Наталья Нестерова
Между нами, девочками
– Не выйдет: и суд, и милиция, и прокуратура у Боречки в кармане. Он с самим губернатором вась-вась. Убирайся, Олег, по-хорошему, пока цел. А из квартиры мы тебя выписываем, уже документы подали, – приврала Анна Петровна.
Инна была в шоке. Получилось хуже, чем с баррикадой. Всё – из-за Бориса, грубого тупого мужлана. Избивать отца при сыне! Нанести Ванечке страшную душевную травму! Мальчик не скоро избавится от потрясения, если вообще избавится.
Она кружила вокруг Бориса, который силой подавлял Ванину истерику, и не знала, что делать.
Ваня выкрикивал детские проклятия:
– Ты плохой, гадкий! Ненавижу!
Борис ловил руки мальчика, прижимал к себе и уговаривал:
– Тихо, успокойся, всё хорошо. Мы сейчас поговорим, всё выясним.
– Борис! Отдай мне ребёнка и немедленно уходи! – потребовала Инна.
– Не мешай! – повернув на секунду к ней голову, приказал Борис. – Мы с Ваней поговорим по-мужски. Ванька, ты мужик? Значит, перестань вопить. Давай разбираться.
«Истерика у Вани, – невольно отметила Инна, – без слез. Кричит, но не плачет».
– Хватит, я сказал! – тряхнул Борис мальчика. – Что ты как девчонка? Замолкни. Так, хорошо. Теперь спрашивай.
– Зачем ты моего папу не пускал и бил?
– Во-первых, бил не сильно. Во-вторых, твой папа – дерьмо.
– Борис! – ужаснулась Инна. – Как ты смеешь? Немедленно прекрати!
– Почему дерьмо? – спросил Ваня.
Ни сын, ни Борис не обращали на нее внимания.
– Потому что если бы он здесь поселился, то мучил бы твою маму и бабушку. Они чахли бы, чахли и скоро умерли. Ты хочешь, чтобы мама и бабушка умерли?
– Не хочу. Но папа не злой.
– Это ещё не доблесть. Кстати, за то, что сегодня твоего папу немного потрепал и плохо обозвал, я готов извиниться. Но не сейчас, а через несколько лет. Ты мне напомни, я попрошу прощения. Ваня, я тебе объясню на примере волчьей стаи. Когда подрастают волчата, их отец…
– Не хватало моего ребёнка воспитывать на примере животных! – Инна решительно потянула Ваню за руку. – Иди ко мне, дорогой. Иди, мы сейчас с тобой…
– Инка! – скривился Борис. – Оставь ты нас в покое, дай поговорить. Ваня, скажи маме, что у нас мужской разговор.
– Мама, пожалуйста! – вырывая руку, попросил Ваня.
Инне ничего не оставалось, как уйти на кухню, где её собственная радостная мама воспевала кулачные доблести Бориса. И ведь маме не объяснишь, что случилось ужасное – Ваня серьёзно травмирован. Мама сама гадости об Олеге говорит и всякого, кто разделяет её мнение, поддержит. Сколько Инна твердила, что мальчик должен воспитываться на авторитете отца. «У Олега, – отвечала мама, – авторитета ноль целых, ноль десятых».
А если Ваня в качестве объекта для подражания выберет Бориса, привяжется к нему? Это будет трагедией. Чужой дядя никогда не заменит отца. То, что прощается папе, например невыполненные договорённости, не простится выдуманному кумиру. Да и в целом Борис, с его животноводческими установками, барскими замашками, с его бизнесом, совершенно не годится в качестве опекуна.
Инна едва дождалась окончания «мужского разговора». Вышла вслед за Борисом на лестничную клетку и дала волю своему гневу.
– Кто тебя просил вмешиваться? Я лично, – поправилась она, – просила вмешиваться? Что ты наделал? Дубина! Унижать отца в присутствии ребёнка! Кретин!
– Это по психологии нельзя дерьмо точным словом называть? Ошибается твоя наука.
– Оставь мою науку в покое! И нас оставь! Понял? Не смей вмешиваться в дела моей семьи! На пушечный выстрел не подходи к моему сыну, ко мне, к нашей двери.
– За что мне нравятся женщины, – говорил Борис, спускаясь по лестнице, – так это за их способность белое превращать в чёрное. Доброе дело – в злой умысел, правильный поступок – в грубый фарс. Идиотки!
– На себя посмотри! – подбежав к перилам, закричала в лестничный колодец Инна. – Зоолог доморощенный!
Укладывая Ваню спать, Инна думала, что состоится разговор о папе, готовилась сказать правильные слова о неправильных действиях дяди Бори.
Но сын не вспомнил об ужасной сцене, загадал загадку:
– Мама, у какого зверя самое большое сердце?
«Начинается!» – подумала Инна.
– У слона, наверное, – ответила Инна, – поскольку слон самое большое животное.
– Неправильно! – радостно возразил Ваня.
Детям нравится находить ошибки в утверждениях взрослых.
– Самое большое сердце, – продолжал Ваня, – у жирафа. А сердце – это насос, знаешь? Как у дяди Вовы на даче, только не воду, а кровь внутри плюёт. А у жирафа голова далеко…
– Высоко, – поправила Инна.
– Да, высоко, десять метров.
– Преувеличиваешь. Метра два, очевидно.
– Да, кажется. И вот жирафское сердце, чтобы до головы достать, большущее. Здорово, правда?
– А голова у жирафа маленькая, – улыбнулась Инна. – Следовательно, мозгов мало, соображает плохо.
– Зачем ему соображать?
– Чтобы убежать от хищников, от львов и тигров, например.
Они еще несколько минут обсуждали нравы мира зверей, пока Инна не велела Ване засыпать, поцеловала, пожелала спокойной ночи.
Выходя из комнаты, Инна подумала: «Лучше говорить о жирафах и тиграх, чем о папе Олеге. Хотя он и луговая собачка, благо, что Борису не пришло на ум просвещать на этот счёт Ваню. Бориса надо держать на расстоянии. Как я сказала ему? “На пушечный выстрел не приближайся”. Правильно. Господи, какое счастье, что удалось выгнать Олега!»
Опасения Инны были напрасны – Борис не стремился участвовать в делах соседей. Переехав в отремонтированную квартиру, по-прежнему с утра до вечера пропадал на работе. Изредка встречаясь, Инна и Борис холодно здоровались.
Анна Петровна хотела что-нибудь подарить Боречке на новоселье. Да разве угодишь такому богачу?
– Подари ему котёнка, – посоветовала Инна. – Это в русской традиции: в новый дом первым запускать кота. Кроме того, Борька обожает всякое зверьё.
Мама Инны животных не любила – от кошек и собак много грязи. Но идею дочери подхватила. Съездила в зоомагазин, выяснила цены на породистых котят, пришла в ужас. Купила симпатичную крошку рядом с магазином, где за умеренную плату предлагали детёнышей домашних животных. Инна, Ваня, да и сама Анна Петровна не могли не умиляться, глядя на полосатую живую игрушку. Котёнок был хорошенький, игривый, трогательный. Он вызывал улыбки – постоянные улыбки иррациональной радости.
Боря, по словам Анны Петровны, пришёл в восторг от подарка.
Когда малыш, резво перебирая лапками, отправился изучать квартиру, Боря сказал:
– Шустрый парень. Так и назовём – Шустрик, согласны?
– Это девочка, – возразила Анна Петровна. – Я просила девочку. От мальчиков некастрированных, говорят, дурной запах.
Борис поймал котёнка, перевернул на спину, посмотрел между задних лапок.
– Вас обманули. Парень. Но я не в претензии. Кастрировать? Ни за что, только если вместе со мной.
Шустрик тосковал один в квартире, да и кормить его требовалось по часам. Поэтому Анна Петровна, к своему большому удовольствию, продолжила помогать Боречке. Котёнок обитал на двух жилплощадях. Утром, после ухода Бори на работу, Анна Петровна своим ключом открывала соседскую дверь, и Шустрик трусил в её квартиру. Инна, вернувшись с работы, Ваня, приведённый из детсада, играли с котёнком. Шустрик почему-то игнорировал магазинные игрушки – искусственных мышек и стрекоз. Любимой забавой была маленькая бумажка, перехваченная длинной ниткой. Её ввела Анна Петровна, сказав, что раньше, в деревнях, именно с такой штучкой играли котята.
Утомившись, Шустрик спал на коленях у Инны. Она сидела за письменным столом, штудировала учебники, а Шустрик тихо мурлыкал.
Самое поразительное – котёнок чутко реагировал на приближение Бориса. Вскакивал, бежал к двери встречать хозяина, уходил с ним в соседнюю квартиру. Казалось бы, Шустрик должен привязаться к семье Инны, где проводит большую часть жизни. Ничуть не бывало: только Борис на порог, Шустрик стрелой к нему мчится. Чем Боря его покорил? Какие дрессировки применяет? Инна испытывала нечто похожее на ревность.
Ваня к повадкам животных более интереса не проявлял. Шустрика ему вполне хватало для удовлетворения детского любопытства. Сын был увлечён оружием, войнами, солдатами, пушками, пистолетами. Тоже настораживает, если твой сын сообщает: «Из пистолета стрельнул – только ранил, а из пушки бахнул – точно прибил». Игрушечное оружие, которое Ваня постоянно требовал, вытеснило прежде любимые машинки. Сын обожал «расстреливать» предметы из автоматов и винтовок. Только и слышалось: «Бух-бух! Бах-бах! Трах-трах! Убил!»
А если это скрытое проявление агрессии, связанное с разочарованием в родном отце? Ваня про папу говорит: «Он трус, его легко убить. Не хочу с ним гулять». С другой стороны, ребёнок совершенно вменяем, здоров, радостен, отзывчив. Не капризничает, не устраивает истерик, легко засыпает вечером и встаёт утром. Посоветоваться бы с хорошим детским психологом. Да где их найдёшь? Или расспросить достойного мужчину, что он помнит про этапы своего взросления. Но не спрашивать же Олега или Бориса. Хотя именно Борис, помнится, в детстве обожал пулемёты-автоматы. И ничего, развился до вполне активной особи. Слишком активной.
Однажды утром Анна Петровна, отправившись за Шустриком, вернулась расстроенная:
– У Бори девушка ночевала, у порога столкнулись, они вместе уходили.
– Ничего удивительного. В монахи Борька не записывался.
«Сейчас она скажет, что я мух ловлю, когда такой жених под боком», – подумала Инна.
И мама действительно упрекнула:
– Зато ты у нас монашкой живёшь. Инна, разве у тебя нет нормальных, естественных… – мама покрутила руками в воздухе, подбирая слова, – …женских потребностей?
– Есть у меня потребности. В данный момент, например, ощущаю страстную потребность в новых сапожках.
– Я серьёзно!
– Мамочка, – чмокнула её Инна, – разве нам плохо? Ты, я, Ваня отлично живём. А тебе нужен здесь мужик, который каждое утро бреется и оставляет на раковине пену со щетиной, писает мимо унитаза, бросает грязные носки где придётся, из-за которого квартира провоняет табаком?
– Он тебе нужен! И потом, не все мужчины писают мимо. Твой отец никогда не промазывал… или вытирал за собой.
– Если я встречу мужчину, хоть отдалённо похожего на моего папу, – пообещала Инна, пряча улыбку, – немедленно потащу его в ЗАГС. Клянусь.
На день рождения Анны Петровны Борис подарил корзину цветов и столовый сервиз на двенадцать персон.
– Что-то ты, буржуй, поскупился, – сказала Инна, когда они с Борей вышли на кухню. – Мог бы раскошелиться на сервизик на двадцать четыре персоны.
В комнате сидели гости – две сестры Анны Петровны и две подруги. Большего количества людей в их доме не собиралось.
По насмешливому тону Инны Борис понял, что прощён.
Но уточнил:
– Больше не дуешься на меня?
– Живи, расстрига. Хотя тебе в женщинах нравится способность белое принимать за чёрное, – напомнила Инна, – должна тебя разочаровать. Иногда, по прошествии времени, мы всё-таки различаем цвета.
– Это следует понимать как завуалированное извинение?
– Много хочешь.
«Кажется, я с ним кокетничаю, – подумала Инна. – Вот новость».
– А что луговая собачка? – спросил Борис, улыбаясь.
– Сгинул, слава тебе господи.
– Так уж преувеличивать не стоит.
– Чего-чего?
– Я вовсе не господь.
Инна перекладывала с противня, вынутого из духовки, мясо и картофель на блюдо. Обожгла палец, засунула его в рот.
Прошепелявила:
– Скромность украшает… Когда больше хвалиться нечем.
Борис стоял, прислонившись к косяку, сложив руки на груди. Улыбался и смотрел так, словно в первый раз разглядел Инну.
Его последующие слова подтвердили это и повергли Инну в шок.
– Ты похожа на породистую суку, не участвующую в воспроизводстве.
Инна чуть не уронила блюдо.
Борис подскочил, удержал, забрал блюдо, повинился:
– Извини! Сука – это только половая принадлежность, ничего ругательного.
– Ну, знаешь! – задыхалась от возмущения Инна. – Сам кобель!
– Не отрицаю.
– Ещё бы отрицал. К тебе Танька из семнадцатой квартиры несколько раз приходила, не заставала, к нам звонила.
Танька, бесшабашная в детстве, весёлая и заводная, мальчишкам безотказная, превратилась в грязную алкоголичку, почти бомжиху. В её квартире был притон, который соседи разгоняли, как могли, – ведь пьянчуги дом спалят. Но саму Таньку жалели: добрая душа, хоть и пропащая.
– Я ей один раз денег дал, – сказал Борис, – вот и привязалась.
С блюдом в руках, он, оправдывающийся, был нелеп и трогателен.
Но Инна сказала сурово, после каждого слова делая паузу:
– Твои дамы. Их статус. Моральный облик. Ко мне. Никакого. Отношения. Не имеют. Будь добр! Не втягивай. Меня. В свои романы.
– Можно подумать, когда-нибудь втягивал!
– Вот и отличненько. Чего стоишь?
– А что я должен делать?
– Нести горячее в комнату гостям. Как всё-таки бизнес и, не побоимся этого слова, – разврат плохо влияют на мозги.
– Да какой разврат-то?
– Шагай, шагай, – подтолкнула Бориса Инна, – герой капиталистического труда.
* * *
После маминого дня рождения прошло несколько недель. Инна жила в чётком ритме: преподавание в музыкальной школе, частные уроки, редкие посещения университета. Она выбрала для себя тактику: на лекции не хожу, занимаюсь самостоятельно, на экзаменах поражаю преподавателей обширностью знаний, приобретённых во время ночных корпений над литературой по специальности. И главное, был Ваня, сын, чьё взросление требовалось отслеживать тщательно. Самое сложное: удержаться от назойливой опеки, от подсказки в каждой загадке, от реализации постоянного желания тискать, целовать Ваню, своим телом закрыть от жестокого мира.
Иногда Инна казалась самой себе белкой, посаженной в клетку и тупо крутящейся в колесе. Когда-то Борис рассказывал про особенности беличьего организма. Подробностей Инна не помнила, но если белка не будет бежать, она сдохнет. Белка крутится в колесе, потому что хочет жить. Мало ли чего наговорил Борис. Мы не белки. Ваня начал проявлять интерес к компьютерным играм, а у Инны еще три курса университета впереди, пахать не перепахать.
Она конспектировала очередной заумный труд великого психолога, когда услышала голоса мамы и Бориса. Ежевечерний ритуал – Борис забирает Шустрика – сегодня почему-то затянулся. Инна отложила ручку, встала из-за стола и направилась в прихожую.
– Привет! – поздоровалась с Борисом.
Он кивнул.
«Бизнес лопнул», – подумала Инна, потому что прежде никогда не видела на лице Бориса подобного выражения тревоги и растерянности.
– Проходи, – пригласила Анна Петровна, – чаю хоть попей, и котлеты я быстро разогрею.
– Нет, не успею. Инна! Я лечу в Москву, самолёт через два часа. Забираю и привожу дочь.
Шустрик восьмёрки выписывал вокруг ног Бориса. Тёрся, но хозяин не удостоил его вниманием. Инна взяла кота на руки.
«Ах, паника! – злорадно думала Инна. – А кто пел про свою любовь к дочери? Любить на расстоянии, конечно, просто. Чем расстояние больше, тем любовь умильнее. Когда требуется постоянная ответственность, тут мы празднуем труса».
– Что тебя волнует? – спросила Инна, поглаживая Шустрика за ушами. – На какой срок приезжает Ксюша?
– Боюсь… Нет, чёрт! Я не боюсь! Думаю, навсегда, надолго. Жена бывшая замуж собралась, Ксюха ей помеха. И хорошо! Я справлюсь, только мне надо организовать… няню или садик… Чёрт, чёрт, чёрт! У меня линия на заводе запускается, переговоры с поставщиками на каждый день расписаны, если договоры не подпишем – весь труд коту под хвост. И этот кот даже не Шустрик. Предатель, ты чего к Инне льнёшь?
Инне хотелось съехидничать: мол, кто важнее, дочь или переговоры? Но это желание было мимолётным, следом за ним пришли жалость и стремление поддержать Борю, успокоить, помочь.
Раньше Инны откликнулась Анна Петровна:
– Боречка, детка! Не переживай и не волнуйся. Присмотрим за Ксюшенькой. Когда я тебе отказывала? Вези дочку, у нас поживёт, с Ванечкой играть будет.
– Спасибо вам! – И, шагнув к порогу, Боря добавил: – Так в жизни получилось, что вы самые родные мне люди. Всё, пока!
Закрывая за Борей дверь, Анна Петровна не без гордости сказала дочери:
– Слышала? Родней меня с тобой для Бори никого нет.
– Сколько сей комплимент накладывает обязательств, ещё вопрос.
– Что ты подсчитываешь? – не поняла Анна Петровна.
– Не бери в голову. Шустрик, бродяга, где спать будешь?
Дальнейшие события подтвердили опасения Инны по поводу взятых на себя обязанностей.
Уже была поздняя ночь, когда приехал Борис со спящей на руках девочкой. Следом водитель внёс приданое Ксюши. Вещей, одежды и игрушек у малышки было столько, что хватило бы на детский сад.
«Куда мы всё это затолкаем? – подумала Инна, глядя, как чемоданы и коробки заполняют квартиру. – Не пройти, не проехать». И ей вспомнилась попытка Олега вселиться со своим немалым скарбом. Пусть лучше чужой ребёнок и временно, чем бывший муж и на неопределённый период.
Она вошла в комнату, где стоял у диванчика Борис и смотрел на спящую дочь. Выражение Бориного лица говорило о буре эмоций: обожание, страх, беспомощность, умиление, трепет, безмерное беспокойство – казалось, что он сейчас расплачется.
– Пойдём, – шёпотом позвала Инна и за руку вывела его из комнаты. – Чего ты паникуешь? Всё будет нормально.
«Расти нормально без матери, – подумала она, – ребёнок не может. Ничего, Борька женится, за ним не застопорится. Только бы хватило ума выбрать женщину, которая для Ксюши станет настоящей мамой».
– Инструкции? – спросила Инна.
– Какие инструкции? – удивился Боря.
– Письменные или устные. Твоя жена должна была рассказать, какой у ребёнка режим, есть ли аллергии на какие-либо продукты.
– Я не видел Свинку, – покачал головой Боря. – От няни Ксюшу забирал. Инна, это очень важно?
– Но хотя бы медицинскую карточку ты привёз?
– Нет, только свидетельство о рождении.
Инна хотела сказать, что она думает о матери или, на худой конец, о няне, которые спихивают ребёнка, словом не обмолвившись, как ненужную вещь. Но Инна ничего не сказала, потому что Борис ещё больше запаниковал бы.
– Ладно, не дрейфь, – улыбнулась Инна. – В конце концов, это только маленькая симпатичная девочка, а не кровожадный лев. С тебя бы сталось и льва к нам привести на постой.
Про льва Борис пропустил, но ухватился за «симпатичную девочку»:
– Правда, она красавица?
– Настоящая принцесса, – подтвердила Инна, которая толком не рассмотрела Ксюшу. – Королевский уход мы тебе не обещаем, но сделаем всё возможное, чтобы ребёнок легко, без травм входил в новую жизнь. Правда, мама?
Инна видела по тени на полу, что мама подслушивает за дверью.
– Конечно, Боречка! – шагнула в комнату Анна Петровна. – Я со всей душой, Инна тоже, не волнуйся.
– Видите ли, – Борис сжал кулаки, потряс ими в воздухе, разжал, точно готовился произнести неприятное. – Я должен уехать. Сейчас. За границу. На переговоры с поставщиками оборудования для завода. Никому перепоручить нельзя. – Он говорил быстро и отрывисто, не то себя самого убеждал, не то Инну с Анной Петровной. – Так совпало. Всё склеилось, как назло. Дьявол! Я не могу бросить работу.
«Любопытно, – мысленно задалась вопросом Инна, – он нервничает, потому что не доверяет нам заботу о своей драгоценной дочери? Так ведь уже привёз её. Или это истинно мужская щепетильность: не сваливать на других свои заботы, чтобы не выглядеть беспомощным?»
– И не бросай работу, Боречка! – всплеснула руками Анна Петровна. – Мы ли не позаботимся о Ксюше? Лучше нас – никто, сам знаешь.
– Знаю, – кивнул Боря. – Но я… словом, терпеть не могу…
– Зависимости от чужого участия? – подсказала Инна.
– Да, – ответил Боря.
«Всё-таки переживает по причине мужской силы, а не слабости, – отметила Инна. – Хотя, – напомнила она себе, – что ты знаешь про их силы и слабости? Теоретик».
– Денег вам оставлю. – Борис принялся суетливо доставать бумажник, вытаскивать из него купюры. – Сколько надо? Этого хватит? – протянул пухлую пачку.
Тут уж обиделась Анна Петровна:
– Убери-ка быстро деньги! Что ж мы, из корысти?
Боря растерялся.
Инна, желая облегчить его участь, тихо (и, кажется, кокетливо) рассмеялась:
– За что мне нравятся бизнесмены, так это за их убеждение, что всё можно купить, оплатить, застраховать. Надо только бумажник распахнуть.
Инна пародировала Бориса. Когда ему что-то не нравилось, он говорил: «Что мне нравится, так это…» и далее следовал оксюморон, сочетание несочетаемого.
Борис понял намёк, улыбнулся, попытался подхватить игривый настрой:
– Что мне нравится в студентках-психологинях, так это то, что они считают себя академиками.
Анна Петровна в очередной раз подумала: «Слушаешь их (или подслушиваешь), говорят по-русски, а про что говорят – непонятно».
* * *
Инна уходила на работу, когда Ксюша ещё не проснулась. Ваня, в детский сад снаряжаемый, хотел увидеть девочку, которая теперь у них будет жить. Но мама и бабушка в один голос велели говорить тихо, чтобы гостью не разбудить, а наиграется он с Ксюшей вечером.
– Я ей пистолетом выстрелю, – подталкиваемый к двери, бурчал Ваня, которому совершенно не нравилась забота мамы и бабушки о посторонней девчонке.
Анна Петровна позвонила Инне около двенадцати, в большую перемену.
– Инночка, доченька! – глухо и торопливо говорила мама. – Не знаю, что делать. Это такой ребёнок… такой…
– Мама, я тебя плохо слышу.
– Трубку рукой прикрываю. Инна! Разве я не умею с маленькими девочками обращаться? Ты у меня выросла…
– Мама, что с Ксюшей плохо?
– Всё! Умываться – ни в какую, это – ладно. Сама даже трусы надеть не хочет – наряжай её. Тоже ладно, пусть. Но Ксюша ни кашу, ни творожок есть не хочет. Подавай ей чипсы, кока-колу и эти… ганбергуры.
– Гамбургеры, – машинально поправила Инна, поразившись тому, что ребёнок пробовал пищу, абсолютно для него запрещённую. – Мамочка, если Ксюша поголодает до вечера, то ничего с ней не случится.
– Но девочка всё время канючит, просится к Люсе.
– К маме?
– Нет, кажется, к няне. Или чёрт их разберёт. Инна! Такой ребёнок! Никогда не ожидала. У меня уже давление сто шестьдесят на сто.
– Мама! Слушай меня внимательно! Первое – выпей лекарство. Второе – поставь Ксюше мультфильмы, пусть сидит и смотрит.
Телевизор – средство антипедагогическое, но совершенно беспроигрышное.
– Уже включила, – призналась Анна Петровна. – В Ксюшином багаже этих мультиков прорва. Да какие жуткие! Нечеловеческие твари по экрану пляшут, не то жабы, не то…
– Мамочка, у меня урок начинается. Итак, повторяю: выпей лекарство и смотри, чтобы девочка не поранилась, об остальном не беспокойся. Целую. Через пару часов я дома.
Инна предположить не могла, что пятилетняя девчушка может вымотать силы и нервы до предела. Каприз на капризе и капризом погоняет. Ксюша сама не знает, чего хочет, ноет, плачет, на Ванечку кричит: «Чтобы я его не видела!» – буржуйская дочь отгоняет сына дворни. Хороши привычки!
Ксюша, ангелочек с золотистыми кудрями, довела Инну до белого каления. На Ксюшу не действовали никакие из известных способов воздействия на детскую психику – от игр в королевский замок до угроз «пальчики почернеют, если кашу не будешь есть». Внимание Бориного ребёнка удерживалось не более пяти минут – на чтении книжки, на мультике, на игре в пиратов, в принцесс, в зверинец (не передались отцовские гены).
С большим трудом втолкнув в Ксюшу творожный пудинг, Инна получила корчащуюся на диване страдалицу:
– У меня животик болит! Ой, болит!
Известное дело, в книгах о детской психологии много раз описанное: эмоциональные переживания ребёнок переносит на физическую немощь – способ поддержания заботы о своей персоне. То же самое происходит с взрослыми при так называемых психомоторных недугах: у человека сердце болит не потому что износилось, а потому что внимания к его личности не хватает. Хотя надо признать, что болит ощутимо.
– Животик часто у девочек бунтует, – присела на диванчик Инна, изо всех сил сохраняя спокойствие и поддерживая благодушный тон. – Потому что творожок, который ты съела, встретился с желудочным соком…
Ваня, обвешанный «оружием» и отчаянно ревнующий, крутился рядом.
Инна вспомнила, как Ваня однажды гостил у двоюродной бабушки. Вернулся и первое время прихрамывал, твердил, картавя: «Всё болит. Ноги болят, луки болят, селце болит – усё болит, сколей бы помелеть». Это он вслед за бабушкой повторял, которая «скорей бы помереть» твердила последние двадцать лет.
Следующий день был выходным и прошёл под знаком постоянной борьбы с Ксюшиными капризами. К вечеру выдохлись не только Инна с Анной Петровной, но и сама Ксюша. Вялая девочка лежала на диване и только тихо скулила, что болит животик. Тут наконец до Инны дошло, что с животиком могут быть настоящие проблемы. Вдруг аппендицит?
Инна вызвала «неотложку». Врач воспаление аппендикса отмела, но выписала направление в больницу.
– Почему сразу в больницу? – воспротивилась Инна.
– Потому что нужно обследовать. Посмотрите на неё: бледная, синяки под глазами. Ребёнок явно болен, а правильный диагноз в домашних условиях не поставить.
В приёмном покое детской больницы у Инны забрали Ксюшу и пакет с бельишком, наспех собранным Анной Петровной. Медсестра, назвав Инну мамочкой (Инна не стала поправлять), велела приходить завтра и прикрикнула на Ксюшу:
– Пошли, чего расселась! Не на руках тебя нести, большая уже.
Инну замутило от мерзкого чувства облегчения: был у тебя чужой вредный ребёнок, и ты от него избавилась.
Она шла по дорожке, когда позвонил Борис.
– Как там Ксюха? – спросил он, забыв поздороваться.
– Плохо, Боря, – вынуждена была признаться Инна. – Её забрали в больницу, что-то с животиком.
Борис молчал несколько секунд, Инна только представить могла, что творилось у него на душе. И не нашла ничего лучше, как оправдываться, мол, они с мамой старались как могли, но врач «неотложной помощи»…
– Я буду завтра днём, – сказал Борис и отключил связь.
«Нас винит, – подумала Инна. – Пусть во всех смертных грехах винит, только бы Ксюша выздоровела».
Утром Инна примчалась в больницу ни свет ни заря. Ждала долго: пока врачебный обход закончится, пока медики свои дела сделают. Доктор вышел к ней около полудня.
Непроницаемое лицо, ни грана сентиментальности. Игнат Владимирович сказал, что подозревает у Ксюши обострение гастрита, предъязвенную стадию.
– Как?! – воскликнула Инна. – Разве у детей бывает гастрит и язва?
– Полное отделение, десять палат, – махнул в сторону коридора Игнат Владимирович. – Мамочка, вы прежде обращались к врачам, есть медицинская карта?
Инна уже знала, что в больнице принято родительниц маленьких пациентов называть «мамочками». Пришлось объяснить, что Ксюше она не мамочка, что медицинские документы отсутствуют.
Доктор скривился, но не удивился, всякого, очевидно, повидал.
Он собрался уходить, но Инна схватила его за рукав белого халата. От волнения она не могла вспомнить, как называется процедура исследования желудка.
– Скажите, а Ксюше будут… шланги, трубки… вовнутрь толкать…
– Да, гастроскопию мы сделаем завтра.
– Но девочка не выдержит! – У Инны брызнули давно копившиеся слёзы. – Пожалуйста, не надо!
Несколько лет назад Инне делали гастроскопию. Воспоминание из кошмарных, для ребёнка подобная манипуляция вовсе чудовищна.
– Успокойтесь, выдержит, – привычный к слезам мамочек Игнат Владимирович отцепил Иннины пальцы.
– Я могу навестить Ксюшу? – с трудом взяла себя в руки Инна.
– Нет, – отрезал доктор. – Посещения родственников в нашем отделении не практикуются. И передач не нужно, ребёнок на специальной диете. Книжки, игрушки – пожалуйста, но в разумных количествах.
– Но почему запрещены посещения? Это ведь больница, а не концлагерь.
– Потому что дети должны привыкнуть к тому, что здесь они лечатся, что нужно потерпеть. Все терпят, и она сможет. А визиты мамочек выбивают ребёнка из колеи.
– Да, я сама психолог, – вдруг заявила Инна.
– Психологи тоже плачут. Всего доброго! – попрощался врач.
Инна ещё несколько часов бродила по больничному парку, ждала Бориса. Он приехал около пяти. К этому времени Инна столько передумала, переварила, перемучалась, что обрушила на Бориса водопад упрёков.
– Твоя бывшая жена не свинка морская, а детоубийца! И няни тоже гадины. Кормить ребёнка чипсами, поить колой! Они сорвали Ксюше желудок. Язва у пятилетней малышки! Что это, как не подлость? Куда ты смотрел? Ты отец или хвост собачий? За бизнесом дочь не видел. Денег тебе мало? Какие деньги, когда маленькая страдает! Ты хоть отдаёшь себе отчёт, какая у ребёнка сейчас трагедия? Мало того, что вырвали из родного дома, увезли неизвестно куда, к посторонним людям, так ещё и животик сильно болит. Ксюша мучается, а ты… ты…
Инна замолкла, не подобрав слова и разглядев лицо Бориса. Клеймить его безжалостно. Серый от горя, Борис пребывал в состоянии ступора, который прямо ведёт к инфаркту сердца, если не заставить человека действовать, не показать ему путь выхода из жизненного тупика. Причём заставить подчас требуется насильно.
– Боря! Смотри на меня!
Он с трудом сфокусировал взгляд на Инне.
– Соберись! – потребовала Инна.
Бесполезно. Борис смотрел на неё, но не видел. Стоит на месте, но кажется – проваливается в чёрную бездну отчаяния.
Инна размахнулась и влепила Борису пощёчину. Он дёрнулся, точно опомнившись. Инна ударила по другой щеке.
– Ты чего руки распускаешь, сдурела?
Возмутился, уже хорошо.
– У нас с тобой варианты, – Инна не обратила внимания на вопрос. – Первый: давай поплачем над собственными ошибками, второй: начнём действовать во благо твоей дочери. Честно говоря, я уже нарыдалась. Но если тебе нужно слезу пустить, готова подождать.
– Второй вариант.
– Ты сейчас собираешь в кучку свою мужскую волю и отцовскую любовь. И действуешь. Идёшь в больницу. Лечащего врача зовут Колесников Игнат Владимирович. Договариваешься, чтобы Ксюшу положили в отдельную палату вместе со мной. Понял? Если Колесников откажет, а он крепкий орешек, топаешь к главному врачу, подключаешь губернатора, президента России, генерального секретаря ООН, бандитов, киллеров – кого угодно. Ксюшу нельзя оставлять одну. Теория тюремной изоляции больных детей – для статистического большинства госпитализированных малышей, но не для твоей дочери. Её капризы, ах, я не сразу поняла, – это крик о помощи, а не выкрутасы избалованной девицы. Или не только выкрутасы. Каждому растению требуется вода, но одному капля в месяц, другому – ежедневный полив.
– При чём тут растения?
– Для сравнения, остолоп! Вода – это внимание, опека, выражаясь образно.
– Выражайся конкретно.
– Конкретно: твоей дочери будет очень-очень трудно в больнице, тем более с процедурами… такими анализами… о них я лучше промолчу…
– Ты трещишь безостановочно.
– Намолчалась, напередумывалась, я тут с семи утра, взорвусь, если не выскажусь.
