Наталья Корепанова
Пророчество. Солнечный монах
Тот отчаянно замотал головой:
– Я не смогу. Я не так смел, как Эль. Я упаду.
– Не так смел? – Энасс задохнулся от переполнившего его гнева. – Не так смел? Ты ему ещё позавидуй, героем назови!
И вдруг выругался – грязно и яростно.
Эрист изумлённо посмотрел на вэссера. Никогда в жизни не слышал он, чтобы тот пачкал свои уста непотребными словами. Это был один из величайших грехов служения, а Энасс служил истово, свято выполняя все правила Обители. Теперь ему долго придётся замаливать свой срыв.
Но вэссера это, казалось, совсем не волновало.
– Вы – два идиота, не желающие думать! Вы голову только ради рта носите? Чтобы было куда пищу пихать для вашего тупого туловища?
Энасс уже кричал так, что проснулось эхо, и крик его загулял между скал, отскакивая от холодных вершин, по несколько раз повторяя каждое слово.
Эль поднял голову, удивлённо прислушался: что это с Энассом? Чего он так разозлился? Сам же подначил, предложил пройти. Ну, да, сглупил Эль, не сообразил, что вэссер хотел просто поиздеваться, в очередной раз выставить их трусами, недостойными носить звание Солнечного монаха.
Но не стоять же там было целый день.
Вздохнул: а вообще, Энасс прав, называя его идиотом. Так и есть.
И Солнцеликий прав: надо ему учиться смирению. Если бы не поддался он на провокацию, подумал бы головой, увидев ступеньки, перешагнул бы через свою гордыню и спросил бы, нет ли другого способа перебраться, то и не пришлось бы жизнью рисковать.
А он опять поставил себя выше вэссера, не сообразив, что вряд ли желает тот их гибели. Энасс ведь знает, что Эрист высоты боится и точно не сможет пройти по такой переправе. Значит, где-то рядом есть мост, куда Энасс и собирался их отвести.
А теперь бесится оттого, что Эль опять повёл себя глупо и чуть не сорвал всю их миссию. Ведь если бы он погиб, никуда бы они не пошли. Не оставили бы его тут лежать, решили бы похоронить. А пока бы добрались до его тела, пока бы сняли с этих скал, сколько бы дней прошло?
Прав Солнцеликий, ох, как прав…
Энасс замолчал так же резко, как начал кричать. Закусил губу, слушая, как затихает повторяющее его слова эхо. А когда в горах снова воцарилась тишина, сказал Эристу:
– Иди.
– Нет! – испуганно отступил тот. – Я не смогу!
– Тут мост, – устало пояснил Энасс. – Канат – это перила для подстраховки. Видимый – по правую руку, по левую – невидимый. Мост прочный, Солнцеликий его каждую весну сам проверяет и подновляет. Я не такой болван, как некоторые, чтобы на погибель вас отправлять.
Эрист недоверчиво взглянул на вэссера, но расспрашивать не стал. Подошёл к обрыву, увидел ведущие вниз ступеньки. Осторожно спустился, вцепившись правой рукой за канат. Стоя одной ногой на последней ступеньке, второй нащупал в воздухе поверхность моста. Закусив губу, медленно сделал шаг вперёд, вцепившись в канат так, что костяшки пальцев побелели. Постоял, глядя расширившимися глазами на пустоту под ногами. Шагнул ещё раз. Нащупал второй канат, крепко схватился за него, вздохнул судорожно, закрыл глаза и быстро пошёл по раскачивающемуся висячему мосту, стараясь поскорее преодолеть страшную преграду.
Энасс не спеша двинулся за ним.
Проскочив ущелье, Эрист упал на колени рядом с Элем, выпалил, задыхаясь, не успев восстановить дыхание:
– Ты как? Всё в порядке?
– Нормально, – процедил тот, настороженно глядя на друга. – Ты знал про мост?
– Нет! – отчаянно замотал головой Эрист. – Нет, Эль. Я бы не стал от тебя скрывать. Энасс только что про него рассказал, когда проорался и велел идти. Я сказал, что по канату не пройду, тогда он и сообщил про мост. Обозвал нас идиотами, которым голова только для еды нужна.
– Я-то точно идиот, – пробормотал Эль и встал, увидев завершающего переход через мост Энасса.
Вэссер шагнул с моста на твёрдую каменистую поверхность, остановился возле Эля, окатил его яростным взглядом и бросил сквозь зубы:
– Когда вернёмся, пять дней в холодильне молиться будешь.
И, не сказав больше ни слова, пошёл вперёд.
Эль молча наклонил голову, соглашаясь с наказанием.
Холодильней назывался погреб для продуктов. А ещё – маленькая комнатка-молельня в его дальнем углу, такая же холодная и тёмная, освещаемая только тусклым светом лампады. Туда посылали молодых адептов отмаливать свои прегрешения, дабы царящий там холод выморозил глупые мысли и придал молитвам больше жара. Трижды в день, после общих молитв, наказанные спускались под землю, и в тишине и темноте по полчаса закаляли свои душу и тело, вознося покаянные молитвы возле установленного напротив входа иконостаса, с которого смотрел на кающихся грешников Отец мира – широкоплечий блондин с густыми, раскинувшимися по плечам длинными волосами, добрыми, глядящими с лёгкой укоризной, глазами небесного цвета и сияющим огненным нимбом над головой.
В Обители это было единственное изображение Великого Светила в человеческой ипостаси, и Эль любил молиться в холодной молельне даже без вынужденной аскезы, таким теплом веяло от фигуры Бога, так по-доброму, сочувственно, смотрел он на Солнечного монаха.
Энасс не мог не знать, что холодильня для Эля – не наказание. Почему он оказался так милостив?
Только сейчас, придя в себя, Эль понял, как глупо он себя повёл, сколько поводов дал для новой, более суровой, чем предыдущая, аскезы. Погибнув, он подвёл бы вэссера, отвечающего за жизнь членов своей тройки, под суровое наказание, доставил бы много горя Солнцеликому, относящемуся к нему с отцовской любовью, а, главное, сорвал бы их миссию, ради которой они все здесь и оказались. И его смерть вряд ли бы оказалась оправданием этому проступку.
Увидев гневно смотрящего на него вэссера, встал, ожидая самого неприятного развития событий, самой строгой аскезы. Даже если бы Энасс на него с кулаками набросился, не стал бы сопротивляться, так остро он вдруг осознал свою вину перед ним и перед всей Обителью.
Но вэссер оказался на удивление добр. Добр несоразмерно его проступку.
Эль, нахмурившись, шёл за ним, мучительно раздумывая, почему так легко отделался. И вдруг подумал, что Энасс, наверное, видел, как страшно было ему идти по этому канату, и решил, что его страх и был для него самым сильным наказанием.
Снова вспомнил свой ужас, когда почувствовал, что сейчас сорвётся, и вздохнул: Энасс прав. Это ущелье ему ещё долго в кошмарах сниться будет.
И в сердце шелохнулась благодарность к суровому вэссеру.
Может, не так он плох, как Эль о нём думает?
Поднял голову, посмотрел на спину идущего впереди вэссера: тяжело, наверное, отвечать за жизнь и здоровье других людей? Ведь Энасс уже не впервые водит тройки, и неизменно все возвращались целыми и невредимыми, да ещё и вместе с новичками, для которых этот переход всегда был очень трудным. Но тем не менее у Энасса никогда ничего не случалось, в отличие от других вэссеров. Гибель одного-двух монахов в год во время этих путешествий считалась печальной нормой и никого не удивляла. А Энасс был словно заколдован от неудач. И понятно, почему он сейчас так зол: Эль уже третий раз за поход притягивает к себе смертельные неприятности. В первый раз им просто повезло, что не набрели на них ни нежить, ни разбойники. Во второй раз Энасс рисковал собой, чтобы спасти его от гибели. А сейчас…
Солнцеликий, как же ты прав!
Эль снова уткнулся взглядом в землю, и так и шёл, не глядя по сторонам, до самого привала.
Вечером Энасс долго не мог уснуть. Лежал у костра, сквозь опущенные ресницы наблюдая, как Эль, постанывая сквозь сжатые зубы, накладывает мазь на разбитую ногу. Не глядя, несколько раз пальцами перебрал узелки на верёвке, считая, сколько дней страшной аскезы уже прошло. Но, как ни считал, всё равно оставалось ещё два дня. Двое долгих, мучительных суток.
Вспомнил ужас, охвативший его при виде идущего по канату Эля. И опять разозлился на этого безмозглого идиота, не поддающегося воспитанию, за столько лет так и не научившемуся смирению, переполненного гордыней, чересчур самостоятельного для монаха… и отличного парня, с которым Энасс мечтал подружиться чуть ли не с первого дня его появления в Обители.
Но тогда, будучи ещё подростком, он сразу не сообразил, что с образованным и мечтательным мальчишкой, попавшим в Обитель из-за сложных жизненных обстоятельств, нельзя обращаться так же, как с крестьянскими детьми, привыкшими к покорности и понуждению. А когда Солнцеликий объяснил ему его ошибку, было уже поздно. Эль счёл его бессердечным задавакой, любящим показывать свою власть, и всей душой невзлюбил его.
А ведь в действительности всё было не так страшно, как Элю казалось. Это только избалованному ребёнку-аристократу, выросшему в благородной семье, придирки Энасса могли показаться непомерными. В действительности ни один из молодых адептов никогда не жаловался Солнцеликому на вэссера. И совсем не из страха перед ним. Просто больше никто не считал их чрезмерными. Кто-то пропускал их мимо ушей, кто-то обижался, но быстро забывал свою обиду, кто-то отвечал похожей издёвкой и на этом успокаивался. Но все считали, что вэссер имеет право и на острое словцо, и на наказание провинившегося. И только Эль, напичканный по уши благородными представлениями о жизни, впитанными чуть ли не с молоком матери, которые не сумели развеять даже два года бродяжничества, не смог смириться с правом Энасса им командовать. В каждом его слове искал подтекст, в каждом приказе – подвох. Бился за «справедливость», не понимая, что справедливость бывает разная, и то, с чем не справится один, вполне по силам другому, не зная, что в то время ни одной аскезы Энасс не накладывал, не посоветовавшись с Солнцеликим, обучающим его соразмерять наказание не только с проступком, но и со способностью адепта его вынести.
Именно поэтому Энасс знал всё о своих подопечных: кто что любит и чего боится, к кому нужно быть максимально строгим, а кого порой и пожалеть, сделав вид, что не заметил провинности.
И только Эль постоянно ставил его в тупик. Только он всегда в штыки воспринимал все его указания. Только к нему он так и не нашёл подход.
И это было тем досаднее, что из всех служителей Обители только его Энасс считал человеком, которого бы он с радостью назвал своим другом.
Энасс снова взглянул на закончившего лечение парня. Эль, плотно закрыв крышкой спасительную мазь, аккуратно укладывал её в сумку. Какое счастье, что мнительный Эрист, боявшийся заболеть в походе, взял с собой всё необходимое для оказания первой помощи! Что бы сейчас Эль делал без этого, пусть и не слишком сильного, но всё же помогающего облегчить боль, средства?
Теперь Эль ещё сильнее возненавидит его за оказавшееся несоразмерно тяжёлым наказание, которое он выносит с терпением стоика. Окончательно утвердится в мысли, что Энасс – самодур, и о хорошем отношении с его стороны можно больше даже и не мечтать.
Зато сегодня, кажется, ему удалось найти компромисс, в котором и овцы целы оказались, и волки сыты. Хотя, конечно, Эля овцой не назовёшь.
Усмехнулся едва заметно, вспомнив удивлённый взгляд парня, когда услышал он о холодильне. Эль не мог не понимать, что вэссер прекрасно знает: холодильня для него не наказание, а, пожалуй, поощрение. Он и так готов каждый день там молиться.
А вот для других адептов это – вполне суровая аскеза, и он, Энасс, в их глазах будет выглядеть строгим вэссером, не оставляющим проступки служителей без внимания.
Идя через мост, Энасс лихорадочно думал, как наказать непокорного монаха. Не мог он оставить его поступок, поставивший под угрозу всю их миссию, без внимания. Но и наказывать сильнее, чем тот был уже наказан, тоже не хотел. Бьющий по ногам Эля булыжник отработал все его аскезы на много лет вперёд. И не поднималась у Энасса рука снова карать его.
И когда он вспомнил о холодильне, обрадовался так, что чуть не заулыбался довольно, с трудом сохранив суровое выражение лица, подходя к вскочившему при его появлении Элю. Поэтому и пошёл, не задерживаясь, вперёд, чтобы не выдать парню своё облегчение и радость от того, что всё так благополучно закончилось.
Энасс вновь взглянул на Эля и удивлённо распахнул глаза, забыв, что он, вроде бы, спит и смотреть напрямую ему нельзя.
Эль сидел, вытянув ноги, и, поглаживая булыжник, шёпотом уговаривал того потерпеть ещё только два дня. А потом он даст бедному камню возможность наслаждаться покоем и одиночеством, вспоминая их приключения в походе.
– Когда бы ты ещё полетал над горами? – шептал Эль. – Ты видел, какой был оттуда великолепный вид? Или тебе тоже было страшно, и ты не смотрел вниз? Но тебе-то чего бояться, ты бы не пострадал при падении. Это я – дурак, не подумал, каково будет Энассу, если я разобьюсь. Он бы себе этого до конца своих дней не простил. Я уверен, не простил бы. Не такой уж он плохой, как хочет казаться. И ты, малыш, не сердись на него. Он не со зла тебя с места сдёрнул. Просто не подумал, каково тебе будет вдали от родных мест.
Энасс вдруг почувствовал, что на глазах появилась какая-то странная плёнка, от которой окружающие предметы помутнели и начали расплываться.
Значит, Эль не ненавидит его? И даже понимает, что поступил глупо?
Поспешно закрыл глаза, с удивлением почувствовал, как увлажнились веки.
Этого ещё не хватало! Он что, решил расплакаться от умиления?
Слабак.
Сердито сжал губы, повернулся спиной к костру и продолжающему шептаться с камнем Элю и приказал себе: пора спать. Иначе он проспит утреннюю молитву, и таскаться с булыжником придётся уже ему.
Последующие два дня прошли спокойно, без особых приключений, и, останавливаясь на ночёвку, Эль был в приподнято-радостном настроении. Оставалось перетерпеть всего одну ночь, а завтра, после утренней молитвы, он сможет снять свой тяжёлый груз и уже налегке продолжить путешествие, которое после этого испытания станет просто лёгкой и приятной прогулкой.
Еле дождался, когда все поужинают и лягут спать, быстро размазал по ноге уже заканчивающуюся мазь и сел у костра, мечтая, чтобы скорее закончилась эта ночь, а вместе с ней и его аскеза.
Вспоминал прошедшую декаду и думал, как же Энассу повезло, что Солнцеликий взял у него клятву. Сколько раз за эти тяжёлые дни хотелось Элю отвязать булыжник и размозжить им вэссеру голову, чтобы хоть раз тот почувствовал, каково это – терпеть постоянные удары тяжёлого камня. Сколько раз хотелось наорать на него, кинуть в лицо обидные и презрительные слова. Но он терпел и был «покорен и полон смирения», как велел ему Солнцеликий.
И кто бы знал, как ему было сложно исполнять своё обещание.
Но, кажется, он справился. И, наверное, Солнцеликий прав: слишком много в нём гонору, мешающему служению. Может быть, и в следующий раз попроситься в тройку Энасса, чтобы потренировать смирение и покорность?
А теперь, наконец-то, всё заканчивается. Завтра утром можно будет снять булыжник, с которым, благодаря ночным разговорам, он уже почти сроднился. Положить его повыше, чтобы видел он, какие красивые горы возвышаются вокруг, чтобы не скучно было ему лежать здесь многие десятилетия.
Эль улыбнулся: кажется, он совсем с ума сошёл с этой аскезой, раз для булыжника место поудобнее выбирает.
И тут у горизонта что-то сверкнуло.
Эль поднял голову, всматриваясь, но тут же вскочил и попятился, изумлённый открывшимся видением.
С запада быстро поднималось только что ушедшее на покой солнце.
Огненный шар рос с невероятной скоростью и за считанные секунды закрыл всё небо, перекрыв собой и звёзды, и луну.
Эль испуганно обернулся к безмятежно спящим спутникам, собираясь разбудить их, но тут раздавшийся прямо над головой громовой голос буквально оглушил его, а навалившаяся на плечи тяжесть заставила упасть на колени, склонив голову:
– Они будут спать, пока я не разрешу им проснуться.
Монах хотел закричать от охватившего его ужаса, но пережатое страхом горло выдавило едва слышный сип.
– Не бойся меня, – в голосе прозвучала едва слышимая усмешка. – Я не причиню тебе вреда. Я пришёл за помощью.
– За помощью? – прохрипел Эль, думая, что он, наверное, уснул и ему снится то ли кошмар, то ли, наоборот, сон просветлённого.
– Ты не спишь, – хмыкнул голос. – И я – не сон. Я – твой Бог, Великий Свет, Всемогущий Отец мира. И пришёл к тебе, как к своему лучшему адепту, чтобы сообщить тебе благую весть: ты избран Мною, чтобы совершить подвиг во имя Моё.
– Подвиг? – Эль поднял голову, но свет, исходящий от Великого Светила, был так ярок, что у него мгновенно заслезились глаза, и он снова потупился.
– Подвиг, подвиг, – согласился Отец мира, и монаху показалось, что тот улыбается.
– И в чём этот подвиг заключается? – недоверчиво поинтересовался Эль.
Первоначальный шок прошёл, и теперь он очень хотел узнать, чего от него хочет Великий Свет. Но, ещё не зная требований Светила, уже понял, что согласится на любое служение, даже если от него потребуется стать жертвой на алтаре. Ведь Отец мира не стал бы являться перед ним просто от скуки.
– Почему бы и нет? – иронично спросил голос.
Эль непонимающе моргнул:
– Простите, что?
Но Великий Свет не стал отвечать на его вопрос, а торжественно провозгласил:
– Ты должен спасти мир!
– Я? Как?!
– Скоро узнаешь. Я не могу приказать тебе, ведь дело опасное. Но я обращаюсь к тебе, как к одному из достойнейших слуг Моих: согласен ли ты выполнить Мою просьбу и рискнуть своей жизнью ради спасения тысяч других?
Эль и секунды не колебался:
– Конечно, Отец мира! Я всегда готов служить Тебе.
– Но есть одна маленькая неприятность, – вкрадчиво продолжил голос. – Для этого тебе придётся взять обет носить этот камень до тех пор, пока не сменишь его на другой. И только тогда твоя аскеза закончится. Но не раньше.
– На другой? Я не понимаю…
– Потом поймёшь. Согласен ли ты на длительное продолжение своих страданий? Ведь ты так мечтал сбросить с себя эту ношу.
Мечтал? Действительно, мечтал. Больше всего на свете хотел.
Но если таково условие Великого Светила, необходимое для служения Ему… и для спасения мира…
– Согласен, Отец наш Всемогущий.
Голос подобрел, в нём появились сочувственные нотки.
– Я знаю, это больно и порой мучительно, но верю – ты сделаешь это, потому что так нужно. Но я не хочу, чтобы ты слишком терзался, поэтому разрешаю каждый полдень и каждый вечер после молитвы залечивать раны магией. Лечебная магия будет действовать для тебя даже в Зачарованных горах. Это – моя благодарность тебе за твою преданность.
– Благодарю Тебя, Великий Свет! – обрадовался Эль.
– А ещё, – заботливо продолжил голос, – можешь сшить для камня мешочек из плотной ткани. Тогда он не будет так болезненно бить тебя. И носить его не обязательно спереди, можно и сбоку, если так будет удобнее. И даже рукой придерживать при необходимости.
– Спасибо! – прошептал монах. Обет становился всё легче и переставал устрашать своей длительностью. – Благодарю за милость. Но что мне надо сделать?
– Это ты тоже узнаешь позже. Когда вернёшься в Обитель. Трудный путь предстоит тебе, но я верю – ты справишься. Благословляю тебя на подвиг, сын мой.
– Я не подведу! Клянусь!
– Я знаю, Эль. Иначе бы я не пришёл к тебе. И ещё: я думаю, не стоит тебе напоминать, что о нашем разговоре никто не должен знать, кроме одной девушки, которая сама тебе расскажет о нашей встрече?
– Пытать будут – не скажу! – с жаром ответил Эль.
Великое Светило издало странный звук, словно подавилось смехом, но тут же с прежней торжественностью ответило:
– Верю тебе, сын мой.
И так же быстро, как появилось, закатилось за горизонт, оставив потрясённого монаха глотать воздух, которого ему вдруг стало мало, так отчаянно билось сердце.
Эль расширенными от изумления глазами посмотрел на тёмное небо, уже спокойно мерцающее синими звёздами. Что это было? Почему он, ничем не примечательный адепт, вдруг стал избранным Великого Света? Может, это чья-то злая шутка?
Недоверчиво покосился на Энасса, но тот сладко спал, чуть улыбаясь во сне, расслабленно посапывая, и Эль понял, что шутка получилась слишком сложная, Энасс бы не справился. Тем более здесь, в Зачарованных горах, где и ментальная магия не действует, следовательно, внушить ему это видение тот не мог.
Может быть, это сон?
Но ведь он не спит! Он точно не спит! И не спал…
Опустил голову, вспоминая разговор, и вдруг встрепенулся: а ведь у него есть возможность проверить. Великий Свет сказал, что он сможет лечить ногу при помощи магии.
Поспешно вскочил, снова обернулся на спящих спутников: нет, не здесь. Вдруг проснутся.
Отошёл на несколько шагов, в тень скалы, стащил штаны, приложил руки к ноге, постоял немного, вспоминая уже подзабытые познания в магии, пробормотал заживляющее заклинание… и с восторгом, граничащим с экстазом, увидел, как бледнеют синяки, почувствовал, как проходит ноющая, ставшая уже привычной, боль.
Выпрямился, с трудом сдерживая радостный крик: получилось! Значит, не сон! Значит, Великий Свет действительно явился к нему, недостойному, и попросил о служении!
Да что ему этот булыжник? Он его всю жизнь носить готов, ведь благодаря ему он узрел настоящее чудо!
Жаль, рассказать о нём нельзя… но тем ценнее будет его обет. А встречу эту он сохранит в памяти как самое дорогое, самое великое событие, произошедшее в его жизни.
Эль быстро натянул штаны, опустился на колени и очень чётко, но шёпотом, чтобы не разбудить остальных, выговорил:
– Великое Светило! Я, Солнечный монах Эль из Обители Солнца, даю обет носить этот камень до тех пор, пока не сменю его на другой. И подтверждаю этот обет своей кровью.
Вытащил из ножен кинжал, полоснул себя по запястью, нарисовал кровью на лбу знак, сообщающий о принятии обета: верхний полукруг солнечного диска с лучами-стрелочками. Кровь зашипела, впитываясь, и оставила на коже явно видимый отпечаток. Теперь все будут знать, что Солнечный монах принял обет во славу своего Бога.
Остановил кровь, но до конца залечивать рану не стал, хотя и мог: незачем показывать спутникам свои неожиданно проявившиеся лекарские способности. Не увидев шрама от кинжала, Энасс сразу сообразит, что дело нечисто.
Завязал уже поджившую ранку чистой тряпочкой из запасов Эриста и снова уселся у костра, вновь и вновь вспоминая неожиданную встречу с Великим Светилом. Так и просидел всю ночь, мечтательным взглядом следя за опускающейся луной.
Под утро поставил томиться кашу, разбудил мужчин.
Энасс зло зыркнул на него:
– Почему на дежурство не поднял? Опять спал на посту?
– Нет, – светло улыбнулся Эль. – Мне не хотелось спать, я и не стал вас будить. Вон, кашу уже сварил. Помолимся, можно будет сразу завтракать.
Энасс оглянулся: на востоке чуть-чуть посветлело небо.
Что ж, видимо, Эль не врёт. Дал им выспаться, разбудил вовремя, да и каша уже вовсю булькает, пузыри пускает. Он, поди, ещё благодарности ждёт?
– Ладно, пошли на молитву.
Встал, отошёл от костра, чтобы отсветы огня не заслоняли божественный свет Великого Светила.
Эль и Эрист пошли за ним, опустились рядом на колени, вскинули руки, запели псалом… И Энасс с удивлением покосился на Эля, столько восторженного благоговения и искренней радости звучало в его голосе.
Да он весь дрожит… и голос срывается…
Странно.
Впрочем, что за посторонние рассуждения во время молитвы?! Об этом можно подумать и после.
Энасс едва сдержал желание тряхнуть головой, изгоняя ненужные мысли. И запел в полный голос, заглушая прерывающееся пение молодого адепта.
Когда диск Солнца показался из-за горизонта, вэссер поднялся и, не глядя на Эля, пробурчал:
– Закончилась твоя аскеза. Можешь снять камень.
Эль улыбнулся и, не ответив, пошёл к костру.
– Эль!
Тот обернулся, рукой откинул спустившиеся на глаза волосы, и только тогда Энасс заметил знак обета на лбу Солнечного монаха.
– Ты… Это что?
Шагнул к Элю, не сводя глаз с солнечного полукруга.
– Я принял обет, вэссер. Я не буду снимать камень. Я благодарен тебе за твою аскезу. Она дала мне возможность…
Эль замолчал, словно одёрнув себя, потом снова улыбнулся:
– Я был так зол на тебя из-за неё, а теперь – благодарен, представляешь?
И, вновь блаженно улыбнувшись, пошёл к костру, оставив Энасса в полном недоумении.
А В ЭТО ВРЕМЯ НА ДРУГОМ КРАЮ СТРАНЫ
– Родная моя, проснись!
Молодой мужчина склонился над мечущейся на кровати девушкой, легонько похлопал её по щекам.
Девушка всхлипнула, вздохнула судорожно, открыла глаза.
– Опять кошмар приснился? – сочувственно спросил мужчина.
Подхватил любимую вместе с одеялом, сел на кровать, усадил её себе на колени. Она прижалась к нему, обхватила обеими руками, положила голову на такое надёжное плечо, сказала вполголоса:
– Кажется мне, скоро опять что-то случится.
И заговорила быстро, возмущённо:
– Ты понимаешь, он самый настоящий псих. Додумался через пропасть по канату идти, хотя рядом мост был, чуть не упал. В реку свалился, едва не утонул, спасать пришлось. Разве можно быть таким безрассудным? И вообще, странный он. С булыжником разговаривает.
– Кто – он, милая? – улыбнулся мужчина.
– Не знаю. Парень какой-то. Он мне уже несколько ночей подряд снится. И каждый раз какие-то глупости делает. Если это – мой будущий спутник, я себе не завидую.
Мужчина вздохнул:
– А я не завидую себе. Опять ты пропадёшь на несколько декад, а я с ума сходить буду от беспокойства.
– Не волнуйся раньше времени, – нежно, едва касаясь кончиками пальцев, провела девушка рукой по его щеке. – Всё хорошо будет, я тебе обещаю.
– Я верю, родная, – мужчина ласково прикоснулся губами к её лбу. – А теперь – спи. У тебя сегодня много дел.
Уложил девушку, лёг рядом, обнял её крепко, словно желая заслонить от всех бед, а потом долго смотрел на её расслабленное лицо, мучительно и горько переживая предстоящую разлуку.
А в том, что разлуки не избежать, он не сомневался. Ведь недаром его жена слыла сильной пророчицей. Раз Селена сказала, что скоро что-то произойдёт, значит, так и будет
И СНОВА – ЗАЧАРОВАННЫЕ ГОРЫ.
– Эль, зачем ты взял этот обет? – негромко спросил Эрист, но идущий впереди Энасс услышал и навострил слух. Ему тоже очень хотелось услышать ответ на этот вопрос, но спросить напрямую он, в отличие от Эриста, не мог. Не был уверен, что Эль захочет ему ответить.
Но и Эрист цели не достиг.
– Так было надо, – коротко ответил Эль и пошёл быстрее, догоняя Энасса.
– Зачем?! – Эрист тоже ускорил шаг, не собираясь сдаваться.
– Эрист, прошу, не спрашивай. Я не могу тебе всего объяснить. Поверь, я это сделал не просто так. У меня были причины.
– Но ведь ты так мечтал избавиться от камня?!
Эль усмехнулся:
– Мечтал. И оказался неправ. А потом, я же облегчил себе обет. Видишь, камень сбоку висит, я его рукой придерживаю, чтобы идти не мешал и бил поменьше. Теперь будет проще, Эрист, не переживай за меня.
Эрист только головой помотал, не в силах понять логику своего друга. Если облегчать обет, зачем его вообще принимать? Что за нужда таскаться по горам с булыжником? Коли уж очень захотелось послужить Великому Светилу, мог бы более приятный обет выбрать. Например, дополнительную дорожную молитву читать каждый час, пока они в Обитель не вернутся. Или подстричься наголо и шапку не носить ни зимой, ни летом, чтобы быть ближе к Светилу, как сделали два друга-монаха. Или… да мало ли есть обетов, не причиняющих боли и страданий. В Обители у каждого второго монаха есть какой-то обет. Но ни один из них не заставляет принявшего его каждый вечер лечиться.
Энасс думал о том же. И опять злился. Он целую декаду переживал из-за наложенной им аскезы, дни считал до её окончания, а оказалось, Элю она не в тягость! И он собрался с булыжником этим до скончания века таскаться. Что за идиотизм?
«Ты слишком много ругаешься, – прозвучал в голове укоризненный голос Солнцеликого. – Где твоё смирение?»
Энасс даже остановился от неожиданности.
Солнцеликий… он всегда всё знает. Может, он сможет объяснить, что случилось в эту ночь с Элем, почему он принял этот странный обет?
А сейчас Солнцеликий прав. Он стал очень невыдержанным. По возвращении в Обитель придётся принять самую суровую из всех возможных аскезу, чтобы очистить свой дух и свои мысли от скверны, в которую его вверг своими выходками Эль. С этим…
Энасс мысленно одёрнул себя, не стал продолжать. И так нагрешил уже сверх меры.
– Вэссер, что случилось? – тихо спросил Эрист.
Энасс медленно повернулся, посмотрел на выжидательно глядящих на него парней. Окинул взглядом Эля, поменявшего сторону для булыжника – тот теперь болтался с левого бока. Впервые подумал, что, кроме боли от ударов, у Эля, наверное, ещё и спина уставала держать тяжесть в одном положении.
Может, ему себе такую же аскезу назначить? Побить себя как следует за невоздержанный язык и неумение правильно выбирать наказание?
Процедил сквозь зубы:
– Ничего.
Развернулся и пошёл дальше, установив себе за день пятьдесят раз прочитать покаянную молитву.
Сунул руку в глубокий карман, где лежали чётки, нащупал самую крупную бусину и начал мысленно повторять слова, которые уже очень давно не проговаривал.
А в полдень, когда они, помолившись и облившись ледяной водой из горного ручья, в последний раз обедали в Зачарованных горах, собираясь к вечеру выйти из безмагичной области, к ним прилетел посланник.
Увидев торопливо машущую крыльями невзрачную птичку, Энасс встревожено вскочил. Эль с Эристом тоже встали, следя за подлетающим вестником.
– Не к добру это, – сквозь зубы выдавил вэссер. – В Обители что-то случилось.
С трудом сдерживая волнение, снял с лапки капсулу с посланием, развернул тонкий, почти просвечивающий, листок, быстро пробежал глазами текст. Облегчённо выдохнул, словно услышав спокойный голос Солнцеликого, и зачитал повеление вслух.
«Энасс, я понимаю, ваша миссия очень важна, но случилось так, что мне понадобится ваше присутствие в Обители раньше обговорённого нами срока. Жду вас через полторы декады. Возвращайтесь».
Подписи не было, но этот почерк он узнал бы из тысячи.
С сожалением посмотрел на виднеющееся внизу Круглое озеро, возле которого заканчивалась Зачарованная зона. Нынче к вечеру они были бы возле него, а завтра подошли бы к первой из написанных в списке деревне. И Энасс за сегодняшним обедом уже мысленно начал повторять слова проповеди, которой собирался осчастливить селян.
Вздохнул: значит, не судьба. Не повезло крестьянам, не услышат они в этот раз Благое Слово.
Повернулся к ожидающим его приказа монахам:
– Собирайтесь. Возвращаемся.
Те кивнули и начали тушить костёр и укладывать вещи.
Обратный путь прошёл намного спокойнее. Эль всю дорогу был тих и задумчив. Шёл, погрузившись в свои мысли, машинально поглаживая булыжник. У моста остановился, мрачно посмотрел на канат, передёрнул плечами, видимо, вспомнив об испытанном страхе, и, опустив глаза, шагнул в сторону, пропуская вэссера. Но Энасс, наученный горьким опытом, предпочёл не спускать глаз с притягивающего неприятности адепта, поэтому качнул головой и приказал тому идти впереди.
