Наталья Тарасова
Варнаки, или сказ о сибирских разбойниках
Вдруг Гнедой навострил уши и тревожно заржал. Вася поднял голову. Из леса, тихо напевая, шла девушка. Одета она была по-цыгански пёстро и ярко. Волосы на голове были перехвачены блестящим ободком, который сиял на солнце как корона. На груди позванивали монисты. Подол широкой юбки развевался при ходьбе, а рукава кофты, широкие внизу, были как крылья. Казалось, девушка плыла, а не шла. Василь поднялся ей навстречу. Девушка, увидев его, остановилась. Она смотрела на юношу спокойно и смело.
– Ой, яхонтовый, что уставился? Али девок красивых не видел? – и цыганка играючи подошла к парню.
Вася не мог прийти в себя то ли от неожиданности, то ли от красоты незнакомки. Так и стоял столбом, выпучив глаза и открыв рот. Девушка, смеясь, обошла его и заглянула в глаза. И всё! Что-то закружилось, что-то смеялось и пело, где-то ржали кони, звенели монисты. Но ничего не видел Василь, только эти чёрные лукавые глаза. То ли спал он, то ли нет, но когда он стал приходить в себя, цыганки уже не было рядом. Василь тревожно оглянулся. Не было и двух жеребых кобылиц.
– Ой, попадёт от батьки! Ой, не пережить! – пронеслось в голове.
Он быстро распутал Гнедого, собрал весь разбежавшийся табун и рысью поскакал в деревню. Загнав лошадей в загон, он бегом бросился в избу.
– Батя, цыгане! Это они уводят коней наших! – громко кричал Вася.
Конечно, он был наказан. Но лёжа после порки на сеновале, он вспоминал прекрасную цыганку и улыбался.
***
Поутру Власка послал за Павлом. Тот пришёл с отёкшим после глубокого похмелья лицом. Сам атаман пил редко и в меру, и очень не одобрял пьяные загулы. Но где-то в глубине души понимал, что мужики после дела грязного да кровавого должны напиваться. Может, чтобы совесть свою заглушить, у кого она ещё осталась, а может, чтобы с ума не сойти. Но после загула, как после бани, они словно возрождались. И поэтому три дня их не тревожил.
– Ну, очухался? – недовольно проворчал он, глядя на Павла.
– Да голова ещё болит, – пожаловался тот.
– Заходи в дом. Полечись. Катя! – позвал он хозяйку. – Подай гостю рюмочку да закусить.
Павел благодарно посмотрел на атамана.
– А теперь к делу. Сегодня собери мужиков в схороне, да смотри, чтобы пьяных меж них не было. Я подойду после обеда. Дело есть. Ступай.
И Павел пошёл исполнять наказ атамана. Местные мужики, в основном, были из казачьих семей. Их отцы и деды были казаками по рождению. И с молоком матери впитывали они удаль да послушание атаману. А что их атаман – разбойник, так это дела не меняет. Слушать атамана надо всегда. А Власку сами выбирали. «Любо!»– сами сказали. Да и впрямь хорош был атаман. И смел, и удал, да и умом Бог не обидел. Слово его слушали, потому и дела шли хорошо. Вот уже сколько лет, как гуляют мужики по тракту Московскому, а потерь, слава Богу, нет. Ну, почти нет. Разве что Тимошка, что атамана ослушался. Да ещё пара – тройка мужиков, но те больше по своей вине. Правда, ранило нескольких, так вылечили, выходили. А добра в схороне было много. Но не торопился с дележом Власка, знать, не хотел до поры баловать мужиков. Так, на еду-питьё давал, а про остальное говорил:
– Погодите, ещё не время. Не боитесь, не обижу!
Ему верили. После обеда собралось в схороне мужиков с десяток. Ждали Власку.
Про тот схорон особо сказать надо. Место то необычное. Вроде стоит среди холмов и косогоров холм, не очень большой, да и не маленький. Сразу в глаза не бросается, березняком порос, да травой буйной. Но ведёт к нему тропинка незаметная. И вот подходишь к двум берёзкам, а там – лаз. Сверху травой да дёрном заложенный. Но лаз тот и отворятся может, так что и пеший, да и конный внутрь может пройти – проехать. А закроется лаз, и не видать ничего, будто тропинка к горе подошла, да оборвалась. А внутри – пещера, и довольно большая. Неведомо, то ли природа, то ли человек её сотворил. Всё здесь было сделано по уму. И даже где-то наверху окошко было, чтобы свет проникал сюда. В центре стоял большой стол с лавками. Была сложена печь, да так хитро, что с наружи дыму почти не видно было. А жил – сторожил здесь огромный мужик Демьян. Бывший кузнец, а теперь калека. Конями его топтали и избили сильно когда-то.
А дело было так. Жил Демьян с семьёй на краю села около кузнецы. Дело своё кузнечное знал и любил. Жену да детишек своих обожал. Но случилась беда. Рухнуло в одночасье всё счастье его….
Пошла жена в соседнюю деревню с сыном Ивашкой. Недалеко, вроде всего версты три. Там родня у неё жила. Шла по просёлку. Вдруг навстречу всадники. Посторонилась женщина, сына за руку взяла. А те подъехали ближе, рассмотрели её и давай куражить. То ли пьяные были, то ли просто дурь в голову зашла. Только стали они конями женщину к леску гнать. Она сына отпихнула: «Беги в деревню!» – а сама, как могла, отбиваться стала. Малец припустил что есть духу в деревню.
Женщина упала. Тут два здоровых мужика с коней соскочили и давай её раздевать да тешиться. Кричала баба, вырывалась. А третий, на коне, смеялся. Но когда второй на неё полез, из-за поворота показался разъярённый кузнец. Он несся с огромным молотом в руке. Мужики быстро повскакали на коней и хотели уехать. Но Демьян уже схватил одну лошадь под уздцы. Стащил всадника и со всего маху ударил головой об землю. Тот как-то странно дёрнулся и затих.
– Ах ты, гнида! – и один из всадников направил на кузнеца своего коня. Сбив с ног Демьяна, конь больно прошёлся по рёбрам. А другой, соскочив с коня, схватил молот, что обронил кузнец, и несколько раз ударил лежащего на земле. И не миновать бы ему смерти, но тут на дороге показались две подводы. Бросив кузнеца, схватили своего товарища мужики, через седло перекинули да в лесу скрылись. Подъехали люди, подошли к окровавленному Демьяну, а он рукой в траву показывает, мычит что-то. Посмотрели они в траву, а там женщина лежит в позе непристойной, оголённая. Глазами неподвижными в небо смотрит. Придушили её душегубы. Похоронили родственники жену Демьяна. Самого еле выходили. Выжить-то он выжил, но кости переломанные неправильно срослись. Так и стал калекой. Слава Богу, хоть ноги целы были. Но появилась в нём злость ранее не виданная. Может на себя, что не смог жену спасти, а может на мужиков тех, кто его знает. Детей взяли к себе брат с женой. А Демьян исчез из деревни. И появился в отряде у Власки. Сначала Власка отказать хотел, но посмотрел на ручищи его огромные, глаза его злые, и понял, что силён ещё мужик. И приставил его сторожить схорон. Дело вроде лёгкое, но очень ответственное. Хоть и далеко от дорог стоит, но не ровен час, кто забредёт. Демьян себе угол обустроил. Топчан смастерил, печку сложил. Продукты и самогон поставляли ему регулярно. Но он не очень- то до самогону был охоч. Всё больше курил, да в огонь смотрел. Приезжали разбойнички, скарб разный привозили. Так он, вроде как, и казначеем был.
Мужики толпились у стола, некоторые сидели на лавках. Вид у всех был какой-то помятый, вялый. И то, отходняк ещё не прошёл.
– Чего атаман хотел? – в который раз спрашивал у Павла рыжий бородатый мужик. А Павел, правая рука атамана, уже вполне бравый вид приобрёл и спокойно в который раз отвечал:
– Ну не знаю я. Велел собрать всех. Знать, дело есть.
Вошёл Власка. Он оглядел хмурым взглядом собравшихся товарищей.
– Да уж, хороши! – сказал укоризненно. – Хватит бражничать, дело есть, – и сел к столу.
– Ну, дело так дело, – несколько оживились мужики.
– Так вот, где-то около нашей деревни табор стоит цыганский. Я страсть как не люблю цыган, и шалить им не позволю. У честных людей лошадей уводят. Надобно им место указать да лошадей вернуть.
– Слышь, атаман, так ведь в таборе всегда полно стариков и детей. Зачем лишний грех на душу брать? – Степан вопросительно посмотрел на Власку.
– И то, мокроты много, а навару с цыган никакого, – зашумели мужики.
– Цыц, молчать! – и кулак атамана с грохотом опустился на стол. Все замолчали.
– Сам знаю, что дело не фартовое, но порядок навести надо. Если получится просто припугнуть, лошадей отберём, а самих подальше от деревни отгоним. Ну, а коль заваруха пойдёт, сами знаете, что делать. Но чтобы свидетелей не было! – и он оглядел собравшихся. – А остальные всё бражничают? Не надоело? Да ладно, с них другой спрос будет. А мы завтра с утра десятком и пойдем. На конях, под седлом. При полном чтобы оружии были. Мало ли что. Собираемся у Федоровой заимки. Ну, вроде всё. Ступайте.
– Атаман, дело у меня к тебе есть, – привстал худощавый парень.
– Коль дело общее, говори.
– Да не знаю, общее ли, моё ли, – замялся Семён.
– Не тяни. Что за дело?
– Короче, деньги нужны. Мамка шибко заболела, хочу в город к родне везти. Там лекаря приглашать надо, лекарств всяких купить.
– Ну что же, денег дам. И на лечение, и сам приоденься в городе. Демьян, тащи мошну, что поменее, – приказал он кузнецу.
Тот поковылял в угол, из одного сундука достал большой кошель. С грохотом поставил его перед атаманом. Власка неспешно развязал его, достал горсть золотых монет, высыпал их перед Семёном. Немного подумав, добавил ещё одну.
– А мне? И мне! – зашумели мужики, их глаза загорелись жадными огоньками.
– Остыньте! – грозно рыкнул на них атаман.– Кому на дело, говорите. А на пропой и той доли хватит, что Демьян выдаёт, – и повернулся к кузнецу. – Ты подели последний привоз на двенадцать человек.
– Как апостолов у Христа, – сказал Тихон, пожилой мужичок, который отличался набожностью. И даже убивая, крестился: «Господи, прости!». А бывало, на ночлеге отойдёт от костра и молится. Да так неистово, что не видит и не слышит ничего вокруг. Будто хочет единым разом все свои грехи замолить.
– А у Христа тринадцать апостолов было, – сказал Илья.
– Да Иуда не в счёт !– возразил Тихон. – Иуда, он и есть Иуда!
– Ладно, ступайте! – сказал Власка. – Да смотрите, чтобы среди вас иуд не развелось. А ты, Семён, задержись.
Когда все, кроме Демьяна и Семёна ушли, Власка сказал:
– Раз в город едешь, дело тебе одно поручу. Живёт у меня там сродственник, в жандармерии служит. Да ты не бойся, он про нас ничего не знает. Так вот, зайди к нему, подарок свези да узнай, что нового. Может, слухи какие ходят. Да смотри, хитро и осторожно расспрашивай, чтобы не заподозрил чего. А ты, Демьян, собери подарок свояку, жене его да двум дочерям. Слишком не балуй, а вот девкам по серьгам можно.
На том и расстались.
***
Велика ты, Сибирь – матушка! Просторы твои необъятные, леса твои – тайга нехоженая! Реки твои могучие. И люди живут здесь особые. В большинстве своём гордые да вольные. Кто из пришлых казаков, кто из каторжников. Но норов имеют особый. И дух сильный. Может, в лютый сибирский мороз закалённый. И рождается здесь от родителей этих племя тоже неслабое да непокорное.
Иван младший стоял перед отцом.
– Отпусти меня, батя, к Власке.
– Что! – взревел Иван Окладников. – Что ты ещё надумал? Не было в роду нашем убийц да душегубов. Что, весь род решил запоганить, язви тебя! – сжал кулаки отец.
Сын стоял, опустив голову. Он был готов к такому обороту.
– Чего тебе не хватает? Хозяйство большое, денег сундук полный. Женись, отстроим, любо – дорого. Ишь, чего стервец надумал, в разбойники податься. Чего, скажи, тебе не хватает? – ревел отец.
– Свободы, батя. Да скука заедает. Каждый день одно и то же.
– Ах, скучно тебе. Так женится давно пора. И будет тебе веселье, хошь каждый день. Что-то ты мне ни разу не говорил, есть ли кто на примете?
– Да нет никого, батя. Да и охоты большой нет. – Сын спокойно и смело смотрел на отца.
– Ну, охота придёт. А коль сам не можешь, я тебе невесту сыщу.
– Не надо. Не буду я пока жениться. А к вольным людям я всё равно уйду.
– Ты это из головы брось. Не думай даже. Самовольно уйдёшь – прокляну! – ревел разъяренный отец. – Ступай, делом займись. А дурь из головы выброси!
Сын постоял, переступая с ноги на ногу, и спокойно вышел.
– Ишь ты, вырос уже. Характер у парня, вижу, крутой будет, – и немного смягчился. – Весь в меня! – и улыбнулся.
***
Что-то расхворался Кузьма Семёнович. Спину заклинило, руки-ноги ломит. Второй день на печи лежит, службу пропускает. Жена его, Дуня, притирки всякие ему втирает, собачиной спину обвязала. Вроде немного ему полегчало, но встать пока ещё не может. По нужде и то с большим трудом сползает с печи. И куда девалась казачья удаль? Слава богу, что домик свой, да печь как в деревне. Вот уже считай, лет десять живёт он в городе, а привычки деревенские не бросает – видать в крови они уже. Скучает по деревне, правда навещает редко. А всё служба, будь она неладна. Служит в жандармерии рядовым. Сначала нравилось – форму дали, паёк да жалованье. Домик купил, хозяйством обзавёлся. Вроде жить можно, но не лежит душа к городу. Домой, в деревню, на простор хочется.
Во дворе яростно залаяли псы. Кто-то стучал в ворота.
–Выйдь, Дуня, глянь. Опять, поди, со службы кого прислали.
Дуня быстро выбежала во двор. Вернулась в дом вместе с молодым парнем. Тот снял шапку и огляделся по сторонам:
– День добрый дому вашему – и неуклюже поклонился.
– Добрый, коль не шутишь. По делу али как?– подал голос с печи хозяин.
– По делу. От Власа Петровича. Кланяться велел, да гостинец просил передать, – гость стоял у двери.
– Так что стоишь, проходи. Я сейчас слезть попробую. Дуня, пособи! -кряхтя, Кузьма спустился с печи.
– Спину прихватило, раз так её так! – выругался он. – Собери, жена, на стол, гостя привечать будем.
Дуня и две её дочери засуетились на кухне. Гость разделся, прошел в горницу.
– Садись к столу. А бабы счас мигом соберут чего-нибудь. Да бутыль с погреба достаньте! – сказал он хозяйкам. И гостю:
– Ну, сказывай, как там брательник мой сродный живёт? Как семья его? Живы, здоровы?
– Да все, слава Богу, здоровы. Живут хорошо. А с вами-то что? Может,
доктор нужен?
– Да доктор у меня свой, вон на кухне копошится. Лечит так, что мертвого на ноги поставит. Я третий день как заболел, а вот вишь, уже хожу помалу. Вот только беда, службу пропустил. Но начальство предупредил. Они хотели меня в конвой, казну сопровождать. А я, видишь, слёг. Ну, поворчали, конечно.
Семен напрягся.
– А что, часто казну возите?
– Да раз в месяц сопровождаем.
– И много казны-то?
– А кто его знает. Повозка крытая. Там один мужик сидит. Ну, мы их встречаем на тракту и меняем тот конвой, что из Красноярска идёт. Те домой, а мы до Канска и ведём.
– А много вас?
Кузьма настороженно посмотрел на гостя:
– А тебе что за беда? Почто интерес имеешь к казне?
–Да упаси Бог! Так, разговор поддержать, – нашёлся Семён.
– А! – успокоился хозяин. – А то, говорят, последнее время на тракту неспокойно стало. Мужики балуют. Грабят да убивают. Но нас пока ещё ни разу не трогали, слава Богу! – и перекрестился на образа. – Но начальство всё равно беспокоится. Раньше пять – шесть всадников сопровождало казну, а теперь поболее десятка собирают. Ну, давай выпьем, чтобы всё у нас хорошо было.
– За хозяев! – Семён поднял рюмку.
Когда захмелевший Семён собрался уходить, Кузьма наказал ему:
– Власке с семейством кланяйся. За гостинец спасибо передай. Может, летом приеду в гости, а пока не могу – служба. Ну, ступай с богом. А я снова на печь – болит, окаянная, сил нет! – и, кряхтя, полез на печку.
***
Илья Петрович поправился быстро и вновь занялся своим делом. Опять стал пропадать на работе с утра до вечера.
– Берегите себя, папа! – с укором говорила ему Нинель.
Тот только смеялся:
– Да что со мной будет?! Вон, какой Ангел Хранитель у меня! – и нежно целовал дочку в лоб. Жизнь снова вошла в свою колею.
Как-то вечером отца не было дома. Нинель сидела в своём любимом кабинете с заветной книгой. Но что-то сегодня сердце билось неспокойно. Свечи мигали, тени от них метались по стенам. Нинель открыла книгу.
– Отчего мне так тревожно? – спросила она.
И всплыли буквы: « Время приближается! Время грозы. Тебе предстоят большие перемены!»
Вдруг неизвестно откуда взявшийся ветерок загасил свечи. «Ох-ох-хх»-разнеслось по комнате. Нина привыкла уже ничего не боятся, но на этот раз лёгкий озноб пробежал по спине. Снова зажгла свечи. Пока возвращалась в кресло, взгляд невольно упал на портрет матери. Нине вдруг показалось, что он ожил. Мать смотрела с портрета как живая, и улыбалась. Нина резко остановилась. Она только сейчас поняла, что та женщина в грозу и была её мать! Где-то в глубине души она это ощущала, но не могла соединить вместе этот написанный маслом портрет и ту странную женщину под дождём. Но сейчас, глядя на оживший портрет, Нина поняла: « Это ты!». Портрет улыбнулся.
– Мамочка, не пугай меня! – прошептала девушка, чувствуя, как руки начинают холодеть.
Портрет снова стал портретом. Объёмность его исчезла, осталось красивое лицо с чуть заметной улыбкой. Нина для верности провела по нему рукой. Масло, холст.
– Показалось, наверное, – утешила себя Нина.
Она села в кресло, взяла книгу, но открывать не спешила. Мысль о том, что в тот вечер Нина видела свою маму, не давала ей покоя. «Но ведь этого не может быть!» – подумала она и машинально открыла книгу.
«Может!» – было написано там.
***
Фрося сидела за печкой и глотала слёзы от обиды. Ведь так и не смогла она подойти к Илье там в роще. И вроде рядом он был, да поняла, далёк он от неё, ох, как далёк. Сегодня мужики с утра по хозяйству заняты. Дрова колют, забор поправляют, а Антип стул чудной мастерит.
– Будешь ты на нём, Фросюшка, как королевна сидеть!
– Тоже мне, королевна! – усмехнулась Фрося.
А хотя, чем не королевна? Вон какой красивый платок подарил ей Стас. Но не лежало сердце Фроси к этому здоровому мужику. Взгляд у него хмурый и недобрый. Поначалу рукам волю давал, но Фрося твёрдо ответила отказом, отстал.
– Фрося, где ты? – послышался голос Ильи из прихожей.
Она поправила волосы и вышла из-за занавески:
– Да здесь я.
– Куда дрова складывать? Где тебе удобнее будет? – Илья топтался у порога.
– Сейчас, платок найду, – и Фрося полезла в сундук. А когда обернулась, Илья так же стоял у порога, но смотрел на неё каким-то странным взглядом.
– Красивая ты! – сказал он и смутился. Фрося вся вспыхнула, щёки заалели.
– Неужто, разглядел?– засмеялась она.
Илья полез в карман и достал золотую цепочку с галубым камнем.
– Это тебе, – протянул он смущённо.
– Купил, что ли? – в душе у Фроси боролись два чувства. Она знала про дела разбойничьи своих постояльцев, и что вещь могла быть снята с убитых, с одной стороны. А с другой – её любимый Илья первый раз дарит ей подарок, да ещё такай красивый. Илья понял её мысль и твёрдо сказал:
– У Флора выменял, а где он взял – дело его.
– Спасибо, – сказала Фрося, взяла подарок и ласково посмотрела на него.
Илья смутился:
– Так я пошёл. Ты про дрова-то распорядись, – и вышел.
А поздно ночью, когда мужики спали, Илья пришёл в спальню к Фросе. И только первые петухи смогли вернуть на землю пылких любовников.
***
– Ну, проходи, Семён, сказывай, как съездил, как мать, что нового в городе? – Власка сидел на лавке у стола, когда пришёл Семён.
– Да всё нормально. Мать у родственников устроил, денег на лечение дал, так что доктор говорит, что скоро поправится. А брат твой просил кланяться, да за подарки благодарил. Прихворнул он, спиной мается. Даже на службу не пошёл, говорит, казну сопровождать должен был.
Власка оживился:
– Ну, спину ему жинка быстро поправит, она мастерица на это. А что про казну он сказывал?
– Да, говорит, возят ту казну из Красноярска каждый месяц, а они сопровождают. Раньше, говорит, пять – шесть всадников было, а теперь разбойников боятся, до десятка собирают.
Власка задумался
– А когда возят, не сказал?
– Нет. Но он должен был того дня ехать, как я к нему приходил. Это, считай, числа двадцатого было.
– Молодец, сукин сын! – и Власка похлопал Семёна по плечу. – Давно у меня эта мыслишка крутится, да как подступиться к ней, не знал. А тут ты прямо на блюдечке да с окоёмочкой! – Власка радостно потёр руки.
***
Ещё туман не рассеялся, солнце не встало, а десять всадников выехали из деревни. Собаки подняли было шум, но быстро затихли. То ли признали, то ли испугались.
– Ядрёна вошь, – ругался, кутаясь от сырости в тёплый зипун, Федот, пожилой мужик с окладистой бородой.
– Чо, Федот, климат не тот? – Антип оскалил свой беззубый рот.
– Цыц, тихо! Недалеко где-то здесь, – атаман прицыкнул на мужиков.
Дальше ехали молча. Когда поднялись на крутой косогор, то увидели, что у подножья стояло несколько цыганских кибиток. Рядом было разбито с десяток шатров. Тлели угли погасших костров, а невдалеке мирно гулял табун лошадей. Под Степаном жеребец заржал. Ему тут же ответили несколько кобылиц из табуна.
– Осади! – приказал Власка.
– Да как его осадить, чёртово отродье! – Степан натянул поводья.
– Стас, Илья, – позвал атаман. Всадники подъехали. – Вот что, ступайте в табор, поговорите с вожаком. Добром отдадут коней – не тронем, дадим уйти. А остальным растянуться цепью, – он повернулся к товарищам.
В таборе началось оживление, когда увидели, что два всадника мирно едут среди кибиток и шатров. Несколько мужчин с пистолями в руках окружили пришельцев.
– Кто такие? Что надо? – вперёд вышел цыган средних лет.
– Ты что ли вожаком будешь? – спросил Стас.
– Ну, я! Что надо?
– А надо нам, люди добрые, чтобы отдали вы нам коней, да убрались по добру – по-здорову куда подальше, – с наглой усмешкой продолжал Стас.
– Ух, ты! Испужал! – цыган гордо поднял голову.
– Да мы ещё и не пугали, – в тон ему ответил Илья. – Ну не хотите по-хорошему, сейчас вся сотня здесь будет. Только тогда не обессудьте, в живых никого не оставим, – и поднял руку.
Это был сигнал для разбойников. Со склона раздались крики и выстрелы. Утреннее эхо усилило их, казалось, что всадников было очень много.
– Слышь, барон, отдай, что просят. Жизнь дороже. Вижу, недобрые люди перед тобой стоят, – старая цыганка вышла из толпы. – Не одну душу уже загубили и нами не побрезгуют.
– Стойте! – цыганский барон сделал шаг вперёд – Будь по-вашему.
Илья опустил руку, стрельба и крики прекратились.
– Дайте время на сборы.
– Хорошо. А коней мы сейчас заберём.
– Эй, Степан, Федот, отделите коней, что получше – сказал атаман, он уже понял исход переговоров.
И два всадника поскакали к табуну. Цыганам оставили несколько старых кляч, да пару сносных коней.
– Мужики, – начал было барон. – Хоть ещё пяток коней нам бы…
– Молчать, а то и этих заберём! – заржал Федот.
Вдруг из толпы выскочил цыганёнок лет десяти с пистолем в руках.
– Не отдам коней! – и выстрелил в Федота. Тот схватился за плечо.
– Ах ты гадёныш! – и сабля просвистела в воздухе. Цыганёнок упал, истекая кровью. Поднялся крик, в руках цыган замелькали ножи и пистоли.
– Стоять! – барон поднял руку. – Стоять, я сказал!
Толпа затихла, только плач матери стоял над табором.
– Уходим. Быстро уходим, – и обернулся к всадникам. – Отпустите нас, мужики, сами видите, в основном, бабы да дети, – и наклонил голову…
Когда табун лошадей в сопровождении всадников поднимался по склону, атаман видел, как быстро сворачивались шатры и собирались вещи в кибитки.
– Вот так-то! Не балуйте! – сказал он вслух и повернул коня.
***
Нинель не спалось. Уже и отец вернулся, горничная, накормив его, ушла спать. В доме наступила тишина. Но не было покоя в душе у девушки.
«Отчего вечер сегодня такой чудной, – думала она, лёжа в постели. – Книга что-то странное предвещает. Портрет ожил. А главное, я теперь знаю, что видела свою маму… Может быть, она жива? Ведь не могут умершие говорить и танцевать. Хотя, книга говорит, что могут. Я ей верю. Всё может быть, просто мы мало знаем и понимаем».
С того памятного дня, когда повстречалась со странной женщиной, Нина перестала удивляться чудесам, своим способностям и новым знаниям, которые приходили неизвестно откуда. Теперь на мир она смотрела совсем по-другому. Будто видела все видимые и невидимые его стороны. Постепенно тревога, связанная с предстоящими переменами, сменилась спокойной уверенностью, что всё будет хорошо. Она знала, что сможет всё перенести, чувствовала в себе силу необъяснимую. И верила судьбе.
Ей вдруг очень захотелось поговорить с портретом. Она взяла свечу, накинула пуховый платок поверх ночной рубашки и вышла в коридор. В кабинете Нина зажгла ещё свечи и села в кресло напротив портрета.
В ней не было страха. Она была торжественно спокойна.
– Мама, поговори со мной! – Нина смотрела на портрет.
Прошло несколько мгновений, портрет ожил. Красивая молодая женщина с улыбкой сказала:
– Здравствуй, доченька! Я долго ждала этого момента. Рада, что ты сама захотела поговорить со мной. Я всегда следила за тобой, знаю все твои мысли и дела. За тот вечер прости, что напугала тебя, но я должна была передать тебе нашу родовую книгу. В ней, как ты уже поняла, ответы на твои вопросы есть, но не на все. На самые главные тебе самой отвечать придётся.
– Мама!.. – голос Нины дрогнул, она не произносила это слово уже много лет.
– Знаю, доченька, о чём спросить хочешь. Что за перемены тебя ждут? Вот об этом я и хочу с тобой поговорить. Тебе предстоит путь далёкий, в места наши родные. В Канском уезде, в глухой таёжной деревушке жила моя сестра Мария. Там ещё жив её муж – твой дядя Иван. Ступай к нему. Там твоё место. Только в тайге может наша сила быть несокрушимой. Только там ты познаешь её до конца. И ещё, самое главное, там ты встретишь свою любовь… – она замолчала, глаза её покрылись влажной пеленой, но она продолжала. – И хоть не долгой будет та любовь, но она стоит жизни. И от этой любви родится девочка, надежда всего нашего рода. Ей передадим все наши знания и способности. А тебя там оберегать будет твоя бабка. Так что ничего не бойся. Я тоже всегда с тобой буду. А теперь ступай. Мне пора.
И женщина на стене снова стала портретом.
***
– Слышь, мать, поди открой! – Иван Окладников встал с лежака.
На дворе заходились лаем собаки, а кто-то настойчиво стучал в калитку. Олимпиада выскочила на крыльцо, но к воротам уже спешил Василий. За калиткой стоял всадник:
– Скажи бате, что Власка велел коней своих забрать. Они сейчас за околицей. Поторопитесь,– и ускакал.
Иван с двумя старшими сыновьями быстро запрягли бричку и поехали за околицу. Там гулял табун, охраняемый парой всадников.
– Глянь, батя, наш Малыш и Красавчик! – радостно закричал Василий.
Он смело вошёл в табун и обуздал двух хороших коней. Потом нашлись и остальные.
– Слышь, Иван! Власка сказал, бери, сколь хочешь коней, – один из всадников подъехал ближе.
– Благодарю! Но чужого мне не надо, – Иван говорил спокойно, с достоинством. – А своих заберу. Власке поклон и благодарность передайте.
И повернул бричку в деревню. Сыновья верхом гнали остальных коней.
***
В большой избе на краю села собралось с полтора десятка человек . Хозяева съехали в город, а дом оставили под присмотр знакомым из соседней деревни. Чем занимались постояльцы, хозяев, видно, не интересовало. Лишь бы за домом смотрели, да плату исправно платили. Так что никто не мог помешать. Когда все расселись, Власка встал.
– Ну что, заскучали, соколики? Негоже рысакам долго в стойле стоять. Может, пойдём, погуляем?
– Да грязь на дворе. Вон дожди три дня лили, – начал было Павел.
– Молчи уж! Грязи он испугался! То не грязь, а так, земелька мокрая. Грязи в душе у каждого больше, – задумчиво произнёс атаман.
– И то, от бабьего подола да от сытого стола отрываться не хочется, – хихикнул Антип.
– Так вот, кто не хочет, не неволю. А дело предстоит трудное, но прибыльное, – спокойно оглядел собравшихся Власка.– Казну брать будем!
– Ишь ты! Казну!
– Ты чо, атаман, рехнулся?
– Да там охрана.
– Жандармов полно! – загалдели мужики.
– Цыц! – кулак атамана упал на стол, аж зазвенела посуда в буфете. – Сказал, неволить не буду. А кто пойдёт – не обижу!
Мужики присмирели. Кто сидел, опустив голову, кто отвернулся от взгляда атамана. Поднялся здоровенный детина:
– Дело говорит атаман. Засиделись!
– Да кому охота на смерть верную идти? – подал голос Павло. – Это вам не мужиков проезжих обдирать. И не заимки грабить. Казна охраняется хорошо.
– Так ты не идёшь? – Власка смотрел на него в упор.
Павел смутился.
– Да я что? Я как все. Только дело ты задумал серьёзное.
– Что серьёзное, не спорю, – Власка говорил уже спокойнее. – Вот и обмозговать его надо.
И стал излагать свой план.
***
«Пора!» – Нинель открыла глаза, удивлённо огляделась и села в постели.
«Что это?» – она не могла понять. Может, ей послышалось или приснилось?
– Да, приснилось, наверное, – и стала одеваться.
Сошла вниз, в столовой был накрыт завтрак. Отец ел и читал газету.
– Доброе утро, доченька! – он нежно поцеловал дочь в лоб.
– Доброе утро, папа! – и, нахмурившись, сказала: – Опять за столом газеты. Ведь уговор был!
– Да ты погляди, что в стране делается! – Илья Петрович был возбуждён. – Революционеры из всех щелей, как тараканы выползают. В Сибири мужики на дорогах разбойничают! – и он снова погрузился в газету.
«Пора!» – отчётливо прозвучал в голове знакомый женский голос. При мысли, что придётся расстаться с отцом, у Нины сжалось сердце.
– Что с тобой, доченька? – Илья Петрович поднял голову от газеты. – Бледная ты какая-то. Уж не прихворнула ли часом?
– Да нет, батюшка, погода, наверное, меняется. В голове что-то стучит. Пойду, прилягу.
– Иди, моя хорошая, иди. Может за доктором послать? – спросил встревоженный отец.
– Не беспокойся ты так, – и Нина ласково улыбнулась отцу.
И вдруг подошла к отцу, обняла его и поцеловала в небритую щёку.
– Ну, что ты! – смутился отец.
Он не привык к таким нежностям. Нина, тоже смутившись, быстро пошла к себе.
Войдя в кабинет, она села в своё любимое кресло. Погода за окном и правда начала меняться. Поднялся ветер. Он обрывал оставшуюся листву с деревьев и жалобно завывал под окном. Беспокойство в душе сменилось решимостью. Нина открыла книгу. «Пора!» – всплыли буквы.
– Да, пора! – закрыв книгу, Нина подошла к окну. За стеклом моросил мелкий осенний дождик.
– Гроза будет! – И тут же заспорила с собой: – Да Бог с тобой, какая гроза осенью? – Она улыбнулась.
Затем твёрдой походкой вышла в коридор. За отцом захлопнулась дверь в передней. Нина прошла в свою комнату, достала дорожный баул. Машинально сложила в него самое необходимое. Быстро вернулась в кабинет и взяла книгу.
«Дорога предстоит дальняя, трудная. Всё будет хорошо. Судьбу свою в дороге встретишь!» – было написано там.
Вдруг молния полыхнула за окном, и раздался раскат грома. Нина вздрогнула, а потом рассмеялась: «Гроза!». Она начала кружиться по комнате и смеяться. Потом быстро оделась, поцеловала портрет матери, взяла баул и выбежала в дождь.