Нелли Мартова
ДЫР
Он прошел в комнату и обалдел. Сказать, что квартира Петровича преобразилась – ничего не сказать. Славе случалось работать и в коттеджах, больше похожих на сказочные замки, и в элитных домах, и в ресторанчиках, претендующих на оригинальность, и сталкиваться с самыми чудными полетами дизайнерских фантазий, но ничего подобного ему раньше видеть не приходилось. И когда он только успел, этот новый сосед? Неужели Слава так уставал, что совсем ничего не слышал и не замечал?
– Чего стоишь, чувак? Садись, будь как дома.
Слава поставил ящик с инструментами на пол и снял куртку.
Глава шестая. Сумка
Слава с трудом открыл опухшие глаза, но тут же снова зажмурился. Или это сон, или он проснулся в каком-то модном музее. Однажды он видел по телевизору музей современного искусства: показывали стол, прибитый к потолку, скульптуру из смятого автомобиля, гигантскую туфлю с членом внутри и живописные кучи мусора. То, что он наблюдал сейчас, приоткрыв один глаз, было ничуть не лучше. Прямо перед собой он видел смятое постельное белье, черное и блестящее, как тойота Тяпкина. Провел рукой – гладкое, похоже, шелковое. У Гули была ночная сорочка из такого материала, она ее очень берегла. Гигантская кровать, как будто увеличенная под лупой, кончалась в каком-нибудь полуметре от стены, а рядом с ней стояла железная урна, неровно выкрашенная в ядовито-желтый цвет и проржавевшая изнутри. Слава бы не удивился, увидев такую мусорку в парке рядом со скамейкой или возле входа в продуктовый магазин, но черный шелк и мятое железо отказывались существовать в его сознании друг рядом с другом. На стене над урной было нарисовано нечто трудно вообразимое, белое с желтым, таких причудливых форм, как будто кого-то стошнило на стену после поедания апельсинов вперемешку с деталями детского конструктора.
Едва Слава об этом подумал, как к горлу подступил мучительный спазм. Он облизнул пересохшие губы. Вкус во рту наводил на мысль о том, что накануне он поужинал собачьим дерьмом.
– Господи, – пробормотал он. – Лучше бы я умер вчера.
События вчерашнего дня восстанавливались в голове постепенно и неохотно. Первым почему-то вернулось воспоминание о том, что дикая настенная живопись называется «Яичница в пятом измерении». Слава приподнялся, сморщился и приложил руку к голове. Когда комната вокруг перестала качаться, он разглядел в противоположном углу огромной кровати, которая занимала почти все пространство комнаты, тело в джинсах и рваной футболке. Тело смачно храпело. До того, как он перевел взгляд выше, ему казалось, что хуже он себя чувствовать уже не может. Теперь ему перестало хватать воздуха.
Через всю стену – надо полагать, несущую – проходила огромная трещина. Преодолев сиюминутное желание выскочить из квартиры и бежать из нее, куда подальше, Слава подошел ближе, потрогал пальцем. Нарисовано! Но, елки-палки, до чего здорово нарисовано! Как настоящая. От сердца отлегло, но вдохнуть полной грудью он все равно не смог. Тогда он подошел к окну и распахнул форточку. На небе рваной простыней висели унылые тучи, в легкие ворвался свежий влажный воздух и принес с собой четкую мысль: вчера он пришел сюда с деньгами. Слава огляделся вокруг: в углу у изголовья кровати стояла гитара и валялись несколько книжек, возле окна возвышалась куча мятых шмоток, рядом примостился славин ящик с инструментом. И больше, кроме желтой урны, совершенно ничего. А где же сумка с деньгами? Слава попытался сглотнуть, но горло пронзила саднящая боль. Он метнулся в ванную, повернул кран и жадно, большими глотками напился из ладоней невкусной, тепловатой водой.
Всю квартиру Слава обыскал за какую-нибудь минуту. Перевернул постель, заглянул под кровать, посветил туда мобильником. Возле кровати валялись два пухлых томика: Библия и «Сергей Есенин. Избранное». Слава заглянул в свой ящик с инструментами и даже в гитару. Прошелся и проверил каждый угол: кухня, в старом, советских еще времен холодильнике мышь повесилась, ванная, почерневший унитаз, рваная душевая занавеска, прихожая, пустая антресоль с выломанными дверцами, перетряхнул кучу одежды в углу – сумки нигде не было.
Он выглянул на площадку, дернул ручку своей двери, несколько раз позвонил. Никто не отвечал. Слава вернулся в соседскую квартиру, потряс за плечо Лошарика:
– Слышь, парень!
– Отвали, чувак, – проворчал тот и перевернулся на другой бок. – Еще среднее утро.
– Просыпайся!
Парень засунул рыжую голову под подушку и попытался пнуть его ногой. Слава нашел в ванной тазик, наполнил его доверху холодной водой, принес в спальню и одним махом вылил Лошарику на голову.
– Фррррр!
К удивлению Славы, парень не произнес ни единого матерного слова, а только фыркал, тряс головой и плевался во все стороны, как морские котики, которых он однажды видел в цирке с дочками.
– Ну ты даешь, чувак! Прямо по-нашему, по-панковски, – уважительно сказал Лошарик, вытирая голову шелковой простыней.
– Где моя сумка? – спросил Слава.
– Какая еще сумка?
– Обычная черная спортивная сумка, сбоку козел нарисован.
– Чувак, ты же ее подарил.
– Кому? Ииик! – от неожиданности Слава икнул.
– Ну, ты вчера бил себя в грудь и кричал, что ты очень добрый человек, и тебе для ближнего ничего не жалко.
– К-к-кому всем? Ик! К-к-кому подарил? Ик! – Слава поверить не мог его словам.
– Ван Гогу.
– Кому? Ик!
– Я бы уточнил, но ни хрена не понимаю в живописи.
Слава взревел и сжал кулаки.
– Быстро говори, кому я отдал сумку?
– Да чуваку одному. У него полуха нет, и он любит картинки картинки малевать, поэтому мы его Ван Гогом зовем.
– Где он живет, этот твой Ван Гог? Имя у него есть нормальное?
– Не знаю я! И адреса не знаю. Но могу показать, – миролюбиво ответил Лошарик.
– Пошли, – Слава потянул его за мокрую футболку.
– Подожди! Мне надо принять ванну, выпить чашечку кофе… и потом, мне надо переодеться. Я, конечно, в июле запросто бы и так пошел, но мы, панки, любим, когда тепло.
Слава сполз по стене и закрыл голову руками. У него внезапно кончились силы. Лошарик стянул мокрую футболку и принялся увлеченно копаться в куче одежды.
– Как можно так напиться, чтобы даже не помнить, что вчера было? – спросил Слава риторически вслух у самого себя.
– Очень просто! Когда чувствуешь, что больше не можешь, надо выпить еще столько же, – сообщил Лошарик, отшвыривая в сторону ядовито-зеленую футболку.
– Блин, ну я же никогда не пью больше половины бутылки. Ну, в крайнем случае, грамм триста… – пробормотал Слава про себя.
– Слушай, чувак, а чего ты весь на измене из-за этой сумки? Что у тебя там?
– Деньги, – честно ответил Слава.
Какой смысл теперь скрывать? Этот Ван Гог теперь ни в жизни не признается, что ему подарили сумку с деньгами. Если только он сам не нажрался до такой же степени, и тогда есть шанс, что он ее еще не открывал. Лишь бы только не выкинул и не потерял!
– Ты можешь быстрее, а? – Славе захотелось самому напялить на парня первые попавшиеся штаны. Ну чего он такой медлительный? А еще панком себя называет.
– Много, что ли, денег? – из самого низа кучи на свет появились красные брюки в клетку.
– Я собирался дом купить…
Лошарик присвистнул.
– На фига тебе дом? Геморрой один и скукотища. Всю жизнь, как привязанный к одному месту.
– Слушай, я же тебя не спрашиваю, зачем тебе черная простыня и красные штаны!
– Красные штаны под цвет портвешка, – пояснил Лошарик, а потом примирительно махнул рукой:
– Да ладно. Ты, чувак, не расстраивайся. Ты теперь богатый. Заработаешь себе на три дома.
– Ты это о чем? – с подозрением спросил Слава.
Про себя он выматерился. Чего он такого еще мог вчера натворить? Может быть, лучше даже и не спрашивать, не знать?
Лошарик, наконец-то, сделал выбор – напялил узкие черные кожаные штаны, рваные красные носки и футболку с фотографией каких-то лохматых парней.
– Секс Пистолз, – сказал он, проследив за взглядом Славы. – Самая панковская группа.
– Так почему я теперь богатый? – все-таки спросил Слава.
– У тебя золотые руки! Сейчас покажу.
Слава вздохнул. Он и так знал, что руки у него золотые, но сколько лет надо вкалывать, чтобы заработать такую сумму? Судя по голым стенам на кухне и в ванной, плитку он здесь вчера не выкладывал.
– Нет уж, пойдем к твоему Ван Гогу, по дороге расскажешь.
– По дороге не получится. Уф, башка трещит, самое время пивка принять. Я бы, конечно, предпочел портвешку, но чего нет, того нет.
Лошарик вытащил из старого советского холодильника бутылку пива, вылил половину в грязный граненный стакан. Пена с шипением перелилась через край, он шумными глотками выпил все до дна и протянул бутылку Славе:
– Налей мне еще.
– Да иди ты! Сам налей и пошли.
Смотреть на пиво было трудно, как на дешевый уродливый кафель, за укладку которого обещают хорошо заплатить. С одной стороны, противно, а с другой, Слава прекрасно знал, что если сейчас выпить бутылочку, жить станет легче, тупое нытье в затылке утихнет, и голова начнет лучше соображать. Он зажмурился, протер лицо рукой, помотал головой и стряхнул с себя желание, как кошка – воду. Похмеляются только алкоголики.
– Налей, чувак. Посмотришь, что будет, – настаивал Лошарик. – Никуда не пойду, пока не нальешь.
У Славы зачесались кулаки, но он все-таки взял бутылку и вылил остатки пива.
– Во! Видал, чувак? – Лошарик с довольным видом отпил из стакана.
– Ну, что еще?
– Смотри! – он поднял бутылку и помахал у Славы перед носом.
Внутри по-прежнему плескалось чуть меньше половины.
– Попробуй еще!
Слава налил еще раз, и еще, но в бутылке оставалось ровно столько же, сколько и было.
– Что это за приколы? – недоуменно спросил Слава. – Бутылка с двойными стенками? Какого черта ты надо мной издеваешься?
– Чувак, никак приколов. Я же говорю, у тебя золотые руки!
Слава нашел на подоконнике еще один стакан, сполоснул, налил из бутылки и попробовал. Пиво как пиво, самое обычное. Допил, снова взялся за бутылку – жидкость лилась в стакан, поднимая пену, вытекала через край, но стоило ему поставить бутылку на стол, как она опять оказалась наполненной до половины.
– Тьфу ты, блин, – Слава выругался, сел прямо на грязный пол в кухне и обхватил себя руками за голову.
Это сон. Все это – просто страшный сон. Сейчас он проснется, нащупает с закрытыми глазами мягкие и теплые округлости, уткнется носом жене в плечо и расскажет, какой кошмар ему приснился. Начнется обычное субботнее утро, Гуля напечет блинчиков, Карина похвастается пятерками за неделю, Дина заберется к нему на колени и обнимет за шею, а потом они все вместе пойдут в кино или гулять в парке.
Но сколько Слава не щипал себя за бока, сколько не силился проснуться – ничего не получалось. В реальности существовали только грязные крашеные стены, батарея в облупившейся краске, труба от газовой плиты и пузатый советский холодильник. И еще бутылка – наполненная почти до половины. Наверное, так начинают терять рассудок. Он не мог понять, отчего больше сходит с ума – от того, что напился до беспамятства в малознакомой компании и потерял огромные деньги, или от того, что проклятая бутылка пива не кончается. Может быть, сама эта чудная квартира сводит его с ума? Нехорошая такая квартирка, притягивает разный сброд. Деньги, толстые банковские пачки, плотно упакованные в сумку, матовое коричневое стекло бутылки, вкус пива во рту, смешанный запах штукатурки и затянувшейся пьянки, все это плыло в голове, смешивалось в густой едкий раствор и застилало глаза бурым туманом. Слава потряс головой, но туман не рассеивался. Тогда он зажмурился и попытался привести в порядок мысли.
С чего начался кошмар? Со вчерашнего дня, когда продавец дома не приехал за деньгами? Или раньше, когда Дина заболела? Или еще раньше, когда он познакомился с соседом-студентом? Слава посмотрел наверх. Под потолком раскачивалась на голом шнуре лампочка. Кухню заполнял дым – Лошарик курил, лежа в углу и задрав ноги в рваных носках на стенку, стряхивал пепел прямо на пол. Взад-вперед качалась лампочка, хотя ветра или сквозняка в воздухе не замечалось. Слава закрыл глаза, вспомнил, как несколько недель назад так же качалась в сизом тумане лампочка, а здесь, на этом самом месте, лежало тело, и понял: все началось со смерти Петровича. С того самого дня, точнее, ночи, когда он увидел сон, в котором бывший сосед сказал ему… кстати, а что он ему тогда сказал?! Что-то про руку, которая не оскудеет!
Когда они отмечали с женой согласие банка на сделку, то выпили, кажется, совсем немного. Но у него разболелась голова, и Гуля утром тоже жаловалась на плохое самочувствие. И вчера, как он мог так напиться, если у него всю жизнь было правило выпивать не больше половины бутылки, даже по пятницам и особенно по пятницам? Ну да, ведь так всегда бывает, – в дружеской беседе не замечаешь, как выпиваешь одну рюмку, другую, третью, а потом счет теряется, только и остается, что поглядывать на бутылку, а если эта бутылка не кончается?
Слава посмотрел на пиво у себя в руке. Что он там говорил, Петрович-то? Подарок он сделает? Значит, это ему надо сказать спасибо за то, что Слава сейчас, вместо того, чтобы спокойно доделать заказ и навестить дочь в больнице, пьет пиво с малолетним раздолбаем и не знает, как вернуть охрененную сумму чужих денег? Подарочек! Удружил, блин! Слава со злостью швырнул бутылку в стену. Когда та разлетелась сотней крошечных коричневых осколков, ему стало чуть полегче. Может, с ним и случилась какая-то чертовщина, но, по крайней мере, теперь он точно больше не напьется. Вообще пить не будет, а если вдруг и выпьет, то будет считать рюмки. Пальцы загибать.
Лошарик даже не обернулся, знай себе, попыхивал сигареткой.
– Пошли, парень. Не знаю, что это за трюки с бутылкой, но если я не увижу твоего Ван Гога в ближайшие полчаса, я за себя не отвечаю.
– Он будет рад тебя увидеть, я не сомневаюсь, – Лошарик ухмыльнулся и одним прыжком поднялся на ноги.
Глава седьмая. Ван Гог Второй
По дороге Слава набрал номер Гули. Та ответила шепотом:
– Подожди, в коридор выйду.
– Ну, как там Дина?
– Пока не очень. Не хуже, но и не лучше. Все еще температурит и совсем ничего не ест. Врачи говорят, надо ждать. Капельницу поставили…
– Скажи ей, что папа ее очень-очень любит, но не может пока прийти. Работы невпроворот.
– Не надо, не приходи, – сказала Гуля. – Врачи сказали, ей нужен полный покой. Я сама сижу тихонько как мышка.
– Все будет в порядке, – Слава постарался придать своему голосу уверенный тон. – Вот увидишь, она скоро поправится.
– И, алла, ты у меня совсем голодный, наверное, дома есть нечего. Хочешь, я приеду ненадолго, что-нибудь приготовлю?
В моменты жизненных и семейных кризисов Гуля особенно старалась, чтобы все домочадцы были как следует накормлены. Слава относился к этому ее желанию с пониманием – знал, что это не пустые хлопоты и не попытка отвлечься, а желание сохранить в переменчивом мире островок постоянства, удержать под контролем и в благополучии хотя бы часть жизни.
– Не надо. Я здесь, на объекте, перекушу, – ответил Слава.
– Только дошираки всякие не ешь, лучше кашу разведи.
Они попрощались, и Слава поймал себя на мысли, что впервые за много лет соврал жене. Нет, были, конечно, случаи, когда он что-то не договаривал, но чтобы вот так, откровенно врать, такого он за собой не припоминал. А что он должен был сказать? «Дорогая, у меня для тебя есть две новости: хорошая и плохая. Плохая: у нас не будет никакого дома, а хорошая: я тебе теперь налью столько водки, сколько захочешь».
Лошарик привел Славу к двухэтажному дому в одном из соседних дворов. На таких домах, как бы ни старались владельцы квартир – красили стены, ремонтировали крыши, меняли окна на пластиковые и вешали дорогие шторы – все равно лежит невидимая печать тоски и обреченности. Эти дома пришли из прошлого, из времен бараков и коммуналок, тесноты и нищеты, когда белье развешивали прямо во дворе, соседи одалживали друг у друга сковородки, а чумазые дети стайками бегали, где им вздумается.
Когда они подходили к подъезду, мимо дома пронеслось что-то странное, дико орущее, с зеленым задом и чуть не сбило их с ног. Слава даже не понял, кошка это была или собака, и почему оно развило такую бешеную скорость.
Внутри пахло сыростью и старостью. На ступеньках Слава заметил зеленые следы, похожие на кошачьи, по которым они поднялись на второй этаж и остановились перед высокой железной дверью.
Открыл им маленький и худой человечек с седой бородкой, в берете и клетчатой жилетке. Слава сразу покосился на ухо – в самом деле, мочки левого уха как не бывало. Это выглядело странно, но не противно – просто аккуратное круглое ухо без мочки.
– А, Слава! Лошарик! Милости просим, я гостям всегда рад, – Ван Гог слегка картавил.
В квартире пахло краской, полы были застелены слоем газет. Они прошли мимо открытой двери, Слава заглянул внутрь, ожидая увидеть картины, но в комнате просто шел ремонт – у недокрашенной стены стояла открытая банка зеленой краски, рядом с ней тазик с какой-то жидкостью.
– Вы не видели Пикассо? – озабоченно спросил хозяин дома, обернувшись к гостям. – Я за него немного беспокоюсь.
Славе стало совсем не по себе. С кем еще он вчера пил – с Сальвадором Дали?
– Что-то такое пронеслось, отдаленно похожее, – ответил Лошарик. – Что ты с ним сделал?
– Этот дурной кот угодил задницей в банку с краской! – пожаловался Ван Гог. – Я просто не знал, что с ним делать.
– Кот с зеленой жопой – это очень панковская штука, – заметил Лошарик. – Я бы так и оставил.
– Так нельзя! Животное начнет себя вылизывать и может заболеть! – возмутился хозяин. – Я решил принять меры. Подумал, краску ведь отмывают ацетоном…
– И ты сунул кота задницей в ацетон? – восхитился Лошарик. – Это самый крутой способ сделать реактивного кота! Чувак, у тебя получилось!
Они прошли в просторную комнату. Одну стену занимал огромный книжный шкаф, на другой висел выцветший ковер. Под ногами скрипел старый паркет, а сверху укоризненно смотрела люстра с подбитым глазом – в одном из плафонов лампочка не горела, а зияла неровная дыра, как будто в люстру кто-то кинул камень. Обои кое-где отслоились, по потолку расползлось пятно сырости, но в комнате все же было довольно уютно, чувствовалась женская рука – та, что разложила по полкам салфетки и расставила вазочки, вымыла до блеска пол и поддерживала жизнь в цветах на подоконнике. Слава внимательно оглядел все вокруг, но сумки не увидел.
– Я так и думал, что вы придете. Жена пошла по магазинам, но оставила обед. Лучшие в мире котлетки и жареная картошечка… отличный закусон! А я приберег, я оставил, ждал вас.
Слава тяжело вздохнул.
– Слушай, друг, тебя как звать-то? Что-то я запамятовал.
– Меня это не удивляет, – трагическим тоном ответил тот. – Я оставил свое имя в прошлом и стал другим человеком. Поэтому я его никому не называю. Зови Ван Гогом. Я и картины так подписываю: «Ван Гог Второй».
– Послушай, ммм…. друг, – начал Слава издалека. – Ты помнишь, что вчера было?
– Отлично, отлично помню. Вчера было очень, очень хорошо. Лошарик нам такие стихи читал, такие стихи, – затараторил Ван Гог.
Он прочистил горло, отставил ножку в сторону и продекламировал:
Утро таяло в тумане,
Шелестели камыши,
Грациозные, как лани,
Шли по полю алкаши.
– Браво! У тебя отличная память, – похлопал его по плечу Лошарик.
Слава поперхнулся и закашлялся. Он собирался спросить насчет сумки, но слова застряли в горле, вырвался только натужный кашель.
– Тебе надо выпить! – засуетился Ван Гог. – Я сейчас принесу котлетки, а вы пока садитесь на диван.
Ван Гог ненадолго исчез, но вскоре вернулся и вкатил в комнату черный лакированный столик на колесиках, на котором красовалась сковородка, доверху наполненная слегка подгоревший жареной картошкой, тарелка с горкой котлет и поллитровая банка домашних соленых огурцов.
– Каков натюрморт, а?! – восхищенно сказал художник и полез в шкаф.
Спустя мгновение натюрморт завершили початая бутылка водки и три объемистых стопарика.
– Ну, нальешь? – спросил Ван Гог у Славы с надеждой в голосе.
– Погоди. Я вчера подарил тебе сумку. Ты помнишь?
– Давайте сначала выпьем? – Ван Гог протянул Славе бутылку. – Пересохло уже в горле. С утра ведь ни в одном глазу, ни в одном глазу.
– Нельзя верить человеку, который не успел похмелиться, – поучительно произнес Лошарик и сполз с дивана на пол, поближе к тарелке с котлетами.
Слава вздохнул.
– Нет, так не пойдет. Ты помнишь сумку или нет?
– Смерти моей хочешь? – Ван Гог картинно повесил голову. – Ладно, пытай меня, я все расскажу, как плохой партизан на допросе. Припоминаю, вроде бы я вчера приносил какую-то сумку.
– Вроде бы или приносил? – Слава пристально посмотрел ему в глаза.
Ван Гог отвел взгляд и замахал руками:
– Да, я принес, я принес домой! И положил вот здесь, возле дивана.
Слава поднялся, обошел диван, заглянул за него. Сумки нигде не было.
– Танюша сегодня делала уборку. Она всегда по субботам убирается, пока я сплю. Она золотая женщина у меня, просто подарок.
«Жена пошла по магазинам», – вспомнил Слава, и сердце у него екнуло.
– Позвони ей, – хрипло сказал он.
– Ну дай хоть горло промочить! Душа ведь, душа болит!
– У меня тоже болит, за сумку.
– А что там у тебя? Я вчера и не посмотрел, так устал, просто сил не было.
– Бомба, – ответил Слава. – Ты газеты читаешь?
– Конечно, я же интеллигентный человек, – Ван Гог поправил беретку.
– Читаешь, а не знаешь, что нельзя у незнакомых людей сумки просто так брать.
– Какой же ты незнакомый! Ты сосед Лошарика, а Лошарика я сто лет знаю, он наш человек. Ты так не шути со мной, так нехорошо. И вообще нельзя так, сначала подарил, а теперь отбираешь. Порядочные люди так не поступают.
– Там одна вещь нужная осталась, в сумке. Просто позарез, как нужная. Заберу, и сумку отдам тебе обратно. Подарил, так подарил. Ты будешь жене звонить?
Ван Гог вздохнул, достал из кармана жилетки телефон, набрал номер и приложил трубку к остатку уха. Некоторое время он молча слушал, а потом пожал плечами и сказал:
– «Абонент временно недоступен». Наверное, батарейка кончилась.
Слава выругался себе под нос. Что за проклятье его преследует с этими недоступными абонентами!
– Ты же не против, если я ее тут с тобой подожду? А ты пока поищи, загляни в кладовки там, в шкафы, может, найдешь.
– По магазинам, это она до вечера ходить будет. Да вы сидите, я же разве против? Вы другого такого как я, не найдете, кто гостям так рад! Слав, я поищу, конечно, твою сумку, но ты ведь нальешь? Есть-то ведь хочется, картошечка остывает.
Слава вздохнул и взялся за бутылку. Ему очень нужно, чтобы этот странный маленький человечек был на его стороне, а значит, придется выпить. Может, и тупая, гулкая боль в голове, наконец, утихнет. Когда он разлил все до капли и поставил ее обратно на столик, в ней уже снова бултыхалась ровно четверть. Слава зажмурился и выпил, произнеся про себя один-единственный тост: «За то, чтобы деньги нашлись в целости и сохранности». Загнул один палец – это первая.
