Юрий Никитин
Главный бой
Женщина, которая не стала королевой, и рудокоп, которому явно светило стать управителем королевства, медленно снимали умирающего воина с седла. Добрыня пустил коня шагом, дабы не подумали, что их побаивается, но голову отворачивал, не любил смотреть на мертвяков.
Глава 9
Сзади прогремела частая дробь копыт. Леся догнала, протянула руку. На ладони блестели три смятые страшными ударами, искореженные пластинки из булата.
– Возьми. Если будешь так часто драться, то сам пойдешь голым. Ну, как этот…
Добрыня двинул плечами. Голос прогремел сурово, только сам он уловил в нем горечь и скрытый смысл:
– На мою жизнь хватит.
– Уверен? – спросила Леся с сомнением.
– Да.
– Ну, как скажешь.
– Да и нет здесь горна, – добавил он, смягчая резкость, – чтобы раскалить, расклепать, согнуть, снова склепать…
Леся, поколебавшись, спрятала пластины в дорожную сумку, одну повертела в руке. В серых чистых глазах была задумчивость, губы слегка дрогнули.
– Ну… на ближайшем привале… я попробую.
Ее пальцы проглаживали булатную пластину, словно та была из сырой глины. Когда стала ровной и красиво выгнутой, тоже отправила вслед за другими, а серые внимательные глаза прошлись взглядом по широкой груди Добрыни.
Добрыня ощутил, что против воли поглядывает на ее сильную, развитую фигуру. Конь несется под Лесей как ветер, но она в седле держится ровно, как свеча, навстречу ветру смотрит открыто, в конскую гриву лицо не прячет. Волосы убрала, стянула ремешком, но он невольно представил, как ветер растреплет роскошную косу и они водопадом будут струиться следом.
Она перехватила его взгляд. Ему показалось, что щеки молодой вдовы чуть порозовели. Скрывая непонятно откуда возникшую неловкость, он перевел коня на шаг, пусть отдохнет, кивнул на лук за ее плечами:
– Не могу признать, что за дерево…
– Не знаю, – ответила она смущенно. – Мне отец подарил.
– Микула? – удивился он. – Вот уж не подумал бы…
– Да нет, – поправилась она торопливо. – Он никогда не был воином. По крайней мере, не рассказывал. А ему лук в молодости подарил не то Святогор, не то кто-то из велетов… У меня даже три стрелы сохранилось! Правда, их берегу. А пользуюсь теми, что сама делаю.
Он повертел лук в руке. Дерево темное, необычайно плотное, тяжелое. Как если бы сырой ком железа с овцу размером ковать и ковать, пока не станет с курицу. Дерево не куют, но есть, наверное, такие породы, перед которыми и дуб столь рыхлый, как сосна перед дубом.
– А тетива из чего?
– Двойная из задних ног тура, – ответила она.
Он прикусил язык, когда увидел, какие рукавички она натягивает на руки. Тетива из двойной турьей жилы прошибет насквозь любую кожу из простой бычьей шкуры. Но эти… Наверное, тоже достались от отца. А тому от неведомых велетов, что били зверей дивных, чьи непомерные кости порой выпахивают из земли.
А Леся, перехватив его взгляд, сказала убежденно:
– Святогор рассказывал бате, что раньше люди были о-го-го какие здоровые! Даже богов били как зайцев… А сами боги ходили по земле, силой мерились. Как с другими богами, так и с людьми. И не всякий раз можно было угадать, кто бог, а кто человек. Вот такие люди в старину были сильные…
– Враки, – отмахнулся Добрыня. – Скорее боги мелкие.
Леся поморщилась, но спорить с витязем не рискнула, и то счастье, что отвечает хоть сквозь зубы, заговорила с жаром:
– А потом Род повелел богам драться только с богами! А человека бог мог только… ну, к примеру, уговаривать прыгнуть… в пропасть, обещая крылья… или же как-то… к слепоте или разору! Но другой бог, хоть и не волен отменить сделанное первым богом, в его воле слепого сделать ясновидящим, разоренного – могучим и красивым, а летящего в пропасть по его указке подхватит орел или другая птица…
Она не поняла, почему от ее беззаботного голоса, ясного и чистого, витязь потемнел, соболиные брови сдвинулись, даже чуть сгорбился вроде…
А Добрыня, стараясь остаться наедине со своей долей, начал понукать коня. Земля снова загремела под копытами. Некоторое время мчался один, одинокий и считающий дни, потом сзади стучали копыта легкой лошадки, сбоку снова замаячил силуэт стройной женщины с русой косой.
А Леся поймала себя на том, что снова украдкой посматривает на сурового витязя. Она всегда съеживалась, будто ее били, когда от друзей отца слышала одобрительное: «Девка у тебя, Микула, удалась на славу! Рослая, здоровая, такая любой пень из земли выдерет, а буде конь завязнет, то на плечи возьмет и домой отнесет…» А ей хотелось быть маленькой и слабенькой, рядом с которой каждый мозгляк чувствует себя настоящим мужчиной, гордо расправляет плечи. Маленьких да слабеньких женщин всяк любит и жалеет.
Как ей хотелось быть похожей на тех беспечных румянощеких хохотушек, что всегда у парней нарасхват, у которых на щеках милые ямочки, а голоса звучат весело и зовуще! Увы, на ее щеках ни единой веснушки, а глаза без женской лукавинки, смотрят прямо и ясно, что мужчинам совсем не нравится. Им надо, чтобы очи долу, а она всякий раз забывает…
Тем более забывает сейчас, когда рядом с таким огромным и властным героем в самом деле и мелковата, и почти послушна!
Запад покраснел, солнце перешло на его половину неба. Облака стали пурпурными. Дальний лес темнел, от него под ноги коням потянулись длинные острые тени. Впадины и рытвина заполнились красноватой тьмой, ветерок затих, воздух стоял неподвижный и теплый, как только что сдоенное молоко.
По бокам земля начала бугриться, пошла холмами. Кони стучали копытами сперва по распадку, а когда пошел орешник, на ходу хватали пастями сочные молодые листья. Леся украдкой посматривала на богатыря. Его заостренное лицо с высокими скулами и упрямо выдвинутым вперед подбородком казалось спокойным, как весь этот мир, но в больших серых глазах иногда проскальзывала странная обреченность, которой Леся не могла понять.
– Озеро, – внезапно сказал Добрыня. – Очень кстати.
– Привал?
– Искупаемся заодно, – добавил Добрыня.
Кони пошли быстрее, дорога понижалась. Холм повернулся, за ним раскинулось широкое озеро с такой ровной поверхностью, что оно казалось куском слюды. Тишину нарушал только стук копыт, фырканье, треск веточек.
Добрыня расседлал коней, вытер пот и сразу же с остервенением принялся сволакивать доспехи. От него пошли волны крепкого мужского пота. Когда стянул через голову вязаную рубашку и швырнул на траву, все тело блестело, словно он уже вынырнул из глубин озера.
– Я быстро! – крикнул он.
Леся видела, как витязь прыгнул с берега, красиво, как лезвие меча, вошел в воду. Исчез он так надолго, что у нее едва сердце не остановилось. Почти на самой середине озера вода поднялась столбом, мелькнуло белое, не тронутое солнцем, тело, но с темными лицом и руками.
Донесся его зычный голос, плотное тело обрушилось обратно в озеро. Когда он вынырнул, то пошел резать воду саженками. Вода за ним бурлила, словно тащили огромное бревно. Лесе почудилось, что в глубине замелькали неясные тени, устремились вдогонку.
Вдобавок он снова нырнул и пошел как лягушка под водой, точно так же раздвигая воду руками и ногами. Леся видела сквозь чистую воду его струящийся силуэт, за ним в самом деле плывут водяные девы, Добрыня их не замечает, но они все ближе, волосы у них зеленые, как болотная трава, а тела по-рыбьи белые, бесстыжие…
Он вынырнул с шумом возле самого берега. Воздух ворвался в его раздувающуюся грудь легкий и чистый. Леся услышала громкий смех. Крупное тело, сплошь в тугих валиках мускулов, толстых жилах, тоже стало резким и рельефным, освободившись от пота, пыли, слюней и крови, как своей, так и всяких встречных искателей королевств.
Добрыня вышел, натянул портки, оставив рубашку, направился к Лесе, что все еще стыдливо отводила взгляд. Легкий ветерок от озера подул на его мокрое тело. Плечи передернулись, мускулы напряглись. Добрыня сам чувствовал, что похож на древнюю статую, какие иногда встречаются в ромейских городах.
У нее на коленях лежала его кольчуга. Быстрые пальцы девушки сновали как муравьи. Поскрипывали железные кольца, тихим звоном отзывались нагрудные пластины. Леся наконец вскинула голову. В серых глазах было странное выражение, но на губах проступила неуверенная улыбка.
– Кажется, получилось, – сказала она робко. – Не так красиво, понятно, как сделал бы Людота, но держатся крепко.
Добрыня, не веря глазам, взял кольчугу, растянул за короткие рукава. Все пластины на месте! Не сказать даже, какие были сорваны, а которые не затронуты мечом искателя королевств.
– Здорово, – сказал он пораженно. – Это просто… я даже не знаю… Как тебе удалось?
Она усмехнулась:
– Кто к белошвейной работе приучен…
Он оглядел ее с головы до ног:
– Потому ты и купаться не пошла?
– Да как-то, – ответила она несмело, – не приучены мы… Я из полян, а у нас девки с мужчинами вместе не купаются.
– Брось, – сказал он великодушно. – Озеро велико. Вон, видишь, какие кусты? Ты раздеваешься с одной стороны, я – с другой. А поплавать можем вместе.
Она отвела взгляд в сторону:
– Ну, в другой раз как-нибудь. Я тут испекла малость рябчиков…
У костра в самом деле на воткнутых в землю прутиках коричневели в пахучей корочке плотные комочки. Добрыня ощутил, как во рту скапливается слюна. Подумал смущенно, что долго плавал, если девка успела и кольчугу ему поправить, и рябчиков набить, ощипать и даже зажарить… Проворная. Кому-то здорово повезет.
– Спасибо, – сказал он. – Рябчики – тоже еда. Просто княжеская! Королевская…
– А ты и королей зрел?
– И королей, – отмахнулся он, – и базилевсов, в других странах зовомых императорами. Шахов… это такие же ханы, только побольше. Раджей, каганов и каганчиков… Это все одно и то же. Просто князья, только зовомые по-разному. В Европе полно королей, у которых земли меньше, чем в моем поместье, а людей меньше, чем у меня в одном дворе, зато короли!..
Она с удивлением смотрела, как он, поставив на глыбу камня блестящий шлем, вытащил нож и начал сбривать отросшую щетину. Кожа скрипела, хотя Леся не сомневалась, что нож острее бритвы: Добрыня из тех мужчин, что не лягут спать, не наточив оружие, не починив седло, не накормив коня.
– Зачем? – сказала она жалостливо. – Мой отец вовсе не скоблит рожу. А ты богатырь, другого такого не найти.
– Твой отец – простолюдин, – обронил Добрыня холодновато. – Вам дозволено не очень-то отличаться от дикого зверья.
– А ты? – спросила она уязвленно.
– А я обязан бриться, мыться, – ответил Добрыня, морщась. Он перекосил лицо, другой рукой натянул кожу. Лезвие скребло кожу с таким скрипом, словно по каменному полу тащили целую скалу.
– Бедный, – сказала Леся жалостливо. – Давай я…
Добрыня отстранился:
– Нет. Я никому не позволяю подносить острое лезвие к моему горлу.
Она удивленно вскинула брови, а он подумал запоздало, что вообще-то глупо вот так, когда осталось всего одиннадцать… или десять дней… но Леся уже встала, пошла проверить коней, а он доскоблил кожу, чувствуя, как та горит, словно ошпаренная кипятком.
Пламя костра становилось ярче. Мир за пределами освещенного круга темнел, пока не налился угольной чернотой, а над головой выгнулся усыпанный звездами роскошнейший шатер. Высоко под куполом мелькали неясные тени. Летучие мыши хватали жуков, хрустели на лету маленькими сильными челюстями, беззвучно пролетел огромный филин.
Пламя медленно опускалось, а толстые поленья медленно распадались на крупные, светящиеся изнутри багровые уголья.
– Пора спать, – сказал он наконец. – Вот и еще один день долой…
И хотя слова самые обычные, она слышала такое сотни раз, но лицо героя показалось темнее грозовой тучи. А голос прозвучал так, будто шел из глубокой могилы.
Но в следующее мгновение Добрыня тряхнул головой. Белые ровные зубы блеснули в беспечной усмешке. Леся исподлобья с недоумением наблюдала, как он ушел в темноту, где, судя по шороху, небрежно швырнул на землю конскую попону. Через мгновение донесся шум от падения тяжелого тела, шорохи – устраивается поудобнее, – затем тишина.
Леся вздохнула. Что ушел в темноту, понятно: кто бы ни подкрался к костру, его не увидит, а он успеет либо напасть с мечом, либо убежать, но вот что даже не попытался подгрести ее под себя…
Молодая вдова зябко повела плечами. Жар затаился в теле глубоко, а ночь холодная, страшноватая и всегда враждебная. А когда женщина одна, она страшится даже мыши.
Глава 10
Яркое слепящее солнце выжимало слезы. Жаркий золотой песок под ногами плавился от зноя, нещадно бил острыми лучами снизу, попадая между приспущенных век. Узун ехал с красными слезящимися глазами, а старый Ковыль вовсе зажмурился. Здесь, в испепеляющей стране песков, люди должны рождаться с прищуренными глазами, но, к удивлению степняков, они всюду встречали красивых стройных людей с крупными живыми глазами, веселыми и смеющимися, совсем не воспаленными.
Вот и сейчас навстречу на ослике едет бодрый загорелый мужчина в цветном халате и с повязкой на голове. Черные как смоль брови высоко вздернуты, крупные и круглые, как у орла, глаза безбоязненно смотрят на сверкающий песок, грозно блистающее небо, по-южному слепящее солнце. За ним двигается вереница верблюдов, с боков свисают тюки, сундуки, узлы. Верблюды шагают степенно, сытые и холеные, шерсть блестит, упряжь богатая, на лбу венчики из ярких перьев.
Ковыль первым съехал на обочину, за ним Узун. Пережидали долго, а верблюды шли и шли. От каравана веяло богатством и уверенностью. В самом конце показались всадники, неслись во весь опор, но коней не погоняли, те сами скакали весело и азартно, полные силы и молодости.
Когда всадники, явно охрана каравана, промчались вперед, Ковыль с восхищением поглядел вослед, задрал голову и прокричал одному из караванщиков:
– Скажи, почтенный, чей это караван?
Человек, что сидел на верблюде, раздвинул губы в доброжелательной усмешке:
– Нравится?.. Этот караван принадлежит самому королю Отроку. Великая честь служить этому мудрому и справедливому королю!
Он проехал мимо, а Ковыль крикнул другому, тот ехал в сторонке на бодром веселом ишачке:
– Наверное, ваш король владеет всеми богатствами этой земли?
Человек весело засмеялся:
– Ну уж нет! В наших краях немало людей богаче нашего короля. Но и они славят его мудрость и отвагу, ибо с приходом короля Отрока – он тогда еще был не королем, а ханом! – прекратились распри в наших землях, воцарился мир, а по дорогам стало безопасно ездить купцам и мирным людям!
Ковыль долго смотрел ему вслед, прошептал своему спутнику:
– Один этот караван стоит больше всех наших стад, всех наших сокровищ… Но явно же это не все, чем владеет Отрок. Но сколь же тогда велики богатства его подданных?
Узун молчал, но лицо его, покрытое маской из пота и пыли, помрачнело еще больше. Они, в их изношенных халатах, не выдерживают сравнения даже с самыми бедными из слуг этого каравана. Когда-то он отдал за своего коня половину состояния, но, когда они с благородным Ковылем вступили в пределы Шахеманского царства, у него язык едва не присох к гортани. Здесь у каждого простолюдина в повозке конь выше и статнее, а когда мимо ехали воины, они оба поспешно сходили на обочину и низко кланялись, уверенные, что едут правители страны.
– Продолжим путь, – сказал он наконец.
– Продолжим, – убито согласился Ковыль.
За караваном осталось медленно опадающее облако желтой прокаленной пыли. Она накапливалась в складках халатов, набивалась в потертости, иссушала тела и вызывала невыносимый зуд. Впрочем, изможденные тела почти не чувствовали ни зуда, ни жара, только безмерную усталость. А кони под ними шатались, шли на подгибающихся ногах.
– Вижу блеск!.. – вскрикнул Ковыль. – Но то ли облако горит над горизонтом, то ли…
– Я тоже вижу, – сказал Узун.
А Ковыль, всмотревшись, сказал потрясенно:
– Это не облако. Это стены из белого камня немыслимой чистоты!
– Впереди город? – спросил Узун, который устал удивляться диковинкам этого царства.
– Если это не врата в небесное царство…
Узун поднял измученного коня на дыбы:
– Тогда вперед! Так или иначе, но скоро все решится.
– И мы отдохнем, – добавил Ковыль.
Голос его прозвучал мрачно, словно он имел в виду совсем не тот отдых, после которого просыпаются.
Стена из белого камня закрыла полмира. Они приблизились к огромным вратам, Ковыль суетливо перебирал серебряные монеты. За вход в такой сказочный город могут потребовать и чистое золото, однако стражей у ворот не оказалось вовсе.
Ошеломленные, они вступили в этот неслыханно огромный город, в котором поместилось бы все население их Степи.
По улицам развозили с веселыми воплями на лошадях и мулах огромные бурдюки, продавали вино, наливая в подставленные чаши и кувшины. Ковыль и Узун двигались мимо многочисленных лавок, где чуть ли не даром продавали горы душистой халвы, самых разных сладостей.
В восточной части базара торговали удивительными конями: высокими и широкогрудыми, но тонконогими, с огненными глазами, под шелковой кожей проступают сухие мышцы. Чутье подсказало обоим степнякам, что такие кони могут скакать без устали вдвое быстрее и дольше их выносливых лошадок. Эти кони были благородного коричневого цвета, красивые и гордые, а собственные лошадки мышиного цвета сразу потускнели и показались просто мулами.
Часть базара отдана торговцам странными птицами, из которых Ковыль признал только петухов, но и те непривычно крупные и мускулистые. На лапах кожаные перчатки с железными когтями, словно таких петухов разводят как боевых собак, а не за то, что без их хвалы восходящему солнцу может не наступить рассвет…
Особенно потрясло, что прямо на прилавках лежали драгоценные жемчужины, крупные алмазы, сапфиры, рубины, прочие редкие и ценные камни, а также удивительные куски камня цвета чистейшего меда, доставленные с самых северных морей, где люди не живут, деревья лопаются от холода, а птицы падают замертво.
Торговец, завидев двух степняков, бодро воззвал:
– О, сыны степей! Покупайте этот камень, он принесет счастье! Видите, в нем волшебством древних магов заключен в самую середину муравей, как символ достатка и трудолюбия?.. Ни один из нынешних магов не в состоянии это повторить. Это могущественный камень…
Ковыль приосанился, а Узун, подозревая насмешку, спросил хмуро:
– Этого камня хватает в наших степях. А есть ли у тебя настоящий черный жемчуг, который находят в желудках черных кобылиц?
Торговец запнулся, вытаращил глаза, наконец сказал неуверенно:
– Разве такой… бывает?
– Я трижды находил в своих конях, – сообщил Узун мрачно. – Но мой сосед, проклятый хан Узурлак, находил чаще!.. Так что в следующий раз я захвачу целый мешок, привезу, если дашь хорошую цену.
– Дам! – пообещал торговец. – Договоримся!
Ковылю стало стыдно, поспешно утащил друга, но со стороны выглядело, словно он нашел покупателя получше. Узун, все же потрясенный до глубины души, вежливо остановил одного богато одетого человека, поклонился:
– Скажи, уважаемый, да будут твои года долгими, а кобылицы плодовитыми… К какому великому празднику вы готовитесь?
А Ковыль добавил простодушно:
– Или же ваш великий праздник уже начался?
Богатый человек ответил с удивлением:
– Какой праздник?.. Никакого праздника… Что за праздник, когда работаю с утра до вечера, а потом едва успеваю посидеть с соседями за чашкой хорошего вина, как снова ночь, затем утро – и… опять в лес рубить дрова?
И удалился, рассерженный, подозревающий, что над ним шутят. Ковыль и Узун остолбенело смотрели в широкую удаляющуюся спину в богатом халате, их хану разве что под стать. Этот дровосек, выходит, каждый вечер сидит с соседями и за неспешной беседой попивает настоящее вино? Не кумыс? А спать ложится без обнаженной сабли у изголовья?
Когда с великим трудом выбрались с базара, думали, никогда не кончится, то увидели, что вино продают и прямо из огромных бочек, установленных на всех перекрестках города. На маленьких площадях жонглировали острыми ножами пестро одетые фокусники, танцевала почти нагая девушка.
Они принимали за царский дворец каждый богатый дом, а к самому дворцу добрались только к вечеру. Ноги подкашивались, во рту пересохло. Стража беззлобно посмеялась над двумя дикими людьми из степей, а кто-то, сжалившись, бросил им мелкую монетку.
Но Узун был упорен, он не уходил и всем объяснял, что прибыли из родных мест их правителя, что он будет рад их видеть, что они с ним родня, что степняки родни никогда не стыдятся…
Мудрый Ковыль быстро понял, что все бесполезно, уговаривал упрямого Узуна, тот наконец сдался и отступил, но в этот момент проходил какой-то знатный человек. Он выслушал, посмеялся еще громче стражи, сказал, что правителю будет забавно увидеть таких существ, и по его знаку их пропустили через врата дворца.
Оказалось, что это еще не сам дворец, а двор перед дворцом. Узун и Ковыль едва передвигали ноги, от потрясения кружились головы, а во рту стало сухо. Двор огромен, вымощен мраморными плитами. Всюду розы, бьют фонтаны, порхают яркие птицы и поют сладкими голосами. По ту сторону двора гостеприимно распахнул врата сам дворец. По ступеням сходят и поднимаются празднично одетые люди, на бедных степняков в их серых халатах посматривали как на диковинных, но безобидных зверей.
Их провели в огромный зал, а затем через этот зал в другой, еще краше, а потом в третий. И так вели через сорок залов, даже Узун побледнел, глаза расширились, он готов был впасть в беспамятство.
Наконец их поставили перед последней дверью, объяснили, как кланяться. Створки пошли в стороны. Из зала навстречу ударило такое сияние, что степняки отшатнулись и прикрыли глаза. Открывшийся перед ними зал был огромен, как степь, далекие стены искрились искусно сделанными изразцами: зелеными, розовыми, синими, расписанные диковинными узорами.
Под стенами сидят на роскошных диванах седобородые старцы в дорогих халатах, величественные и с лицами, исполненными достоинства и мудрости. До ушей степняков донесся ровный шум голосов, неторопливых и осторожных.
Широкая дорожка толстого ковра, расшитого цветами, повела через огромный зал вдаль, а там под бесконечно далекой стеной возвышался трон с высокой спинкой, на котором сидел красноголовый орел. Справа и слева от трона застыли в почтительных позах знатные мужи этого королевства, а на самом троне в небрежной позе сидел еще крепкий человек в богатой одежде. Лоб его избороздили морщины, лицо темное от солнца и ветра, глаза слегка сощурены, словно все еще всматривается в тонкую линию между небом и землей. Однако взгляд остер, как у степного орла, что из-за облаков различает как прошмыгнувшую по земле ничтожную мышь, так и муравья.
Степняки шли по ковру, утопая по щиколотку. Сопровождающий их вельможа прошептал на ухо настойчиво:
– Падайте ниц! Падайте ниц!
Ковыль заколебался, но Узун сделал еще два шага вперед. Стражи за спиной трона насторожились. Узун слегка склонил голову и сказал:
– Люди бедной Степи приветствуют могущественного правителя.
Властелин наклонился, подался вперед, всматриваясь в изнуренные лица степных людей. На смуглом лице проступило изумление. Он слегка привстал, словно собирался шагнуть к странным гостям:
– Быть того не может!.. Кипчаки?
– Да, господин, – ответил Узун. – Из рода Степного Беркута, а этот вот седобородый батыр – последний из некогда славного рода Серой Ящерицы.
К изумлению присутствующих, правитель встал и резво сбежал по ступенькам, покинув трон. Еще больше изумились, когда он, раскинув руки, обнял одного за другим этих бедных людей, похожих на странствующих дервишей.
– Глазам не верю, – приговаривал он. – Нет, это чудо!.. Как вы сюда добрались? Как меня нашли?
Мудрый Ковыль покосился на замерших придворных, поклонился и сказал с великим почтением:
– Слух о славе и богатстве твоего королевства прошел по всем землям. И настолько этот слух был силен, что достиг пределов нашей бескрайней степи.
Седобородые старцы заулыбались, важно кивали, переглядывались, довольные, а король Отрок засмеялся:
– Да, пришлось сперва и крови пролить, и усмирять распри, но теперь все уладилось. Землепашец уже не берет в поле с собой саблю, а торговец везет товары без боязни! Никто по дороге не ограбит. Но это все моя нынешняя жизнь… А мне интересно, что творится в Степи. Прошу в мои личные покои. Нам принесут изысканные вина и редкие яства. За неспешной беседой поведаете все новости…
Придворные мудрецы переглядывались со снисходительными улыбками. Какому правителю не льстит встретить старых друзей детства, что так и остались в нищете и бедности, когда можно удивить их дорогими одеждами, роскошными залами, мраморным полом, по которому ступаешь как по окаменевшей поверхности зеркального озера!
В огромных дорогих покоях, которые отвели им под отдых, половину занимал бассейн с кристально чистой водой. Появились улыбающиеся полуголые девы, прекрасные, как небесные существа, веселые и смеющиеся. Со звонким смехом содрали с них, преодолевая сопротивление, одежду, завели голых в воду, что оказалась теплой, как молоко кобылицы, нежной и пахнущей диковинными травами.
Ковыль закрыл глаза, стыдясь того, что с ним делают. Узун, напротив, смотрел во все глаза, а прекрасные девы мыли их и терли скребками, как степных коней, обливали водой и снова терли то жестко, то нежно и сладостно. Когда сами обрызгались, то сбросили остатки своих прозрачных одежд, что все равно ничего не скрывают, и тоже восхитительно нагие полезли в воду. Снова терли, разминали мышцы, гоняли кровь по усталым телам, и вскоре даже старый Ковыль ощутил себя молодым и сильным, со стыдом понял, что желает этих женщин. Они тоже заметили и заливались смехом, дразнились, задевали вроде невзначай. Затем обоих вывели и положили возле воды на разостланные упругие циновки. Тонкие, но сильные девичьи руки снова разминали мышцы спины, прошлись по хребту, перебрав каждый позвонок, и снова даже старый Ковыль ощутил в себе юношескую мощь.
Узун лежал вниз лицом. Ловкие девичьи пальцы перебирали каждую мышцу, встряхивали, заставляли наливаться кровью, просыпаться. Он чувствовал, как юная дева наклоняется над ним, при каждом движении острые груди касаются его спины, и там, где острые соски прочерчивают незримые линии, на коже вспыхивают красные полосы прилившей горячей крови, уже почти закипающей. В теле росло неудержимое желание, но в сердце, напротив, поселилась черная горечь. Нет, их поездка не только глупа, но, хуже всего, безнадежна…
Ковыль рядом пыхтел, позабыв о своей почтенной мудрости, всхрюкивал от удовольствия, глаза полузакрыл. Когда его перевернули лицом вверх и над ним нависло смеющееся девичье лицо с копной заколотых сверху волос, он стиснул зубы и застонал от сладкой муки. Совершенно нагая, юная и свежая, но уже с пышными формами, она с хитрой улыбкой продолжала разминать ему мышцы груди, живота, ее пальцы мучительно медленно опускались все ниже и ниже…
