кого же мне сватов ждать? Ведь я и имени твоего не знаю?
Смеётся в ответ:
– Это ничего. Со временем узнаешь. А теперь нам прощаться пора. До скорого свидания.
Долго Златушка незнакомцу вслед глядела. Когда уж совсем из виду пропал, обернулась к колодцу – не судачат ли про нее бабы с девками? А те, вроде как, ничего и не заметили. Лишь одна Бланка, мельника дочь, глазом хитрым покосилась, да плечиком передёрнула.
Идёт Злата к реке, а в голове всё о молодце мысли – кто он, да откуда? Шутит ли над ней, или верно жениться собирается? То так, то эдак прикинет. Замечталась, вот не на ту тропку и свернула. Вместо пологого бережка на крутой обрыв забрела. Осмотрелась по сторонам и места не признаёт: под обрывом по камням острым река воды тёмные бурные несёт, на обрыве деревья с кустами корнями, да ветками сухими меж собой переплелись, путь преграждают, солнце закрывают. Думает: «Нехорошо здесь. Выбираться поскорей надо». – Повернула обратно, а на пути куст шиповниковый стоит. Хотела обогнуть, а за тем кустом два огонька янтарным светом горят. Отступила к обрыву Злата. «Чур меня! Чур меня!» – шепчет. Только не помогают слова заветные. Вышел из-за куста волк поджарый злобный, на Злату глядит – скалится, клыки жёлтые показывает. Вот-вот набросится. Девчурка уж с жизнью своей распрощалась, как выскочил из чащи другой волчище, крупнее первого, сам серый, а на лбу пятно багровое, и ну на того кидаться.
Покуда звери добычу делили, Злата через корни, через ветки на тропинку продралась и бегом домой. Да второй-то волк, видно, быстро с первым расправился, Злату нагонять стал. Побежала бы она пущей, да корзина с бельём тяжёлая, руки тянет, бежать мешает. Трава стеблями длинными ноги оплетает, шаг ускорить не даёт. А зверь-то совсем близёхонько. Слышит Златка за спиной его дыханье тяжёлое. Вдруг, чувствует, на руке левой, на запястье, зубы волчьи сомкнулись, накрепко держат. Собрала тогда все силёнки Златушка, да в волчищу корзину и кинула. Тот в рушниках, да подзорах запутался, руку отпустил, тут уж Златка во всю мочь к дому припустила.
Только, как ни спешила Златушка, всё одно с матушкой проститься, благословение последнее получить не успела. Лежит матушка-красавица на лавке, не шевелится. Очи ясные не открываются. Грудь высокая не поднимается. На пол Златка повалилась, хотела в голос завыть, а голоса-то и нету – от горя ли, от страха ли пережитого немой стала.
Осталась Злата круглой сиротушкой. Зажила в доме одна. Когда светло-то по хозяйству мало-мало хлопочет, а как вечереть начинает, так присядет на лавку, где матушка лежала, и слёзы горючие льёт. А совсем стемнеет – всё в окно глядит: горят ли во тьме ночной глаза пламенные, иль мерещится? Исхудала совсем. А тут ещё другая беда: не скопила матушка за жизнь свою богатства, а пока больна была, последнее на порошки, да на припарки истратилось. Где денег взять? Работы никто не даёт – год такой, самим бы перебиться, лишнего рта никому не надо. Уж до того дошло, что милостыню у людей добрых просить стала. Да разве кто подаст, коли та ни песню жалостливую спеть, ни про жизнь свою тяжкую слёзно поведать не может? Голосок-то звонкий, видно, насовсем пропал.
Старейшина деревенский на сиротку смотрел-смотрел, да и сжалился. К мельнику определил: «У тебя хлеба много, а ртов мало. Будет тебе помощница. А дочке твоей – подружка». – Только у дочки мельниковой, у Бланки, и без того подружек сердечных хватает. Губки кривит, ножкой капризно топает:
– Не нужна мне в подруги сирота немая. Смуглая она, собой не хороша. Не хочу ее видеть!
У самой-то Бланки кожа, что сметана, белая, косы тугие, словно спелая пшеница в поле, очи карие бархатные. У мельника тоже сердце к Златке не лежит, да куда деваться, как старейшину ослушаться?
А Бланка опять за своё:
– Раз старейшина её в помощницы тебе определил, так пускай на мельнице живёт, с глаз моих подальше.
