Наталья Нестерова
Кошки-мышки
Максим тогда еще думал, что обокрали его в баре, и звонит девица, что подсунула отраву. Станет шантажировать, за документы деньги требовать.
Поэтому когда Майя вежливо поздоровалась и спросила, не хочет ли он забрать вещи, Максим с ходу и грубо заявил:
– Слушай меня, путана! Ничего более ты не слупишь. Отдай документы по-хорошему. Или найду тебя. Из-под земли достану, разберу на молекулы и развею по ветру. Поняла?
– Поняла, – обиженно сказала Майя, – что вы невоспитанный, неблагодарный, извините, хам. Его Лида от детского садика волокла, надрывалась, спал у нас, я еще подушку подсунула, деньги на такси дала…
– Погодите-погодите! Вы та самая девушка, в квартире которой я неизвестно как оказался?
– Очень даже известно. Вас Лида принесла, на улице в грязи подобрала, думала – умираете. А вы!
– Извините! Простите! У меня провалы в памяти. Идиотская история. Значит, меня подобрала некая Лида и…
– Потому что у нее бабушка была санитаркой во время войны, – оправдала мои действия Майя.
– Какой войны? Впрочем, не важно. Черт! Представляю, каково бедной девушке было меня тащить.
– На последнем этапе ей помогли двое мужчин, – честно донесла Майка.
– Так, я приблизительно восстановил картину. Диктуйте адрес. Могу к вам подъехать вечером?
Майка, секретчица, ничего мне не сказала. Только упорно отказывалась идти в кино, хотя накануне мы собирались.
Максим заявился эффектно. Два роскошных букета держал под мышками, а в руках большие пластиковые пакеты, из которых торчали горлышки бутылок, коробки конфет, зеленая верхушка ананаса, гроздь бананов…
Когда этот Дед Мороз предстал на нашем пороге, я растерялась, хотя и узнала его мгновенно.
– Примите с благодарностью! С моей, – уточнил Максим, – великой благодарностью. Можно пройти?
Он поставил на пол сумки и вручил нам цветы.
– Конечно, заходите. – Майка не отрывала взгляда от продуктовых наборов. – Ой, сколько вкуснятины! Это все нам?
– Естественно. Скромная попытка выразить вам признательность.
«Ничего скромного, – подумала я, когда на свет полезли банки с икрой, крабами, батоны сырокопченой колбасы, сыр и дорогая рыба. – Барский размах. Почти как бабушкин полковник».
Такого изобилия у нас не было, даже когда приезжали Майкины родители.
– Может, взять за правило, – смущенно проговорила я, – по вечерам собирать на улицах падших субъектов? Так, глядишь, и прокормимся.
Максим рассмеялся и посмотрел на меня внимательно.
Я задрала голову и тоже на него посмотрела.
С этого все и началось…
Глава вторая
Слабости сильных женщин
Пропускаю десять лет. Ведь пишут в романах: «С тех пор прошло десять лет». Хотя как читателя подобные пропуски меня всегда возмущали: неужели за целое десятилетие не нашлось событий, достойных упоминания? Герои под наркозом, что ли, пребывали?
Отчасти – под наркозом. Десять лет не прошли, а промелькнули, пронеслись, просвистели.
Событий, радостных и печальных, открытий, эмоциональных и профессиональных, слез, смеха, ликования, уныния, мелких и крупных ссор, бурных и тихих примирений – всего в моей жизни было в норме. Без перехлеста, но и без скудости.
Дай мне волю, я бы, конечно, живописала наш роман с Максимом, трясущиеся поджилки накануне знакомства с его родителями, свадьбу, постоянную тревогу: мне так хорошо с ним, как не бывает и быть не может. Леденящий страх, который сопровождает только большое счастье: вдруг, оно кончится? Но по сути, в моих переживаниях, как я сейчас понимаю, нет ничего особенного. Сия чаша не минула любую женщину, встретившую своего истинного избранника и соединившуюся с ним.
Тревоги постепенно рассосались и совершенно исчезли, когда родился сын Георгий, Гошка. Начался абсолютно новый жизненный этап, с другими страхами, заботами, радостями. Словно в волшебной сказке: была Лида Полякова (в девичестве – Красная), подающий большие надежды менеджер крупной дилерской компании, прошла через роддом, стала истовой матерью, которой чихать на карьеру. Как Иван в сказке: искупался в кипящем котле – стал царевичем. Чувства, открытия, которые нам подарил сынишка, поистине царские.
Когда Гошке исполнилось три года, мы отдали его в детский сад. Требовалось отдать, потому что ему страстно не хватало общения, бросался на детей во время прогулок и клянчил: «Поиграем вместе?» Имелись проблемы и у меня. Настолько сосредоточилась на ребенке, что потеряла интерес к окружающему. Невольная изоляция сделала Гошку исключительным объектом применения моих недюжинных сил, моей вселенной. И что творится за границами этой вселенной, меня не волновало. Я походила на заключенного, который получает удовольствие от сидения за решеткой. Хотя, конечно, сравнивать маленького ребенка с тюрьмой, кощунственно.
Я вышла на работу. Уже в другую фирму, помельче. Зато быстро взлетела по служебной лестнице. Тут моих заслуг пятьдесят на пятьдесят. Природные математические способности обеспечили родители. Неразбериху в логистике нашей фирмы через несколько месяцев я выстроила в железную схему, и уже никакой пройдоха не мог стырить ящик-другой продукции.
Возможно, вы не знаете, чем занимается дистрибьюторская фирма. Если очень грубо и просто, то мы стоим между производителями товаров и магазинными сетями. Помогаем одним пристроить свою продукцию, другим – пополнять ассортимент. На разнице в ценах получаем очень-очень хорошую прибыль.
Охмурить, соблазнить закупщиков (это профессиональный жаргон: мы – продажники, они – закупщики) никакие логарифмы не помогут. Нужно уметь разговаривать с людьми, убеждать цифрами, фактами и личным обаянием. Тем более, когда предмет твоей деятельности – бытовая химия, от стиральных порошков до средств ухода за обувью.
Мое обаяние не подкачало. Хотя перестала производить впечатление девушки, которую хочется накормить. «Что-то очень естественное, натуральное, доверительное» – не мои слова, суммированные цитаты, – сквозит в моем облике.
Да и верно! Если найдется партнер, который заявит, будто я его обманула или слова не сдержала, – плюньте ему в лицо.
Ныне я с клиентами, кроме очень крупных, не общаюсь, потому как – заместитель генерального директора фирмы. У меня в подчинении три менеджера, шесть торговых представителей, плюс мерчендайзеры и начальники складов. За то время, что я работаю, наши обороты выросли в тридцать раз. Моя зарплата чуть меньше – раз в десять.
Максим по-прежнему занимается консалтинговыми услугами. Его заработки гораздо выше моих.
Мы – молодая семья, хорошо обеспеченная, добившаяся всего исключительно благодаря личным стараниям. Ни богатеньких пап-мам, ни активов, украденных у государства, в нашем прошлом нет.
Трехкомнатная квартира, за которую недавно расплатились, дача (от Москвы далековато, но удобства в доме), две импортные машины, отдыхаем за границей, в рестораны ходим, одеты с иголочки.
Словом, все в нашей жизни было замечательно, пока…
Минуточку. Я ведь про Майку не рассказала.
Она два раза была замужем и родила двоих деток. Майка прекрасная мать, но сын и дочь с ней не живут. Майкиным родителям, когда родился старший, Игорек, пятидесяти не исполнилось. Примчались в Москву, внука в охапку: вам надо жизнь устраивать, у нас малыш получит отличный уход. Игорек при бабушке с дедушкой как сыр в масле катается. А у Майкиных родителей новый счастливый период наступил, и смысл бытия появился. Дедушкины загулы и подозрительные командировки в одночасье прекратились, мчался с работы домой внука купать. Бабушка опять, как в молодости, стала командиршей в доме, распоряжения и суждения которой – истина в последней инстанции. Майка тосковала, но не могла забрать у родителей их отраду.
Она развелась и через некоторое время снова вышла замуж. О ее супругах ничего хорошего, как, впрочем, и плохого, сказать не могу. Типичные представители мужского племени, которым на первом этапе хочется женского тепла, ласки, понимания, уюта. Всего этого у Майки с лихвой. Но на втором этапе оказывается, что постоянная любовь, ласка, участие начинают надоедать, потом – досаждать. И хочется перчика, остренького в отношениях, а не пресного беспросветного поклонения.
Мужья Майку бросали. Я их понимаю, но простить не могу. Майка уникальная женщина, которой при рождении не отпустили ни грана кокетства, или лукавства, или злобы, или вздорности. Она не умеет обижаться, всегда оправдывает поступки людей, которые ей дороги. У нее нет гордости в общепринятом понимании. На нее можно орать и стирать ее словесно в порошок, она будет смотреть на вас сочувственно: тебе, бедняжке, сейчас, наверное, очень плохо, коль беснуешься, дай пожалею. Речь идет о близких, конечно.
Меня саму Майка нередко доводила до белого каленья, что уж говорить о мужьях, которые сбегали от нее к беспутным бабам. Правда, бывшие супруги периодически возникают в ее квартире: поплакаться, отмыться, отъесться, перья просушить, гребень взбить. Чтобы снова кукарекать на стороне.
Во втором браке Майка родила дочь Веронику. Я думала: уж теперь отогреется ее материнское сердце. Не получилось. Бабушка с дедушкой тут как тут: ребенку нужен воздух, фрукты и постоянный уход, который только мы можем обеспечить. Майка безропотно отдала ребенка. Как же, маму с папой лишить радости. А себя лишать – сколько угодно. Видеть детей раз в три месяца, выслушивать от родителей, какие, мол, они герои-подвижники, согласно кивать, благодарить, потом дома, в Москве, плакать от тоски. С трепетом покупать детские вещички, чтобы потом услышать: «Есть у Игорька уже зимняя куртка, зачем тратилась, а Верочке розовый цвет не идет, у нее щечки бледные».
Меня подобное положение дел, естественно, бесило.
– Твои родители эгоисты, – кипятилась я. – Нарожали бы сами выводок, были бы у тебя братики и сестрички. Как славно сложилось бы твое детство. Нет! В свое время мама на аборты бегала с полного согласия папочки. А теперь отыгрываются, неизрасходованный запас родительской энергии в ход пустили. Разве ты не можешь поднять детей? Что, у тебя квартиры нет, зарплата нищенская, стирать-готовить не умеешь? Да если бы и были проблемы, пусть помогут материально, а не калечат тебе жизнь. В конце концов, если сильно чадолюбивые, пусть сирот пригреют. Сколько тебе собственных детей ждать? Пока маму с папой инсульты-инфаркты разобьют?
– Тьфу, тьфу, не приведи Бог!
– Меня поражает: они с чистой совестью, еще и с гордостью, увезли твоих детей, в их головы даже не приходит мысль, что лишили тебя большого счастья.
– Но ведь ничего не поделаешь, – вздыхает Майка.
– Да почему «не поделаешь»? – еще больше накаляюсь я. – Забери детей, и все дела.
– Лида, как я могу лишить маму и папу счастливой жизни? – обреченно спрашивает Майя.
И вариантов ответа на этот вопрос для нее не существует.
Майкину ситуацию я не раз обсуждала со своим мужем. Требовалось выплеснуть гневные эмоции, которыми, из жалости, не добивала подругу. Обычно, выслушав мои сентенции, Максим заявлял:
– Нужно исходить не с позиции блага для Майи или ее родителей, а с точки зрения интересов детей. Где, с кем малышам лучше?
– Им хорошо у бабушки с дедушкой, признаю. Я ведь навещала их, когда у мамы была. Но хорошо не значит правильно. Они вырастят Майку номер два и номер три – безвольных, не подготовленных к жизненным трудностям личностей, которые при любых испытаниях закрывают глаза, падают на спину и трясут лапками.
– А я думал, ты любишь свою подругу.
– Безумно люблю. Что не отрицает объективного взгляда на недостатки ее характера.
– Кстати, о воспитании характера. Ты говоришь разумно, но как только дело касается Гошки, твой разум буксует. Пойми, мальчишка должен испытывать, пробовать свою силу, в том числе и физическую, и если он дерется, то это вовсе не значит, что из него вырастет бандит. Я, например, в детстве обожал драться.
– А хвосты соседским кошкам ты скотчем связывал?
– Как это?
– Проконсультируйся у сына. Берутся две кошки, их хвосты соединяются и забинтовываются липкой лентой, отпускаются. Кошки рвутся в разные стороны, ревут, мяучат истошно. Восхищенные, в кавычках, соседки выбегают, ловят своих кошек, при этом тоже вопят… Чего ты смеешься? Очень весело, когда твоего сына будут живодером звать? Не сбивай меня с темы. Мы говорили о Майке и ее детях.
– Обсуждение бессмысленно. Ситуация не изменится, потому что партнеры не способны к ее перемене. Майка безвольна, ее родители считают себя благодетелями и отгоняют от себя мысли о том, что лишают дочь нормального женского счастья.
– Ага. Еще говорят: она же приезжает часто.
– Далее. Собственно – все, кроме уточнения: надо ждать, время покажет.
– А пока?
– Лидочка! Хочу заметить: это типично женская манера – мусолить проблему, из которой сегодня не выбраться. Прогнозов на завтра можно сочинить десятки, и не факт, что события станут развиваться по одному из них…
В этом месте я с возмущением перебиваю мужа. И обвиняю, во-первых, в гендерном снобизме: что за штамп «типично женская манера»? Во-вторых, требую не разговаривать со мной, как с кризисным менеджером, которому предстоит спасать очередную фирму. Наш дом не офис Максима!
Но в чем я не могу обвинить мужа, так это в плохом отношении к Майке. Макс ее обожает, смотрит на нее ласково. Много лет тому назад я даже ревновала ласковость его взгляда на Майку. И успокаивала себя мыслью: «Так океанический гигант, кит-кашалот, например, улыбается мелкому пресноводному карасику».
События, о которых пойдет речь, развернулись удивительно теплой, золотой, багрянцевой осенью две тысячи седьмого года. Нет, ошибаюсь. Ведь с Назаром я познакомилась еще летом, до отпуска.
Это были переговоры двух специалистов. Назар – руководитель отдела сети зарубежных гипермаркетов. Я хотела продвинуть продукцию своих производителей на выгодные торговые площадки. Что с успехом и сделала. В дальнейших свиданиях необходимости не было. По штатным обязанностям наши подчиненные должны обеспечивать соблюдение контрактов, заключать следующие, отслеживать исполнение, организовывать рекламные акции в гипермаркетах и прочее. Но мы с Назаром оставили эти функции за собой.
Можно было бы прибегнуть к отговоркам: так получилось, само собой сложилось. Только неправда. Заинтересованность в общении мы почувствовали с первой встречи.
Помнится, чтобы настроить партнера на благодушный лад, я рассказала анекдот про глупую покупательницу, которая искала стиральный порошок с увлажняющим эффектом. Поскольку мы, продажники и закупщики, целиком и полностью зависим от кошельков и вкусов покупателей, то обожаем анекдоты про идиотов в магазине. Назар подхватил тему и рассказал о мужике, который искал на полках зубную пасту под названием «Же». Ему объясняли, что такой марки не существует. Дядька потребовал, чтобы пришел менеджер, заведующий секцией. Все в один голос: нет такого бренда. Тогда дядька набрал по сотовому телефону номер жены:
– Люся! Объясни им, какой мы пастой зубы чистим. – И гордо передал трубку.
Оказалось, что жена утром показала ему пустой тюбик и сказала:
– Купи такую же пасту.
Вот он и требовал «Же» пасту.
Когда подписывали договор, я заметила:
– Редкая у вас фамилия – Каун.
– Откровенно говоря, мой дедушка украинец родился с фамилией Кавун, что в переводе означает арбуз. Перебравшись в столицу, дедуля решил отбросить букву «в» для благозвучности.
– А моя девичья фамилия Красная. И представляете, у нас в университетской группе был парень по фамилии Синий и девушка Белая. Нас прозвали Флажками – от российского бело-сине-красного флага. Так и говорили: первыми пойдут сдавать зачет Флажки.
– У вас хотя бы нет проблем с ударением. Меня же называют то Ка$уном, то Кау$ном. По правилам ударение ставится там, где выбрал носитель фамилии. У нас дома дебаты. Сын считает, что лучше Кау$н, а дочери хочется на английский лад Ка$ун.
– Сколько лет вашим детям?
– Десять и восемь.
– А моему Гошке скоро пять.
Мы еще некоторое время поболтали на посторонние темы. С Назаром очень приятно общаться, говорить, рассказывать, слушать его, продолжать тему, начинать новую.
Он совершенно не похож на арбуз: ни круглых щек, ни бочкообразной фигуры. Среднего роста, поджарый, с лицом на первый взгляд невыразительным, обыкновенным. Но вторым взглядом замечаешь добрые с лукавинкой глаза, правильные черты, мужественность облика. Причем его мужественность отлична от Максимовой. На моего мужа глянешь и сразу ясно: крепость, скала, мощь, уверенность и сила, кулаки чугунные, бицепсы пудовые. Не зли – прикончит мизинцем. Заговорит Максим – и вы обнаруживаете, что гору плоти венчает голова светлая, с умом изощренным и парадоксальным.
Не сравниваю! Упаси Бог! То есть невольно сравниваю. Но все положительное – в пользу мужа. Просто Максим открыт сразу и ясно. А Назар как волшебный кукольный домик, в котором при каждой встрече обнаруживается новая симпатичная комнатка.
Третью или четвертую встречу, по предложению Назара, мы провели в ресторане. Что крамольного? Пообедать и заодно производственные проблемы обсудить. Вошло в привычку: два раза в неделю обедаю с Назаром. Разговор о служебных делах становится все короче, приятное общение – все длиннее. Постепенно ушли рассказы о супругах. Хотя на первых порах я по привычке через слово вставляла «мой муж думает… считает… полагает… шутит…, Максим сделал интересное наблюдение… оригинальное заключение… удивительный вывод…». Назар говорил о жене как о женщине, которая полностью соответствует его идеалам матери и хозяйки дома.
На обсуждение наших семейных дел не накладывался запрет, просто перестало быть интересным. Появились темы, которые хотелось продолжить при новом свидании. Общение приятных друг другу людей – всегда построение виртуального мира, в котором живут только эти двое. Багаж сказанного, собственные словечки и термины, шутки, намеки, постоянные «помнишь, ты говорила…» или «ты был абсолютно прав, когда…» – все это мир двоих, в котором посторонним не место.
Максим не знал о моих с Назаром полуслужебных свиданиях. Но у нас и не принято отчитываться о каждом шаге. Если бы вечерами рассказывали обо всех встречах и переговорах, не осталось бы времени для семейного общения. Хотя я часто просила у мужа совета по тем или иным проблемам. Без его мудрой головы моя карьера не столь бы реактивно неслась.
Еще месяц назад я была бы готова поклясться самым святым, вплоть до здоровья мамы, что у меня нет мыслей об измене мужу. Конкретно-крамольные, они отсутствовали. Мне только хотелось видеться с Назаром, обсуждать книги, спектакли, фильмы, сплетничать о тех, кто стоит по карьерной лестнице над нами, жаловаться на подчиненных и находить поддержку в том, что инициативный умный сотрудник – еще большая редкость, чем мудрый начальник.
Не помню, упустила тот момент, когда перестала мысленно разговаривать с Максимом – пересказывать ему события дня, компенсировать его физическое отсутствие внутренними диалогами. Кажется, это произошло, когда родился Гошка. Но хорошо помню, как стала вести немые беседы с Назаром.
Ехала в офис после очередного «служебного обеда», затормозила на светофоре, увидела, как переходит улицу женщина с сумкой-тележкой. Колесо у сумки вдруг отвалилось, покатилось под колеса машин. Женщина заметалась, зажегся зеленый свет, она торопливо потащила искалеченную тележку к тротуару. Гипермаркеты Назара сейчас берут на продажу немецкие сумки-тележки. Подсказать рекламный ход: тетенька по виду среднего достатка, можно – с вязаной мохеровой стародавней шапкой на голове, переворачивает на глазах у публики тележку, показывает на колеса: «Они не отвалятся никогда!»
Сюжет не прошел, но внутри меня появилась копилка с заготовками для бесед с Назаром. Я ждала встреч, потому что страстно желала поделиться с ним идеями, наблюдениями, рассказать анекдот, попросить совет.
Да, правда! Моим советчиком стал Назар. Не потому, что он умнее Максима, а потому что знает специфику моей работы не теоретически, а изнутри.
Кстати, советы мне нужны не для прямого следования им. Чтобы принять решение, мне необходимо пересказать кому-нибудь очень умному суть проблемы, услышать уточняющие вопросы и ответить на них. Почти физически ощущаю, как в этот момент мой мозг начинает гудеть и выходит на полную интеллектуальную мощность. Он сам найдет ответ, который не обязательно совпадет с рекомендацией.
Пробовала использовать в роли подобного стимулятора Майку. Бесполезно. Ей надо все объяснять от ребра Адама, разжевывать каждый профессиональный термин, чтобы в итоге услышать:
– Не знаю, Лида, что и сказать. Только «мерчендайзинг» мне кажется ужасным словом, почти ругательством. Вы что, не можете по-русски изъясняться?
Но с другой стороны, Майка – незаменимый слушатель моих монологов по проблемам семейным, бытовым, личным. Пока Майка охает, ахает, смотрит на меня с трогательной любовью, хлопает ресницами, я успеваю сообразить: Максимову тетю Дашу из Питера, которая живет у нас третью неделю и постоянно указывает, критикует, поучает, надо свести с Виктором Петровичем, вдовцом, соседом по даче, залпом купить им театральные билеты на пять дней вперед. Пусть Виктор Петрович жалуется на свою гипертонию и на козявку, которая пожирает его уникальный виноград. Тетя Даша будет проявлять участие. Ее хлебом не корми, только дай поучаствовать в чужой жизни.
Назар мне очень нравился, меня влекло к нему, ожидала следующей встречи, заготавливала мысли, продумывала наряд, макияж, прическу. И при этом не считала, что веду себя порочно или недозволенно. Мы ведь даже дежурных поцелуйчиков в воздух или в щечку при встрече-прощании себе не позволяли. А нынче все мало-мальски знакомые только и лобызаются.
Первый удар обрушился в самый интимный момент – нашей близости, моей рутинной ночной близости с Максимом. Я представила (нечаянно, подсознательно), что на месте мужа – Назар. И получила громадное чувственное ускорение. Будто все мои ощущения какой-то неведомой силой удесятерили.
Кто был виновником небывалого чувственного взрыва, я осознала, когда все кончилось. И пережила всплеск вины, раскаяния, ужаса. Напрочь забыла, что говорила мужу, когда мы только ступили на тропу амурных утех:
– Ерунду пишут в книжках, будто женщину после акта любви требуется приголубить, обнять и тэ пэ. Если акт удался, то ее следует оставить в покое. Мне хочется наслаждаться послевкусием, парить на своем облачке в сладком одиночестве. И твои объятия мне сейчас… Нет, не то чтобы совсем противны… Но – мимо кассы. Если женщина ничего не получила от близости, тогда – конечно, хоть поцелуй ее за терпение.
Хочу подчеркнуть: мои ощущения, пристрастия и заморочки – только мои. Это не пропись правил сексуальных отношений. Каждой женщине – свое. Я пишу о собственной жизни. Найдете время – пишите о своей.
Возвращаюсь к темной ночи, когда я, потная, взмыленная, с прерывистым дыханием и легкой судорогой в ногах, перекатилась по постели на сторону мужа, обняла его за шею, прилипла к груди, заикаясь твердила:
– Ты у меня! Ты у меня! Единственный. Только ты! Мне с тобой! Только с тобой хорошо…
– Д-е-л-а, – медленно, нараспев проговорил Максим. – Конечно, я у тебя единственный. Но если сейчас не ослабишь хватку, то задушишь единственного, – последнее слово Макс произнес, почему-то хмыкнув. – Расслабься. Вот так, хорошо. Слезы? Ты плачешь? Лида, скажи мне откровенно, только откровенно! Почему ты плачешь? Очень важно, чтобы ты сказала правду.
Возможно, существуют женщины, которые способны в подобную минуту признаться, что видели на месте мужа коллегу по работе, соседа, друга детства пропойцу-бомжа, президента Америки или рок-звезду, Буратино или Чебурашку, Фауста или Гёте, кентавра или Конька-Горбунка. Не исключено, что потом, погрузившись в дебри доморощенно психоанализа, обменявшись эротическими бреднями, супруги обретут новую степень взаимопонимания. Пусть живут долго и счастливо, копаясь во взаимных фантазиях.
Говорю только о себе. Плохо ли, хорошо ли, но к числу откровенных до стеклянной прозрачности женщин я не принадлежу. Сказать любимому мужу, что ты не способен меня удовлетворить, как Вася, сантехник, или Пал Палыч, начальник? Извините!
Никаких сантехников и начальников не имелось. Только Назар. Все равно это будет удар – удар по самой уязвимой точке мужского самолюбия.
Калечить родного мужа из-за собственной прихоти (или похоти)? Нет, уж лучше выкрутиться с помощью вранья.
– Лида, говори! – шептал мне в ухо Максим. – Пожалуйста, говори!
Слезы высохли. Решение не признаваться окаменело.
– Уй! – отстранилась я, воткнула палец в ухо и потрясла. – Не щекотись!
Далее нужно было сказать что-нибудь смешное. Для разрядки. Мы с Максимом всегда сбиваем пафос момента юмором и шуткой.
Когда он предложил мне выйти за него замуж, то написал шутливый «брачный договор». Читала его и хохотала, и плакала от счастья. Но когда пришел Максим, притворно официально, нехотя сказала:
– Поскольку на большинство вопросов ответ «да», вынуждена принять ваше предложение.
– Да здравствует статистика! – подхватил меня Максим.
Кружил по комнате. При этом не исключено, что догадывался: мое «да» созрело через месяц после нашего первого общения и далее принялось расти ударными темпами.
А может, не ведал, не догадывался. Не знаю. Теперь я ничего не знаю. Мы с Максимом откровенны, но не до изнанки. Трудно пояснить.
Представьте себя деревом. У вас есть ствол, ветви, веточки и листья. Посторонние люди срывают листья (общаются), видят ветви, то есть складывают о вас мнение. Но под землей дерево имеет не меньшую систему, чем над почвой. Заглянуть в темноту мы пускаем немногих. Кто-то оголяет свои корешки быстро и с радостью. Майка, например. Ее мужики вырывают с корнем, сажают в горшок и через некоторое время забывают поливать – лень, надоело, прискучило.
Максим знал мои корни, но не все, как выяснилось. Боковые побеги ускользнули от его внимания. И теперь мне нужно срочно брякнуть что-нибудь веселое и остроумное. Чувствую: Макс напрягся, мышцы стальные, голос звучит ровно и ласково, но усилия к нейтральности тона прикладывает, как чует мой тренированный на его интонации слух. Что-то заподозрил. Хотя, объективно, мог бы гордиться, доведя супругу до визга экстаза.
Итак, соврать быстро, достоверно и трепетно. На помощь приходит давний детский страх – боязнь маминой смерти.
Слезы (уж теперь не разобрать, по какой причине, скорее – по совокупности причин) потекли легко, вновь и благостно.
– Максинька! – хлюпала я. – Представила, что ты умер… И у нас в последний раз… Больше никогда… и чтобы запомнить… О, мой ненаглядный!
– Что ж, – сказал Максим и погладил меня по голове, – вполне убедительно. Только не рассказывай, как мысленно хоронила маму, а следом мужа.
Взял меня двумя руками за плечи и отложил в сторону – голова пришлась точно на подушку. В этом было что-то напоминающее перекладывание ненужной вещи. Но сил анализировать жесты Максима у меня не имелось.
– Спи, а я – водички попить. – Он встал с кровати.
– Проверь Гошку, укрой, если одеяло сбросил.
– Конечно. Спи.
И я быстро уснула. С сознанием отпущения грехов. Самоотпущения. Главное ведь себя оправдать, а до Бога далеко, и некогда ему на всякую мелочь разбрасываться.
