Наталья Солнцева
Джоконда и паяц
Глава 4
Москва
Как и следовало ожидать, в мастерской загадочного Артынова ничего уличающего хозяина в сношениях с нечистой силой, обнаружить не удалось. Те же стеллажи, драпировки, подрамники, те же недописанные холсты, эскизы, мольберты, палитры, краски, кисти… правда, новее, чем у Рафика, приличнее. В углу приткнулся старый клеенчатый диван с деревянной спинкой. Тот же запах пыли и дерева, приправленный женскими духами. Чувствовалось, что позируют хозяину мастерской в основном женщины. Это же было видно и по эскизам, которые покрывали стены.
Лавров постоял, оглядываясь по сторонам, потом подозвал замершего у двери Грачева.
– Заметил что-нибудь подозрительное?
– Нет, – помотал тот рыжими кудряшками.
– Никакой бесовской атрибутики, никаких знаков дьявола. Что скажешь?
– Так… а какие они, знаки? – растерялся Рафик. – Я в этом не силен.
Лавров выразительно потянул носом, с усмешкой глядя на бывшего одноклассника.
– Серой не пахнет. Исключительно пылью…
– …и духами! – подхватил тот.
– Что будем делать? Устроим обыск?
– Не знаю, – заколебался художник. Рыться в чужих вещах было неловко. Колебания, смешанные со стыдом, отразились на его смущенном личике.
– А чего мы сюда залезли? – вспылил Лавров. – Я на полдороге останавливаться не привык.
Под напряженным взглядом Рафика он начал перебирать коробки на стеллажах, заглядывать в выдвижные ящики обшарпанного бюро, доставленного сюда из какой-то еще довоенной конторы.
– Что мы ищем, Рома? – жалобно спросил художник, вытягивая шею, но не осмеливаясь приблизиться.
– Черта с рогами!
Покончив с бесполезными поисками того-не-знаю-чего, Лавров в раздражении плюхнулся на стул. Отовсюду на него с холстов и бумажных эскизов смотрели молодые красивые женщины – брюнетки, блондинки и рыжие, одетые и обнаженные, с затаенными улыбками на устах. Артынов мастерски изображал чувственный, полуприкрытый ресницами взгляд, который, казалось, неотрывно сопровождал зрителя, куда бы тот ни перемещался.
– Они как будто следят за нами, – заявил начальник охраны.
– Не многие живописцы обладают даром передать на картине живой взгляд. Но Семе это всегда удавалось. Единственное, что оживало под его кистью, были глаза.
Лавров встал и принялся более внимательно изучать написанные акварелью и маслом женские лица. Некоторые из них повторялись в разных ракурсах, в разной цветовой гамме.
– Ты можешь отличить его прежние работы от нынешних? – обратился он к Рафику.
– Легко, – откликнулся тот и подошел поближе. – Раньше мазок Артынова был робким и слишком аккуратным, краски усердно подбирались и смешивались, но не производили должного эффекта. Сравни! Вот и вот…
Он указал на повторяющееся лицо юной красавицы с тонкими чертами и копной смоляных волос. Лавров одобрительно хмыкнул. Девушка выглядела потрясающе, хотя и бледновато.
– При этом Сема как бы подражал Врубелю, – добавил художник. – С таким-то вялым мазком! В общем, полный аут. Манера Боттичелли ему больше подходит.
Бывший опер ткнул пальцем в чернявую красотку.
– Артынов влюблен в эту натурщицу?
– Был влюблен, – кивнул Рафик. – Он много и увлеченно писал ее, но шедевра, который остался бы в веках, как видишь, создать не удалось. Потом они расстались.
– Девушка жива?
– По крайней мере я не слышал о ее смерти. Ее зовут Эмилия Ложникова.
– Значит, не все, кто позирует Артынову, обречены на гибель? – поддел художника Лавров.
– Во-первых, тенденция уже наметилась, – возразил тот. – Во-вторых, в ту пору Сема еще…
– …не якшался с сатаной? – улыбнулся товарищ.
Рафик насупился и замолчал.
– Ладно, извини.
– Сам сравни, как он писал тогда и сейчас! – горячился Грачев. – Контраст разительный. Неужели не видно?
– Я не эксперт в живописи. Что произошло после их разрыва?
– Эми вышла замуж, Артынов спустя пару лет тоже женился.
– В отместку?
– Нет. Просто ему понадобился кто-то, на кого можно опереться, поделиться болью. Кроме того, выживать вдвоем было легче. Жена Артынова работала декоратором в театре, получала неплохую зарплату. Они сняли квартиру, некоторое время были счастливы.
– Значит, Артынов женат?
– Разведен. Два творческих человека редко находят взаимопонимание.
– Я думал, наоборот, – искренне удивился Лавров.
– В богемных кругах прочные семейные узы скорее исключение, чем правило. Искусство – особый мир, и каждый ищет в этом мире собственный путь. К сожалению, пути у разных людей не совпадают, – печально констатировал Рафик. – Светлана упрекала мужа, что тот сидит на ее шее. Он критиковал ее профессию. Дескать, она зарыла свой талант в землю, променяла вдохновение на тридцать сребреников. В пылу ссор Сема называл жену мазилой. Декоратор, мол, себе не хозяин, он творит в рамках, определенных содержанием пьесы и волей режиссера. Света обижалась, ссоры переросли в скандалы, и в конце концов Артыновы развелись.
– Как давно?
– Около двух лет назад. Расстались лютыми врагами. Сема до сих пор слышать о Свете не может без содрогания. Они растоптали самолюбие друг друга, а такое не прощается.
– Н-да…
Лавров решил проверить свою интуицию, ища среди женских лиц на стенах образ Светланы Артыновой, но сдался и попросил помощи у Рафика.
– Сема жену не писал, – ответил тот.
– Почему?
Бывший одноклассник пожал узкими плечиками.
– У каждого мастера свои причуды. Дуновение Музы легко спугнуть, она ревнива, как любящая женщина.
– К другим натурщицам Муза не ревнует? – усмехнулся Лавров. – Только к женам?
– Может, Светлана сама не хотела позировать. Чужая семья – потемки.
Лавров не понимал до конца, зачем задает все эти вопросы. Он действовал по наитию, как действовал бы на его месте любой толковый сыщик. Чутье выше логики. Это понимание приходит не сразу. К Роману оно пришло после нескольких необычных расследований, проведенных совместно с Глорией. Ее подход в корне отличался от того, к чему привык бывший опер.
Он еще раз обошел мастерскую Артынова, вглядываясь в лица женщин и пытаясь ощутить атмосферу, которая здесь царила.
– А где эскизы или наброски, сделанные с погибшей модели?
– Ты тоже заметил? – оживился Рафик. – Сема их уничтожил. Все! Образ Ольги остался в единственном экземпляре, на полотне «Рождение московской Венеры». В название, данное картине Боттичелли, Сема вставил дополнительное слово.
– Странно…
– Вот и я говорю, он снюхался с дьяволом, – опасливо озираясь, прошептал художник. – Как пить дать!
– Чудесная привычка – все валить на нечистого. Чуть что не так, виноваты черти.
– Ты мне не веришь, – обиженно покачал головой Рафик. – Я так и думал. Пусть я выдумщик и злобный завистник! Пусть. Но жизнь Алины мне дороже своей репутации. Я хочу, чтобы ты разобрался…
– В чем, старик? – перебил Лавров. – Охота на ведьм – не мое амплуа.
– Я тебя умоляю, не оставляй этого дела, – взмолился Рафик. – Хочешь, я на колени встану?
Он быстро опустился на пол и крепко обхватил ноги бывшего одноклассника. Лавров такой прыти от Рафика не ожидал. Он опешил, глядя на рыжую всклокоченную макушку школьного товарища.
– Обещай, что поможешь, Рома! – гундосил тот. – Обещаешь?
– Ладно, ладно, – пробормотал Лавров, решительно не представляя, что он должен предпринять в данном случае.
Рафик отпустил его, резво вскочил на ноги и протянул сложенный вчетверо листок бумаги.
– Возьми, пригодится. Только обо мне никому ни слова. Клянешься?
Лавров развернул листок уже в машине. Там корявым почерком Рафика были написаны адреса Эмилии Ложниковой и разведенной жены Артынова Светланы. Театр, где она работала декоратором, назывался «Потешный».
– Господи, Рафик, ты в своем уме? – пробормотал бывший опер. – Что я им скажу?..
* * *
Артынов лежал на диване, то проваливаясь в забытье, то приходя в сознание. Он исправно пил таблетки, но температура не падала. Его это не пугало. Обычная осенняя ангина, которой не удалось избежать. Завтра непременно полегчает, а послезавтра он встанет на ноги. Укутает горло теплым шарфом и примется за работу. В мастерскую не поедет, будет писать тут, в гостиной. Все уже приготовлено: и мольберт, и холст, и краски…
Он пошевелил пальцами. Даже это давалось ему с трудом. Горло ужасно болело, голова кружилась. Мысли ускользали, словно подхваченные ветром желтые листья.
Он не тяготился своим одиночеством. С некоторого момента портреты стали казаться ему более живыми, чем люди. Он говорил с ними, и они отвечали ему. Он ловил на себе их взгляды… и научился понимать их трагическую немоту. Дамы, изображенные на старых полотнах, давно покинули сей бренный мир, но от этого не канули в лету, не потерялись в вечности. Напротив, здесь, среди людей, у них продолжалось загадочное и томительное существование, не похожее на прежнюю жизнь.
Прелестная, утонченная Симонетта Веспуччи не хотела умирать. Она надеялась на чудо. Лучшие доктора суетились около ее постели. Ей становилось то лучше, то хуже. Смиренная красота и греховная чувственность Симонетты трепетали на кончике кисти итальянца Боттичелли и перетекали на его великие холсты…
Приступы кровавого кашля душили молодую красавицу, тогда как на картинах Боттичелли она расцветала, подобно богине Любви. Симонетта-женщина доживала последние дни. Симонетта-образ пробуждалась для зыбкого существования на грани двух миров – физического и творческого.
Она увидела то, чего не дано было увидеть другим: закат Флоренции, смену эпох и новых людей, которые вереницами проходили перед ее затуманенным мечтательным взором. Среди них были мужчины, которых она могла бы полюбить, женщины, которые завидовали ее красоте. Ничего не изменилось под солнцем.
– Я – избранница судьбы, – говорили ее глаза. – Моя короткая жизнь стала роскошной и сладкой, как запретный плод. Я обрела то, чего вы лишены. Не вы смотрите на меня, а я – на вас! Завтра сюда придут ваши дети, потом внуки, а я все так же буду смотреть на них и тосковать о земном. Моя тоска проникнет в их души и поселится там. Но нельзя удержать ни ветер, ни аромат розы. Все призрачно, неуловимо…
Каждый, кто видел Симонетту в галерее Уффици или Национальной галерее Лондона, робел перед ее величием, терзался неизбывным сожалением о хрупкости бытия и непостижимостью человеческого гения. Любовь, счастье, дыхание жизни мимолетны и преходящи. Блажен тот, кто способен остановить мгновение.
Лицо Симонетты вдруг заслонило лицо Саскии… пылкой и веселой супруги Рембрандта. Артынов напряженно искал в их чертах нечто общее, – поворот головы, линия носа или форма губ. Что-то, обессмертившее этих молодых женщин, выделившее из толпы, из бесконечной череды лиц.
Он до боли вглядывался в улыбку Саскии, в высокий чистый лоб Симонетты, уже обреченной, но еще не ведающей об этом. Ее жизненные силы иссякали, вливаясь в живописный образ. Жажда совершенства губительна!
Артынов очнулся от того, что кто-то дотронулся до его плеча. Он приподнял голову и застонал. Комната была пуста. Ему опять почудилось, померещилось. Тяжесть в затылке заставила его откинуться назад, на подушку. В помутившемся сознании замелькали тени заказчиков, натурщиц и возлюбленных. Все смешалось: томная Симонетта, веселая Саския, пышнотелые ренуаровские красотки, угловатые балерины Дега… и венцом горячечного бреда реял над Артыновым облик то ли Венеры, то ли Джоконды… то ли госпожи Кольцовой, которую он настойчиво уговаривал позировать…
Теперь ему все дозволено, все по плечу. И порукой тому – смерть Ольги. Артынов в глубине души ожидал, что Венера не простит натурщице конкуренции. Он втайне желал этого. Гибель модели послужила доказательством, что его мастерство становится опасным, как у настоящего мэтра.
Вожделел ли он к женщинам, которые раздевались в его мастерской и представали перед ним в ослепительной наготе? И да, и нет. Мысленно он совершал с натурщицами «развратные действия», как сказал бы ханжа, – совокуплялся с ними, как совокупляется с нимфами лукавый и ненасытный фавн. Разве сам акт творения не сексуален по своей сути?
– Инстинкт есть проявление зверя, – шептал он сухими от жара губами. – А ум в человеке – от Бога.
– Не знаю, не знаю! – воскликнул кто-то больному в ухо, и тот окончательно пришел в себя…
Глава 5
Оперативник, который выезжал на место гибели Ольги Слободянской, оказался словоохотливым рубахой-парнем и за скромную мзду поделился с Лавровым своими соображениями.
– По-моему, эти девицы все чокнутые, – заявил он, поглощая закуску, заказанную к пиву бывшим сослуживцем. – У них от собственной красоты крыша едет. Думают, махнули ресницами, и весь мир у их ног! Не выдерживают вчерашние Золушки испытания медными трубами. Вот и Ольга пала очередной жертвой «глянца». Видел бы ты ее, мертвую, на окровавленном асфальте. Богиня! Репортеры нащелкали кучу кадров еще до нашего приезда. И как только пронюхали?
– Ты считаешь, она покончила с собой?
– Уверен, – кивнул оперативник.
В кафешке, где они беседовали, было шумно и душно. В обеденный перерыв сюда приходили утолить голод служащие из соседних офисов. Официантки сновали между столиков, разнося пиццу и салаты.
– На чем же основана твоя уверенность? – осведомился Лавров.
– Ольга слыла неуравновешенной и капризной особой. Она не раз грозилась вскрыть себе вены. Характер у нее был вздорный. Это подтвердили и ее товарки, и спонсор проекта, в котором она участвовала.
– Что за проект?
– Рекламный. Косметическая фирма избрала Ольгу «лицом» своей новой марки. Я говорил с их генеральным директором. Он жутко сожалеет, что Слободянская не сможет представлять их продукцию на рынке. Они-де возлагали на Ольгу большие надежды, а та подвела.
– Значит, с работой у нее было все хорошо?
– Получается, так, – кивнул оперативник.
– А в личной жизни?
– Имеешь в виду несчастную любовь?
– Что-то же заставило ее броситься вниз с восьмого этажа.
– Вряд ли это любовь, – покачал головой полицейский. – Скорее истерика. Кстати, перед смертью Ольга выпила. В ее крови обнаружили алкоголь.
– Много?
– Достаточно. В квартире при осмотре обнаружили початую бутылку французского коньяка и один бокал с отпечатками пальцев хозяйки.
Лавров подумал, что убийца, – если Ольгу все же вытолкнули в окно, – убрал за собой следы. Нынче все подкованные: детективы читают, сериалы смотрят, знают, как себя обезопасить.
– Наркотой покойная не баловалась? – спросил он.
Оперативник перестал жевать и потер стриженый затылок со словами:
– Сам ее образ жизни был наркотиком. Деньги, роскошь, всеобщее восхищение, богатые поклонники, продажный секс…
– Почему непременно продажный? – улыбнулся Лавров.
– Такие девицы используют Божий дар на всю катушку. Торгуют и лицом, и телом. Пока молоды, пока красота не увяла, надо успеть сколотить капитал или обстряпать выгодный брак. Это типа гонка с препятствиями. Не каждый выдерживает. Видимо, у Слободянской нервишки оказались слабые, сдали.
– Шаткий довод.
– Женщины – существа непостижимые, – пожал плечами полицейский. – Красивые женщины тем более. Взять хоть Мэрилин Монро. Чего ей не хватало, по-твоему? А поди ж ты, злоупотребляла алкоголем, транквилизаторами и вообще… слыла истеричкой, скандалисткой и умерла во цвете лет. Известность и красота – тоже испытание на прочность.
– Других вариантов, кроме самоубийства, вы не отрабатывали?
– Почему же? – обиделся парень. – Отрабатывали, как положено. Только следов насилия на теле погибшей не было. В квартире она находилась одна…
– То есть присутствие кого-то постороннего не установлено, – ввернул Лавров.
– Ну да, – кивнул оперативник. – Дверь была закрыта, следов взлома эксперты не нашли.
– Это еще не доказывает, что Ольге никто не помог отправиться на тот свет. Допустим, она знала убийцу и сама впустила его, а потом тот просто ушел и захлопнул за собой дверь.
– Ты прав. Только этого мало для возбуждения уголовного дела, сам знаешь. А пальчиков в доме Слободянской хоть отбавляй. К ней часто заходили подружки, о мужиках нечего и говорить. Каждого можно огульно заподозрить. Ты попробуй собрать конкретные доказательства!
– Поквартирный обход делали? Что соседи сказали?
– Никто ничего не видел и не слышал. Люди, которые находились дома, занимались своими делами. Кстати, Ольга выбросилась из окна белым днем, когда большинство сознательных граждан работают, а не прохлаждаются. Короче, ее смерть признана суицидом, и точка.
– Точку ставить рано, – пробормотал Лавров.
– Ты-то с какой стати копаешь?
– У меня частный интерес.
– Тебя наняли вести расследование? – прищурился полицейский. – Кто? Один из безутешных любовников Слободянской? Среди них наверняка есть влиятельный папик с тугим кошельком. Ну, бог в помощь, коллега.
– Вы отрабатывали окружение погибшей?
– Конечно.
– Формально или на совесть?
– Мы, если ты в курсе, завалены делами по горло, – раздраженно заявил оперативник. – Башка кругом идет! Будь смерть Ольги насильственной, это стопроцентный «висяк». Денег нам за дополнительную беготню никто не предлагал, так что сам понимаешь…
Лавров понимал. В шкуре рядового убойщика совсем не сладко. Сутками на ногах, голодный, холодный, издерганный. И со всех сторон прессуют.
– Ладно, я без претензий, – миролюбиво произнес он, протягивая парню руку для пожатия. – Спасибо за информацию.
– Обращайся, – смягчился тот. – Чем сможем, подсобим.
Из пиццерии Лавров поехал в Строгино искать картину «Рождение московской Венеры».
То, что он увидел, поразило его до глубины души.
Полотно занимало всю стену и сразу бросалось в глаза. Фигура обнаженной богини любви светилась подобно драгоценному опалу на фоне лазурного неба и прозрачной бирюзы моря. Ее золотистые волосы развевал ветер.
В галерее никого не было, кроме хозяйки и единственной посетительницы, которая застыла у той же картины, что и Лавров. Они взглянули друг на друга и улыбнулись.
– «Девушка божественной красоты колышется, стоя на раковине, гонимая к берегу сладострастными Зефирами…» – с завистливым восхищением произнесла посетительница.
– Похоже на стихи, – оценил он.
– Это и есть стихи.
– Чьи? Ваши?
Молодая женщина покачала головой.
– Анджело Полициано, – ответила она. – Итальянский поэт. Он жил в пятнадцатом веке.
Романа не смущало собственное невежество. В обществе Глории он нередко попадал впросак и привык держать марку, несмотря ни на что.
– Вам нравится? – спросила посетительница, указывая на полотно.
– Очень.
Она сама чем-то смахивала на Венеру: стройная, светлоглазая, длинноволосая…
* * *
В «Потешный» театр бывший опер приехал под впечатлением от Венеры. Он в прямом смысле слова обалдел.
«Художнику вполне удалось передать манеру Боттичелли и в чем-то даже превзойти его, – заметила хозяйка галереи. – Хотя бытует мнение, что старые мастера вне конкуренции. Взгляните-ка на Венеру Артынова! Она сияет, подобно утренней звезде. Опаловая кожа, золотые волосы, умопомрачительная фигура. Это далеко не классический идеал Возрождения. Это – сама весна, чувственная и трогательная в своей наготе. Она не знает ни стыда, ни страха».
– Вы ко мне?
Лавров вздрогнул и очнулся от чар, навеянных богиней любви. Перед ним стояла экстравагантная особа лет тридцати пяти, одетая в нелепый зеленый балахон, из-под которого виднелись тонкие ноги, обтянутые малиновыми лосинами. Прическа этой леди напоминала взрыв на макаронной фабрике. В ушах висели огромные, почти до плеч, пластиковые кольца-серьги.
– Светлана Артынова? – уточнил он.
– Да. А вы кто будете?
– Частный детектив.
– Вот оно, что, – не удивилась она. – Вы по поводу Семы?
– Почему вы так решили?
– Не знаю, – повела она узкими плечиками. – Показалось. Мне сон дурной приснился. Будто Сема провалился в трясину и не может выбраться. Вопит, руки тянет… а я стою, не в силах пальцем пошевелить. Он утонул на моих глазах.
Ее лицо было покрыто слоем тонального крема, белого, как сметана. На этом фоне густо подмалеванные черные брови и алый рот выглядели кричаще.
Накануне своего визита в театр Лавров навел справки о бывшей жене художника. Ему сообщили, что Светлана невероятно самобытна и талантлива. Эпатажная внешность – часть ее имиджа, как и прочие странности, присущие творческой натуре. В «Потешном» ее ценят. Кроме того, она получает заказы со стороны и неплохо зарабатывает.
Роман прочистил горло, собираясь с духом. Он не имел понятия, как разговаривать с такими барышнями. Светлана сама пришла ему на помощь.
– Я знала, что Артынов добром не кончит, – заявила она. – Что с ним? Он жив?
– К счастью, да. Правда, приболел. Ангина.
– У него вечно болит горло! – взмахнула широкими рукавами Светлана. – Меня достали его постоянные полоскания, шарфы, компрессы!
Внутреннюю сторону ее предплечий покрывали замысловатые татуировки. Лавров мысленно ахнул, но сохранил благовоспитанную мину.
– Зачем вы пришли? – сверкнула она темными зрачками. – У меня мало времени. Работа не ждет.
– Мы могли бы поговорить об Артынове?
– О нем нынче только ленивый не говорит. Вы журналист? Я интервью не даю! – отрезала Светлана.
– Я сыщик, – напомнил Лавров.
– Вы прикидываетесь сыщиком, – усмехнулась она. – А сами охотитесь за дешевыми сенсациями и роетесь в чужом грязном белье. Мы с Семой расстались и ни о чем не жалеем. У него после развода начался творческий подъем, я тоже не жалуюсь.
– В самом деле?
– Я не собираюсь выворачивать перед вами душу! – вспыхнула Светлана.
Из-под тонального крема пробился румянец возмущения. Артынов все еще был не безразличен ей.
– Кстати, насчет души, – ввернул Роман. – Говорят, ваш бывший муж якшается с дьяволом. У этих слухов существует реальная подоплека?
Художница вздрогнула и отвела глаза. Вопрос заставил ее выйти из роли и прибегнуть к импровизации.
– Что вы несете? Какой дьявол? Ужастиков насмотрелись? Я вам больше ни слова не скажу. Убирайтесь!
– И не подумаю, – невозмутимо парировал он, мысленно перебирая способы задеть Светлану за живое. – Я не гордый, и вам не удастся меня оскорбить.
– Тогда уйду я.
Она выразила готовность покинуть холл, где они беседовали. Лавров воспользовался минутой промедления и брякнул:
– Натурщица, с которой Артынов писал Венеру, погибла. Выбросилась из окна своей квартиры. Кое-кто не верит в ее самоубийство. Вам не жаль несчастную девушку? Она только начинала жить, мечтала о любви, о славе…
– Ой, я сейчас заплачу! – скривилась декораторша.
– Вы жестоки.
– Меня бы кто пожалел, – рассердилась она.
– Ну вы-то пока живы…
– Что значит пока?
– Кое-кто подозревает вашего бывшего мужа в убийстве, – понизил голос Лавров.
– Сему? Абсурд! – воскликнула Светлана, и пластиковые кольца в ее ушах закачались. – Он и мухи не обидит. Сема лентяй, зазнайка и бездарь. Но он не злодей!
– Таким он был раньше. Теперь кое-что изменилось.
– Кое-что, кое-кто! – вспылила она. – Ненавижу намеки! Говорите прямо, что вам от меня нужно?
Лавров помолчал, глядя на ее неестественно белое лицо с ярко-красными губами. Ни дать ни взять – вампирша, восставшая из гроба. Ей можно прямо из театра смело отправляться на Хэллоуин.
– Вы ошибаетесь, называя Артынова бездарью, – вкрадчиво произнес он. – Я видел его Венеру. Она прекрасна. Более того, она божественна!
– Ха! – возмутилась художница. – Сема не брезгует плагиатом. Он копирует знаменитые полотна, вставляя в чужой сюжет своих любовниц. Это не живопись. Это – пошлость!
Светлана, похоже, до сих пор ревнует Артынова к его натурщицам. А может… она и есть – убийца?
– Уж не вы ли помогли Ольге Слободянской выпасть из окна?
– Вы в своем уме? – растерялась декораторша. – Явились обвинять меня?
– Подобная мысль может прийти не только в мою голову. У погибшей девушки был состоятельный возлюбленный, который жаждет мести.
– Мы с Артыновым разведены, и мне плевать, кого он пишет и с кем спит.
– Не верю, – усмехнулся Роман.
– Плевать!
– Меня-то вам нечего опасаться, – многозначительно обронил он.
Светлана, как она ни была возбуждена, насторожилась.
– Опасаться? – выдохнула она. – Вы мне угрожаете?
– Я предупреждаю. Кое-кто собирается отомстить за смерть молодой прелестной девушки.
– Ищет козла отпущения?
– Вот именно. Обидно, если этим козлом… окажетесь вы.
– Я?!! – взвилась художница. – Почему я?!
– У вас есть мотив.
– Кто вас прислал?
– Моя работа предполагает конфиденциальность, – заявил Лавров. – Я не имею права разглашать имя клиента. Но будьте уверены, он беспощаден и не стеснен в средствах. Человек потерял самое дорогое – любовь. Вы сильно рискуете, Светлана.
Его самого тошнило от слов, которые приходилось произносить. Художнице они тоже не понравились.
– Вы сначала докажите, что я приложила руку к смерти этой… девицы.
– Доказательства требуются в суде, – рассмеялся бывший опер. – А вас никто судить не собирается. Вы просто попадете под машину… или свалитесь с лестницы, например.
Ему было неприятно пугать женщину, но как иначе заставить ее отвечать на вопросы.
– Как вы смеете…
Светлана вдруг заплакала. Слезы потекли по ее щекам, размывая крем и проделывая темные дорожки.
– Когда же это кончится? – стенала она, всхлипывая. – Он мне жизнь сломал! Я даже ребенка не смогла родить… Сема был против. Дети, мол, помеха для творчества! Я вкалывала за двоих, а он искал себя… целыми днями валялся на диване, ждал вдохновения. А оно все не являлось и не являлось. Мы ругались, скандалили, и каждый раз я оказывалась виноватой в том, что он не состоялся как художник. Я не стала его Музой! Понимаете? Он на это рассчитывал. Я должна была спать с ним, заботиться о нем, зарабатывать на хлеб насущный, да еще и служить Музой!
– Он не писал вас?
– Я отказывалась позировать ему, – призналась Светлана.
– Почему?
– Не знаю. Наверное, из упрямства. Мне претила его слащавая манера, его старомодные идеалы красоты. Его кумиры – Боттичелли и Леонардо, а я не воспринимаю такую живопись. Мне по душе Пикассо и Сальвадор Дали.
– У вас разные вкусы?
– Разные вкусы… – с горечью повторила Светлана. – Скорее, разное мироощущение. Сема твердил, что я сею хаос.
Лавров представил Светлану в образе Джоконды и внутренне улыбнулся. Ничего более неподходящего нельзя было вообразить.
– Артынов предпочитал порядок?
Она подняла на собеседника заплаканные глаза под намалеванными смоляными бровями.
– Вы говорите так… словно Сема умер.
– Он стал другим человеком после развода. И другим художником. Как вы это объясните?
Светлана пожала плечами, и ее балахон всколыхнулся.
– Вероятно, ему не нужно было жениться. Любые узы сковывают.
– Вам есть что скрывать? – прищурился Лавров.
Она помолчала, прежде чем ответить.
– Каждый человек ведет внутри себя тайную жизнь, какую он не решился бы вести открыто. Разве у вас ни разу не появлялось желания, чтобы кто-нибудь умер?
Роман вспомнил, как в сердцах желал смерти Колбину, своему шефу, а потом стыдился этих мимолетных мыслей. Светлана права. Каждому стоит заглянуть в себя, прежде чем судить других.
– Люди – не ангелы, – буркнул он.
– Вот и я не ангел. Но Ольгу я не убивала. Мы были едва знакомы.
– А ваш бывший муж мог ее убить?
– Раньше я могла бы поклясться, что нет. А сейчас… – Светлана поежилась, словно ее тело охватил озноб. – Проклятый Артынов! Он так резво пошел в гору, что я в недоумении. Я наивно полагала, что знаю его как облупленного. Он удивил не только меня. Его краски внезапно ожили, заиграли, затрепетали! В этом на самом деле есть нечто дьявольское…
– Что вы скажете о его первой натурщице, Ложниковой?
– Артынов рассказывал о ней взахлеб, не стесняясь. Он был увлечен ею. Потом остыл. Первая страсть оставляет в сердце неизгладимый след.
Лаврову показалось, что Светлана говорит о себе. Ее чувство к Артынову не угасло, – просто притупилось под гнетом бытовых неурядиц и взаимных претензий.
– Они расстались врагами?
– Не знаю, – покачала головой декораторша. – Большая любовь нередко перерастает в большую ненависть.
– Ложникова ревнива?
Брови Светланы удивленно приподнялись.
– Вероятно, да… как любая женщина.
– Могла ли она убить?
– Трудно сказать. Во всяком случае, на меня она не покушалась, – усмехнулась художница. – А ведь я, на свою беду, отняла у нее Артынова. Зачем ей через столько лет убивать какую-то натурщицу?
Роман с ней согласился.
– Эми, кажется, замужем и счастлива, – добавила Светлана. – Она устроила свою судьбу гораздо лучше, чем это могло бы быть с Артыновым. Сема в принципе не способен любить кого-нибудь, кроме себя. Это не легко понять. Я потратила годы, чтобы убедиться в его равнодушии. Не хотелось верить, что все его слова и поступки фальшивы, как и его живопись.
– Но сейчас он на гребне успеха.
– Это временный взлет. Вот увидите, все закончится очень, очень плохо, – вырвалось у нее. – Знаете, Сема не раз приходил в отчаяние от своих неудач и… он действительно взывал то к Богу, то… к сатане.
Последнее слово Светлана произнесла тихо и с оглядкой. Но в холле было пусто. Актеры репетировали, а гардеробщица приходила только по вечерам, на спектакли.
– В самом деле? – допытывался Лавров. – Сатана услышал мольбу художника?
– Вы смеетесь. А ничего веселого в этом нет! Я думаю… в жизни всякое бывает. Муза капризна и склонна к мистификациям. Никто не видел ее лица. Оно вовсе не обязательно ангельское.
Бывший опер промолчал. Лицо самой Светланы выглядело более чем оригинально. С такой дамочкой в сумерках столкнешься, инфаркт получишь.
– Однажды Сема впал в жуткую ярость, – продолжала она. – Готовил работу на конкурс, что-то не заладилось… он схватил нож, порезал холст в клочья. Это было страшно. В тот вечер он и произнес роковые слова. Мол, раз боги его не слышат, он готов продать душу дьяволу… лишь бы сравняться с Боттичелли и Леонардо…
