Ник Перумов
Александровские Кадеты. Смута. Том 2
© Перумов Н., текст, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Глава 8
Южные края и северные, весна – лето 1915
15-я стрелковая дивизия занимала оборону. Балка, в ней узкий ручеёк, уже начавший вздуваться от талых вод. Хутор в центре позиции, фланги упирались в глубокие овраги. Справа и слева тоже не голое поле, там встали спешно переброшенные с западного фланга Южфронта дивизии. Правда, было их мало, не все успели подтянуться. Но и те, что успели, пришли в неплохом виде – пополненные из числа «сознательного пролетариата и беднейшего крестьянства», хорошо вооружённые: винтовок и пулемётов хватало, мало было новейших «автоматов Фёдорова», но это и к лучшему, простому бойцу они сложноваты.
Траншеи и окопы мигом заполнялись водой, стоять в них приходилось хорошо если по щиколотку, и красноармейцы стягивались к постройкам, где было, по крайней мере, сухо.
От Миллерово, казалось бы, всего ничего, и фронт беляки прорвали сразу на большую глубину, но увязли, передовые части до конца выполнили свой пролетарский долг – как могли задерживали царские войска и таки задержали, почти полностью погибнув, изрубленные улагаевской конницей.
Плохо было то, что в тылу так и не удалось справиться с мятежниками. Наступление на Вёшенскую и вовсе пришлось остановить, продотряды вливались в регулярные красные полки; восставшие казаки приободрились, вылезли из станиц, всё смелее и смелее нападали на тылы, обозы, громили ревкомы; у Бешанова нашлись подражатели, счёт «расстрелянным при сопротивлении изъятию хлеба» шёл на сотни, и казаки тоже зверели.
Жадов, хоть и начдив, вернулся с последнего похода за провиантом чернее тучи.
– Опять отряд наш попался, – выдохнул он в ответ на немой вопрос Ирины Ивановны. – Хлеб растащили, охрану разогнали, кто жив остался, а вот комиссара… – тут он вздрогнул, зябко повёл плечами. – Ирина Ивановна, дорогая… обещай мне, что, обернись дело полным швахом и не найдётся у меня последнего патрона или гранаты – обещай, что пристрелишь. Я знаю, ты не промахнёшься. Прямо в лоб попадёшь, или в висок, или в сердце. Я и не почувствую ничего. Раз – и уже там.
– Перестань, Миша, – Ирина Ивановна встала, коснулась на миг его локтя. – Всё будет хорошо. Все останемся живы. И ты, и я. Верь мне.
– Верю, – совсем по-детски вздохнул Жадов. – Тебе – верю. Маленьким был – в Бога так не верил, как в тебя.
Ирина Ивановна на миг зажмурилась, острые тёмные морщины вдруг прорезали лицо; хорошо, что начдив-15 смотрел при этом в другую сторону.
Но когда она вновь открыла глаза, никаких следов накатившего уже не осталось.
– Всё будет хорошо, – повторила Ирина Ивановна. – Скажи, комиссара этого…
Жадов поморщился.
– Тешились казачки, что сказать… медленно умереть не дали.
– Фамилия его как? – не отступала Ирина Ивановна.
– Пархоменко.
Брови Ирины Ивановны сдвинулись.
– Иван? Да как же он ухитрился-то?!
– И на старуху проруха выходит… мельника они казнили, что хлеб прятал. Большая яма была, на много пудов. Ну и… и…
– А у мельника небось жена. И дочки на выданье. Были… Договаривай уж, Миша. Изнасиловали их всех, да и убили. И хорошо ещё, если просто застрелили…
– Да, – с болью вырвалось у Жадова. – Ну как так-то?! Ладно, казачня эта, нагаечники, они иногородних всегда ненавидели… отчего и лупили нас почём зря на маёвках… но наши-то?! Наши-то как?!
– Наши тоже люди, – тихо сказала Ирина Ивановна. – Люди, не ангелы. Женщин на войне насиловали всегда. И убивали после насилия тоже.
– Так то всякий сброд! Буржуйские армии!
– А кто в них служил? Кто в солдатах-то был? Такие ж рабочие, такие же пахари. Не только «деклассированный элемент».
– Эх! – Жадов в сердцах махнул рукой, почти рухнул на лавку. – Долго нам ещё нового человека создавать придётся…
– Так чего ж создавать, я перед собой одного такого вот и вижу, – чуть улыбнулась Ирина Ивановна. – Ты-то, Миша, с пригожей вдовушкой тюфячки давить не станешь.
Жадов аж съёжился.
– Да как же я б смог… когда я… когда ты… когда я тебе…
– Вот потому-то ты и есть тот самый новый человек. – Ирина Ивановна наставительно указала пальцем. – Да-да, Миша. Тот самый. Который хлеб голодным отдаст, последнюю рубаху снимет, жизнью за справедливость пожертвует. Всем – всё, себе – ничего. Эх, Миша, кабы все большевики такими, как ты, оказались бы!.. А они сам знаешь что…
– Да беляки что же, лучше?! – горячо возразил начдив. – Тоже наслышаны! И хлеб отбирают, и расстреливают, и вешают!
Ирина Ивановна грустно кивнула.
– Звереют люди, Миша, вот что печально. Даже нет, не звереют. Звери друг друга сознательно не мучают. Убивают – так уж убивают. Для еды, детёнышей прокормить. А мы… – она только головой покачала. – Счастье ещё, что наша дивизия не опозорилась.
– Питерскому полку спасибо. Сознательные ребята. Харьковские, то ж такэ… – вздохнул Жадов.
– То ж такэ, товарищ начдив, а дивизия меж тем готова к отражению вражеского наступления. Сами проедетесь по позиции?
– Если мой начштаба говорит, что готова, – значит, готова. Как там этот… Штокштейн? Хоть одного шпиона поймал?
– Как не поймать, – холодно сказала Ирина Ивановна. – Уже с полдюжины. Если б не я – всех бы уже расстрелял.
Жадов аж поперхнулся.
– А почему мне не доложили?!
– О чём? Хватает он бойца, сажает под замок и начинает, как он выражается, «раскалывать» – признавайся, мол, что ты агент беляков, не то к стенке. Сам знаешь, какая у него слава пошла, у Штокштейна.
– И что, признаются? – мрачно осведомился начдив.
– Конечно. Пока я не вмешалась. Со взводом надёжных питерских ребят.
– И молчала!
– Хороший начштаба начальника дивизии по пустякам беспокоить не должен.
– Ничего себе! Ирина Ивановна, товарищ Шульц, приказываю вам впредь мне всё докладывать, ничего не упускать!
– Есть не упускать, товарищ начдив. В общем, всех задержанных я отбила. А Эммануилу Иоганновичу сказала: «Wenn Sie mit dieser Praxis nicht aufhören, werden unsere Soldaten Sie eines Tages zwingen, Kuhdung zu essen».
– Это что значит?
– Не суть, товарищ Михаил. Он понял. Тебя же не беспокоит, верно?
– Вот оно-то мне и не нравится… Что с разведкой?
– Вернулись. Против нас кубанские добровольцы, Ейский полк и Екатеринодарский.
– Ух ты. Цельная дивизия!
– Нет, товарищ начдив, едва ли половина от нашей наберётся.
– Так это и хорошо. Значит, не полезут, – повеселел Жадов.
– Наоборот, плохо. Не нравится мне, Миша, когда против нас так мало сил оставляют. Больше на заслон похоже. Полезут в другом месте, прорвутся, зайдут нам в спину…
И тут, словно отвечая, где-то совсем неподалёку разорвалась шрапнель.
– Не полезут… – скривился Жадов. Накинул шинель и бросился на улицу.
От позиций добровольцев двигалась редкая цепь пехоты, над окопами красных рвались шрапнели, артиллерия белых била с закрытых позиций и с неприятной точностью.
Батарея 15-й дивизии попыталась отвечать по приближающейся пехоте, но артиллерийские наблюдатели у «контры» всегда были отличные, и огонь они перенесли почти тотчас.
…Михаил Жадов этого не знал, но именно так сперва японская артиллерия расстреливала нашу, с закрытых позиций, выдвинув вперёд дозорных с полевыми телефонами.
Цепи добровольцев прошли какое-то расстояние, иные жадные до боя бойцы красных открыли пальбу, но с такой дистанции попасть можно было разве что случайно.
– Смотри-ка, залегли, – удивился Жадов, опуская бинокль. – Обычно контра эта пулям не кланяется, а тут, эвон, пузами благородными да прямо по грязи…
– Потому что они тут атаку только изображают, – Ирина Ивановна оказалась рядом. – А прорываться в другом месте станут. Азбука, товарищ начдив.
Траншеи отрыты были на совесть, на накаты пошло всё, что смогли найти, включая сараи с амбарами, пулемёты наготове – «демонстрируют» тут беляки или нет, а кровью они умоются!
И верно – день длился, а цепи добровольцев, едва поднимаясь в атаку, тут же и залегали.
Канонада, однако, всё сильнее гремела у соседей и справа, и слева.
Немного погодя примчался вестовой.
– Подмоги надо! 12-я дивизия Нечипоренко подмоги просит! Давит контра, головы не поднять!
Жадов метнул быстрый взгляд на Ирину Ивановну.
– Давай полк Илютина. Полк паровозного завода, бывший Сергеева.
Ирина Ивановна сперва было кивнула, но затем прищурилась, подняла к глазам бинокль, надолго припала к амбразуре блиндажа, обращённой к наступающим белым.
– Чего медлишь? – выходил из себя гонец, напрочь позабыв о субординации. – 12-я там насмерть стоит!.. Подмогу давай, у вас-то тут тихо!
– Не полк. Один батальон, – вдруг решительно сказала Ирина Ивановна.
– Это почему?!
– Потому что они только того и ждут. За нами дорога прямая от Миллерово на Вёшенскую, не забыл?
– Думаешь, здесь и ударят? А чего ж мутузятся, встали-легли, легли-встали?
– Как раз и ждут, когда дивизию нашу раздёргают. Полк направо, полк налево – тут-то по нам и ударят. Думала я – только демонстрировать у нас тут будут, чтобы лучшие части мы никуда не двинули, а теперь смотрю – нет, у нас навалятся.
– Почему?
– Соседи держатся, так? – Ирина Ивановна повернулась к вестовому. – Дроздовцы там есть? Марковский полк? Сводно-гвардейский? Конница, атаманцы, лейб-казаки?
– Не… кадеты обычные…
– Кадеты? Какие «обычные»?
– Ну, золотопогонники…
– То есть регулярные части?
Вестовой кивнул. Было видно, что длить этот разговор для него мучение.
– Помочь-то будет? Иль нет?
– Батальон. Что, мало? Ну, не хочешь – тут оставайся. Потому что, помяни слова мои, боец, тут очень скоро такое начнётся, что небо с овчинку покажется.
– Ну, голова, – с уважением выдал Жадов.
На вестового это, однако, не подействовало.
– Хорош базарить, начдив! Помощь давай, говорю тебе!
– Веди батальон, чего медлишь? – обозлился и Жадов. – Слышал, что мой начштаба сказала? Что тут будет главный удар!
– Может, и будет, может, и нет, а только у Нечипоренко совсем худо, вот прямо сейчас!
– Ну так скачи же, не жди! Батальон – тоже много!
Вестовой совсем потемнел лицом.
– Сам ты, начдив, контра настоящая!..
Жадов только сплюнул.
– Будешь время терять – посажу под арест. Как саботажника. Чтобы духу твоего здесь не было через полминуты! Вот приказ Илютину дать тебе один батальон. – Начдив-15 наскоро черкнул что-то карандашом на мятом листке бумаги. – Всё, прочь с глаз моих!
Вестовой понял, что дальше упрямиться становится опасно для собственной шеи, – схватил приказ и выбежал вон.
Жадов покачал головой.
– Ирина Ивановна… а ты уверена?.. А вдруг надо было и впрямь целый полк давать? Не удержится Нечипоренко, мы в котле окажемся…
– Удержится, – железным голосом сказала товарищ начштаба. – Во-первых, там военспецом подполковник Нифонтов и части из его Волынского полка. Я Нифонтова знаю…
– Нифонтов? – наморщил лоб Жадов. – Погоди-ка… это который же Нифонтов?
– Отец того самого Константина Нифонтова, что с Бешановым в Питере нас с тобой арестовывать явился. Или не арестовывать, не знаю уж – «дела принимать», как они сказали. Но офицер дельный. Смелый. Решительный. На прежнюю власть сильно злой. Нечипоренко может там командовать, но Нифонтов позиции удержит, помяни моё слово.
– А мы?
– И мы удержим.
…Настоящие атаки начались, когда и впрямь ушёл батальон из полка Илютина, когда пушки белых вдруг зачастили, осыпая шрапнелями окопы с траншеями, а гранатами – ближний тыл дивизии. Тяжёлой артиллерии тут не было, только трёхдюймовки, но и этого хватало. Батарейцы Жадова хоть и «горели революционным рвением», но стрелять с закрытых позиций и по закрытым позициям не умели.
Однако никто не побежал. Хрипя и матерясь, переждали обстрел, кое-как оттаскивая раненых. И – дождались, когда на поле вновь поднялись цепи в длинных шинелях, пошли прямо на них.
Наступали белые умно, перебежками, никто не маршировал и не гнушался «кланяться пулям». А шрапнели так и рвались, обстрел не прекращался.
– Перестанут, только когда цепи подойдут почти вплотную, – Ирина Ивановна опустила бинокль. – Умеют, что уж тут… «Огневой вал» это называется, хотя тут, конечно, до настоящего ой как далеко…
– Как бы нам и этого не хватило, – Жадов погладил ложе винтовки рядом. – Что ж, придётся по старинке, «пуля дура, штык молодец».
– Если всё сделали правильно, не придётся. Если пулемётчики сидят в блиндажах, как приказано.
…И едва стихла артиллерия, едва цепи белых поднялись – уже совсем близко, совсем рядом рванулся их рёв, никакое не «ура», – как с флангов 15-й дивизии ударили тщательно укрытые там «максимы».
Белые не добежали до линии траншей. Под свинцовым ливнем вновь залегли, и тут уже воспрявшие духом бойцы Жадова взялись за винтовки.
Текли мучительные минуты, и вот – осторожно, пригибаясь – белые начали отходить. Вскакивали, пробегали сколько-то саженей, падали снова; иные с колена стреляли в сторону красных, но едва ли кого-то задевали: траншеи у Жадова были отрыты глубокие, по уставу.
– Тащ комдив, ударить бы по ним! – горячо зачастил командир питерской роты, державшей самый центр позиции.
– Какое «ударить», Михеев, они всю твою роту положат, пока добежишь!.. Ах ты ж, нечистая ты сила, а ну быстро, останавливаем!..
Наверное, с сотню бойцов петербургского полка 15-й стрелковой думали так же, как и их комроты. Без приказа, без команды вскочили в полный рост и, как положено, с «ура!» ринулись на отползающие цепи белых.
– Штокштейн!.. – ахнула Ирина Ивановна.
И точно – первым на бруствер вскочил именно начальник особого отдела, в руке «маузер», закричал что-то, бросился вперёд, увлекая за собой остальных.
– Назад! – заорал Жадов, бросился наружу. – Назад, мать вашу!..
Ирина Ивановна – следом. Хватали бойцов за плечи, за полы шинелей, за рукава, останавливая храбрый, но безумный порыв. Потому что белые встретили поднявшихся красных именно так, как умели, как их учили, – спокойно, без паники, хладнокровно поливая атакующих очередями в упор из «фёдоровок» и ручных пулемётов.
Треть вскочивших бойцов Жадова смело сразу. Остальные, слава богу, попадали кто куда.
– Назад! – надсаживался Жадов. Рискуя, вскочил на насыпь, рядом тотчас же свистнуло, и Ирина Ивановна с силой сдёрнула комиссара вниз.
– Назад! Назад давай! – звали своих и другие красноармейцы.
Кое-как, на карачках, ползком, отходили. Белые отступали тоже, и только на ничейной полосе остались те, кого судьба сегодня наметила «к отправке».
Среди тех, кто выжил и спрыгнул обратно в спасительную щель траншеи, оказался и Штокштейн – раскрасневшийся и, в отличие от многих других, даже не раненый.
И прежде чем Жадов с Ириной Ивановной успели хоть слово сказать, истеричным фальцетом завопил:
– Измена!..
– Какая измена, так тебя, Шток, и растак, куда людей повёл?!
– Измена! Мы бы их смяли!.. – Штокштейн, казалось, сейчас забьётся в падучей.
– Атака не подготовлена. Направление неизвестно. Ближайшей задачи не поставлено. Взаимодействие не отработано. Полки дивизии имеют приказ на удержание позиций, а не на атаку и преследование противника, – холодно и ровно, словно на занятии в Николаевской академии Генштаба, отчеканила Ирина Ивановна.
– Вот это и есть измена, что «не поставлено» и «не отработано»! – не сдавался Штокштейн. – Мы бы их погнали!..
– Ровно до их пулемётов. И положили бы там всю дивизию.
Над полем боя взлетели одна за другой две белые ракеты. А над отходящими цепями добровольцев так же внезапно поднялся белый флаг.
– Это что ещё такое? – у Штокштейна была уже явно готова очередная тирада, но тема сменилась.
– Предложение перемирия, что ж ещё. Вынести раненых, оказать им помощь. Такое повсеместно практиковалось с японцами.
– Что за изменнические разговоры? – вновь вскинулся Штокштейн. – Хотят контры золотопогонные своих раненых выручать – пусть подходят с поднятыми руками, бросают оружие и сдаются в плен!
– Там и наши раненые, – напомнила Ирина Ивановна.
– Если б мы атаковали и пошли до конца, то уже помогали бы нашим! Это по вашей вине, начштаба Шульц, всё и случилось!
– А ну, хватит! – зарычал Жадов. – Ротный, помашите этим… кадетам. Пусть не стреляют, мы тоже не будем, раненых надо вынести. Раненных по твоей милости, Шток! Приказа на наступление я не давал! А ты людей грудью на пули повёл!
– Я сам грудью на пули пошёл! – зашёлся Штокштейн. – Пока вы тут в блиндаже отсиживались!
Однако в ответ на размахивание белой тряпицей стрельба со стороны добровольцев и впрямь прекратилась.
– Встали, – Жадов выпрямился во весь рост.
– Тащ начдив!..
– Не «тащ начдив», а за мной! Наших будем собирать!..
Добровольцы и красные бойцы сошлись посреди смертного поля. Винтовки закинуты за спины, в ход пошли носилки. Совсем юный офицерик с красно-чёрными погонами, где красовалась единственная звёздочка, чуть поколебавшись, протянул пакет бинтов немолодому уже красноармейцу, пытавшемуся помочь товарищу с простреленной ногой; чуть левее двое бойцов Жадова, молча и словно бы стесняясь, помогли женщине в косынке с красным крестом положить раненого добровольца на носилки.
И так же молча разошлись.
…До самого вечера атак на позиции 15-й стрелковой не последовало. Гремело и справа, и слева, и казалось, всё будет хорошо. Отправленный батальон так и остался у Нечипоренко, хотя наступление белых стихло и там.
– Кажись, выстояли, – зевнул Жадов.
В блиндаже горела одна-единственная свеча, скупо освещая старую, имперскую ещё топографическую карту.
– Выстояли, – кивнула Ирина Ивановна.
– Так это, значит, и был главный удар?
Товарищ Шульц молчала, красными и синими карандашами чертя на карте какие-то значки и измеряя расстояния курвиметром.
– Нет, товарищ начдив. Не главный. Главного вообще, похоже, не было. Или же поисточились беляки, потери свои им восполнить уже некем, офицеры, какие хотели и могли, давно уже у них, а остальные – либо у нас, либо, как и большинство обывателей, просто ждут, чья возьмёт.
– Мудрено говоришь, товарищ начштаба… – Жадов очень устал. И сейчас ему очень хотелось поверить, что самое страшное позади, что наступление врага отбито и можно будет «сидеть в окопах», и это, право же, куда лучше, чем подниматься в атаку, ожидая, что тебя вот-вот срежет пулемётная очередь в живот. – То главный удар, то не главный… то заслон, то не заслон… А вообще выпить бы сейчас наливочки стопочку да пельменями настоящими закусить, в Питере, помню, было одно заведение, ходил всегда…
Ирина Ивановна рассеянно кивнула, продолжая чертить и вымерять.
– Погоди, Миша, о пельменях мечтать. Мы с Нечипоренко удержались, а что у других соседей?..
– Отправь вестового… Где Яша, где наш комиссар? Пусть идёт политработу проводить. Что, дескать, героически отразили натиск противника, скоро и назад погоним…
Ирина Ивановна только качала головой. И вдруг хлопнула себя по лбу:
– Ах я, дура набитая!..
Жадов аж подскочил:
– Что такое?..
– То-то я голову ломала, где Улагай с Келлером, где конница белых?.. Ни у нас, ни у Нечипоренко не появилась, как и дроздовцы с марковцами и корнилов- цами.
– И что же?
– Значит, всё ещё хитрее. Обходят они нас, Миша. Не стали прорываться самой короткой дорогой, не стали соседей наших опрокидывать, чтобы нам в тыл зайти. Обошли небось левый наш фланг, через Дон переправились всей массой и пошли прямиком к Вёшенской. Объединятся с мятежниками, да и ударят прямиком на Харьков, на Тамбов, на Воронеж… а захотят – и к Царицыну пойдут, и к Астрахани, яицких казаков поднимать. Для того-то и висели на нас на всех!..
– И что теперь? – сон с Жадова как рукой сняло.
– Пошли нарочных. Пусть соседи будут готовы к отходу.
– К отходу?!
– Предлагаешь героически погибнуть в окружении, Миша?
– Так тогда беляки ни до Харькова не дойдут, ни до Тамбова! Мы их тут на себя притянем!
– Эх, Миша, Миша! Да не станет из белых никто на тебя окружённого в штыки ходить. Оставят заслоны, и вся недолга. И будем барахтаться.
– Всё равно, – упрямо набычился Жадов. – Всё время бегать – до самого Питера добежим, а толку?.. Нет, сражаться надо здесь и сейчас. Никаких отступлений, товарищ начштаба!
– Есть, никаких отступлений, товарищ начдив, – мрачно сказала Ирина Ивановна. – Разрешите тогда начать готовиться к занятию круговой обороны?
– Разрешаю. И предупреди всех соседей. И Яшка, где Яшка, я ж его вызывал?!
– Изъявили намерение, но так и не отдали приказа, – фыркнула Ирина Ивановна.
– Отдаю! Вызывай его сюда, где он вообще шарится?!
…Глухой ночью до штаба 15-й стрелковой дивизии добрался смертельно уставший всадник, раненый, с рукой на перевязи.
– Эй, вставайте, кто ещё остался… – пробормотала Ирина Ивановна.
– Ты о чём, товарищ начштаба? – Жадов оторвал сонную голову от подушки.
Ирина Ивановна, похоже, так и сидела у стола в штабном блиндаже.
– Книга одна. Неважно. Вставай, товарищ начдив. Сейчас узнаем, права я была или нет…
Она оказалась права.
Собрав все конные полки, Добровольческая армия форсировала Дон вдали от линии фронта, кавалерия сплошным потоком устремилась на северо-запад.
– Штаб фронта приказывает нам немедленно отходить.
– Дай сюда!
Жадов почти вырвал бумагу, отмеченную понизу кровью гонца.
– Что?.. «Согласны с вашим предложением… приказываем немедленно начать отвод дивизии на рубеж… сохраняя материальную часть и продовольственные припасы…» Какое ещё «наше предложение»?!
– Наше предложение – отвести войска в случае угрозы окружения. Я его отправила заранее. На всякий случай. Потому что знала, Миша: ты-то решишь стоять насмерть и не отступать ни на шаг.
– Ах ты ж!..
– Ну, можешь меня изругать, даже матом. – Ирина Ивановна пожала плечами. – Вот только бойцы наши едва ли захотят тут ложиться все, в безвестных степях. Командование фронта знает, что делает, и подкрепления идут. Нельзя белякам дать по частям разбить сперва нас, а потом и эти свежие дивизии.
Жадов тяжело вздохнул.
– Тогда будем отходить. Но только вот что, товарищ Шульц… ещё раз такое устрошь – сразу просись в тот же штаб фронта. Я тут командую, а не ты!
– А я тут для того, чтобы ты, дорогой начдив, не угробил бы разом всю свою дивизию! – не поддалась товарищ Шульц. – Ни военспецов у тебя, Миша, ни военного образования; сердце горячее, руки чистые, совесть больная – всё верно; только, чтобы полками командовать, ещё кое-что нужно. Почему беляки теснят нас?.. Вот то-то же. А где в частях военспецы толковые…
– Ладно! – зло прервал её Жадов. – Пошли, отдадим все приказы. Опять людям ночь не спать…
Спать и в самом деле не пришлось. Однако не только из-за отступления: добровольцы, словно что-то учуяв, принялись кидаться осветительными ракетами, вновь загремела артиллерия – верно, били по пристрелянным за день ориентирам.
– Не дадут так просто оторваться…
– Заслон надо оставить, – озабоченно сказал Яша Апфельберг, как всегда, вывернувшийся словно из ниоткуда. – Если всё обойдётся, так уйдут тихо.
– А если нет?
– А если нет, товарищ начальник штаба, то падут смертью храбрых во имя победы мировой пролетарской революции.
На пути у них появился Штокштейн, вынырнув из ближайшего блиндажа.
– Опять ты! – вырвалось у Жадова.
– Мы получили приказ отступать. Товарищ начдив, прошу поручить мне командование отрядом прикрытия. Не дадим контре сесть нам на загривок! В отряд буду брать только сознательных добровольцев.
Жадов вздохнул.
– Наконец-то. А то всё шпионы да шпионы… Благословляю, Эммануил Иоганнович. Выкликай тех, кто сам с тобой остаться захочет.
Уже под утро колонны 15-й стрелковой потянулись на север. Штокштейн оставался; с ним полсотни бойцов, большей частью из харьковских рабочих полков. Вестовых больше не появлялось, и Жадов торопил своих – пока солнце не встало, надо было попытаться уйти в отрыв от белых.
Долгое время всё оставалось более-менее тихо, а потом вдруг резко полыхнула частая артиллерийская пальба.
Ирина Ивановна перекрестилась.
– Идём на прорыв. – Две Мишени поднял бинокль, оглядывая побитые пушечной пальбой позиции красных. – Нельзя больше ждать.
Кубанские добровольцы вчера не смогли здесь продвинуться, да, похоже, не слишком-то и пытались, несмотря на прямой приказ начальника армейского корпуса. Отряд александровцев подоспел только к утру, последний резерв добровольцев на этом участке, – всё остальное оказалось втянуто в бой, и без особого успеха.
– Что, прямо в лоб? – удивился Фёдор Солонов.
Когда Две Мишени оставался наедине с ним и Петей Ниткиным, многие формальности отбрасывались.
Аристов поморщился.
– Кубанцы уже ходили. Не дошли.
– А мы?
– А мы в обход. Что-то у красных на позициях тихо совсем.
Фёдор кивнул. «Тихо совсем» означало, что нет «передвижения личного состава», «в том числе неорганизованного». Добровольцы умели часами замирать в окопе или у амбразуры, не бродили в полный рост, не смолили цигарки и так далее. Красных же отучить от этого не удавалось даже шрапнелью.
– Кубанцы их отвлекут, а мы во-он той балочкой. Посмотрим, насколько бдительно у красных боевое охранение…
…Шли всё тем же верным составом. Сам Две Мишени, Фёдор, Севка Воротников (куда ж без него) – в головах, остальные александровцы чуть поодаль.
Здесь, в глубокой ложбине, снег ещё и не думал таять, хотя под его слоем уже весело булькал беззаботный ручей.
Как ни странно, охранения в балке не оказалось вовсе. Александровцы без помех выбрались к траншеям красных – и там их встретила, как говорится, звенящая пустота.
Первого красноармейца Федя Солонов заметил, когда они прошли, наверное, саженей полста по траншеям. Позиции противником оставлены, это уже становилось ясно; а охранение, как оказалось, совершенно не представляло себе свои обязанности.
…Красного бойца Фёдор поразил снайперским выстрелом и постарался как можно скорее забыть о ещё одной оборвавшейся жизни. Александровцы атаковали как умели – мелкими группами, прикрывая друг друга, не жалея ни патронов, ни гранат.
Красных оказалось совсем мало, отстреливались они ожесточённо, но александровцы даже не пытались атаковать «в полный рост» и «не кланяясь пулям». Парами и тройками быстро охватывали сопротивлявшихся, ползком подбирались к мёртвым зонам у амбразур и бойниц, не жалея, забрасывали внутрь взрывчатку, самодельные заряды с короткими запальными шнурами. Пулемёты красных замолкали один за другим, но никто из противников даже не пытался сдаться, отстреливаясь с редкостным ожесточением.
Они сбились в кучу, засев в нескольких хуторских постройках, что по самому центру позиции. Тонкая цепь александровцев охватила их со всех сторон, и Две Мишени уже совсем было собрался предложить красным сдаться, как все уцелевшие защитники позиции разом кинулись наружу: прыгали из окон, выскакивали из дверей, иные даже с крыш. Их «ура!» сотрясло воздух – родное, русское «ура», – и даже у Фёдора Солонова рука дрогнула, он промахнулся; несколько очередей скосили полдюжины атакующих, ещё двоих застрелил из «маузера» Две Мишени, но остальные всё-таки достигли редкой цепи бывших кадет, бросили себя на их выстрелы в упор, наставив штыки и забыв даже думать о собственных жизнях.
Фёдор стрелял как заведённый. Выстрел – бросок в сторону – прицел – выстрел – ещё бросок. Он не видел, как Две Мишени в упор разрядил «маузер», схватился за шашку, отбил штыковой выпад, крутнулся, рубанул сам; не видел, как Севка Воротников вышиб винтовку из рук немолодого красноармейца, свалил того подсечкой, замахнулся штыком, чтобы добить; заметил лишь, как Петя Ниткин очень даже неплохо отбивается от наседающего на него бойца, – и тут Фёдор сбил того точным выстрелом в голову.
Среди красных Фёдор не сразу заметил их командира – с большой комиссарской звездой на рукаве. Тот пальнул на бегу в александровца, попал, но раненый кадет сумел зацепить попытавшегося перепрыгнуть через него комиссара. Тот тяжело грохнулся оземь, в следующий миг на него уже навалился Бобровский и другие.
И всё почти сразу и кончилось. Стоило рухнуть комиссару, как остальные красноармейцы дружно подняли руки, точно у них – только что сражавшихся насмерть – выдернули незримый стержень.
Две Мишени тоже отдал команду.
Военного с комиссарской звездой подняли на ноги, наскоро охлопали по карманам, разряженный «маузер» передали Аристову. Красноармейцы стояли смирно, но и спокойно – наверное, потому что и сами александровцы оставались хладнокровны и молчаливы, только спешили оказать помощь раненым.
– Кто такие, какой части? – громко спросил Две Мишени, обращаясь к пленным.
– 15-я стрелковая дивизия, – ответил кто-то.
– Молодцы, – похвалил Две Мишени. – Не молчим, не запираемся. Оно и верно – какой вам ущерб от того, что мы номер вашей дивизии знаем? Никакого. Для вас война кончилась. Мы пленных не убиваем…
– Ещё как убиваете! – вскинулся вдруг человек с комиссарской звездой. – Сколько наших казаки ваши порубили?! Никого не щадили, раненых добивали, на кол сажали!..
– Не надо было у казака хлеб отбирать и оружие, – холодно парировал Две Мишени. – Но мы не казаки в любом случае. Я офицер русской Добровольческой армии и в таковом качестве гарантирую вам, сложившие оружие рядовые бойцы, что вы будете распущены по домам. Те же из вас, кто проживает за линией фронта, смогут после проверки работать – и получать жалованье – в губерниях, где сохраняются законная власть, порядок и привычный строй жизни. Да и деньги размениваются на золото, слышали об этом?
Пленные зашевелились.
– Вы тут остались, я так понимаю, прикрывать отход?
Многочисленные кивки.
– Отдаю должное вашей храбрости. Но сейчас всё, бой закончен, давайте позаботимся о раненых. И наших, и ваших. Многих можно будет спасти.
– А с ним что? – вдруг подал голос один из пленных.
– А кто это? – прищурился Две Мишени.
Пленный стушевался.
– Дык, ваше благородие, коль уж ваша взяла и ты говоришь, что нас по домам отпустят иль работу какую дадут, так, может, и его тоже? Не будешь грех на душу брать, безоружного расстреливать? Что ваши с такими, как он, делают, мы наслышаны…
– «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской», – вдруг процитировал Святое Писание Аристов. – От Матфея святое благовествование, глава 18, стих 6. Помните ли? Вот такие, как он, вас и соблазняли.
– Чепуха, – презрительно бросил человек с комиссарской звездой. – Народ вышел биться за свободу, чтобы вас, сволочей, высокоблагородий всяческих, метлой поганой с земли нашей вымести! Не тиранили б народа, не держали б в цепях – никто б не «соблазнил» никого! А теперь давай, расстреливай меня, давай! Мы свой долг выполнили. Дивизия наша далеко уже ушла, не догоните!
– Расстреливать вас, военнопленный, я не собираюсь, – холодно сообщил Аристов. – При других обстоятельствах и если бы я стал свидетелем ваших преступлений – возможно, и расстрелял бы, не скрою. Но я их не видел. Поэтому судьбу вашу решит суд. Если кто-то другой предавал смерти вам подобных – Бог им судья. А я – им уподобляться не стану. Увести!
