Ник Перумов
Верное слово
Это слово ищу на земле
Я – невольник раздумья и чести,
Как печальная ищет во мгле
Память сердца пропавших без вести.
Р. Гамзатов «Верное слово» (1965–1966) Перевод Я. Козловского
© Зарубина Д., Перумов Н., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Пролог
Летели за окнами пустынные поля, заброшенные дикие полустанки, маленькие провинциальные вокзальчики, где по платформе бродили дородные пёстроситцевые бабы с лотками домашнего печева.
Вихрастый парень в голубой соколке выглянул в окно, проводил глазами длинные лабазы станции, захлопал по карманам – не звякнет ли пара медячков.
– Володя, не будет копейки? Пирогов на станции возьму.
– Много ты разъешься на копейку, – усмехнулся его сосед по купе, угрюмый молодой человек, длинный, усатый и тщательно, волосок к волоску – в шестом-то часу утра – причёсанный. Смахнул с пиджака невидимую пылинку. – Только бы выпрашивать. Знаю ведь, что у тебя, Михась, денежки всегда есть. А ведёшь себя… Иногда признаться тошно, что я с тобой. И не скажешь, что ты маг дипломированный, один из лучших на курсе. Ведь мог вверх пойти. Что ты прилип к своему Потёмкину? Третий год в ассистентах. Думаешь, в аспирантуру возьмёт?
– И возьмёт, – насупился Михаил, – как место будет. Сейчас, сам понимаешь…
– Да я-то понимаю, – самодовольно провёл ладонью по усам Владимир. – То-то он тебя, без пяти минут аспиранта, в деревню отправил. Кур гонять.
– Так не меня одного, – огрызнулся Михаил.
Повисло молчание. Поезд шёл всё медленнее и, наконец, с глухим лязгом остановился у вокзала. Апрельское небо, влажное, синее до боли, отражалось в лужах талой воды. Мимо вагона прошёл рабочий, солнечные зайцы бросились из разбуженной лужи в окна купе.
Угрюмый Михаил вышел на платформу, размял в пальцах папиросу, закурил, глядя под ноги. Владимир выбрался следом, постоял рядом, покачиваясь на каблуках, но так и не придумал, как извиниться, и поднялся в тамбур.
– Кури. – Михаил протянул ему папиросу.
Ещё помолчали.
– Думаешь, не возьмёт меня в аспиранты Отец? – проговорил Михаил почти с отчаянием, обводя взглядом пустое здание вокзала. Словно в ответ ему на втором пути резко вскрикнул гудок пригородного поезда.
Оба вздрогнули. Нехороший знак.
– Может, и возьмёт, кто его разберёт. Декан – человек непростой. Нам про фронтовые его подвиги все уши прожужжали, но сдаётся мне, Мишаня, и осьмушки мы не знаем о том, как товарищ Потёмкин на фронте гидру фашистскую бил. Может, не такие, как ты, ему надобны в аспиранты?
– Это какие – такие? – обиделся за себя и научного руководителя Михаил.
– Простой ты, – спокойно рубанул Володя, затянулся и продолжил: – Прямой, как осиновая жердь. А в большой магии нужны другие: наблюдательные, осторожные. Такие, кто знает, где помолиться, а где и так постоять.
– Как ты, например, – уел товарища будущий потёмкинский аспирант.
– Ну, например, – величаво отмахнулся Володя. Видно было, что всё он давно для себя решил и дорогу свою в светлом будущем видел ясно. – Только не въедешь в большую магию с таким, как Отец. Да, силён, да, умён как бес, а выше декана не прыгнул. Моя ставка повернее твоей будет.
Проводница кашлянула в кулак за спиной магов, попросила занять места. Они погасили сигареты: Михаил – в залитой до краёв водой урне, Владимир – бросив в ближайшую лужу. Скорчившийся окурок поплыл в апрельской синеве между облаками.
– Вроде всё так ты говоришь. Твой посильнее Отца будет и, думаю, пострашнее. Одно слово, Кощей. Только вряд ли ты при нём дальше, чем до «кушать подано», дорастёшь, Володька. И без меня знаешь, какая у него свита – старого посола, и неслабого. На нас, магов от сохи, свысока смотрят, через губу разговаривают. Просил ведь ты отмазать тебя от этой деревенской идиллии. И что? Мелкая сошка – чёрная вошка ты для Кощея. Только и всего. Охота ли тебе копаться в чужом грязном исподнем с его соглядатаями? Разве не должны быть у мага чистые руки?
– Вот именно, – огрызнулся Владимир сердито, – должны. За этим Иннокентий Януарьевич и его товарищи и следят. И ты, не знаючи, не наговаривай и моих рук раньше времени не пачкай. Думаю, и у Отца, и у половины института рыльце в пушку. Маги магами, а, как латиняне древние говаривали, эраре хуманум эссе. Нет такого мага, человек ли, кто не споткнулся и в грязь не угодил. Но один очистился, а иному не отмыться никогда. И честнее службы, чем обезвредить тех, кто грязью имя революции и страны советской мажет, нет. Что хочешь мне говори!
Маги обиженно замолчали. Владимир сел к окошку, снова закурил, пуская дым верхом. Михаил вынул карты, разложил на столике, задумался, кусая карандаш.
Когда проводница заглянула в купе и предложила чаю, ей никто не ответил. Девушка постояла немного в дверях и ушла, пожав плечами.
У маленького деревянного вокзала городка Карманова их никто не встретил. Маги постояли на платформе, потом на привокзальной площади у запертого газетного киоска, покрутились, не зная, в какую сторону идти. Вправо и влево картина открывалась одна и та же: заросшие сиренями палисады, невысокие домики в один или два этажа, куры да собаки той особенной общероссийской породы, какая скоро выводится в небольших городках, где псов редко сажают на цепь, предоставляя полную свободу.
Раз или два кто-то забрехал на них из-под калитки. Курица кинула грязный ком на блестящие сапоги Володи, и он обругал её вполголоса, вызвав ещё один заливистый приступ лая из ближнего палисада.
Наконец маги отыскали на дальней улице бредущего с ночной смены старика, который указал им, где искать контору.
Председатель горисполкома сердито швырял сапогом комья грязи, перепачканный шофёр копался в заглохшем «уазике», непрерывно бранясь сердитым шёпотом. Маги представились, подписали документы. Оставили чемоданчики в исполкоме и, не желая задерживаться в захудалом Карманове и с явным намерением уехать вечерним поездом, отправились на место.
Стоит ли говорить, что к вечеру они не вернулись.
Председатель с дюжиной добровольцев с неделю или около того разыскивал чужаков в ближайших лесах, но не преуспел. Телеграммы в столицу давать не стал, а звонить побоялся – прибрал чемоданчики пропавших магов и самолично отвёз в Москву, в институт, из которого те прибыли.
Отцова забота
– Что, взяли?.. Взяли, да?.. Пять девчат, пять девочек было всего, всего пятеро!.. А не прошли вы, никуда не прошли и сдохнете здесь, все сдохнете!..
Борис Васильев. «А зори здесь тихие…»
– Угарова! Матюшин! Машка, Игорь, оглохли, что ли?
Машка обернулась первой. Она всегда реагировала на долю секунды раньше Игоря. И раньше, в детстве, когда умудрялась осалить его, едва игра начнётся, после чего Игорю приходилось гоняться за ней по двору, пока Машке самой не надоест бегать. И потом, на фронте, когда фриц уже выцеливал его из засады, но Машка успела выстрелить раньше. За тот фронтовой должок Игорь так и не рассчитался, – их развела война, его на Первый Украинский, её на Первый Белорусский – зато понакопил новых за время учёбы. То там Рыжая вытянет, то тут подскажет. Вот и сейчас оказалась быстрее – перехватила бегущего Фимку, выросла перед ним, не дав налететь на Игоря.
– Ефим, ты чего кричишь?
– Чего, чего! Декан срочно вызывает, вас обоих. Виктор Арнольдович сказал, немедля, мол, из-под земли, Ефим…
– Иди в баню, Фим, – оборвал Игорь, – честное слово, не до шуток. Ты-то уже отмучился. А нам ещё до распределения…
– Два пучка нервов и один холодный труп, если будешь куражиться, – саркастически подхватила Угарова. – Так что… ха-ха отменяется. В очереди стоим. Талоны на светлое завтра получать.
Стояли они вовсе не в очереди, а в холле второго этажа возле большого окна. Очередь была рядом, за поворотом коридора.
Возле одной из аудиторий, где на высоких массивных дверях красовалась начищенная бронзовая табличка «Государственная комиссия по распределению», в коридоре толпилось около сотни парней и девчат. Почти половина ребят – в несколько уже поношенной, хотя сегодня вычищенной и отглаженной военной форме, очень многие – с жёлтыми и красными нашивками за ранение на правой стороне груди и орденскими колодочками на левой. Остальные были в тёмно-синих двубортных костюмах с петлицами, явно форменного вида. И тут у многих виднелась россыпь наградных лент. Девчонки надели строгие, за колено, тёмные платья. И только те, кто не успел повоевать или не хотел вспоминать о том, что успел, оделись так, как велела погода, – в светлые пары и восьмиклинные платья, явно перешитые из чьих-то довоенных нарядов.
Форменное платье было и на стоявшей у окна Машке. Игорь был уверен: Угарова наденет другое – зелёное, цвета травы. Она ещё на фронте всё мечтала о том, как выучится и придёт на распределение в зелёном. Но, видимо, передумала. Кто её поймёт?..
За окном виднелись недавно подстриженные старые каштаны, скамейки, где уже рассаживались счастливцы, получившие распределение. Кто-то радостно размахивал руками, рисуя размашистыми жестами блестящую картину собственного будущего. Кто-то хмуро ковырял носком начищенного сапога пробившуюся между каменными плитами травку. Не повезло – не в секретный институт, не на самоновейший завод, а куда-нибудь в глубинку, поднимать сельское хозяйство или выковыривать из полей и готовящихся к осущению болот оставшуюся с войны смертоносную «память»: неразорвавшиеся снаряды, мины…
Машка отвернулась от окна. Уселась на подоконник. Игорь не мог оторвать взгляда от заполняющегося выпускниками двора.
– Я получил, – не утерпел Фимка, уж очень хотелось похвастаться. – В институте останусь, на кафедре непрямых и скрытых воздействий. А вам Арнольдыч как раз и велел передать, мол, за распределение надо поговорить. Так что давайте, давайте, ноги в руки и вперёд! Отец ждать не любит.
Виктор Арнольдыч, и правда, был из тех, кто ждать не умел. Да и где ему было научиться? – каждое слово его исполнялось мгновенно, потому что от одного укоризненно-печального взгляда декана всё внутри переворачивалось, и казалось, что ты не урок недоучил, не лекцию пропустил, а Родину предал. Он никогда не повышал голоса, со всеми был дружески ласков. И потому все звали декана просто Арнольдычем, а чаще – Отцом. Не по фамильярно-фронтовому «батей», который и от «губы» отмажет, и на что иное глаза закроет, коль дело знаешь, а именно Отцом. Строгим, но справедливым. Даже присказка имелась у старших курсов – «Бога побойся, Отца не позорь». Словно наделили декана особым даром, не то чтобы магическим – магов здесь на каждом углу хватало. Просто было в нём что-то, в добром мудром взгляде, в тембре голоса, от чего – попроси он что угодно – отдежурить лишний день, сгонять в город с документами, выучить за ночь новую тему и назавтра лекцию младшим курсам прочитать – хотелось тотчас броситься: выполнить, выдержать, оправдать.
– Идём, Игорёк. Девчонки! Света, Таня, очередь подержите? Арнольдычу мы зачем-то понадобились…
– Ещё б не понадобились, вы ему экзамены лучше всех сдали, – буркнула блондинистая Татьяна, холодно глядя на Машкину верхнюю пуговицу. Маша подобралась, готовая ответить колкостью.
– Не завидуй, Танюха, всё равно ты самая красивая девушка на курсе! – разрядил обстановку Игорь.
Машка фыркнула и зашагала по коридору. Игорёк насмешливо козырнул зарумянившейся Таньке и в два широких шага догнал подругу.
– Маш, ну не обращай внимания, – заговорил он, – ты лучшая. Все же знают, хотя кое-кому это и поперёк горла.
– Я не лучшая и в лучшие не набиваюсь, – отозвалась Машка, – я просто учить умею.
– Вот я и говорю – лучшая, – улыбнулся Игорь. – Не переживай так, ничего плохого Отец не скажет. Может, он нам что-то получше выбрал. Тебе – как надежде магической науки, а мне – как твоему главному прихвостню и прихлебателю.
Машка напряжённо улыбнулась. Отчего-то к Отцу она всегда шла с неохотой, хотя – Игорь знал – боготворила его, как и остальные на курсе. Но в том была вся Машка – не умевшая, как все.
В просторных, светлых коридорах сновали стайки студентов. Машкины каблуки чётко выбивали часовой звук из натёртого до блеска паркета. С портретов на стенах смотрели солидные академики и доктора наук. Игорь попытался представить себя на одном из этих портретов – нет, не получилось. Студентом, солдатом – мог, даже штатным магом в каком-нибудь небольшом городке, лучше на севере. Северная надбавка при их образовании – серьёзные деньги. Матери бы отсылал с братишками и сёстрами, по аттестату. А на портрете в альма-матер лучше смотрелась бы Рыжая. Хотя зря её прозвали Рыжей. Волосы у Машки были скорее цвета червонного трофейного золота. Был у Игоря раньше брегет, у мёртвого немецкого офицера взял. Девчонке одной подарил, когда с войны вернулся. Девчонка уже замужем та, а брегет Игорь помнил. Золотой, настоящий, с зелёным камнем.
Сейчас пожалел, что Машке не подарил. У неё на фронте волосы коротко острижены были и выгорели до рыжеватого, вот и не заметил, что цвет тот же. Только глаза у Машки не зелёные, а серые. Когда смотрит строго, кажется, что на грудь мраморную плиту положили. Этого взгляда многие боялись.
Ребята и девушки группками сновали туда и сюда, окунались в солнечные лучи, бившие сквозь высокие арчатые окна, словно купались в них; кудри девчат радостно светились.
Выпуск. Распределение. Молодые специалисты получают дипломы, нагрудные знаки и направления на работу – как писали в газетах, «во все концы нашей необъятной Родины». Строго, но по-родительски смотрел на весёлую молодую кутерьму бронзовый Сталин. Игорь бросил быстрый взгляд на фигуру вождя. Машка глаз не подняла, задумалась, ещё ниже опустила голову и прибавила шагу.
На календаре была пятница, двадцать второе июня тысяча девятьсот пятьдесят первого года.
Старинное здание в центре Москвы знавало всякие времена. Было оно построено как юнкерское училище, по последнему слову тогдашней техники: с огромными классами и амфитеатрами аудиторий, гимнастическими залами и неоглядным плацем. После революции юнкеров не стало, а вот иные преподаватели так и остались. Да и чего было б не остаться? Если дело своё знаешь, кто ж тебя тронет?
Девушка в синем и парень в офицерской форме торопливо шли по коридору. Игорь то и дело кивал кому-то из знакомых. Мраморная лестница с гипсовыми бюстами античных учёных и магов в нишах. Высокие белые ступени с едва различимыми розоватыми и серыми прожилками.
А если сбежать по этим, любому дворцу на зависть, ступеням до самого низа, распахнуть тяжеленные двери с бронзовыми ручками и завитками, чуть отойти и повернуться, – откроется скромная чёрная табличка. На первый взгляд обычная вывеска учрежденческая, каких тьма-тьмущая от Калининграда до Петропавловска-Камчатского и от Нарьян-Мара до Кушки. Однако, если прочесть красовавшиеся на табличке золотые буквы…
«Министерство высшего и среднего специального образования СССР. Московский ордена Трудового Красного Знамени институт гражданской и оборонной магии».
Они миновали парадную лестницу и теперь бежали через бывший плац. В двадцать первом году, едва кончилась Гражданская, здесь посадили парк – первые студенты и первые профессора, кого удалось собрать по всей матушке-России. Потом, правда, многие вернулись из эмиграции – и ученики, и преподаватели. Прошлое тут поминать было не принято. За тридцать лет деревья разрослись, поднялись высоко, роскошные кроны сплелись над дорожками – тут, конечно, постарался факультет растениеводства. На головы Маши и Игоря упала зелёная тень, защебетали птицы – если глаза закрыть, то кажется, словно ты в самом настоящем лесу.
Кабинет декана располагался в дальнем корпусе, рядом с ректорским. Здесь народу почти не было – оно и понятно, преподаватели на распределении.
Дверь в приёмную Виктора Арнольдовича Потёмкина, доктора магических наук, профессора, члена-корреспондента АН СССР, украшали вычурные бронзовые и каменные маски. В любом другом учреждении (ну, кроме министерств внутренних дел и государственной безопасности) это смотрелось бы дико. Но не здесь. Отец сам не жаловал этой вычурности и помпы, но менять ничего не велел, мол, так заведено. Нужны людям атрибуты власти и могущества – пусть будут. Истинная сила – она не в атрибутах.
Как всегда, маски взглянули на посетителей холодно и подозрительно. Как всегда, Маша с Игорем кивнули, прошептав слова-пропуск. Распахнулись тёмные дубовые створки.
Секретарша Нина Вейнгардовна ласково кивнула выпускникам:
– Заходите, заходите, Угарова. И ты, Матюшин. Как сапоги-то начистил!.. Виктор Арнольдович пока занят, вы…
Она не успела договорить. Одна из створок двери в кабинет Отца отворилась, и выпускники замерли, точно первоклашки, вызванные на ковёр к директору. И было от чего. Никак не ожидали они, что из кабинета декана выйдет… первый заместитель председателя Комитета госмагбезопасности Иннокентий Януарьевич Верховенский.
«И правда, Кощей. Как в сказке», – подумал про себя Матюшин и тотчас похолодел. Словно прочитав эти мысли, посетитель деканского кабинета глянул на него и едва заметно усмехнулся тонкими бледными губами. Холодно блеснули очочки на хрящеватом длинном носу.
– А, молодые кадры, – приветливо и чуть по-стариковски произнёс страшный гость. Но приветливость тотчас слетела с него, едва опустились уголки губ. Вид у старого мага стал надменный и брюзгливый.
– Изволите чаю, Иннокентий Януарьевич? – засуетилась перед гостем Нина Вейнгардовна.
– Изволю, голубушка, но в другой раз. Недосуг нынче, дела. Вот и к вам… – старик погладил длинными пальцами впалые щёки, – …по делу. За содействием, так сказать, к дорогому Виктору Арнольдовичу. Но и вы, верно, по делу и за содействием. – Губы старика дрогнули в улыбке. – Вот и торопитесь, друзья мои, торопитесь. Молодость, она скоро проходит, да-с.
Он вышел. Секретарша с облегчением выдохнула и опасливо покосилась на выпускников. Машка, казалось, так была поглощена какими-то своими мыслями, что даже не заметила этой небольшой сцены. Игорь решил тоже не подавать виду, что визит к декану жуткого мага из госбезопасности встревожил его. Мало ли в каких делах помогает правительству Отец. Кто знает, может, ждёт их сейчас особое задание и самим получится Родине послужить. Как на фронте.
– Проходите-проходите, – кивнула на приоткрытую створку двери кабинета Нина Вейнгардовна.
Проходя мимо зеркала, Маша, само собой, покосилась, взглянула и тотчас поморщилась, принявшись одёргивать и оправлять слишком длинное и свободное в груди платье.
Двойные двери. Не простые – из танковой брони. Ходили слухи, что эти броневые листы Арнольдыч, закончивший войну генерал-майором, велел снять с лично им уничтоженных в Берлине «королевских тигров», когда последние фрицы попытались вырваться из кольца. Но это, разумеется, были только слухи.
В кабинете царил полумрак. Окна тщательно зашторены, горит только зелёная лампа на просторном письменном столе. Стены отделаны морёным дубом, и по ним тоже развешаны бесчисленные талисманы и обереги. Создать универсальную защиту пока никак не удавалось.
Декан поднялся Маше и Игорю навстречу. Немолодой и погрузневший, лысоватый, с обгорелой левой щекой – фронтовая память, – он скорее напоминал провинциального счетовода, нежели заслуженного учёного, мага и профессора.
– Здравствуйте, ребята. – Он указал на длинный кожаный диван вдоль стены. – Садитесь. Как полагаете, зачем я вас вызвал?
Отец часто начинал разговор так, когда речь шла о неприятном. Вопрос хоть и был риторическим, но невольно в груди поднималось желание оправдаться – не важно, за что. Если уж Отец посадил тебя на диван и спрашивает, есть за что оправдываться.
– Фимка… То есть староста товарищ Кацман сказал, что насчёт распределения… – осторожно ответил Игорь, стараясь изгнать из памяти пренебрежительно-надменное лицо Верховенского. Ему очень хотелось пригладить не поддающиеся никакой расчёске вихры, но руки словно присохли, вытянутые по швам, как и положено при стойке «смирно».
– Вольно, Матюшин, – заметив, усмехнулся Виктор Арнольдович. Припадая на левую ногу, похромал к дивану. – Садитесь, садитесь. Разговор неофициальный. Хотя тебе, Игорь, за пару твоих шуток… – Он погрозил пальцем. – Одних мышей твоих вспомнить, к девушкам ночью на Восьмое марта запущенных…
Игорь сконфуженно уставился в пол. Щёки быстро заливало румянцем, зато от души отлегло. Будь разговор тяжёлым, не стал бы декан поминать тех мышей.
– Виктор Арнольдович, товарищ декан… – Маша осеклась, так и не договорив. Добрый, ласковый взгляд декана заставил её опустить глаза.
– Не о Гошкиных шалостях речь, – невесело улыбнулся Потёмкин. Вздохнул, поморщился, поудобнее передвинул больную ногу. – У меня для вас, ребята, есть персональное распределение.
– Персональное распределение? – только и смог пробормотать Игорь. Это был удел отличников, сталинских стипендиатов, а он – нормальный хорошист, и четвёрок поболее, чем одна. Диплом, правда, на пятёрку, но… Может, за компанию с Машкой решил Отец и его запихнуть в какое-нибудь индивидуальное «светлое будущее»?
– Персональное. Вы ведь одноклассники, одногодки, из города Карманова?
– Так точно, – вырвалось у Игоря привычно-военное.
– Вот именно. Вместе росли, вместе учились… – Декан пристально взглянул на них, и Машка тотчас покраснела, потянулась рукой поправить волосы, но остановила себя.
– Мы просто друзья, Виктор Арнольдович. Друзья с детства, с одной улицы…
– Это-то и хорошо, дорогие мои. Громких слов говорить не стану, просто скажу, что пришёл из города Карманова запрос… сразу на двух наших выпускников. Горсовет слёзно просит, в главке мне ответили – на ваше, товарищ Потёмкин, усмотрение. И я подумал о вас. Вы, Мария Игнатьевна, и вы, Игорь Дмитриевич, распределяетесь в распоряжение председателя Кармановского горисполкома.
Игорь ошарашенно посмотрел на Машку. Рыжая подняла глаза на декана, и тот не выдержал этого тяжёлого мраморно-серого взгляда. Поднялся, подошёл, остановился напротив Машки и Игоря.
– Что, удивлены? – словно объясняясь за своё решение, проговорил он, только к чему было объясняться, Игорь понять не мог. – Конечно, я бы тоже удивился. Не на стройки пятилетки, не на восстановление разрушенного, даже не на борьбу с той нечистью, что на наших западных границах бродит. Но в том-то и дело, что маги, они всюду нужны. В иных местах и без них справятся – инженеры, врачи, шахтёры или строители, хотя с чародеями, конечно, легче дело пойдёт; а есть места, где только маги и помогут. Что спросить хочешь, товарищ Угарова?
– Что же… что же там случилось, Виктор Арнольдович? В Карманове? И почему… мы?
– Не волнуйтесь, Машенька, ничего там не случилось, – с неожиданной теплотой в голосе заверил Арнольдыч. – Просто выпала такая возможность. Ни одного чародея там не осталось, ни в больнице, ни в милиции. Не говоря о сельхозотделе или горздраве. Вот они и просят, просят, а где ж на всех чародеев-то враз напасёшься? Городок мелкий, кто о нём помнит? Стройки и заводы волшебников требуют, министры, руководители главков у меня в приёмной сидят, дверьми, случается, хлопают, ругаются, мол, подавай, Потёмкин, специалистов! А только не зря я деканом стал и войну не зря прошагал от Бреста до Берлина, а потом ещё и в Порт-Артур заглянул; и партия мне не зря вот это вот дала, – он указал рукой на стену, где в простой рамке висела внушительного вида бумага с большим гербом наверху и золотым тиснением по краям. – Лично товарищ Сталин вручал. Каждому из наших деканов. Что, если видим мы некую неотложную необходимость, по собственному пониманию, то можем отказать и замам, и завам. Вот я и отказал. Поедете домой…
Машка как заворожённая смотрела туда, где висела заветная гербовая бумага, но, приглядевшись, Игорь понял, что смотрит она не на неё, а левее, где в тени на полке стояла маленькая карточка. Жёлтая и нечёткая с одного края. Видно, дрогнула рука у фотографа.
Со своего места Игорь не мог разобрать, что там, на карточке. И Машка не могла. Далеко, темновато в кабинете. Но Рыжая будто знала, кто на ней. И смотрела словно в последний раз.
Может, и правда, последний. Едва ли вернутся они в стены альма-матер. Останутся в своём Карманове… при сельхозотделе или горздраве.
– Ты что, Маш, расстроилась? – заметив её взгляд, спросил Виктор Арнольдыч, по-отечески тронул Машку за плечо. – Думала, по-другому сложится? Так ведь по-всякому бывает. Мало ли как мечтается…
– Я, когда поступала, думала, нужное что-нибудь сделать сумею, важное, настоящее. Ведь при горздраве можно и после медучилища остаться. А маги – они для другого, для подвига. – Машка покраснела и не смела встретиться глазами с сочувственным взглядом Отца.
– Подвиг, Машута, он разный бывает. – Декан подошёл к полочке и взял в руки снимок, на который совсем недавно смотрела Машка. – И не магия для него нужна. Нужна верность. Своей стране, своему делу. Иногда за эту верность кровью платят. Ты это хотела посмотреть?
Он протянул Машке фотокарточку. Надпись в самом уголке убористым аккуратным почерком: «23 июня 1941 года. В.А. от группы 7». На фото – девять девчонок. Все в форме. Новенькие кители, блестящие сапоги.
– Это они? «Серафимы» из седьмой? C вашей кафедры, Виктор Арнольдыч?
Декан кивнул, так и не посмотрев на снимок.
«Серафимы» – называли их потом в секретных сводках, а немцы прозвали «Чёрными ангелами». По правде, Серафимой была только одна. Староста. Сима Зиновьева, высокая, с толстой пшеничной косой и едва приметным волжским говором. Было две Оли, Колобова и Рощина. Колобова – худенькая и чернявая, Рощина – полногрудая, мягкая, с добрыми материнскими глазами. Была Леночка Солунь. Умница, трудяга, молчунья. Была Нелли Ишимова, которую на курсе за чёрные с поволокой глаза звали «грузинской княжной». Юля Рябоконь, большеглазая, веснушчатая, кудрявая, как весенняя ольха. Была Поленька Шарова – в метрике значилась как Пелагея, но с самого первого дня потребовала, чтобы называли её только Поленькой. Девчонки привыкли, преподаватели тоже. Виктор Арнольдыч тоже привык. Пусть будет Поленька. Нина Громова, спортсменка, бегунья. Сколько раз спрашивали её, отчего пошла в маги. В институт физкультуры и спорта взяли бы без малейшего сомнения, а в магический только с третьего раза поступила. И была Сашка Швец, бестолковая, смешливая, громкая.
О них на «Т»-факультете, факультете теоретиков, знали все. Их помнили заслуженные профессора, помнили учившиеся с ними студенты, сами ставшие сейчас, десять лет спустя, ассистентами и преподавателями. Были другие портреты «серафимов» – в институтском музее боевой славы. Парадные, политически грамотные, где – как и на всех парадных портретах – выглядели девчонки старше и суровей, как и положено погибшим за свою страну героям Советского Союза, а не вчерашним школьницам «ускоренного выпуска». На крошечной фотографии в кабинете декана были настоящие, не отретушированные войной молоденькие девчонки-маги, пока ещё больше «ангелы», чем безжалостные фронтовые «серафимы» первого военного года.
Из-за парт девчонки ушли сразу на фронт, угодив в самый ад лета сорок первого. Их не разделили, не разбросали, оставили вместе, образовав «спецгруппу».
Так родилась легенда о «Чёрных ангелах». Боевых магах, пожертвовавших всем, чтобы хоть ненадолго, но задержать рвавшиеся к Москве железные колонны вермахта. Три месяца страшной тенью висели они над наступавшими немцами – нападали на штабы и тылы. И там, где проносилась неуловимая девятка, не оставалось ничего живого, кроме редких счастливчиков, лишившихся рассудка от творившегося кошмара и не способных ничего рассказать даже лучшим дознавателям из Аненэрбе и Туле.
Три месяца Сима и её подруги наводили ужас на добрую половину немецкой группы «Центр». Три самых тяжких, страшных, кровавых месяца. Они были невидимы, вездесущи, неодолимы. Взорванные мосты, груды металлолома на месте стремительных танковых колонн, похищенные вместе с важнейшими приказами высопоставленные офицеры – список можно было длить и длить.
«Чёрные ангелы». «Серафимы». Красивое прозвище. Хоть и звучит как-то не по-советски…
Но не дождались «товарищи ангелы» Победы. Отряд пропал без вести в сентябре сорок первого. Говорили, что немцы, осатаневшие от неудач, каким-то образом ухитрились взять «серафимов» где-то в лесах под Смоленском. И расстреляли. Хотя – сумей они дотянуться до самого жуткого своего кошмара – верно, не стали бы просто стрелять. Припомнили бы каждую потерянную колонну, каждый развороченный мост… Полон такими красными мучениками, советскими ангелами, незримый иконостас прошедшей войны.
Но находились те, кто уверял: девчонки из седьмой группы не дались бы ни простому фрицу, ни даже их фронтовым магам. На пути их оказалось такое колдовство, что выстоять бы смог разве что сам Отец…
– Вы были с ними? – Машка умоляюще заглянула в глаза декану, надеясь, что он продолжит рассказ.
– Был, Машута, – проговорил он с гримасой боли. Видно, старая рана не позволяла декану так долго стоять на одном месте. Виктор Арнольдыч медленно прошёлся вдоль полок, растирая ладонью нывшее бедро. – Был почти до самого конца. Мы ж вместе из класса вышли. Я за них отвечал. Но – маги, ты знаешь, на войне везде нужны: вызвало командование, обсудить – не приказать, заметь, «обсудить» только! – переброску «серафимов» на новый участок, мол, здесь они работу свою уже сделали, ерунду только всякую подчистить, без тебя, товарищ Потёмкин, довершат. А когда вернулся – сказали, нет больше седьмой группы. Оставил, что называется, без отцова присмотра…
Декан замолчал. Понурился, глядя на старую фотографию. Игорь, уже давно вертевшийся как на иголках, наконец улучил момент и пихнул Машку локтем в бок: мол, чего прицепилась? Арнольдыч пожилой уже, живого места, считай, не осталось, а ты ему соль на рану сыплешь. Мало ли какое в войну бывало. Сама знаешь.
Машка сердито глянула на Игоря.
– Только девчонки мои не на подвиг шли, когда отсюда на передовую отправлялись. Подвигов из них никто не желал. Сашка замуж хотела. Сима – в аспирантуру поступить и преподавать здесь. Если бы не фрицы, не потребовалось бы им никакого героизма. И я только надеюсь, Маша, что магия тебе с Игорем не для геройства сгодится, а для работы. Нудной порою, скучной такой работы. Маги сейчас стране очень нужны. Предгорисполкома Карманова Скворцов Иван Степаныч, знакомец мой ещё по Гражданской, он вам скажет, что делать. Дипломы получили?
Молодые люди молча кивнули.
– Отлично. Вечер вам на сборы. Поезд в двадцать три пятнадцать с Курского. Купейный вагон. Вот билет… Вот плацкарта…
– Виктор Арнольдыч, а выписаться? А обходной лист? Сегодня ж пятница, поздно уже, – начал было Игорь.
