Наталья Сергеевна Вечерина
Семь ключей родового дерева
ПРОБУЖДЕНИЕ
Легкий ветерок пробежал по дереву. Висящие среди веток прозрачные бесцветные шары слегка качнулись и, словно просыпаясь, медленно поплыли вокруг кроны, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.
В середине каждого шара замерцали, запрыгали мелкие искры, вспыхнули и осветили их своим светом, превратившись в небольшие разноцветные огоньки.
От этих огоньков пространство внутри бывших прозрачных сфер, начало заполняться оттенками красок, от светлых, нежных, пастельных до насыщенных ярких и сочных тонов. Наливаясь ими, как медовые выспевшие яблоки на ветках яблонь в конце лета наполняются теплом солнца, шары становились тяжелее и плотнее.
Вслед за шарами потянулся от них тонкий полупрозрачный шлейф. Он мягко и нежно окутывал ствол, лаская его, как ласкает влюбленный мужчина любимую женщину, придавая дереву силу, надежду и возбуждая в нем желание жить.
Чувствуя его направление, за ним пробудились дремлющие древесные соки. Нерешительно и робко тонким ручейком потекли по корням, нащупывая и проверяя путь и неожиданно ощутив простор и возможность – сильнее сильнее , взметнулись радостно бурлящими потоками ввысь, к каждой мелкой веточке, к каждому листу. Расправив ветви дерево потянулось вверх, к небу, словно человек, вдохнуло полной грудью, впустило в себя порцию чистого свежего воздуха и засияло-запереливалось всеми цветами радуги, осветив цветными искрами пространство вокруг себя.
Движение в родовом дереве отозвалось у всех входящих в него поколений. И каждый из них, несмотря на время и расстояние, возраст и пол почувствовал – жизнь меняется, и меняется в лучшую сторону.
ВСТРЕЧА В ЛЕСУ
Старый ворон сидел на дереве и чистил клюв.
«Дядюшка Ворон, дядюшка ворон! – раздался рядом писк. – Расскажи нам сказку!»
«Вот неугомонные!» – подумал ворон, тщательно счищая последние, видимые только ему пылинки с толстого носа. Нос, он же клюв, был предметом его особой гордости. Толстый, длинный, удивительно прочный, он не раз выручал старика в сложных жизненных ситуациях. А ситуаций, как и удивительных историй, в жизни Ворона было предостаточно. Не на одну жизнь могло бы хватить.
«Хорошо, хорошо,– снисходительно ответил Дядюшка Ворон, прервав свое занятие. – Только не пищите».
Воронята обступили дядюшку, тесно прижавшись к друг другу.
Непутевая сестра ворона, так он ее называл, была птицей, погруженной исключительно в радости (и не только радости) материнства. Ее интересовали исключительно дети и заботы о них: накормить, согреть, обучить нехитрым житейским премудростям. Весь ее мир был сосредоточен на потомстве, которое, к слову сказать, было весьма многочисленным. За ним и присматривал периодически старый Ворон, активно участвуя в жизни подрастающего поколения. Вот и сейчас, восемь пар черных глаз бусинок смотрело на него, затаив дыхание в предвкушении новой истории.
Племянники частенько навещали дядюшку, наполняли дом гвалтом, щебетом, суетой и, порой, беспорядком. Но Ворона это нисколько не смущало. Его дети уже выросли, а он любил, когда дом наполнялся веселым детским смехом.
«А теперь немедленно марш в гнездо! – скомандовал Ворон закончив свой рассказ. – Мать вас там уже заждалась, спать давно пора!»
И действительно, начали сгущаться сумерки. Лес медленно, но, верно, погружался в ту особую ночную жизнь, которая недоступна постороннему глазу днем. Звуки становились тише, движения листвы – медленнее и плавнее, воздух наполнялся прохладой. Запахло – потянуло сыростью. Все готовилось ко сну.
Подождав немного и убедившись, что все воронята добрались до места назначения, а за ним никто не наблюдает, Ворон зычно и раскатисто каркнул и неожиданно резко упал вниз, ударившись об землю.
«Ах, как славно!» – мужчина расправил затекшие слегка плечи, слегка потянулся и покрутил головой из стороны в сторону. Был он давно не молод, но все еще хорош собой. Высокий и широкоплечий, с ладно сложенной фигурой. И ничего не выдавало в нем ворона, кроме, пожалуй, черного, как смоль цвета волос, да длинного носа, который, впрочем, нисколько не портил его внешности. Накинув на голову капюшон черного длинного плаща, он совсем уже собрался пройтись по своим владениям, но буквально на секунду замешкался и не зря.
«Мацко!» – тонкий девичий голос донесся откуда-то из глубины леса. Решив не выдавать своего присутствия, Ворон замер на месте, затаил дыхание и внимательно всмотрелся сквозь ветки деревьев. Вскоре на поляне показались двое. «Мацко, мой Мацко, – нараспев приговаривала девушка, прижимаясь к высокому рослому юноше. – Мой Мацко…» Пара, увлеченная друг другом, не замечала ничего и никого вокруг. Впрочем, многие ли влюбленные видят что-либо вокруг кроме себя? В эту минуту ночь окончательно опустилась на лес, и разлившая густая непроглядная тьма укрыла юношу и девушку от посторонних глаз. Оставшийся незамеченным Ворон помрачнел. В молодом мужчине он узнал своего младшего и самого любимого сына – Мацко. И все было бы ничего, но спутница сына была племени человеческого, а не вороньего, а это предвещало немало проблем, и проблем серьезных. С досады он стукнул кулаком по ни в чем неповинному стволу ближайшего дерева так, что с него посыпались листья, и расстроенный и злой отправился на ежедневный осмотр своей территории.
ПОЖАР
«Бам, бам, поооодъем, поооодъем!» – густой тревожный бас большого колокола растекался по округе. Но было поздно. Огонь полыхал вовсю. Жадные языки пламени лизали все вокруг. Горели нехитро построенные хаты бедняков, с соломенными крышами. Горели дома богатых крестьян, срубленных по солидному, как казалось, «на века». Горела деревянная церквушка. И даже погост был охвачен огнем, сжирая своим пламенем то, что и так уже истлело.
Люди метались. Охваченные паникой, потерявшие надежду спасти свое имущество, они в отчаянии пытались спасти хотя бы то последнее, что еще оставалось у них – свои жизни и жизни детей. Но все это было напрасно. Нестерпимый жар стоял в воздухе. Едкий дым выедал глаза. Огонь плотным кольцом полыхал вокруг деревни, не давая жителям выскочить к спасительной реке. И когда встало наконец солнце, осветив нежными лучами округу – от селения почти ничего не осталось, кроме горстки чудом уцелевших жителей и черного зияющего пепелища, с тлеющими углями.
Это пепелище вместо родного дома и увидела Аксинья, вернувшаяся с ночной прогулки рано утром.
ТАЙНА СТАРОГО ВОРОНА
Мацко. Любимый сын! И так все глупо получилось!
Так много надежд Ворон лелеял в отношении Мацко, так много вкладывал в него, так заботливо и настойчиво учил его всему, что знал сам. Он прожил уже не одну тысячу лет, и тешил себя мыслью однажды передать титул старейшины племени сыну. Конечно, оставались еще племянники, среди которых было немало достойных кандидатов на роль правителя вороньего семейства. Но Мацко! Мацко на эту роль подходил лучше всех. И вот тебе поворот! Непонятно откуда взявшаяся рыжеволосая любовь! В том, что это любовь Ворон не сомневался, он слишком хорошо знал своего сына. Несмотря на свою внешнюю холодность, и даже порой казавшуюся окружающим отстраненность от эмоциональных порывов и нежностей, Ворон обладал необычайной проницательностью. Считалось, что он способен видеть все и вся насквозь. Но так как при этом Старейшина оставался мудрым и справедливым правителем, его одновременно побаивались и уважали как члены племени, так и все жители Залесенья.
Власий, а именно так звали старого Ворона, никому не сказал об увиденном в лесу в тот злополучный вечер. Он только стал еще более молчаливым и задумчивым. И чем больше он думал, тем тягостнее становились его размышления. Тем чаще и чаще поднималась в его душе глубоко спрятанная тоска, которая, как иногда, казалось, Власию, заполняет его всего, и от него самого не остается ничего, кроме желания выть на всю округу. Но ни кричать, ни тем более выть, было нельзя. А терпеть становилось невыносимо. И старый Ворон уходил в глухой и заброшенный кусок леса, обессиленный борьбой с самим собой, долго сидел на земле, и не имея возможности что-либо изменить, и хоть с кем-то разделить свое отчаяние, беззвучно стонал от разрывающего его непрожитого и непринятого горя.
Власий не просто понимал, чем грозит Мацко нарушение закона племени – никогда не брать в жены женщин из человеческого рода.
Он видел в ситуации с Мацко свою, личную, еще юношескую историю, случившуюся с ним так много лет назад, что уже не вспомнить, когда это было. Когда-то ему казалось, что все произошедшее давно перегорело, отпустило, забылось навсегда и утекло как вода в реке, на берегу которой молодой еще Ворон встречался со своей любимой, рыжеволосой, едва достигавшей его плеча, с насмешливым, и таким доверчивым взглядом – Настасьюшкой.
Странная эта вещь – память, думал Ворон. История с Мацко оживила воспоминания так, будто и не было прожитых лет. Он вспомнил, а, как оказалось, и не забывал, запах ее волос, трепет ожидания встречи, и бесконечную нежность, горячей волной желания разливающуюся по всему телу.
Как странно, размышлял Власий, я помню все так, будто все случилось на днях. Будто и не было тяжелого разговора с отцом. Не было тяжелого расставания. Не было такого жесткого выбора – долг или личное счастье. Не было разлуки. И не было горечи отчаяния, навсегда заморозившего его душу, сделавшего его холодным, жестким, а иногда и жестоким.
Воспоминания встреч оказались настолько близкими, теплыми, нежными и настолько наполненными счастьем, что заслонили собой всю прожитую жизнь Власия, и мгновенно сделали твердого, решительного и хладнокровного правителя беззащитным перед самим собой.
И теперь, думая о Мацко с высоты прожитых лет, Ворон понимал, ему не остановить сына. Как понимал и то, что хотя он искренне уважал свою жену и прожил с ней в согласии множество земных лет, его тайная история любви вдруг неожиданно повторилась, прорвала толщу времен, проросла новыми свежими побегами, но уже в жизни сына. И шансов ее прекратить у Власия практически нет. Как и нет сил противостоять случившемуся. Оставалось только принять решение Мацко, каким бы оно не было.
Поняв это, Ворон почувствовал некоторое облегчение. Он долго стоял, прижавшись лбом к стволу дерева, вспоминая и вспоминая бесконечные фрагменты встреч, позволяя себе окунаться в них без угрызений совести, наслаждаясь каждой минутой счастья, бывшего в его жизни. Пока, наконец, не очнувшись, неожиданно увидел для себя совсем другой мир – яркий, насыщенный красками и запахами, согретый теплыми лучами летнего солнца. Набежавшая тучка брызнула на Власия крупными тяжелыми каплями дождя и Ворон, улыбаясь дождю, как в детстве, побежал домой. Такой прилив сил, он испытывал только в далекой молодости.
Если кто-нибудь заглянул бы в душу Власия в тот момент, он увидел бы, как с каждым воспоминанием тают в ней холодные куски льда, а по крови Ворона безудержным потоком разливается горячая и бурлящая жизненная сила. Сила любви, равной которой ничего нет.
ПОТЕРЯ И НАХОДКА
В пожаре у Аксиньи сгорел не просто дом. Сгорела вся ее веселая девичья жизнь, со своими прелестями и радостями. Пропали в огне пожарища родители. Черным пеплом накрыло, разметало, унесло вдаль, уничтожило неожиданно, мгновенно все то, что было дорого, любимо, и, казалось, надежным и вечным. И от этого «мгновенно и неожиданно» Аксинья никак не могла поверить в случившееся. Не могла осознать и тем более принять, что все это произошло не в страшном сне, а наяву, и ни с кем-то, а с ней. Она медленно опустилась прямо на землю, обхватила голову руками и молча сидела, уставившись в одну точку, пытаясь собраться с мыслями. Но мыслей не было, в голове стояла глухая пустота.
Находясь как в замедленном сне, девушка увидела рядом с собой что-то блестевшее на солнце. Среди черных головешек обгоревшей жизни ярким пятном выделялся закатившийся под обломки жетон – бляха. Она знала эти бляхи. Такие носили воины тьмы. Так их называли, за смуглую кожу, и черные одеяния. Да и дела их были тоже черны. Несли они в мирные селения разруху, смерть и горе. Сжигали деревни и села, поджигая их с четырех сторон так, чтобы жители не могли убежать. Грабили дома. Насиловали женщин. А мужчин уводили в плен или убивали. Что помешало им в этот раз осуществить все их намерения – осталось загадкой. И село оказалось уничтоженным почти со всеми жителями.
***
На бляхе, сквозь копоть, проступали буквы и затейливые вензеля. «Именной», – подумала Аксинья. Такие жетоны были только у предводителей воинов. Аксинья зажала находку в кулак и в бессильной ярости прошептала: «Будь ты проклят! И ты, и весь твой род!».
И, наконец, немного отойдя от шока, заплакала от переполнявшего ее отчаяния и полного непонимания что же делать дальше и как теперь жить.
***
Потерянная, с опухшими от слез глазами, девушка сидела на земле, среди обгоревших руин родительского дома. В руках она, неизвестно зачем, крепко сжимала найденный жетон. Такой ее и застал Мацко.
Услышав о пожаре от племянников-воронят, разносивших эту новость среди всего племени, он со всех ног помчался к тому, что еще вчера было селом. Больше всего в этот момент он боялся только одного – потерять свою Аксинью навсегда.
Его мало беспокоило, что скажут люди, что подумают, и как объяснить кто он и откуда пришел. Большую часть леса юноша легко пролетел птицей, но там, где лететь было опасно, пришлось замедлиться, обернуться человеком и бежать – бежать – бежать, надеясь только на свои ноги. «Только бы была жива!» – думал Мацко. – Только бы была жива!»
И, увидев издалека знакомый силуэт, почти задохнулся от переполнившего его счастья: «Жива!», на секунду замедлился, почувствовав как груз неизвестности покидает его, и побежал еще быстрее, лишь бы обнять, прижать к себе и не отпускать никогда, как будто это «прижать» и «не отпускать» могло что-то изменить. Осознав размахи бедствия и горя, Мацко понял, что Аксинья осталась совсем одна, и именно сейчас нужно принимать единственное решение. Хотя, если уж быть честным, решение это сын старейшины принял уже давно. Но боялся озвучить его себе и окружающим, зная, какие последствия оно понесет за собой.
Этот пережитый страх – потерять навсегда, был настолько близким и таким реальным, что затмил собой все сомненья.
«Пойдем, Аксюта, пойдем!» – Мацко помог девушке встать, и полностью уверившись в правильности своих мыслей и предстоящего поступка, повел ее прямиком к дому знахарки.
Агафья буквально остолбенела, увидев за спиной Мацко, робко стоящую рыжеволосую заплаканную девушку, как две капли воды похожую на любовь Власия – Настасьюшку. Она единственная знала тайну Ворона, как знала и о его тяжелом выборе между долгом – принять правление от своего отца и своим личным счастьем. Знала она и том, что несмотря на ладную его семейную жизнь и многочисленное потомство, в душе Власия, сделавшего выбор в пользу долга, что-то надломилось, а потом и умерло. И даже в самые радостные моменты жизни в глазах его никогда не появлялся тот особый, ни с чем не сравнимый свет, который выдает всех любимых и любящих.
С тем же проворством, с которым старушка накрывала на стол и выставляла неизвестно откуда появившиеся, еще дымящиеся блюда, Агафия сообразила – быть беде. Сама она ничем не рисковала, приютив влюбленную пару, Власий ей был не указ. А вот Мацко, судя по всему, сделавший свой выбор отнюдь не в пользу долга, рисковал всем. Закон есть закон, и его нарушение каралось строго.
