Никита Семин
Партиец
Глава 3
Ноябрь 1928 года
Пленум закончился, а его последствия для меня только начались…
– О, смотрите, Флюгер идет! – раздался голос в коридоре, заполненном студентами.
Понять, кто именно воскликнул, было сложно, слишком много народу. Но по обратившимся на меня взглядам, сразу стало понятно, кого имеют в виду.
Так и не найдя кричащего, я пошел дальше к аудитории. На меня кидали разные взгляды. Кто-то смотрел сочувственно. Кто-то со злорадством. Были и просто любопытные. Но большинство смотрели либо с презрением, либо с брезгливостью. Оно и понятно – только недавно среди комсомольцев разнеслась новость о моем исключении и последующем восстановлении благодаря слову товарища Бухарина, и вот уже товарищ Сталин на Пленуме говорит, что я накатал на Николая Ивановича «донос», раскритиковав его речь. Такая себе «благодарочка». И понятно, почему «флюгер» – тот, кто поворачивается в разные стороны, в зависимости от ветра.
Мог ли я изменить отношение окружающих ко мне? Не знаю. Возможно, но тогда пришлось бы кричать чуть ли не на каждом углу, что с Бухариным я не знаком и его помощь мне, его личная инициатива, а мое мнение о его речи вызвано желанием лучшего будущего стране… Дало бы это что-то? Может и дало. Но мне подобное поведение казалось глупым, да и смысл стараться понравиться абсолютно незнакомым мне людям? Но вот с родителями и Людой объясниться точно придется. Отец пока выступление Сталина на Пленуме не читал – все еще не желает вникать в политику после своего ухода из партии. Но уверен, уже сегодня его на работе просветят. Знает ли Люда, мне пока было неизвестно. Лишь вечером встретимся. Осталось дожить до этого вечера.
Жидунов все же решился поговорить со мной. Вызвал через Рябинцева, чтобы я зашел к нему после пар. Но до встречи с Георгием Юрьевичем у меня состоялся разговор с нашим деканом. Он как раз проводил у нас последнее занятие и попросил меня задержаться. Уходя, студенты бросали на меня кто насмешливый, а кто и пренебрежительный взгляды. Были и те, кто тихо прокомментировал, что вот «сейчас-то мне достанется». Александр Александрович слыл в университете человеком строгим, но справедливым, не терпящим халатного отношения к своему предмету и откровенного вранья.
– Сергей, – начал он, когда мы остались одни. – Не буду читать тебе нотаций. Просто не хотелось бы терять хорошего будущего юриста из-за того, что он сложил голову, слишком рано сунувшись в политику.
– Слишком рано? – удивился я, ожидая иных слов. – То есть, вы даже не сомневаетесь, что я бы сунулся туда?
– Любой хороший юрист – политик. И чем он лучше, тем выше может забраться, – пожал плечами Жижиленко. – Но кроме знаний, нужен еще и опыт. А у тебя его нет. Вот скажи, ты рад тому, что товарищ Сталин на весь Союз озвучил твою работу?
– Не очень, – признался я.
– А ты предполагал, что он может так поступить?
– Нет.
– Вот! А должен был, – наставительно сказал декан. – Запомни на будущее – любое твое слово может быть использовано как в твою пользу, так и против тебя, или просто тебе во вред. Мы же это и на занятиях проходим, забыл?
– Любое ваше слово может использовано против вас в суде, – невесело усмехнулся я.
– Именно. В жизни точно так же. Даже более ярко выражено. Попробуй, присмотрись, как окружающие используют то, что услышали от тебя. И мир для тебя может приобрести новые тона, – хмыкнул он.
После чего попрощался и отпустил меня. Да, действительно, хороший мужик, наш декан. Ни в чем не упрекнул, словно и так догадывался, к чему приведет мои решение, разработать законы для декрета партии. А может и впрямь догадывался? У него-то нужный опыт есть, в отличие от меня.
К Георгию Юрьевичу я пришел уже в более хорошем настроении, чем у меня было до разговора с деканом. Все же приятно, когда тебя ни в чем не обвиняют, а даже совет дельный дают. Комсорг попытался сделать вид, что был жутко занят, и я отрываю его от чрезвычайно важных дел. Даже бумаги какие-то на столе принялся перебирать, но когда я со словами:
– Я видимо не вовремя. Зайду позже, – попытался уйти, тут же прекратил балаган и обратил внимание на меня.
– Нет, Огнев, останься. Разговор есть.
– Слушаю, – повернулся я обратно, но остался стоять у двери, готовый в любой момент покинуть кабинет комсорга.
– Присядь, – мягко попросил он меня, откинув прежнее решение, как вести со мной диалог. – Сергей, – облокотился он на стол доверительно, – ты комсомолец. Понимаю, радеешь за благо страны, как и все мы. Но как видишь, из-за того, что я не в курсе твоих дополнительных, не по линии комсомола, инициатив, случаются недопонимания. Которые в итоге вредят и тебе, и в наших рядах сеют хаос и раздор. Другие комсомольцы университета в недоумении. Многие отнеслись к тому, что товарищ Сталин упомянул тебя, неодобрительно. Сам знаешь, из-за чего.
– Я заметил, – хмыкнул я.
– Вот! Наверняка у тебя были причины так поступить. Так может, ты озвучишь их? Для начала хотя бы мне. А там, если потребуется, и общее собрание проведем.
– Не слишком ли много собраний из-за меня одного? У людей и так работы может быть не мало, а тут еще их отвлекать.
– Потому и прошу тебя – скажи мне, что происходит. А там уже решим, нужно собрание, или нет.
Вот он к чему! Растерян и не понимает, как ему действовать. Уже «сел в лужу» один раз и повторения не хочет. А у него наверняка спрашивают – что делать с комсомольцем Огневым, «предавшим» товарища Бухарина. Может даже осудить требуют.
– Начну с того, что с товарищем Бухариным я не знаком. Из того, что мне известно, ему просто понравилась моя в газете, и он позвонил нашему ректору, попросив передать мне благодарность. Поэтому никого я не «предавал».
Жидунов удовлетворенно кивнул и, уже успокоившись, уточнил:
– И с товарищем Сталиным, ты получается тоже не знаком?
А как тон-то изменился! Сразу стал более вальяжным, а взгляд снисходительным.
– С ним – знаком. Лично общались.
А все-таки, какая живая мимика у Георгия Юрьевича! И как он с ней комсоргом стал? У него же на лице все написано. Вот и сейчас, после моего заявления чуть сбледнул с лица и подобрался. Вся вальяжность слетела, а поза вновь стала напряженной.
– Вот как? Расскажешь, как это получилось?
– Ну не мог же товарищ Сталин пройти мимо критики декрета, инициатором которого он был. Решил разобраться, вот и позвал меня на встречу.
– Понятно. Ладно, иди.
Новости для Жидунова оказались столь шокирующими, что он захотел их переварить в одиночестве. Ну и я задерживаться не стал. Меня Люда ждет!
Дома у Говориных ее еще не было. Моя девушка работала швеей на фабрике – нарабатывала трехгодичный стаж, чтобы поступить в институт. Как раз в следующем году получит его и сможет наконец подать документы на медицинский факультет нашего ВУЗа. Если к тому моменту он еще у нас будет. А то ректор Удальцов грозится выделить его в отдельный институт и вывести из состава университета.
Дома был только Илья Романович. Встретил он меня приветливо, и поначалу я решил, что он не в курсе последних событий. Но я ошибся.
– Повезло тебе, Сергей, что тебя аж товарищ Сталин упомянул на Пленуме! – хлопнул он меня по плечу.
– Почему? – не понял я такого поворота его мысли.
– Ну как же? Для любого писателя популярность – это очень важно. А уж если знают в правительстве, то можно не сомневаться – твои книги не станут класть «на полку» и задерживать их печать.
Я так понял, что про товарища Бухарина и его вмешательство он не знает. Но и тут оказался не прав.
– Жаль, что ты Бухарина раскритиковал. Вроде он тебе ничего плохого не сделал, наоборот. Или я чего-то не знаю?
И хитро так посмотрел на меня. Ну, рассказал ему всю историю.
– Вот как, значит, – озадаченно почесал он затылок.
– А вы что подумали, Илья Романович? – не удержался я от вопроса.
Непонятная реакция у отца Люды, особенно на фоне других, меня удивила, и я хотел прояснить этот момент.
– Ты просто еще в среде писательской толком не вращался, – грустно усмехнулся мужчина. – Там такой серпентарий, что иногда сильно удивляешься, откуда прилететь могло. А уж с фантазией у творцов все в порядке. Так могут твои слова исказить, будто ты совсем противоположное имел в виду. И ведь сами слова почти в прежнем виде оставят! Но подача! Момент, когда и кому их передадут… Это на многое повлиять может.
Успокоенный, я уже ждал Люду в приятной компании Ильи Романовича. Тот часто бывал дома – писать ведь не обязательно в здании Союза писателей. Официального постановления новой власти об образовании такого союза еще не было, но писатели сами проявили инициативу. Так еще в 1920 году в Петрограде, как назывался тогда город, местная интеллигенция образовала «Всероссийский союз писателей», в который входил и Илья Романович. Это было пожалуй самое крупное объединение писателей, хотя хватало и более мелких, местного значения.
Люда вернулась домой в восьмом часу. Увидела меня и нахмурилась. Но сразу не послала, молча прошла в свою комнату и уже там переодевалась. Я ждал ее на кухне. После разговора с ее отцом, у меня была надежда, что и моя девушка не станет пороть горячку и делать скоропалительных выводов. Кажется, я зря понадеялся на это.
– Привет, поговорим? – спросил я, когда Люда зашла на кухню.
– О чем? О твоем предательстве? – сразу с «наезда» начала она. – Товарищ Бухарин так тебя выручил, а ты? Как ты мог так ему отплатить?! Я думала, что ты честный человек…
– А тебе не приходило в голову, что все может быть совсем не так, как выглядит со стороны? – перебил я ее и боднул взглядом. – И стоит в первую очередь слушать и верить тому, кого любишь, а не посторонних людей, которые могут желать тебе зла?
Люда осеклась и замолчала. Медленно села на табуретку и похоже впервые задалась вопросом – а все ли так просто, как ей говорили весь день, или все же есть что-то, чего она не знает.
Мне было обидно, что моя девушка могла про меня плохо подумать. Впервые промелькнула мысль: а моя ли это девушка, если она готова поверить другим, и даже не выслушать сначала меня?
– Прости, – выдавила Люда из себя через несколько минут. – Но подумай сам, как это выглядело! Благодаря товарищу Бухарину тебя восстановили в комсомоле, а тут товарищ Сталин читает на съезде критику его статьи, и после заявляет, что это ты ее сделал. Неужели товарищ Сталин соврал?
Похоже в том, что видные партийцы не могут врать, она ничуть не сомневалась, а тут ее мир перевернулся.
– Нет, товарищ Сталин не соврал, это была моя критика, – признался я.
– Но тогда как же… это же… – не находила она слов.
– Сначала выслушай, а потом делай выводы. Хорошо?
Люда кивнула и встала, чтобы налить нам чай. Пока она это делала, я коротко рассказал, как все было.
– Получается, все это стечение обстоятельств, – горько заметила она. – А как товарищ Сталин некрасиво поступил. Не ожидала.
Да, наивная она еще. Как и я. Не делился с ней отец, как в жизни бывает. Уберечь наверное хотел.
– Я благодарен невольной помощи товарища Бухарина, но все же считаю, что он в своей статье был не прав, – подвел я итог. – И как комсомолец и человек, которому не все равно будущее нашей страны, я готов отстаивать свое мнение.
– Прости меня, – снова повинилась Люда и впервые за вечер обняла. – Больше не буду в тебе сомневаться.
Ушел я от Говориных поздно, а домой возвращался, понимая, что меня ожидает еще один трудный разговор за этот день. И отец меня «не подвел», хотя и высказался очень коротко.
– Зря полез во все это.
Вот и вся его реакция. После чего он ушел на кухню – пить. Я давно заметил за ним эту привычку. Стоит ему узнать что-то очень плохое, так тут же за бутылку берется. Хорошо хоть в запой не уходит и в другие дни почти не пьет.
Следующие пару дней прошли почти спокойно. В университете меня также продолжали сторониться и показательно «презирать», но с каждым днем все меньше. Были у людей и иные дела и заботы, чтобы только обо мне думать. Скоро и вовсе это сойдет на «нет», если нового повода не дам. Отдельно поговорил с Борькой. Друг оказался более стойким перед чужим мнением, чем Люда, и ни в чем меня обвинять не стал. Только попросил все рассказать, за что ему огромное спасибо. А вот к Михаилу Ефимовичу мне пришлось идти самому.
– Ну как тебе слава? – такими ехидными словами встретил меня Кольцов.
– Ругать будете? – мрачно спросил я его.
– За что? Я не первый день наблюдаю за витиеватыми политическими зигзагами. Забыл, что я обычно пишу?
Ну да, политические фельетоны. Чтобы их создать, нужно быть «в теме».
– И что скажете? Или посоветуете?
– Скажу – крепись. А посоветовать тут мало что можно. Только то, что теперь тебе нужно тщательнее следить за языком, да сначала думать, что именно и для чего ты хочешь передать товарищу Сталину.
– Это я уже понял, – вздохнул я.
– Ну-ну, не кисни, – по отечески похлопал он меня по плечу. – Ничего страшного не произошло. Лучше скажи – пойдешь со мной на те заводы?
– А вы все еще собираетесь туда идти?
– Конечно! – уверенно кивнул Михаил Ефимович. – Я еще и новую статью собираюсь сделать потом, или лучше – фельетон. Что в итоге вышло после твоей активности. Достигли мы главного – изменения труда рабочих к лучшему – или нет. Или просто шум создали, а весь пук в воду ушел.
Я хохотнул от его выражения.
– Спасибо, Михаил Ефимович. За вашу позицию.
– Все хорошо будет, Сергей. Мы еще таких дел можем достичь! Мало никому не покажется.
Я от его слов содрогнулся. «Ага, достичь, тут бы не наворотить чего», пронеслась моя мысль.
Но вслух ее озвучивать не стал. Еще раз поблагодарил Михаила Ефимовича, уточнил, когда пойдем на заводы, да покинул известного журналиста.
До самого конца месяца меня никто не трогал. Только Георгий Юрьевич снова вызвал к себе, как «переварил» вываленные на него в прошлый раз новости, да уже более тщательно опросил меня про Сталина и Бухарина. После чего провел личную беседу с комсоргами факультетов в отношении меня. Понял я это по изменившемуся поведению в мою сторону. Презрение сменилось опаской и сочувствием. Хотя та же Васюрина не постеснялась лично подойти и извиниться за поспешные выводы. И даже намекнула, что не прочь и сама познакомиться с товарищем Сталиным, если он выразит такое желание. Пробивная и бесстрашная девка!
Законы для «седьмого часа» я продолжал «допиливать». Все же они еще не были закончены, да и Иосиф Виссарионович об этом упоминал на Пленуме. Не удивлюсь, если он об этом помнит и в один «прекрасный момент» потребует уже чистовой вариант.
Почти так и вышло. Первого декабря за мной на квартиру приехал уже знакомый мне Савинков и сказал, что меня ожидает товарищ Сталин с документами. Какими именно он не уточнял, но у меня и особого выбора не было, что может ждать Генеральный секретарь от меня.
Собрав все свои последние наработки, я выдвинулся в Кремль. Посмотрим, чем теперь закончится это моя поездка.
Глава 4
Декабрь 1928 года
Уже знакомый секретарь. Все та же обстановка. И даже ждать долго не пришлось. Иосиф Виссарионович принял меня сразу, как ему доложили о моем прибытии.
– Здравствуйте, товарищ Огнев, – поприветствовал меня Сталин из-за стола. – Чем порадуете?
– Особо пока радовать не чем, – покачал я головой и подошел к столу, начав выкладывать листки с моей работой. – Я пока все еще работаю над «базой» – основными законами, на которые будут опираться кодексы нашей страны.
– Что ж вы так, – поворчал показательно товарищ Сталин, бегло начав читать доработанные мной документы.
– Слишком большой объем, – признался я. – Тут не то, что на месяц, год работать нужно.
– Так долго? – уточнил Иосиф Виссарионович.
– Так я один. К тому же никакого опыта не имею, – пояснил я товарищу Сталину. – Вот если бы мне хоть кто-то помогал, срок можно было и сократить.
– Кто вам нужен?
Похоже Сталину мои законы и правда нужны. Вон, даже документы мои отложил и пододвинул к себе тетрадь, что ему блокнот заменяла.
– Как минимум двое: хороший теоретик, который знает современные законы, и практик, лучше из «бывших» – который смог бы указать, почему разработанные законы не будут работать, и что сделать, чтобы это исправить.
Я действительно давно чувствовал, что мне очень не хватает не только знаний, но и понимания – как законы могут быть реализованы на деле. Но теперь я уже не подросток, который отступает при первых трудностях. Раньше бы может и бросил все. Но сейчас намерен идти до конца. Однако и признавать свои недостатки я умею.
– Что касается того, насколько бы ускорилась работа… Тут надо понимать, что я все еще учусь и заниматься законами весь день просто физически не могу.
– Вам нужна бумага, чтобы официально не посещать занятия? – деловито уточнил товарищ Сталин, сделав пометки о помощниках.
– Нет! Как я без образования вообще что-то сделаю? – тут же открестился я от такого «подарка». – Просто объясняю, почему так долго.
– А если вы получите запрашиваемых помощников, сколько тогда вам понадобиться времени?
– Полгода минимум, – вздохнул я.
Уже прикидывал, вот и дал ответ сразу.
– У вас есть месяц, – жестко ответил Иосиф Виссарионович.
Мое лицо вытянулось от удивления, после чего я твердо заявил:
– Невозможно. Законы не будут проработаны, и на местах тогда их смогут вертеть, как захотят.
Сталин вперил в меня тяжелый взгляд. Будто дырку собрался во мне прожечь. Стало неуютно. По спине пробежали мурашки, и захотелось как можно быстрее покинуть кабинет. Еле удержался, чтобы остаться на месте.
– Вы уверены, товарищ Огнев?
– Абсолютно, – хоть мой голос и дрогнул, но я был непреклонен.
– И ничего нельзя сделать, чтобы сократить срок? Подумайте очень хорошо, прежде чем дать ответ.
Стало понятно, что Сталину законы нужны уже к началу следующего года. И никак иначе. Вот и что ему сказать?
Торопиться с ответом я не стал. Сначала снова прикинул в уме все возможные варианты. По всему выходило, что с окончательной редакцией законов к концу года не успеть, хоть ты наизнанку вывернись. Товарищ Сталин ждал моего ответа, не торопя, но продолжая буравить своим тяжелым взглядом.
– С окончательным вариантом никак не успеть, – выдохнул я, словно ныряя в холодный прорубь. Взгляд Иосифа Виссарионовича помрачнел. И пока он не сказал чего-то, что может негативно сказаться на моем будущем, я добавил. – Но можно успеть разработать «базис». Основу. Приказы от лица Совнаркома, на которые потом будут опираться дополнения в кодексах нашей страны. И дополнения к этим приказам можно позже ввести. Так даже лучше будет. Люди сначала выучат основные приказы. Привыкнут к ним. Начнут их вводить по мере сил. А после в течение года будут выходить дополнения и новые статьи в кодексах – трудовом в основном, но еще и в уголовный добавки будут, и в налоговое законодательство. И параллельно неплохо бы статьи или даже брошюры выпустить, где «простым» языком объяснить все нововведения.
Вот сейчас взгляд товарища Сталина стал мягче.
– Хорошо, товарищ Огнев, что вы понимаете насколько назрел вопрос. Помощь мы вам окажем. Основу для издания приказов разработайте совместно к концу года.
– Сделаем, – выдохнул я облегченно.
Пронесло!
– И еще, – «или нет?» пронеслась мысль, когда Иосиф Виссарионович продолжил. – Вы вот высказывались по поводу моей речи на Пленуме…
Сталин замолчал, выразительно посмотрев на меня. Это он про то, что я ему лично сказал? Видимо да.
– Было такое, – осторожно кивнул я.
– Коллективизация – необходимый процесс. Вы и сами это признавали. Займитесь проработкой «законодательной основы» и для нее.
– Быстро это не сделать, а планы по коллективизации уже в эту пятилетку заложены, – заметил я.
– Торопить товарищей с ней мы не будем. Но и вы не подведите. Закон и декреты должны идти рука об руку. Тут я с вами согласен.
Я промолчал. Сам виноват. Язык мой – враг мой. Одно радует – если и правда будут созданы законы, и они будут выполняться, то беспредела власти на местах будет поменьше. Очень на это надеюсь.
– Можете идти, товарищ Огнев, – завершил Иосиф Виссарионович аудиенцию.
Уходя я вспомнил, как Васюрина просила меня «замолвить за нее словечко».
«Не надо тебе такого знакомства, Женя», решил я. Вроде хорошая девчонка, но не понимает, куда лезет. А если понимает, то мне такая рядом со Сталиным точно не нужна. Тогда ей оговорить меня – раз плюнуть.
Когда вернулся домой, в квартире ароматно пахло ухой. Видно отец с рыбалки вернулся. Так и оказалось. Он не спрашивал меня, где я был, но по его хмурому виду я понял – мама ему рассказала про визит Савинкова. Мне так надоел уже его неодобрительный взгляд, что я решил вытянуть его на откровенный разговор.
– Бать, поговорить надо.
– Чего, Сергунь? – недовольно спросил он.
– Наедине.
На его лице отразилась целая гамма чувств: от недоумения и удивления до страха и удовлетворения. Последнее я не понял. Или не правильно его эмоцию уловил, или с чего ему быть удовлетворенным-то?
Пройдя в мою комнату, мы прикрыли дверь, и отец вопросительно посмотрел на меня.
– Почему ты перестал со мной говорить?
Разочарование у отца можно было «ложкой есть». Словно не этого вопроса он от меня ждал.
– Я разговариваю, – буркнул он.
– Перестал, – не согласился я. – Отмалчиваешься. В себе держишь…
– Да что тебе говорить-то? – взорвался и перебил меня отец. – Ты же сам себе на уме! Разве ты меня слушаешь? С детства пошло – все по-своему делаешь! Вот зачем ты к Сталину пошел, а?
– Кто сказал, что я сам пошел? – удивился я. – У меня и выбора не было. И ты бы знал об этом, если бы в себе не замкнулся! – перешел я в наступление.
– Я не замыкался! – встопорщил бороду отец. И тут же осунулся. – Прости, Сергунь. Переживаю я.
– Понимаю, но все же. Поговорим?
Тот тяжело вздохнул и кивнул, усевшись на табурет.
В тот вечер мы наконец смогли хоть немного понять друг друга. Я рассказал, как и при каких обстоятельствах познакомился с товарищем Сталиным. Что мной двигало. Отец поделился, почему он ушел из партии. Тут он меня удивил. Я-то думал, что он последователь Троцкого и Зиновьева. Переживал из-за этого, хоть вида и старался не показать. А его просто страшили перемены, что нес с собой Иосиф Виссарионович. Переживал, что и его «как собачонку» могут выкинуть из партии, если он слово поперек главной линии скажет. Вот и решил «сам уйти», гордо подняв голову.
– Но это же не дело! – воскликнул я. – Это все равно, что сбежать с поля боя!
Отец гневно сверкнул глазами, но потом устало кивнул.
– Все так, Сергунь. Сбежал я. Ты уж прости старика.
И таким беспомощным он мне в этот момент показался, что мне стало его жалко. Я подошел и обнял его.
– Ничего, бать. Все нормально. Не переживай, еще вернем тебе веру в партию. Не только же товарищ Сталин в ней состоит.
Тот лишь кивнул согласно, но видно было, что приободрился. Уже хорошо. После этого он вроде перестал на меня волком смотреть. Даже общаться начали больше, но в основном на бытовые темы.
Как и говорил, Михаил Ефимович вытянул меня на поход по заводам. Это случилось в середине декабря. Мы приходили с ним на предприятие и для начала шли к рабочим. Если нас пыталась остановить охрана, я «прикрывался» распоряжением товарища Сталина – подготовить законы для перехода на новый рабочий день. Срабатывало безотказно. И уже в ходе разговора с рабочими к нам прибегал новый директор завода. Всех старых, как и сказал на Пленуме Иосиф Виссарионович, сняли с должностей. Но вот новые директора пока не сильно поменяли график работы, о чем нам и рассказали сотрудники предприятий.
– Задерживаемся после работы, – делился столяр мебельной фабрики, – иногда на час, а иногда и до трех часов доходит. В профсоюзе лишь руками разводят. Говорят, докладную написали выше, а там – молчок.
– Да что толку-то? – вмешался его напарник. – Норму нам никто не сократит. Положено выдать сто шкафов, да сто двадцать кресел в месяц – в лепешку расшибись, а сделай! Мы бы и сделали, но знающих мастеров не хватает! За новичками глаз да глаз нужен – чтобы брак не произвели. А таких мастеров: я, да Степаныч. И все!
Рабочий, который нам первый отвечал, согласно покивал.
Получается, тут вопрос не только в самодурстве начальства, но и в нехватке квалифицированного персонала. Это тоже как-то надо отразить в законе будет. Чтобы не только «кнут», но и «пряник» был. Повысил квалификацию, стал производить больше – тут тебе и оклад выше, и грамота или еще что. Не обязательно деньги, но что-то ощутимое для рабочих, чтобы было стремление учиться.
Через два дня после памятной встречи с товарищем Сталиным, меня вызвал к себе ректор Удальцов. Я очень удивился этому, но ровно до момента, пока не явился в кабинет Ивана Дмитриевича. Кроме него в кабинете сидел мой декан и еще один мужчина – гладковыбритый, с короткими, зачесанными на один бок волосами и круглыми очками на носу. Взгляд у него был пронзительный «прокурорский», словно он уже в чем-то хотел меня обвинить.
– Сергей, проходи, – приветливо сказал Иван Дмитриевич, указав мне на один из стульев в его кабинете, – присаживайся. Вот, знакомьтесь, – сказал он больше для «прокурора», – Сергей Федорович Огнев. Наш студент. Состоит на факультете Александра Александровича. Ну, своего декана ты знаешь, а это, – приветливый взмах в сторону «прокурора», – Андрей Януарьевич Вышинский. Может, слышал?
Еще бы не слышать! Я чуть рот не раскрыл, когда мне его представили. Это же бывший ректор нашего университета, пока его Удальцов не сменил!
– Слышал, – ошарашенно кивнул я.
– У меня приказ от товарища Сталина, что товарищи должны тебе всемерно помогать в твоей работе. Не подскажешь, что за дело такое? – как бы мимоходом спросил ректор.
– Законы создать, – на автомате ответил я, пытаясь осознать масштаб личностей, которых мне «подогнал» Иосиф Виссарионович.
Получалось плохо. И ЭТИ люди должны мне помогать?! Да на их фоне я никто! Так, погулять вышел.
– Ну, не буду тогда вам мешать, – попытался покинуть свой кабинет Удальцов, что еще сильнее выбило меня из колеи.
– Не стоит, Иван Дмитриевич, – подал голос Вышинский. – Мы с товарищами уж как-нибудь найдем себе свободный кабинет, чтобы поговорить.
Удальцов благодарно кивнул и после этого мы вышли из кабинета ректора. Свободная аудитория нашлась довольно быстро. Оба мужчины ориентировались в университете хорошо и уверенно шли по коридорам. На меня в их компании проходящие мимо студенты смотрели с удивлением, а за спиной шла волна перешептываний.
Наконец, оставшись втроем, разговор снова завел Вышинский.
– Сергей, – обратился он ко мне, усевшись за стол лектора и развернувшись в пол оборота. – Скажу прямо – если бы не просьба товарища Сталина, я бы с тобой сейчас не разговаривал. Времени у меня не много, поэтому поступим так: вы с Александром Александровичем работаете в течение недели, а допустим по понедельникам, показываете итог ваших трудов мне. Как я понял, я должен буду его проверить и указать – что там не так. Правильно?
– В целом – да, – осторожно кивнул я.
– У вас есть возражения? – повернулся он к моему декану.
Тот тоже чувствовал себя перед Вышинским немного неловко, поэтому возражать не стал.
– Согласен с вами, Андрей Януарьевич, – сказал Жижиленко.
– Хорошо. Сегодня среда, жду вас в понедельник в здании Главпрофобра. Я распоряжусь, чтобы вас пропустили и указали дорогу к моему кабинету. До свидания.
Вышинский встал и, больше не обращая на нас внимания, покинул аудиторию. Да уж. Не ожидал я, что с таким человеком придется работать. Думал, кого «пожиже» товарищ Сталин мне даст в помощники. Уж точно не самого начальника управления всего образования в СССР. Да и кто у кого в помощниках? Судя по поведению Андрея Януарьевича, себя «помощником» он уж точно не считает. Скорее тем самым «прокурором», которым работал до становления ректором МГУ.
Это что же? Иосиф Виссарионович НАСТОЛЬКО заинтересован в удачном составлении законов? Иначе бы не стал отвлекать такого человека от дел.
После ухода Вышинского, декан задумчиво посмотрел на меня.
– Да, заварил ты кашу, Сергей.
Я лишь беспомощно развел руками. Ну как я мог подумать, что товарищ Сталин подключит к работе и его, и бывшего ректора?
– Ладно. У тебя же есть черновые наработки? – деловито перешел к делу Александр Александрович.
– Да, только дома.
Иосиф Виссарионович отдал мне их перед моим уходом, не пришлось все писать заново.
– Тогда приноси их завтра. Посмотрю, что у тебя получилось.
На этом мы попрощались, и каждый пошел по собственным делам: декан к себе, а я на пару по хозяйственному и трудовому праву.
Фактически с этого момента руководство над проектом взял Александр Александрович. Я писал основу – как я «вижу» итоговый результат. Плюс – какие термины обязательно нужно прописать и уточнить. Он уже учил меня на наших встречах, как оформить это в «бюрократическую форму». Ну а в понедельник Вышинский в пух и прах разносил наше творение, указывая: к чему можно прикопаться, что не будет работать – из-за человеческого фактора (банальной психологии отношений рабочих и начальников на местах), где нужно добавить контроль в виде передачи функций стороннему ведомству, а что просто можно обойти из-за лазейки в созданном законе.
Параллельно мы обсуждали и основу для законодательной базы по коллективизации. Но там еще «конь не валялся». Работы предстояло много, хотя наметки первоначальные мы и сделали.
Михаил Ефимович после нашего посещения заводов написал новый фельетон. Полноценную статью я его отговорил писать, но от фельетона он не удержался. Надеюсь, ему за это ничего не будет.
Из-за высокой занятости по заданию товарища Сталина я стал гораздо меньше видеться с Людой. Она приходила ко мне, иногда сидела, наблюдая за моей работой, но не в силах чем-то помочь, надолго не задерживалась. Про встречи с Борькой и вообще молчу – мы просто не виделись. Что там происходит у друга, я не знал. Но была надежда, что когда покажу Иосифу Виссарионовичу свою работу, нагрузка снизится, и я все наверстаю.
С такими мыслями я отправился с Савинковым тридцать первого декабря в Кремль, представлять работу нашего «трио».
Тот встретил меня как обычно – сидя за столом. Устало потер глаза при моем появлении и указал на стул перед собой. Пока я садился, товарищ Сталин стал вникать в получившуюся стопку документов.
– Что ж, вижу, помощники вам и правда были нужны, – хмыкнул он, когда закончил чтение. – Кстати, довольны их работой?
– Вы мне таких людей в помощь дали, что лучше не придумаешь, – искренне сказал я, мысленно недоумевая – это сейчас надо мной так смеются, или реально Сталин считает, что Вышинский с Жижиленко могли не справиться? По его лицу фиг поймешь.
– Вот и хорошо. Но я вижу, что работа по законам для народного хозяйства далека от той же стадии, что и для трудового времени рабочих… – и вопросительно так на меня глянул.
