Найо Марш
Обманчивый блеск мишуры
Трой обогнула луг и взобралась прямо по обрывистому склону. Теперь перед ней открывались торфяные болота, и среди них – наконец-то – вилась асфальтированная дорога. По ней художница и направилась прямо вдаль между холмами.
Теперь она находилась много выше уровня «Алебард» и, впервые взглянув на них сверху вниз, увидела, что усадьба имеет форму буквы «Е» без средней палочки и в целом превосходно спроектирована. В библиотеке висела гравюра XVIII века с ее изображением. Теперь, припомнив ее, Трой могла дорисовать в уме на месте современного запустения террасы, аллеи, искусственную горку, озеро и смотровые площадки, созданные, как сообщил ей Хилари, самим Умелым Брауном[17]. Художница легко нашла глазами свое окно на западном фасаде и ту самую чудовищную оранжерею прямо под ним. Из нескольких каминных труб к небесам безудержными струями неслись шлейфы дыма. Даже здесь до нее доносился слабый запах сгорающей древесины. На переднем плане фигура Винсента, укороченная расстоянием до масштабов пигмея, по-прежнему катала свою тележку. На заднем – бульдозер медленно реализовывал грандиозные планы преобразований Хилари. Как раз в этом месте некогда возвышался «ландшафтный» бугорок, воздвигнутый капризом хозяев над изящным озерцом, а после уничтоженный направленным взрывом бомбы. Теперь бульдозер вел работу над ошибками: вычерпывал землю под новое озеро и насыпал из нее новый холмик. Вершину его, без сомнения, увенчает в конце какая-нибудь беседка под названием «Каприз Хилари» или что-нибудь в этом роде.
Что ж, наверняка получится очень даже красиво, думала Трой, глядя на это, но все-таки есть неустранимая разница между подлинной стариной и ее репликой, между «вот оно, ни капельки не изменилось» и «вышло точно, как было когда-то», если вы понимаете, что я имею в виду. Так что все великие барахолки мира, все свалки старинного металлолома, аукционы высокого антиквариата и футбольные почтовые тотализаторы не помогут ему вернуть прошлое.
Она резко повернулась и сделала ровно пятнадцать шагов навстречу северному ветру.
Словно чья-то невидимая рука щелкнула затвором в механизме прожектора, и «слайд» сменился, вызвав на «экране» изображение прямо противоположное по художественно-психологическому смыслу. Теперь внизу перед Трой открывалась картина Юдоли, как ее называли местные жители, и молодой женщине сразу пришло в голову: какая точная, устрашающая гармония – между этим безнадежным словом и видом, которое оно обозначает. Ведь название «Юдоль» относится не только к долине по эту сторону гряды холмов, но и к одноименной тюрьме с ее пересохшими рвами, заборами, сторожевыми вышками, плацами, бараками и рядами ржавых труб, словно нарочно натыканных тут в качестве макета – чтобы вызвать у людей содрогание. Муж Трой иногда называл «Юдоль» «домом, где разбиваются сердца».
Порывистый ветер уже успел нанести в долину тонкого кружева пороши, и теперь этот вид – вся эта мрачно-фантастическая «гравюра по металлу» – насквозь простреливался косыми снежными заносами, вылетевшими из низкой «чаши» между холмами с той же неистовой скоростью, что и влетали.
Прямо в лицо Трой глядел дорожный знак:
«КРУТОЙ СПУСК! ОПАСНЫЕ ВИРАЖИ! НАЛЕДЬ! СБАВЬТЕ СКОРОСТЬ!
Тут же, словно чтобы проиллюстрировать эти грозные предупреждения, откуда ни возьмись со стороны «Алебард» вверх по дороге припыхтел крытый автофургон. Он притормозил прямо позади нее, лязгнул сцеплением, переходя на первую передачу, и пошел перекатываться вниз, к Юдоли.
В тот миг, когда машина скрылась за ближайшим поворотом, из-за него показался пешеход – мужчина в плотном макинтоше и фетровой шляпе медленно, но верно карабкался по направлению к Трой. Когда он поднял голову, ее взору открылись раскрасневшееся лицо, волна белоснежно-седых усов и голубые глаза.
Художница уж совсем было решила развернуться в сторону дома, но смутная мысль – неловко же, мол, вот так вот резко исчезать на виду у человека – остановила ее. Незнакомец тем временем приблизился к ней, приподнял шляпу, вежливо произнес: «Добрый вечер» – и затем, минуту поколебавшись, добавил: «Крутовато здесь подниматься». Голос у него был приятный.
– Да уж, – ответила Трой. – Пожалуй, мне пора трубить отход. Я шла сюда от самых «Алебард».
– Ничего себе. Трудноватое, наверное, восхождение. Но мое вышло еще труднее… Прошу прощения, ведь вы, наверное, та самая знаменитая гостья Хилари Билл-Тасмана, не так ли? А моя фамилия Марчбэнкс.
– Да-да… Он мне рассказывал…
– Я такие долгие марш-броски совершаю почти каждый вечер – полезно для легких, для ног… И еще приятно, знаете ли, время от времени выбираться из «Юдоли».
– Могу себе представить.
– Вот именно, – кивнул майор Марчбэнкс. – Мрачновато выглядит, правда? Однако что же это я? Держу вас на этом зверском ветру. Ну, надеюсь скоро встретить вас снова – под рождественской елкой!
– И я надеюсь, – поддакнула Трой.
– Держу пари, вы находите чудны́м весь этот домашний уклад, там, в «Алебардах», а?
– Да, необычного много.
– Не то слово. Однако, – прибавил поспешно майор, словно желая развеять некое не выраженное вслух сомнение, – я только за, поверьте. Всецело за!
На этом он снова приподнял намокшую шляпу, отсалютовал тростью и стремительно удалился той же дорогой, которой явился.
А Трой вернулась в «Алебарды».
Они с Хилари выпили чаю в очень уютной комнатке с камином, где потрескивали кедровые поленья, – это оказался будуар прабабки хозяина в пятом колене. Ее портрет висел как раз над очагом – с него смотрела озорного вида пожилая дама, черты ее лица, как ни странно, имели отдаленно различимое сходство с чертами Хилари. Стены здесь были оклеены муаровыми обоями цвета зеленого яблока, на окнах – занавески, вышитые розами. Из обстановки – весьма изысканная ширма, французский кабинетный столик из золоченой бронзы, несколько элегантных стульев первоклассной работы и повсюду в щедром изобилии – фарфоровые купидоны.
– Смею предположить, – произнес Хилари ртом, набитым горячей масляной выпечкой, – вы находите то, что видите вокруг, чересчур кисейным для холостяка. Но дело в том, что все это уже ждет свою chateleine[18].
– Ах вот как?
– Точно так. Ее имя – Крессида Тоттенхэм, и она тоже присоединится к нам завтра. Мы собираемся объявить о помолвке.
– Расскажите поподробнее – какая она? – попросила Трой. Она не сомневалась, что такая просьба доставит Хилари удовольствие.
– Бог ты мой, позвольте-ка подумать… Если б ее можно было попробовать на вкус, она оказалась бы, наверное, соленой с легчайшим душком сладкого лимона.
– Вы говорите словно о жареной камбале!
– Да? Могу ответить лишь одно: на нее Крессида совершенно не похожа.
– На кого же она похожа?
– Очень надеюсь, что на женщину, чей портрет вам захочется написать.
– Ага! – воскликнула Трой. – Так вот, значит, куда дует ветер.
– Да, он дует в точности туда, причем непеременный и благоприятный. Рассмотрите ее хорошенько, а после ответьте мне прямо – согласны ли вы принять еще один билл-тасмановский заказ, причем гораздо более приятный на глаз. Вы заметили, что в северной стене обеденной залы имеется одна свободная ниша?
– Заметила.
– Она оставлена для изображения Крессиды Тоттенхэм кисти Агаты Трой Аллейн.
– Понятно.
– Крессида – и вправду очаровательное создание, честное слово, – произнес Хилари, словно стараясь убедить в этом самого себя. – Вот погодите, сами убедитесь. Кстати, она – из театрального мира. То есть, я хочу сказать… Вот именно что из мира. Пока она в нем только лишь вращается. Окончила академию чего-то там, а потом перекинулась на какой-то органический экспрессивизм, как она это называет. Я пытался объяснить, что термин этот бессмыслен и совершенно ублюдочен, но она ничего не хочет слушать.
– И как занимаются этим экспрессивизмом?
– Насколько удалось разобраться мне, снимают с себя одежду, что, конечно, может только радовать глаз, если речь идет о Крессиде, а затем разрисовывают лица какими-то бледно-зелеными завитками. Опять-таки в случае моей невесты это, по-моему, нелепо – к чему скрывать такие природные данные? Да и для кожи лица вредно.
– Звучит загадочно.
– К большому сожалению, мой выбор не вполне одобряет тетушка Клумба, а дядя Блошка при этом является опекуном Крессиды. Ее отец служил под командованием дяди Блошки и погиб в оккупированной Германии, спасая дяде жизнь. После этого дядя Блошка, конечно, чувствовал себя обязанным вырастить ее.
– Понятно, – все так же односложно отозвалась Трой.
– Знаете, что мне в вас нравится? – неожиданно спросил Хилари. – Кроме вашей гениальности и приятной наружности? Отсутствие излишнего и избыточного декора. Вы – словно превосходное произведение искусства, притом одной из самых лучших, продуктивных эпох. Ей-богу, не будь Крессиды, я бы начал оказывать вам знаки внимания.
– И этим полностью вышибли бы меня из колеи, – с некоторым нажимом ответила художница.
– Вы не любите вступать со своими персонажами в личные отношения?
– Вы очень точно сформулировали мою мысль.
– Что ж, конечно… Я понимаю, – сказал Хилари.
– Отлично.
Хозяин усадьбы доел булочку, смочил салфетку горячей водой, вытер ею пальцы и отошел к окну. Усеянные розами занавески были задернуты, однако теперь он слегка раздвинул их и, прищурившись, всмотрелся в темноту.
– Снег все падает, – заметил он. – Дяде Блошке и тете Клумбе предстоит романтическое путешествие через торфяные болота.
– То есть, вы хотите сказать – они приезжают сегодня?
– А? Да-да, забыл вам сказать. Тот междугородный звонок из Лондона, помните? Это звонила их экономка. Оказывается, они выехали еще до рассвета и рассчитывают добраться сюда к ужину.
– У них изменились планы?
– Почему-то вдруг решили сняться с места досрочно. Обычно они начинают готовиться к любому вояжу дня за три, но при этом ощущение, так сказать, надвигающегося отъезда вызывает у них чувство тревоги. Вот и решили покончить с ним поскорее… Я, пожалуй, пойду отдохну. А вы?
– После прогулки что-то клонит в сон. Так что я тоже.
– Это все северный ветер. На новичков он наводит дремоту. Я попрошу Найджела разбудить вас в полвосьмого, хорошо? Ужин будет подан в восемь тридцать, гонг – в четверть девятого. Хорошего отдыха! – заключил Хилари, открывая перед художницей дверь.
Пройдя в непосредственной близости мимо него, Трой вдруг остро, почти на уровне инстинкта, поняла, какой он высокий, и еще – ощутила запах харриссовского твида[19] и еще чего-то, более экзотического.
– Хорошо вам отдохнуть, – повторил Хилари, и она спиной почувствовала, как он провожает ее взглядом.
IV
В спальне ее поджидал Найджел. Он уже успел аккуратно разложить ее ярко-рубиновое платье и все к нему полагавшееся – Трой оставалось лишь надеяться, что этот наряд не оскорбил его своей «греховностью».
Младший лакей стоял на коленях, безо всякой нужды раздувая ярко пылавший в камине огонь. Волосы у Найджела были такие светлые, что художница рада была убедиться, что хоть глаза у него – за изобильно густыми ресницами – не розовые, как у настоящего альбиноса. Он поднялся на ноги и приглушенным голосом спросил то же, что днем Мервин: угодно ли ей что-нибудь еще? При этом слуга пристально разглядывал пол, не поднимая глаз на Трой ни на секунду. Нет, ей больше ничего не нужно.
– Погода ночью будет бурной, – прибавила она, стараясь говорить как можно естественнее, но замечание, увы, прозвучало скорее как реплика из «Корсиканских братьев»[20].
– Это как будет угодно Господу, миссис Аллейн, – сурово ответствовал Найджел и на том оставил ее одну. Ничего, здравый рассудок ведь к нему вернулся – Трой напомнила себе заверения Хилари.
Она погрузилась в ванну, с наслаждением отдаваясь горячим смолистым парам. Если такой образ жизни продлится еще какое-то время, он, пожалуй, может всерьез развратить ее морально. Однако затем ей пришло в голову (Найджел, несомненно, нашел бы эту мысль глубоко ложной и порочной), что на данный момент он скорее укрепляет лучшие стороны ее личности.
Затем Трой посидела в полудреме у камина, смутно и с удовольствием впитывая тишину и покой, какие бывают в доме, только когда снаружи, там, в огромном окружающем мире, метет снег. Ровно в половине восьмого Найджел вспугнул ее деликатным стуком в дверь, и она нехотя поднялась одеваться. В комнате имелось псише[21], и молодая женщина не смогла отказать себе в удовольствии полюбоваться на себя и убедиться, что выглядит она в рубиновом платье отлично.
Тем временем тишину стали прорезать отдаленные звуки прибытия гостей: шум автомобильного мотора, хлопанье дверей… Потом, после довольно длинной паузы, голоса зазвучали в коридоре, затем постепенно перенеслись в соседнее с Трой помещение… Первый был женский, капризный и сварливый. Он прокричал – по всей видимости, прямо с порога комнаты: «Совсем даже нет! Ерунда! Какая еще усталость, кто тут устал? Одеваться к обеду не будем. Я сказала, одеваться не будем! – Снова пауза. Затем ворчливый голос зазвучал опять: – Маулт ведь тебе сейчас не нужен?! Маулт! Сейчас вы полковнику не нужны! Позже распакуете вещи. Я сказала, пусть вещи распакует позже! – Дядя Блошка, наверное, глуховат, подумала Трой. – И хватит уже, – продолжала грохотать невидимая дама, – поднимать шум из-за этой дурацкой бороды». Из-за бороды? – удивилась Трой. Не ослышалась ли она? О какой бороде может идти речь?
Минуту или две за стеной ничего не было слышно. Трой сделала вывод, что или полковник, или миссис Блошингтон Форрестер – кто-то один из них – удалился в ванную, примыкавшую к их комнате с дальней стороны. Эту теорию сейчас же подкрепил мужской голос, раздавшийся словно прямо из-за шкафа в комнате Трой. Голос оглушительно завопил: «Клу! Моя борода!» Внятного ответа ниоткуда не последовало.
Вскоре после этого послышалось, как Форрестеры покидают свои апартаменты.
Художница решила дать им немного времени пообщаться с Хилари по-родственному, а уж потом самой присоединиться к компании, так что когда из башенки над конюшней донесся звук гонга – по словам Хилари, он раздобыл его где-то среди старинных трофеев, награбленных еще Генрихом VIII во время роспуска монастырей, – она все еще стояла, уставившись в каком-то странном оцепенении на огонь в камине. Интересно, задалась вопросом Трой, не напоминает ли этот звук Найджелу о днях, проведенных в святой обители – то есть еще до того, как крыша у него поехала?
Резким движением головы она стряхнула с себя задумчивость и устремилась вниз по лестнице к парадному залу, где, как всегда начеку, уже подстерегал Мервин. Он перенаправил гостью все в тот же «зеленый будуар».
– В библиотеке мы теперь ничего не трогаем, – произнес главный лакей со значительной ухмылкой, – мадам.
– Очень деликатно с вашей стороны, – ответила Трой.
Мервин распахнул перед нею двери зеленого будуара, и она вошла внутрь.
Форрестеры стояли у камина вместе с Хилари, который по случаю облачился в смокинг сливового цвета и повязал несколько широковатый галстук. Полковник оказался усатым стариканом с выражением какого-то постоянного удивления на бледно-розовом лице. Бороды у него не было. Был слуховой аппарат.
Миссис Форрестер выглядела примерно так же, как звучал ее голос: внушительно. Черты ее лица казались грубоватыми, рот походил на пружинный капкан. За очками с линзами из горного хрусталя блестели глаза чуть навыкате. Жидкие седые волосы на затылке были собраны в пучок наподобие сдобной булки. Юбка пожилой леди застыла где-то в диапазоне между «миди» и «макси» и уж наверняка скрывала под собой не одну пару фланелевого белья. Верхнюю ее половину облегали плотные шерстяные одежды разнообразных оттенков тусклого – хоть и в красно-коричневых тонах. Шею она украсила ожерельем из жемчуга – по оценке Трой, натурального и самого что ни на есть превосходного; пальцы – старомодными кольцами, – все в мыльных разводах. В руках у супруги полковника помещалась плетеная сумка с вязанием неуловимого назначения и носовым платком.
Хилари представил их друг другу. Полковник буквально просиял улыбкой и отвесил новой знакомой легкий поклон. Миссис Форрестер отрывисто кивнула.
– Ну, как вам тут живется? Не мерзнете? – спросила она.
– Вовсе нет, благодарю вас.
– Я потому спрашиваю, что вы наверняка проводите много времени во всех этих душных студиях, где рисуют обнаженную натуру. Я говорю: об-на-жен-ну-ю на-ту-ру!
Видимо, как догадалась Трой, привычка повторять каждую фразу фортиссимо так глубоко укоренилась в сознании миссис Форрестер и дошла – ради блага ее мужа, разумеется – до такого автоматизма, что проявлялась сама собой. Так что робкое замечание полковника – у него, мол, нынче при себе слуховой аппарат – решительная дама просто проигнорировала.
– Ну, меня Трой, во всяком случае, не рисует обнаженным, дорогая тетушка, – произнес Хилари, разливая по бокалам напитки.
– Уж это было бы нечто.
– Мне сдается, что ваши представления о жизни художников основаны во многом на «Трильби»[22] и «La Vie de Boheme»[23].
– О, а я видел Бирбома Три[24] как раз в «Трильби», – вступил в разговор полковник Форрестер. – Он там так красиво умер – навзничь на стол! Здорово получилось!
В это время раздался стук в дверь, и вошел человек с явно озабоченным выражением лица. К тому же оно было не просто озабоченным, а вдобавок обезображенным, словно его когда-то долго жгли на живом огне. Множественные шрамы сбегали по щекам вниз к перекошенной линии рта.
– А, Маулт, – обернулся к нему полковник.
– Прошу прощения, сэр, что осмелился побеспокоить вас, – обратился вошедший к Хилари. – Я просто должен заверить полковника, сэр, в том, что все в порядке. Борода на месте, сэр.
– Ах, вот вы о чем, Маулт! Хорошо, хорошо, просто прекрасно, чудно и великолепно! – вскричал Форрестер.
– Благодарю вас, сэр. – Маулт поклонился и вышел.
– О! Что такое с вашей бородой, дядя Блошка?! – спросил Хилари (к великому, надо сказать, облегчению Трой).
– Ах, ничего особенного, мой юный друг, как видишь, ничего особенного! Я так волновался – вдруг забыл ее дома, а потом еще переживал, как бы она не потерлась в чемодане.
– Ну, вот видите, Фред, не помялась. Я же говорил – не помнется.
– Вижу, вижу, так что все прекрасно, можно расслабиться.
– Вы будете Санта-Клаусом на Рождество, да, полковник? – рискнула спросить Трой, и старик снова радостно просиял, а потом залился краской смущения.
– Так и думал, что всем первым делом придет в голову именно это, – ответил он. – Но нет. Я буду Друидом! Как вам это нравится, а?
– То есть вы хотите сказать, что принадлежите к…
– Не-е-ет! – громко прервал ее Хилари. – Вы подумали, что он принадлежит к какому-нибудь псевдоисторическому «Древнему ордену», чьи члены щеголяют в бородах из ваты и выставляют себя полными идиотами каждый второй вторник каждого месяца? Ха!
– Ну ладно, хватит, старина, перестань, – прервал его дядя. – Ты к ним несправедлив.
– Ну, разве что самую малость. Однако дело не в этом. – Хилари снова повернулся к Трой. – Просто в «Алебардах» святой Николай Мирликийский, известный также как Санта-Клаус и еще под целым ворохом старинных тевтонских имен, официально заменен по-настоящему древней и гораздо более подлинной фигурой: великим провозвестником зимнего солнцеворота и верховным жрецом всех его обрядов. Тем самым, который оставил – сейчас уже не важно, умышленно или нет – столько своих профессиональных навыков и функций в наследство христианским преемникам. То есть фигурой Друида!
– И приходской священник совсем не против, – с горячностью вставил полковник, – ей-богу, уверяю вас. Он нисколечко не против.
– Это меня как раз меньше всего удивляет, – ядовито вставила миссис Форрестер и с загадочным выражением фыркнула.
– Да-да, он и сам приходит к нам на все праздники. В общем, вот так-то – сыграю я, понимаете ли, Друида. С тех пор как Хилари поселился в «Алебардах», я каждый год его играю. То есть у нас, знаете ли, будет и елка, и «ветка поцелуев»[25], и сколько угодно букетиков из омелы. Ведь у нас собираются и все детишки – все, сколько их ни будет в тот момент на месте: и из Юдоли приходят, и отовсюду по соседству. Чудесные получаются представления, и я обожаю в них участвовать. А вы любите переодеваться и наряжаться?
Он задал этот вопрос с таким волнением и воодушевлением, словно какой-нибудь сказочный герой из «Алисы в Стране чудес», что у Трой не было другого выхода кроме как ответить утвердительно, причем с энтузиазмом. Теперь она почти ждала от озорного полковника дружеского предложения нарядиться как-нибудь на днях вместе.
– Дядюшка Блошка – прекрасный исполнитель, – сказал Хилари, – а его борода – настоящий piece de resistance[26]. Ее делает по спецзаказу фирма «Лучшие парики мира»[27], представляете? Она не посрамила бы и короля Лира! А сами волосы, сам материал для бород! Ничего общего с обыкновенной химической ерундой. Сами увидите.
– Но на сей раз мы решили внести кое-какие изменения, – с энтузиазмом вступил полковник Форрестер. – В фирме мою бороду слегка отреставрировали. Тамошний парень сказал: слушайте, если с ней ничего не сделать, будет выглядеть, словно вам все равно, знаете ли. Словно вы самоустраняетесь. Нельзя же было такого допустить, знаете ли.
Тут подошел Хилари с напитками, два из которых почему-то дымились так, что даже лимоны, насаженные на края бокалов, запотели.
– Вот ваш грог из рома, тетя Клу. Попробуйте, сахару хватает?
Миссис Форрестер обернула горлышко бокала носовым платком и присела в кресло.
– Вроде все нормально. А Фреду в стакан ты муската добавил?
– Не добавлял.
– Ну и ладно.
– Наверное, вам кажется чудны́м, – полковник подмигнул Трой, – что мы тут пьем грог из рома перед ужином, но после долгой дороги, знаете ли, это лучшее средство, ей-богу. Получается все равно как на ночь, никакой разницы.
– Аромат от этого грога восхитительный.
– Хотите бокальчик? – тут же предложил Хилари. – Вместо «Белой женщины»[28]?
– Да нет, спасибо. Пожалуй, я останусь верна «Белой женщине».
– Ну и правильно. Я тоже. Итак, мои хорошие, – обратился Хилари ко всем присутствующим, – в этом году нам предстоит совсем домашняя, камерная вечеринка, так сказать, за закрытыми дверями. Ждем еще только Крессиду и дядю Берта, они приедут завтра.
– Ты все еще собираешься обвенчаться с Крессидой? – спросил тетя Клумба.
– Естественно. Все как договорено. И я страшно надеюсь, тетушка Клу, что со второго взгляда она вам гораздо больше приглянется.
– Это будет не второй, а пятидесятый взгляд, глаза уже натерла.
– В общем, вы поняли, о чем я. Второй – с тех пор, как мы помолвлены.
– И что с тех пор изменилось? – бросила миссис Форрестер довольно ядовито и как-то двусмысленно.
– Ну, знаете, тетя Клу, мне казалось… – начал было Хилари и как-то смущенно потер нос. – В общем, не забывайте, мы ведь познакомились в вашем доме.
– Вот тем и хуже. А я предупреждала твоего дядьку, я ведь предупреждала тебя, Фред.
– О чем это ты, Клу?
– О твоей заботе! О дочке Тоттенхэма! О Крессиде!
– Что это еще за «моя забота»? Ты иногда так странно выражаешься, дорогуша.
– Ну да бог с ним, – заметил Хилари. – Надеюсь, когда-нибудь вы перемените свое мнение, тетя.
– Блажен, кто верует. – Старая леди поджала губы. – А вы знакомы с мисс Тоттенхэм?
– Пока нет.
– По-моему, Хилари думает, что она перейдет к нему в придачу к дому. Мы всё о Крессиде! – проорала она на ухо мужу.
– Слышу, слышу, – покорно отозвался тот.
Последовало молчание, в течение которого все отпили по глотку, причем миссис Форрестер сделала это с шумом и даже подула на поверхность напитка.
– Я тут как следует подготовился к Рождеству, – переменил тему Хилари, – кажется, получше, чем в прошлом году. Для вас, дядюшка Блошка, подготовлены другие кулисы. Ваш выход будет обставлен по-новому.
– Вот как?! Ну надо же. Нет, в самом деле? Что ты говоришь?
– Да-да, прямо снаружи. Из французского окна, того, что за елкой.
– Снаружи?! – рявкнула вдруг миссис Форрестер. – Я что, неправильно расслышала, Хилари? Ты что, собираешься выставить ради своей мизансцены дядю на улицу прямо в метель? Я говорю: в ме-тель?!
– Всего на пару минут, тетя Клу.
– Ты, наверное, позабыл, что у Фреда плохо с кровообращением.
– Все со мной будет в порядке, Клу.
– Не одобряю я этого. Я говорю…
– Да ладно тебе! Уверяю, я… И вообще, знаешь ли, у меня стеганое нижнее белье!
– Помолчи. Так вот, я говорю…
– Да нет же, ты послушай…
– Это ты послушай!
– Не ворчи, Клу, не ворчи. И вообще, у меня сапоги на меху. Так что ты там говорил, мальчуган?
– У меня есть чудесная магнитофонная запись оленьего храпа и бубенчиков… Подождите же все, не перебивайте, дайте сказать. Знаете, я тут провел кое-какие изыскания, хорошо потрудился и обнаружил, что имеется некоторая перекличка между тевтонской – то есть, я хочу сказать, германской – традицией и друидической. А если бы даже ее не было, – быстро проговорил Хилари, – то ее следовало бы выдумать! Так вот. Дядя Блошка, вы должны перед тем, как предстать перед публикой, еще из укрытия воскликнуть: «Эге-гей!», а уж потом войти в комнату.
– Ну, знаешь, паренек, нынче я уже не так залихватски «восклицаю», – с некоторым беспокойством отреагировал полковник. – Как в Пирбрайте[29], у меня не получится.
– А я об этом подумал заранее! И уже записал «эге-гей» прямо на пленку вместе с бубенчиками и храпом. Катберт «навосклицал» – по моей просьбе. У него очень зычный голос, просто громоподобный.
– Да? Ну, прекрасно, прекрасно.
– У нас будет ровно тридцать один ребенок и с дюжину родителей. Ну и еще, конечно, обычный ассортимент окрестных фермеров и уездных деятелей. Плюс все, кто работает в саду, ну и домашняя обслуга тоже.
– А эти?.. Надсмотрщики? То есть надзиратели. Ну, ты понимаешь – оттуда? – поинтересовалась миссис Форрестер.
– И они, конечно, тоже. Две семьи из казармы для женатых. С женами и домочадцами, так сказать.
– А Марчбэнкс?
– И он, если сможет освободиться. У него там свои заботы. Капеллан готовит для заключенных свое рождественское блюдо – весьма, полагаю, малопитательное. Принять перезвон тюремных колоколов за наши бубенцы трудно даже при богатом воображении.
– Ну что ж, – заметила тетя Клумба, сделав порядочный глоток грога с ромом, – надеюсь, ты знаешь, что делаешь. У меня лично об этом не сложилось ни малейшего представления. Зато я нюхом чувствую опасность.
– Не каркайте, тетя, что вы такое говорите, – отреагировал Хилари.
В этот момент появился Катберт и объявил, что ужин подан. Он и вправду обладал «очень зычным, громоподобным» голосом.
