Неда Гиал
Оборотни Сирхаалана. Дамхан
Глава III. Волки
Начало травня[6] – чудная пора! Дни уже стали совсем тёплыми, но по ночам всё ещё возвращается приятная прохлада. Не то, что в разгар лета, когда даже над болотами днём царит удушающая жара. Со зверьем лесным, опять-таки, раздолье: после голодного зимнего времени хищники успевают отъестся и обходят людей стороной. Самое время собирать весенние грибы да молодые побеги папоротника для заготовок. За грибами-ягодами ходили обыкновенно девчата и совсем юные мальчишки. Ходили стайками, стараясь не разбредаться – и веселее, и безопаснее, если что. Вот и нынешний первый день травня ничем не отличался от предыдущих, разве что за сморчками да папоротником в этот раз отправились только девушки, мальцам же нашлись другие занятия. Денек выдался погожий, солнышко припекало, лес полнился пением птиц и прочими деловитыми шорохами мелкого лесного зверья. Найда наклонилась срезать небольшой сморчок, выглядывавший из мха.
– А ты-то что за нами увязалась? – вдруг резко окликнула ее Глаша. – Иди подальше куда-нибудь, – она махнула рукой в сторону особо густого ельника, – а то нечисть еще какая-нибудь к тебе пристанет, да к нам привяжется.
Найда безропотно побрела в другую сторону – ей было не привыкать, что ее сторонились. При сборах всякой всячины она всегда держалась чуть поодаль от остальных. Однако совсем прочь ее обыкновенно не гнали.
– Послали же боги сестрицу, – язвительно сказала Глашка под хихиканье остальных девиц.
Городской жених намедни прислал подарков, и ей в кои-то веки удалось оказаться в центре внимания – кому ж не охота поглядеть на разные девчачьи дивности? Девушка купалась в лучах славы, щебеча о женихе, о предстоящей свадьбе, о городе, куда заберет ее будущий муж и где она будет важной купчихой. И портить этот момент чудно́й сестрицей, на которую остальные нет-нет да косились, совершенно не хотелось.
Найда чуть боязливо пробиралась сквозь частый лесок. Из-за того, что деревья росли здесь погуще, в эту сторону обыкновенно не ходили, а потому и тропинок почти не было. Поначалу она оглядывалась на каждый шорох – без постоянного щебетания остальных девушек было непривычно. До нее всё еще доносились взрывы заливистого смеха – вместе-то весело – но с каждым шагом они удалялись все дальше, а совсем одной в лесу было всё-таки не по себе. Но постепенно она увлеклась: тут сморчок, здесь любопытная беличья мордочка, там красивая бабочка, чуть дальше уморительно-важная жабка вылезла на моховую кочку, ещё дальше лужица, в которой так и кишит живность. И всем можно полюбоваться, и никто не кричит почем зря, не бранится, что даром время теряешь. В нехоженности леса имелась и своя выгода – чем дальше углублялась в него Найда, тем больше становилось сморчков, и вскоре она и вовсе позабыла об осторожности.
Набрав где-то с треть корзинки, девушка набрела на небольшую полянку и замерла в изумлённом восхищении. Большую часть прогалины занимало поваленное дерево, по бокам сплошь заросшее вешенками – их с лихвой хватило бы наполнить корзинку. Но поразило ее не это. Верхняя часть ствола была вся сплошь покрыта небольшими алыми чашечками, практически сиявшими в солнечных лучах. Это тоже были грибы, обыкновенно называемые бабушкиными ушками, но Найда знала и другое название, как-то подслушав разговор отчима с мачехой. Тот, смеясь, рассказывал жене, что городские величали эти грибы эльфийскими чашами, да еще – вот чудные – использовали их для украшения стола при праздничных трапезах. Девушке название, напротив, понравилось – было в нём что-то волшебное. Да и чашечки грибов – внутри алые, а снаружи словно бы позолоченные – действительно напоминали изящную утварь. Как раз такая, в её понимании, могла быть сотворена загадочными эльфами. В деревнях эльфийскую чашу использовали на снадобья, кровь останавливать. Найде вдруг впервые подумалось – вот чудно́: алое в цвет крови растение, её же, кровь, и останавливает. В более голодные годы бабушкины ушки могли пустить и на еду, впрочем в самую последнюю очередь – на вкус они были так себе. К тому же, торговля с городскими не ограничивалась только шелками. Если тем нравится украшать яркими грибами стол и они готовы за это платить, то почему бы и нет? Вот только росли эльфийские чаши поздней зимой или совсем ранней весной – позднее середины берзеня их было уже днём с огнём не сыскать. Откуда же взялась целая полянка в начале травня? На прогалинке, чуть притопленной в низине, было прохладнее, но не настолько же!
Найда осторожно подобралась поближе, вскарабкалась по стволу и присела на него, чуть пониже края алого ковра. Восхищённо провела пальцем по ободку одной из эльфийских чаш – такую красоту даже срезать жаль! Крепенькие, спелые… Девушка мечтательно вздохнула: вот бы на шелку такое изобразить! Алые эльфийские чашечки, зеленоватый, поросший мхом ствол, с причудливо растопыренными корнями – будто узловатые пальцы лешего. Разноцветные бабочки, порхающие в лучиках солнца, пробивавшихся сквозь кроны деревьев. Да не выткать, а прямо так… красками по белому полю! Вот только рисовать ей не давали, чуть что – мачеха сразу в крик, что она их со свету сжить хочет. Найда ещё какое-то время полюбовалась на алые чашечки, а потом с грустным вздохом всё-таки начала срезать некоторые из них, покрепче – отчим собирался отвезти Глашкиному жениху ответные подарки, как раз сгодится. Быть может и мачеха поласковее отнесётся, если она принесёт такую нежданную красоту домой. Хоть и вряд ли…
Когда сморчки уже почти полностью скрылись под алыми чашами, Найда вдруг услышала душераздирающие крики. От неожиданности она чуть не опрокинула корзинку и, поймав в последнее мгновение, судорожно вцепилась в неё. Снова раздались крики и визг – ещё более душераздирающие, но они были так далеко, что слов за ними было не разобрать. Ей бы спрятаться и затихариться, но она почему-то вместо этого подорвалась и со всего духу бросилась обратно к деревне. Прямиком в сторону криков. Впрочем, до «развилки», где Глашка услала её прочь ей добежать не удалось. Буквально из ниоткуда ей под ноги бросилось что-то мохнатое, и она покатилась кубарем, остановившись лишь у корней поваленного дерева, образовывавших своеобразный шалаш. Корзинка опрокинулась, грибы раскатились коричнево-алой кляксой. Найда ойкнула и принялась было судорожно собирать их обратно, как вдруг в ужасе замерла. Со стороны, куда ушли сестрица с подружками, с выпученными глазами и вопя, будто их резал кто, бежали девицы, а их гигантскими скачками настигал огромный волк. Девушка по какому-то наитию бросилась под защиту корней и присела, от души надеясь, что волк её не заметил и не почует. В следующее мгновение она и сама чуть не завопила от неожиданности – в проёме между свисающими корнями появился ме́ньший аранея и принялся поспешно выплетать занавесь, закрывая вход. Мимо протопали вопящие девицы, каким-то чудом не пропустив поворот к деревне, следом послышалось тяжёлое дыхание преследующего их зверя, вот он добежал до развилки и тоже развернулся к деревне… остановился… шумно потянул носом… Ме́ньший затих где-то в углу рядом с чуть колыхавшейся паутиной. Найда чуть поёжилась: выплетенная им занавесь вышла похожей на шелковые полотна ткавшиеся в деревне, но совсем тонкой и полупрозрачной, вряд ли она могла полностью скрыть её за собой. Зверь тем временем, судя по звукам, топтался на месте и обнюхивал землю вокруг себя. Несколько мучительно долгих мгновений девушка сидела затаив дыхание, надеясь, что пронесёт, как вдруг лобастая морда возникла прямо перед паутиной – тварь неслышно подкралась совсем близко. Найда в ужасе зажала рот руками, чтобы не заорать – хотя, казалось бы, какая теперь уже разница? Сквозь колыхания полупрозрачной ткани, волк, казалось, смотрел прямо на неё каким-то очень нехорошим взглядом. Девушка похолодела, осознав, что взгляд этот был совсем не звериным. Тварь снова принюхалась, не сводя с неё глаз, Найда изнывала от страха – лучше бы уж кинулся уже, если видит. Однако вместо этого волкодлак уткнулся носом в землю и принялся вдумчиво внюхиваться в её следы, рассыпанные грибы и корзинку, о которой она успела позабыть. Внимательно всё исследовав, зверь снова вернулся к паутине и понюхал её краешек, сморщил нос и хотел было сунуться дальше, но тут ме́ньший выскочил из своего убежища, по ту сторону занавеси, и преградил ему вход, растопырившись и распушившись. Волкодлак от неожиданности недовольно взрыкнул и попятился, но отступать и не подумал. Какое-то время он присматривался и принюхивался чуть поодаль, а потом снова решительно направился к занавеси, однако паук не дремал. Куда бы не сунулась морда зверя, он оказывался там и растопыривался пуще прежнего, а когда раздражённый волкодлак клацнул на него зубами, угрожающе застрекотал и выразительно пошевелил жвалами. Зверь снова отпрыгнул подальше от занавеси и глухо заворчал.
Какое-то время волкодлак ещё попринюхивался с безопасного расстояния, и наконец, напоследок снова глянув Найде прямо в глаза человечьим взглядом, с независимым видом потрусил прочь – мол, не очень-то и хотелось. На самом деле он просто решил не связываться с Хозяином Расселины. Мелкого-то он, может, и задерёт, да вот только араней этого так не оставит. К тому же, кто его знает, что там на самом деле за переливчатой занавесью? Точно ли человек, чьи следы вели к поваленному дереву или что другое? Вопреки тому, что показалось Найде, оборотень её за занавесью не увидел. Полотно, вытканное служками самого Хозяина Расселины, надёжно скрывало от глаз нечисти и ей подобных. Впрочем – волкодлак с чувством зевнул и осклабился, сворачивая с тропинки – если за переливчатым пологом действительно та девица, чьи следы так вкусно пахнут, то долго она не высидит – побежит к своим. Да и ме́ньшему когда-нибудь надоест её сторожить. Зверь залег в кустах и приготовился ждать. Вот только почему запах такой знакомый?
Найда посидела ещё какое-то время, настороженно прислушиваясь: и выходить было боязно, и оставаться тоже – а ну как волкодлак вернется и больше не даст себя отогнать! Или ещё хуже – вдруг он там не один! В лесу вроде бы всё стихло, снова послышалось замолкнувшее было пение птиц, и девушка наконец решилась выглянуть из своего убежища. Однако едва она потянулась к полупрозрачной занавеси, как ме́ньший, до этого мирно сидевший у входа, снова растопырился и преградил ей путь. Найда испуганно вжалась обратно, у нее промелькнула шальная мысль – а вдруг он её защищал только потому, что считал своей добычей? Впрочем, как только она забилась обратно, паук тут же успокоился и снова засел у входа.
В деревне тем временем начался переполох – из без малого полторы дюжины девиц, отправившихся в лес, назад – испуганная до невменяемости – прибежала только дюжина, и то разными дорожками, кто-то аж напролом через колючий кустарник продрался. Осипшие от криков и ужаса девушки никак не могли внятно объяснить, что случилось. Лишь с трудом удалось их хоть немного успокоить и выяснить что к чему. Судя по их словам, волков было несколько, но на большую стаю не похоже, может и получится отогнать. Мужики по-крепче подхватили колья да рогатины и побежали в лес. Зверь, лежавший у тропинки, забуравился поглубже в кусты. Одно дело девок с корзинками гонять, другое дело десяток, а то и поболее, злых мужиков с кольём. Заслышав топот и крики мужчин, спешивших в лес, Найда встрепенулась и хотела было вылезти из своего прибежища, но ме́ньший снова её не пустил. Причём, если в первый раз он просто растопырился, загораживая проход, то сейчас распушился как-то особенно грозно и застрекотал, как на волкодлака. Девушка поспешно забилась обратно, ей стало по-настоящему страшно – вдруг он действительно больше её никогда не выпустит?
К тому времени, как мужики добежали до полянки, где на девчат напали, о произошедшем напоминали только примятая трава, раскиданные корзинки и лужицы крови там и сям. Ни волков, ни пропавших девиц нигде было не видать. Мужики осматривали поляну, пытаясь понять, куда именно звери могли потащить свою добычу, но, как ни странно, следов именно волочения на земле практически не было. Для волка и подросток, не то что взрослый, был уже слишком тяжёл, не могли же они девушек в пасти уволочь? Нечай заполошно бегал по поляне кругами, рвал на себе волосы и заунывно стенал. У него не вернулось две дочки, и одной из не вернувшихся была Глашка, которую он уже успел так выгодно сосватать! А тут на тебе!! Прочие мужики морщились и грубо отпихивали его – он мешался и путал и без того путанные следы.
– Да заткнись ты уже! – не выдержал бондарь, чья дочь тоже была в числе пропавших.
Нечай бросил на него злобный взгляд и хотел было огрызнуться, но передумал, когда и остальные согласно заворчали. В наступившей тишине все отчётливо услышали тихий тоненький вой, доносившийся непонятно откуда. Мужики заозирались, прислушиваясь. Наконец один догадался поднять голову: на дереве у края поляны сидела дочь бывшей тётки Найды, судорожно вцепившись в ствол, зажмурившись и монотонно подвывая от ужаса. Забраться высоко ей не удалось, и она сидела на нижней ветви, поджав ноги. Ствол под ней был испещрён следами от когтей, видимо волки настойчиво пытались достать столь заманчиво близкую добычу. С большим трудом девушку удалось отцепить и снять с дерева, провозились с ней немерено, на вопросы она не отвечала, лишь дрожала и плакала. Руки-ноги исцарапаны, ногти сорваны, на лодыжке – следы зубов. Видимо, один волк таки допрыгнул, но стащить с дерева, к счастью, не смог. Скорняка и ещё одного мужика послали отвести девушку обратно в деревню; первого – с глаз долой, второго – для надёжности. Остальные же продолжили поиски. Прочесав ближайший лес, они вернулись в деревню засветло, не солоно хлебавши.
Найда просидела в своём укрытии весь день. Она слышала, как отчим с товарищем несли обратно найденную девушку, и как позже возвращались остальные, но восьминогий страж оба раза снова заграждал ей выход. Лишь когда в лесу уже начало смеркаться, он вдруг встрепенулся и пошуршав туда-сюда стянул занавесь вниз. Девушка пару мгновений поколебалась, не веря, что наконец свободна, потом всё-таки приподнялась и, аккуратно переступив мерцающее в полутьме полотно, выбралась из заросли корней. Распрямившись за пределами убежища она чуть охнула – за день сидения скрючившись в три погибели всё тело затекло – и настороженно огляделась, поблизости вроде бы никого не было и лес выглядел спокойным, но следовало поторопиться. С наступлением темноты и волкодлаки могут вернуться, и ещё какая нечисть пожаловать на запах человека, полакомиться. Найда споткнулась о корзинку, по-прежнему валявшуюся на тропинке, и спохватилась – надо грибы собрать! Часть эльфийских чаш была безнадёжно испорчена при падении, но некоторые выглядели ещё вполне товарно. Девушка принялась собирать уцелевшие грибы, откидывая в сторону помятые и сломанные. Ме́ньший аранея суетился рядом, явно пытаясь её поторопить, да Найда и сама понимала, что глупо в этой ситуации копаться с грибами, но страх перед мачехой, которая несомненно будет разъярена пустой корзинкой, всё-таки пересилил. Собрав всё что можно было, девушка заспешила к тропинке, ведущей в деревню. На «развилке» она на пару мгновений остановилась, настороженно озираясь, ме́ньший вырвался вперёд и засеменил по дорожке, девушка побежала вслед за ним. На границе леса служка аранея метнулся куда-то в сторону и исчез в траве, а Найда во весь дух бросилась бежать к деревне.
Лежавший у тропинки зверь проводил её взглядом, поднялся, со вкусом потянулся и вышел из кустов. Если бы девушка обернулась, то увидела бы горящие уголья глаз, пристально глядящие ей вслед. Он узнал её… без примеси запашков аранеева отродья вспомнить её запах не составило труда. Давно это было. Волкодлак встряхнулся и лес вдруг огласился коротким насмешливым воем – привет деревенским. Откуда-то издалека откликнулись сородичи. Зверь неспешно потрусил но направлению к ним – вечером селяне точно не сунутся в лес, можно было не торопиться. Да и девчонка ещё наверняка ужасов понарасскажет.
Хорошо, что её не было там, с остальными…
* * *
Когда Найда вбежала на центральную площадь, где до сих пор толпились топовчане, взбудораженные произошедшим, на нее уставились как на выходца с того света. Прощальный волчий вой поблизости от деревни слышали все, и после увиденного на полянке уже совершенно не ожидали, что спасся кто-то ещё. Жена скорняка, до этого заламывающая руки, оплакивая дочерей, бросилась на неё.
– Ты??? – взвыла она не хуже волкодлака, – ты жива? – и не дожидаясь ответа обвиняюще ткнула в неё пальцем. – Это ты накликала беду!
Спорить с мачехой было бесполезно, скорее даже опасно, но столь несправедливое обвинение пересилило здравый смысл, да и селяне с кольем как-то недобро коситься стали.
– Меня и рядом-то не было! – выпалила Найда.
– Вот я ж тебя… – ещё больше взъярилась мачеха.
– Да уймись ты! – прикрикнул на неё бондарь.
У него в семье дочка была только одна – младшенькая, солнце в оконце. Потерять её вот так…
– Где ты была? – сурово спросил он сиротку, невольно припомнив всё, что о ней болтали ещё лет десять назад.
– Глашка меня прогнала, – робко ответила Найда, стушевавшись под его пристальным грозным взглядом. – Я и пошла в другую сторону. Сморчки собирала, бабушкины ушки вон нашла… ей на приданое, – она приподняла корзинку, но бондарь лишь мельком скользнул по ней взглядом.
– И что же, так далеко ушла, что и криков не слышала? – недоверчиво спросил он.
– Слышала, – возразила девушка, – и обратно к деревне побежала… а там… – она прервалась, от жутких воспоминаний перехватило горло.
– Что?! – не унимался бондарь.
Найда опустила голову и едва слышно ответила:
– Волкодлак…
По площади пронёсся вздох ужаса. До сих пор селяне считали, что на девчат напали волки. Случалось такое редко, да и, как правило, не поздней весной или летом, а ближе к зиме. Да и не посреди бела дня опять же… Но всё-таки о волкодлаках никто думать не хотел.
– Да врёт она всё! – вдруг завопила её бывшая тётка. – Да откуда ей знать-то?
Прочие селяне как-то разом вспомнили, что на ноге её дочери красовался чёткий отпечаток зубов. Зверь прокусил до крови. Если напали волки – то нестрашно, а вот если волкодлак… Бондарь повернулся обратно к Найде, в пристальном взгляде застыл немой вопрос.
– Он гнался за другими… – пробормотала девушка, – а я успела спрятаться, он меня и не нашёл…
– А с чего ты взяла, что волкодлак, а не волк? – продолжал допытываться бондарь.
Найда окончательно смутилась, некстати припомнив, что ме́ньший аранея защищал её и от деревенских, как от врагов. Вряд ли стоит его упоминать, да и не поверит никто. Кто она такая, чтобы служкам аранея охранять её от нечисти, да ещё когда сам Хозяин Расселины деревню защищать отказался? А если рассказать, умолчав про него, то кто поверит, что волкодлак смотрел на неё в упор, а потом просто так ушёл? Тогда уж точно объявят ведьминским отродьем и прибьют! Найда тоскливо подумала, что ей, пожалуй, вообще возвращаться не стоило, никто бы и не хватился… было бы куда бежать…
– Глаза… – наконец всё же прошептала она.
– Гляньте на неё! – снова взвилась тётка, – Ты как их рассмотрела-то? Брешет как дышит! – продолжила она, обращаясь уже к остальным. – Или может ты их сама и привадила, оттого и знаешь?
Тётка говорила нарочито громко и издевательски, но Найда вдруг поняла, что женщина отчаянно трусит. Оно и понятно – если это был волкодлак, то родная дочь вскорости может обратиться. А значит соседи потребуют разобраться с ней уже сейчас, пока это возможно. С одной стороны – как на такое решиться? А с другой – опять-таки боязно. Новообращённый волкодлак в первую очередь раздерёт именно своих, потому как те будут ближе всего. А вот бондарь наоборот неожиданно ей поверил. Ему по молодости довелось столкнуться с волкодлаком, сопровождая обоз в город. К людям зверь не сунулся, предпочёл наблюдать издалека, но его взгляд мужчина запомнил на всю жизнь. Вот уж что действительно и за полверсты разглядишь, и ни с чем не перепутаешь.
– Так, – развернулся он к остальным, – расходитесь по домам, избы на ночь заприте. А ты, – веско сказал он, обращаясь к мужу тётки, решив не связываться со вздорной бабёнкой, – дочь на ночь в подполе запри, целее будете.
Тётка собиралась было снова что-то сказать, но под мрачным взглядом бондаря осеклась.
– Завтра продолжим поиски, – добавил он, с презрением взглянув на старосту, которого винил в произошедшем, и первым подал пример, тяжёлой поступью направившись к своем дому.
Топовчане, чуть помедлив, тоже начали расходиться, настороженно прислушиваясь: если это действительно были волкодлаки и они уже подошли так близко к деревне – жди ночных гостей.
Найда поплелась вслед за скорняком с женой, хоть её никто с собой не звал и она подозревала, что мачеха вообще с удовольствием прогнала бы её обратно в лес. Корзина оттягивала руки, после всего пережитого резко накатила усталость, и она едва переставляла ноги. Вместе с усталостью пришло равнодушие, она вполуха слушала, как мачеха убивается по Глашке, но как-то не задумывалась, что именно это значило. Осознание пришло позже, когда она вслед за родителями переступила порог дома. В светлице их ждали лишь две испуганные сестрицы, остававшиеся помогать матери по хозяйству – ни Глашки, ни Дашки дома не было. Сёстры с суеверным ужасом уставились на приёмыша: когда выяснилось, что на девушек в лесу напала стая, и Глафира с Дарьей пропали, про Найду в семье скорняка поначалу никто и не вспомнил. А вспомнив, как и все, решили, что и её тоже задрали волки. Найда поставила корзинку у ближайшей скамьи, чуть растерянно глядя на уже не нужное никому «приданое». От лёгкого стука корзинки об пол мачеха словно бы очнулась и тоже воззрилась на алые чаши бабушкиных ушек. «На приданое… для Глашки» – прозвучало у неё в голове голосом Найды, и она окончательно взбеленилась. Схватила корзинку и швырнула её в падчерицу, бросилась на неё следом, выдрать патлы, но та закрылась руками и выскользнула из избы. Преследовать её разъярённая женщина не стала, вместо этого обратив свою ярость на рассыпавшиеся грибы. С особым остервенением она топтала эльфийские чаши, невесть зачем спасённые Найдой. Топтала до тех пор, пока они не превратились в багряную кашицу и не стало казаться, что в комнате кого-то зарезали. «Лучше б волкодлаки её задрали!» – с ненавистью подумала она. – «Ну ничего! Со свету сживу мерзавку!» Буйство закончилось так же резко, как и началось, уступив место горю, жена скорняка осела на скамью и снова заревела в голос.
Найда забежала в подпол и спряталась в темноте за одним из ларей. Какое-то время опасливо выглядывала, ожидая, что мачеха ворвётся вслед за ней, чтобы продолжить взбучку, но та так и не появилась. Девушка почувствовала, как её мелко-мелко затрясло, словно от холода. Она села на пол и обхватила колени руками, пытаясь унять дрожь. Какой-то час тому назад, волкодлаки казались самым ужасным, что могло произойти, а теперь мачеха вернулась на своё законное место непрерывного кошмара всей её жизни. Найда уткнулась лицом в колени: ей бы выплакаться да успокоиться, но дрожь не проходила, а слёзы так и не шли. Сколько она себя помнила, ей говорили, что она бисово отродье, на ней порча, и что она одним своим присутствием может навлечь беду. Она воспринимала это как само собой разумеющееся, не вдумываясь. Да и не происходило до сих пор ничего. А вот теперь… что если она и вправду виновата? Но как? Бывшая тётка и раньше чуть ли не плевалась вслед, а тут и вовсе взбеленилась, на пару с мачехой. Того и гляди тоже кинется. Отчим говорил ей, что сначала её подкинули другой семье, как раз той самой тётки. И после этого на ту семью обрушилось одно несчастье за другим – приёмная мать сошла с ума, отец погиб, баба с дедой тоже. И, мол, всё из-за её – Найды – порченной сущности. Обычно это припоминалось, когда её в очередной раз «учили разуму», называя неблагодарной и внушая, что старая семья от неё отказалась, побоялась, а они приютили сиротку, потому как не по людски это ребёнка в болото выбрасывать. И поэтому она теперь им по гроб жизни обязана! Это она тоже, как правило, воспринимала как должное, но иногда дивилась. Если она действительно привлекает беду да лихо, отчего ж они не побоялись её взять? Если в той семье четверо взрослых погибло к её четвёртому лету, то как отчим решился привести такое отродье в дом? А ну как собственные дочери начали бы мереть как в голодный год? Иногда, Найда наоборот мстительно думала, что лучше бы её действительно ребёнком на болото выкинули. Тогда бы она точно стала нечистью, сильной и злой, и пришла бы отомстить всем обидчикам! Девушка зябко поёжилась: что если домечталась? Говорят же, что можно проклясть так, что человек окочурится. А проклятие же тоже просто пожелание, зачастую просто в сердцах. Найда снова припомнила бывшую тётку, сколько раз та ей сквозь зубы, походя, сгинуть желала, и опять поёжилась – пожелания словно бы обошли её стороной, вместо этого вернувшись к желавшему, будто в подтверждение того, что не зря от неё избавились. Бывшей семьи она не помнила, разве что какими-то урывками бабу с дедой. Да было ещё одно воспоминание, мимолётное и размытое, о мужчине, будто бы вытаскивающем её из какого-то омута. Но спросить об этом было некого, а когда она пыталась вспомнить сама, то накатывал такой липкий ужас, что она сочла за благо покрепче забыть. Вот только теперь, в черноте ночного подпола, после встречи с волкодлаком и огульных обвинений, воспоминания не преминули накатиться нескончаемым потоком, вываливая из до сих пор наглухо запертых чердаков памяти всё новые и новые детали. Мглистый водоворот, какие-то заунывные вопли, множество странных светящихся глаз, проступивших в той круговерти, худощавое измученное лицо какого-то мужчины, мерзкое ощущение чего-то склизкого рвущегося внутрь. Найда всхлипнула от ужаса, когда ей померещилось, что из мрака проступают те самые чудны́е разномастные глаза. Когда в темноте что-то прошуршало и прыгнуло ей на колени, у парализованной ужасом девушки не осталось даже сил на крик. Мгла взмуркнула и потёрлась о её щёку, и Найда наконец разрыдалась, от облегчения – это была всего лишь одна из их кошек. Если люди её не жаловали, то кошки наоборот, баловали своим вниманием. Кошка потопталась по ней лапками, безостановочно мурча, и наконец уютно устроилась на коленях, продолжая тарахтеть. Найда прижала тёплое тельце к себе, судорожно наглаживая, словно от этого зависела её жизнь, и сама не заметила, как, наконец, успокоилась и уснула.
* * *
Пропавших девиц нашли только через день, версты на три глубже в лес. Если до этого еще оставалась надежда, что на них напали всё-таки не волкодлаки, то представшая глазам искавших картина не оставляла ни малейших сомнений. Зверье просто бы разодрало и полакомилось, а эти ещё и поглумились. Особенно почему-то досталось Глаше. Тело, выеденное почти полностью, валялось под кустом, а вот голова венчала небольшое деревце. Слегка погрызенные руки и ноги были нанизаны на ветви того же дерева, так что казалось, будто девушка в зелёном платье приветственно распахнула руки. Чуть пониже головы кровавыми бусами были навертаны кишки, то ли её собственные, то ли подружек. Можно было подумать, что оборотни слышали и поняли её болтовню про скорую свадьбу и поиздевались над этим. Словно подтверждением этому, сестра и подружка лежали по обе стороны, с выеденными животами и грудными клетками, раскрывшимися жуткими бутонами. Младшая дочь скорняка свадебным букетом держала в руках собственную голову, а дочь бондаря – мёртвую ворону. Ошмётки плоти, погрызенные рёбра и остатки внутренностей валялись повсюду, словно волкодлаки в кровавом хмелю носились с ними по всей поляне.
Бондарь потрясённо уставился на эту жуткую картину не в силах отвести взгляд, кто-то более впечатлительный опорожнял желудок в ближайших кустах. Находить задранных зверьем односельчан было не впервой, но это кровавое безумие переходило все мыслимые границы. Бондарь зло сжал кулаки – а все потому, что чертов староста не смог договориться с аранеем! Он обернулся и обменялся долгим взглядом с бывшим дядькой Найды, с не меньшим ужасом глядевшим на непотребство на поляне. Тот посмурнел и отвел взгляд. Оба поняли друг друга без слов: раз это были волкодлаки, то и его дочь может оборотиться. А значит…
Тела привезли в деревню только к вечеру, старались собрать всё до последнего и разделить где чьи внутренности. А ну как перепутаешь и покойницы не успокоятся! На главной площади погоста уже начали складывать крады, ведь и так было ясно, что после двух ночей в лесу с волкодлаками живым не вернется никто. Останки разобрали по домам – омыть, сколько возможно, переложить духогоном, оплакать, как полагается, и подготовить к погребению. Найде пришлось снова затихариться в подполе. Как ни тяжелы и неприятны были эти хлопоты, но позволить проклятому приемышу прикоснуться к останкам дочерей жена скорняка не могла. А ну как откроет дверь на ту сторону, вроде её безумной мамаши, да всех за собой утащит? От горя у женщины начал мутиться рассудок, она уже и сама начала верить побасенкам, которые она рассказывала Найде, что они её взяли уже после того, как её мать съехала с глузду, да к тому же начала путаться, что та мать не была приёмной. Вместе с дочерьми она омывала разрозненные останки студёной колодезной водой, то и дело пускаясь в пространные стенания на тему Глашиной свадьбы, которой теперь уже не суждено было сбыться. Со стороны могло показаться, что её заботило только выгодное замужество дочери, и отчасти так и было. Но за купеческого сына можно ещё было выдать Марью, старшую из оставшихся дочерей, если тот не передумает. А Глаша действительно была её любимицей – первая дочь, выстраданная в муках, выхоженная несмотря на первоначальную худобу и хворобу. Жена скорняка не понаслышке знала каково это, трястись по ночам над младенцем, боясь что вездесущая Баас однажды проведёт костлявой рукой над люлькой и заберёт его к себе. Когда это произошло с соседкой, её вновь накрыло кошмарами о тех днях. Впрочем, подсунуть безутешной и слегка тронувшейся умом матери постылого приёмыша ей это не помешало.
Сама Найда была радёшенька «отлынивать» от этой повинности. Скорби или жалости к сестрицам она не испытывала, скорее облегчение – меньше будет кому её шпынять… хотя мачеха небось с лихвой восполнит. К тому же прикасаться к останкам сестриц ей и самой было боязно, а ну как младшенькая вдруг обернется – она-то почти целая – и задерет? Или Глашка оборотится умертвием каким, и пойдет гоняться, простирая отгрызенные руки? Найда зябко поежилась. К тому же, после того, как тела дочерей принесли из леса, мачеха смотрела совсем уж волком, девушка начала бояться, что та её попросту ненароком прибьёт. Так что лучше уж было сидеть в тёмном погребе, с кошками.
