Юрий Никитин
Ярость
На том конце приемной, как раз напротив меня, сидел Яузов. От его красной, будто натертой кирпичом, рожи несло откровенной неприязнью ко всем штатским, что бесцельно слоняются по комнате, вместо того чтобы маршировать, и особенно ко мне, единственному, кто явился не в костюме и галстуке, а в джинсе. Пусть чистой и аккуратной, но все же…
Плевать, ответил я ему взглядом. Я сюда не напрашивался. Если меня вышибут, вернусь к своей научной работе. А если вышибут тебя…
Он грозно хрюкнул, мясистое лицо налилось темной кровью так, что едва не брызгала из всех пор. Водянистые глаза уставились на дверь кабинета.
На столе Марины звякнуло. Судя по бликам на ее лице, на дисплее сменилось изображение. Она вскинула глаза на всех разом, никого не выделяя:
– Господин президент просит вас в кабинет.
Даже голос ее был ровным, бесцветным, подчеркнуто нейтральным. Заскрипели стулья, министры поднимались тяжело, приемная наполнилась хрустом коленных суставов, хриплым дыханием.
Перед дверью наступила понятная минута замешательства, но в любой группе всегда находится лидер, Яузов грузно направился к двери. Остальные, как гуси на водопой, потянулись следом, сталкиваясь и застревая в узком проходе. Дивясь собственной смелости, я поднял руку, стукнул по крючку. Вторая створка распахнулась, хотя по эту сторону уже оставался я один.
Мне показалось, что Кречет слегка улыбнулся. Собравшиеся смотрели на него выжидательно. Он сделал широкий жест:
– Прошу садиться.
ГЛАВА 9
Все сели, стараясь не смотреть друг на друга. Настоящие политики. Когда неизвестно, кто останется, а кого вышибут, опасно даже взглядом выказать расположение или даже узнавание друг друга.
Кречет прошелся по кабинету. Яузов дергался, порываясь вскочить, не мог сидеть в присутствии президента, что по Конституции являлся и главнокомандующим. Остальные сидели чинно, преданно смотрели в грозное лицо генерала, ставшего президентом.
Кречет оглядел всех исподлобья. Чему-то хмыкнул, не заговорил, а почти прорычал:
– Итак, позвольте представиться: президент Кречет. Платон Тарасович. Зачем я вас пригласил?.. Дело в том, что в администрации президента, как и в правительстве, были люди, которые служили своему карману, таких везде большинство, находились такие, что служили президенту, а были и такие, которые служили Отечеству. Если не всем нравится это определение, вон Когана перекосило, тогда скажем – стране, народу, человечеству, цивилизации. Челядь мне ни к чему, сам себе шнурки завязываю, так что в этой комнате прошу остаться тех, кто будет работать так, что пар пойдет из задницы.
Никто не шелохнулся, не произнес ни слова, но я ощутил нечто, что прокатилось по кабинету и осталось. Кречет прошелся по кабинету вдоль карты, я мгновенно вообразил его с трубкой в руке, одел в китель и дорисовал усы.
Он бросил на меня быстрый цепкий взгляд, уловил мою едва заметную усмешку. Министры начали переглядываться.
– Итак, – проговорил Кречет все тем же неприятным голосом, – как видите, я не привел своей команды. У меня ее просто нет. Победил я, опираясь на волю народа, а не на умело спланированную предвыборную кампанию, которую провели мои помощники… и которые станут правительством. Я готов работать с вами. Конечно, с теми, чьи предложения покажутся дельными.
Среди собравшихся пронесся едва слышный шумок. Никто не двинул и мускулом, это был шумок от бешено работающих мозгов, когда каждый старается уловить, что хочет услышать всесильный генерал, и тут же подать ему на блюдечке с голубой каемочкой.
Краснохарев, тяжелый и еще больше погрузневший, проговорил осторожно:
– Платон Тарасович, не обессудьте, но по правилам я подаю в отставку вместе со всем кабинетом. А уж потом вы назначаете нового, а тот формирует правительство и представляет вам на одобрение…
Кречет отмахнулся:
– Да знаю я эти процедуры! Все так и сделаем. Но сейчас давайте работать, чтобы не терять ни дня, ни часа! Страна уже и так потеряла несколько лет.
По кабинету пронесся шумок недоверия. А Краснохарев, ничуть не обрадованный, развел руками:
– Ну… в любом случае мы хотели бы больше знать, чего вы хотите. На самом деле. Обещания на выборах – это одно…
Он смотрел спокойно, даже с некоторым брезгливым облегчением. Ну и отстраняй, говорил его взгляд. Осточертело это премьерство. Всех собак на тебя вешают! Вернусь в свою промышленность, там мне все еще нет равных. И Рургаз, и Бескиды, и Богемия помнят, кто поставил на колени.
Кречет взглянул в упор:
– Мои слова с делом на расходятся. Что обещал, то выполню. Нет – пущу пулю в лоб. Но я знаю, с чего начинать! То, без чего не сработает ни экономика, ни политика, ни инвестиции… Идея! Нужна мощная идея, которая бы овладела умами. Которая заставила бы трудиться даже тогда, когда уже силы кончились, когда ни рубль, ни доллар не поднимут с ринга. Или с дивана.
Усачев поднял руку, как школьник на уроке:
– Господин президент… я что-то пока не понял, зачем позвали меня.
Кречет повернулся, вперил в него тяжелый взор налитых кровью глаз:
– Непонятно? А чего вы ждете?
Усачев развел руками:
– Ну, военно-полевой суд… Заседание тройки… Решение НКВД о враге народа…
Кречет буркнул:
– А чего-нибудь… еще невероятнее? Чтоб такая глупость, чтобы и на голову не налезла?
Усачев широко улыбнулся, зубы ровные, хотя, несмотря на молодость, наполовину изъеденные и желтые:
– Ну, вы предложите мне разработать программу экстренных мер по оздоровлению экономики.
Кречет буркнул:
– Вот сидите и разрабатывайте.
Усачев остался с раскрытым ртом, а Кречет повернулся к нам. Я помалкивал, мне нужно время, чтобы вжиться, министры переглядываются украдкой, но никто не решается раскрыть рот. Когда молчишь, всегда сойдешь за умного, а раскроешь рот – уже бабушка надвое сказала.
Кречет оглядел всех исподлобья. Голос его был похож на рык:
– Я хочу, чтобы все поняли: произошла не просто смена президента, а народ потребовал другой курс! Если бы просто смена одной жирной рожи на другую, то вон сколько рвалось к этому креслу! Все одинаковые, словно из одного инкубатора. Так что успокаивающие речи о преемственности курса… знаете куда. О каких реформах может идти речь, если половина кабинета ни на что не способна!
Коган, министр финансов, вежливо поинтересовался:
– А другая половина?
– Другая, – рыкнул Кречет еще злее, – способна на все!
– Как верно сказано, – восхитился Коган. – А какая из этих половин больше?
– Это вам не Одесса, – огрызнулся Кречет. Потом внимательно посмотрел на Когана. – А что это у нас за министр финансов, у которого половинки разные?
– Потому что министр, а не математик, – отпарировал Коган без боязни. – Я-то знаю, что дважды два не четыре или шесть, а сколько вам, господин президент, угодно. И что бы вы ни говорили на выборах… гм… словом, как я понимаю, в кабинете будут серьезные перестановки?
Кречет фыркнул:
– Когда в заведении дела не идут, надо девочек менять, а не мебель.
Коган толкнул Краснохарева:
– Как он элегантно обозвал кабинет министров борделем, а? А говорят, что прям, как армейский Устав. Умеет выражаться иносказательно!
Краснохарев обиженно сопел, но спорить с грозным генералом не смел. Кречет хлопнул ладонью по столу, перешептывания затихли:
– Прошу высказываться! И не страшиться самых диких предложений. Бывает, что в дикости больше смысла, чем в часовом словоблудии какого-нибудь умника из подкомитета.
Все переглядывались, наконец заговорил Коломиец, министр культуры, медленно и тщательно выбирая слова, красивый и импозантный, с благородным одухотворенным лицом стареющего аристократа:
– Подъем экономики невозможен без общего подъема культуры всего населения нашей великой страны, все равно великой, ибо наши славные традиции, наши корни и наше мистическое воссоединение с богом, нравственные истоки и глубокая одухотворенность народа, что сохранилась, несмотря на развращающее действие отдельных факторов западной цивилизации… хотя нельзя не сказать, что западная культура оказывает благотворное влияние на славянскую, как и наша русская оказала несравнимое ни с чем влияние на весь просвещенный Запад в лице наших гигантов мысли, таких, как Толстой, Достоевский, Чехов…
Я видел, как посветлели собравшиеся, министр мог говорить долго и пространно, на то он и культура, а не военно-промышленный комплекс, дает им время собраться с мыслями, сориентироваться, но Кречет хмурился, на глазах свирепел, наконец сказал резко:
– Спасибо. Кто еще?
Министр замер с раскрытым ртом. Постепенно на смену одухотворенности проступала обида. Никогда его не обрывали так бесцеремонно. Тем более что никогда не говорил глупости, не допускал в речах нелепых оборотов, всегда правильно расставлял ударения в отличие от депутатов и даже членов правительства.
А носорожистый Краснохарев сказал веско, не замечая неловкой паузы:
– Нужен план. Я говорю не о сталинских пятилетках или хрущевских семилетках, а о планах… вроде ГОЭЛРО, в народе именуемого сплошной электрификацией всей страны, о плане индустриализации…
– …построения коммунизма, – подсказал Кречет. – Да, что-то вроде этого. Плана построения капитализма быть не может, мы просто не смогли взять твердыню коммунизма, откатились на исходные рубежи. Но после поражения в стране царит такое унижение, такой упадок духа, что с нами справятся не только горстка чеченцев, но и племя мамбо-юмбо!
Яузов задвигался, прорычал:
– Одной ракеты хватит, чтобы не только мамбо-юмбо, но и всю Африку…
Коломиец, похоже, решил не обижаться на генерала, какая в казарме культура, сказал печально:
– А что мы можем? Пресса в руках частного капитала. Телевидение – тоже. Мы через полгода вступим в третье тысячелетие, двадцать первый век, а здесь…
Кречет поморщился:
– Какой, к черту, двадцать первый век?.. Что за страна, где идиот на идиоте! Самому тупому из дебилов понятно, что первого января двухтысячного года начинается последний год двадцатого столетия, а до начала двадцать первого еще ровно год, но вся тупая рать газетчиков и телевизионщиков изо дня в день твердит о начале третьего тысячелетия…
Министр культуры растерянно хлопал глазами. Он вышел из поэтов, вряд ли умел считать до десяти, а сейчас, судя по его лицу, был уверен, что генерал-президент кукукнулся. Коган быстро посмотрел на Коломийца, перевел непонимающий взор на Кречета:
– Ну, вы даете, Платон Тарасович!.. Того и гляди брякнете, что Земля… того… вокруг Солнца, а я ж вижу, что всходит на востоке, а опускается за край земли на западе!..
Кречет скупо усмехнулся, кто-то подхихикнул угождающе, обстановка снова разрядилась. Стаканы звякали, половина бутылок уже опустела. Чувствовалось, что у многих появляется желание поставить их под стол по странно выработанной у русского человека привычке.
Забайкалов покряхтел, подвигался, привлекая к себе внимание, и, когда все взоры наконец задержались на нем, проговорил с расстановкой:
– Господин президент, пора определиться с зарубежными поездками. Хотя бы ориентировочно.
Кречет отмахнулся:
– Пока не до поездок.
– Надо, – произнес Забайкалов медленно, едва ли не по складам.
– Что вы давите? – огрызнулся Кречет. – В стране такое творится!.. Сначала надо разгрести здесь. Поездки – потом.
– Но что отвечать?.. Послы берут меня за горло.
Кречет сказал зло, желваки вздулись, как рифленые кастеты:
– Ответь, что мы сосредотачиваемся.
Забайкалов усмехнулся, в прищуренных заплывших глазах промелькнула веселая искорка:
– Неплохо.
– Что-то не так? – насторожился Кречет.
– Европейские послы хорошо знают эту фразу. Когда князя Горчакова, одного из моих предшественников, спрашивали, почему Россия перестала участвовать в международных делах, он ответил коротко: «Россия сосредотачивается». Это прозвучало загадочно, грозно и… пугающе. Вы об этом знали?.. Нет?.. Тем интереснее.
С хмурого лица Кречета на миг соскользнула тень:
– Россия после того позорного поражения все же очнулась от спячки! Начала барахтаться, сделала рывок… и вернула себе и Севастополь, и весь Крым. И даже взяла много больше, чем потеряла. К тому времени мы нарастили такие мускулы, что ее вчерашние победители: Франция, Англия, Турция и еще какая-то мелочь – и не пикнули. Нам бы сейчас так сосредоточиться!
– Ну, дипломатические ноты были, – поправил Забайкалов, – но уж так пикали, для порядка. Хорошо, так и отвечу, Платон Тарасович. Это в самом деле хороший ответ.
– Он верный, – возразил Кречет, – а не просто удачный. Сруль Израилевич, что у нас с финансами? На нуле?
Коган сказал осторожно:
– Если бы на нуле, даже я бы не прочь военного парада… С танками и ракетами на Красной площали, бегущими пионерами к Мавзолею… А так, в глубоком минусе. Внешний долг – сто тридцать миллиардов долларов. Но вообще-то западные страны могут подкинуть кредитик…
– Ну-ну?
– Понятно, на известных условиях…
Кречет нетерпеливо бросил:
– Это ясно даже генералу. Все охотнее дают друг другу на водку, чем на хлеб. Так называемые целевые кредиты. Но, как я вижу по вас, Сруль Израилевич, кредиты готовы дать на таких условиях, что даже вам брать не хочется.
Коган с независимым видом пожал плечами:
– Я бы взял. Не мне же целовать американского президента в зад!
– Ага, понятно.
Он шумно засопел, лицо налилось багровым. Коган пояснил невинно:
– Всегда так было. Целовать в зад – обязательное условие получения кредитов. По крайней мере, на Западе. У племени мамбо-юмбо еще не просили, их условия не знаем. Вон прошлому президенту пришлось целовать задницы всем членам Совета Европы. Правда, иногда удается подсунуть вместо себя нашего канцлера…
Краснохарев насупился, засопел, отвернулся. Буркнул в стол:
– У вас чересчур образный язык для министра финансов. Вам бы, Сруль Израилевич, в газетчики.
– Да что там, – отмахнулся Коган беспечно, – со слабыми нигде не считаются. Как мы ни протестуем против расширения НАТО, но что им наше слабое вяканье?.. Деньги-то, стоя на коленях, у них просим?
– А что, просить лежа? Может, им наша власть не нравится? Все-таки у нас не их болтократия, а, так сказать, просвещенный авторитаризм.
– Просвещенный… – повторил Коган с недоумением, – авто… авто… я знал со школьной скамьи просвещенный абсолютизм… не то Людовика какого-то, не то Луи…
– Мало вас в школе пороли, – буркнул Кречет. – Это вам не финансы! Так никто и не дает?
– Никто, – ответил Коган. – Запад вас боится.
Кречет поморщился:
– Черт… стоило ли позволять еврею пролезть в министры, если не может выпросить денег у западных жидов?
– Мне бы дали, – сообщил Коган, – стоит мне хоть на часок сесть в президентское кресло…
Он плотоядно потер ладони, мол, за часок его правления от Руси останется мокрое место, а Кречет хмуро буркнул:
– Шиш тебе, Сруль Израилевич! Потом вас и динамитом не свергнуть… понятно, весь кагал притащите. Пора и русскому посидеть на русском троне. А то либо монгол, либо грузин, либо хохол хохла тащит… А уж жидов среди них еще больше. Так что придется искать другие пути, без жидов и коммунистов.
– И комиссаров, – дополнил Коган.
– Вот-вот. Без жидов, коммунистов и комиссаров. Хотя и от них не отказываемся, мы без дискриминации.
В кабинете нарастал легкий шум. Министры двигались свободнее, кто-то решился наполнить стакан водой, кто-то вовсе осмелился налить сока. Грубоватую манеру президента наконец уловили, примерились, теперь старательно подстраиваются под грубовато-мужественный стиль, когда надо работать четко, бесцеремонно, с мужскими шуточками и подковырками.
Сказбуш, глава ФСБ, высокий подтянутый мужчина в штатском, от которого кадровым военным несло сильнее, чем от ста министров обороны, сказал, тщательно выговаривая слова:
– В моем ведомстве хватает дел, но навесили еще и борьбу с преступностью. Как будто у нас нет милиции!.. Ладно, не отказываемся, помогаем. Но как бороться, если у меня связаны руки?.. Если бандит расстреляет толпу миллионеров на глазах свидетелей, то и тогда его адвокаты умеют добиваться освобождения прямо в зале суда, но если мой работник, отбиваясь от бандитов, ранит хоть одного, то его по судам затаскают, опозорят и его, и участок, и все наше ведомство!
Кречет взглянул в упор бешеными глазами:
– Разберемся.
– Это я слышу давно, – вздохнул Сказбуш.
– Я обещал покончить с преступностью, я покончу, – бросил Кречет зло. – Попрошу после этого совещания задержаться. У меня уже есть кое-какие идеи.
Я видел, как на фээсбэшника поглядывают с завистью. По крайней мере его отстранять немедленно не собираются. Да и сам Сказбуш заметно приободрился, расправил плечи, стал выше, оглядел всех за столом так, словно уже воспарил, а эту мелочь с высоты щедро побрызгивает жидким пометом.
ГЛАВА 10
Позвякивали бутылки с минеральной, Коган налил себе апельсинового сока. Сказбуш, ободренный вниманием президента, сказал:
– Платон Тарасович, я по поводу идеи… Почву для урожая полагается сперва унавозить. На голой земле и чертополох не растет.
Кречет рявкнул нетерпеливо:
– Вы говорите как поэт. А конкретно?
– Предлагаю снять завесу секретности, – продолжал Сказбуш невозмутимо, – хотя вроде бы и завесы нет, и секретности нет, но об этом никто не говорит. Стыдятся? Я говорю о распаде СССР.
Кречет кивнул:
– Что именно?
– Все, от последнего нищего до академика, подавлены распадом могучей сверхдержавы. У всех почему-то создалось впечатление, что наконец-то добились независимости от России всякие там… Здесь нас никто не подслушает?.. Простите, но так хочется говорить без оглядки на телекамеры!.. Всякие там Грузии, карликовые прибалтийские княжества, средне-азиаты, крошечные кавказские народцы, коих на карте и с лупой не отыщешь… И вот теперь бедная Россия брошена всеми! Я понимаю, надо было сделать вид, чтобы не обидеть тех, кого сами бросили. Пусть выглядит так, будто эта мелочь… точно не подслушивают?.. сумела добиться свободы… хотя дураку видно, что никакая Грузия не смогла бы добиться независимости, если бы… ее не захотела сама Россия.
Глаза Кречета ничего не выражали, только спросил коротко:
– Это ясно. Но что предлагаете?
– Щадя тех, кого мы бросили, мы унизили свой народ. Как унижали все годы! Но, как видно, нельзя вбивать в грязь до бесконечности. По ноздри – еще можно, а сейчас его нагнули так, что в нем вовсе угасает искра жизни. Срочно пора обнародовать правду, что это как раз Россия захотела выйти из СССР… и вышла!.. Никто другой! Это России надоело кормить массу республик, массу народов, что плодились как тараканы, но ни черта не делали, не вносили в копилку, а только жрали наш хлеб, пили нашу нефть, пользовались нашим газом, нашим золотом… Пусть пресса наконец скажет, что сама Россия вышла из СССР! Никто бы не сумел разрушить СССР, если бы Россия не решила выйти! Вспомните, как ахнули на Западе, в США. Там были уверены, что СССР будет стоять еще столетия. Для них было полной неожиданностью, что СССР распался. Конечно, нам смешно, но придется запустить пропагандистскую машину во всю мощь, чтобы на этот раз вбить в головы не ложь, а правду: Россия сама освободилась от дармоедов и теперь сама будет распоряжаться своими неслыханными богатствами. Сама!!! Но это не значит, что продадим их на корню. Мы не арабы-бедуины. Мы уже запускали космические корабли, и мы снова сделаем мощнейший рывок!!! Америка будет нам задницу целовать… если догонит и если мы не побрезгуем!!!
Он явно злился, на скулах выступили красные пятна. Мне почудилось, что горячится чуть больше, чем следовало бы. То ли старается произвести впечатление, то ли в самом деле накипело.
Кречет кивнул:
– Согласен. Никогда еще Россия не была так унижена и оплевана, как сейчас! Ни за двести лет татаро-монгольского ига, ни за время нашествия Наполеона, ни даже на захваченных гитлеровцами землях… Как бы ни свирепствовало гестапо, но у нас, безоружных, оставалась своя гордость, мы узнавали имена Зои Космодемьянской, молодогвардейцев, Лизы Чайкиной! А сейчас растоптали саму гордость! Наконец-то растоптали. Сломали хребет всей России… Пусть спорят отставные генералы, кто выиграл войну: Жуков или Сталин, на самом деле выиграл тот матрос, который обвязался гранатами и бросился под танк. А вот сейчас не бросится. Не только в Афганистане или Чечне, но и на окраине своего села, когда нападут американцы, китайцы или мамбо-юмбо. Страны нет, державы нет… а то, что называется Россией… тьфу!.. это позор для тех, кто еще помнит, чем Россия была. Но эти, которые помнят, быстро вымирают, им помогают вымирать, а новые рождаются уже с американской жвачкой вместо мозгов. Им все до фени…
Я слушал, рассматривал кандидатов в команду. Премьер, который привык проводить короткие совещания, поинтересовался:
– И какая ваша линия на ближайшее время?
Кречет взглянул в упор, словно через прорезь прицела:
– Я собрал всех, чтобы поговорить, обменяться мнениями. Мысли вслух, так сказать. Пусть сегодняшний день будет днем знакомства. Но и раскачиваться долго некогда! До утра я обдумаю все сказанное здесь, а в девять часов… нет, в восемь, назову состав команды.
Кто-то, не выдержав, украдкой взглянул вверх. Мол, все сказанное здесь будет не только услышано, но и записано. Как и замаскированные телекамеры снимают каждое движение, чтобы аналитики расшифровали, дали толкование, адекватна ли мимика сказанному. А президент вынесет решение уже на основании ночной работы своих техников с докторскими степенями!
– А что скажете вы, Виктор Александрович?
Вопрос попал в меня, как брошенная граната. Я вздрогнул, к тому же все повернулись и так уставились, будто я голым танцевал на проволоке. Я ощутил, как по телу прокатилась ледяная волна. В горле запершило, я с трудом прокашлялся, заставил себя разозлиться, чтобы унять дрожь во всем теле: не мальчик же перед строгими учителями!
– Трудно сказать… но мне кажется… или, как говорят спиномозглые, думается… что одна организация все же сохранила свою структуру. Кадровую, финансовую, экономическую. Не только сохранила, но и укрепляет. К тому же государство усиленно помогает… Сейчас она занимает не только в умах и сердцах, но и в общественной жизни место славной Коммунистической партии.
Кречет смотрел в упор бешеными глазами:
– Вы говорите о церкви?
– О православной церкви, – уточнил я. – Вон на вашем телевизоре как раз ведущая спрашивает какую-то порнозвезду… виноват, певицу, верующая ли та. Она, как и большинство, не сомневается, что можно быть либо неверующим, либо верующим… в Христа, обязательно православного, которому крестятся справа налево, а не слева направо, как католики…
Кое-кто перестал смотреть на меня, повернулся к телевизору. Там ведущая, что старалась выглядеть духовно богатой, вела передачу о попах.
– А с какой помпой, – продолжил я, – празднуются христианские праздники! Строчка в Конституции о равноправии религий всего лишь буквы на бумаге. Мы привыкли, что священники в рясах все мощнее отвоевывают места на экранах телевизоров, в политической жизни, экономике… Вчера я был в гостях, как там удивились, когда вместо попа с экрана телевизора обратился мулла с благословением и пожеланием счастья и здоровья! Как же, мол, откуда такой взялся в нашей матушке православной России! А невдомек, что мусульман в России ненамного меньше, чем православных. А то уже и больше.
Справа и слева от меня негодующе зашумели. Кто-то напомнил строго:
– Но все-таки наша страна православная! Всегда была и должна ею остаться!
Кажется, это был министр культуры, но генералы от армии и разведки смотрели так, словно они тоже были министрами культуры или министр культуры был генералом.
Я ощутил, что начинаю заводиться.
– Да? Да еще всегда? Православие военной силой принес князь Владимир. Потом за несколько столетий удалось раздвинуть от Киева дальше на север, но уже со времен того же Владимира, когда на службу Киеву стали поступать печенежские ханы со своими ордами, Русь уже стала хотя бы на треть мусульманской. А потом пришли татаро-монголы, которые стали поступать на службу к русским князьям. Куликовская битва подается подлецами для дураков как великая победа русского народа над татарами, хотя на самом деле это была битва двух идеологий, не народов. Хотя бы потому, что на стороне русского войска дрались как украинские отряды, так и два татарских полка. Когда Иван Грозный уезжал на войну с татарским Казанским ханством, он оставил управление Москвой не своим боярам или воеводам, а татарскому хану Гирею. Да и вообще мусульмане для России сделали настолько много, что надо обладать поистине русским беспамятством и русской неблагодарностью, чтобы тут же все победы приписывать своей доблести, а поражения – проискам всяких там мусульман.
Вокруг шумели все недовольнее. Кречет бросил с усмешкой:
– Каким-то образом оказавшихся на территории России.
– Да-да, – сказал я обрадованно, в реплике всемогущего президента почудилась поддержка, – как-то на исконные земли России вкралось Казанское ханство, Крымское, Хазарское… Словом, я уже чувствую, что ушел в сторону, но прошу простить, ибо у меня нет опыта больших собраний… как и малых. Просто я хочу обратить внимание на структуру, что не только не потеряла ничего с крахом СССР, а угрожающе выиграла. Кому-то покажется, что здесь искать и менять нечего. Но вы – правительство… или будете им, а не «кто-то».
Я видел непонимающие лица. Все-таки для них я человек, попавший сюда в случайной неразберихе. Вякнул глупость, ее выслушали, а теперь можно забыть и заняться делом.
Даже Кречет поморщился, явно от меня ждал чего-то умнее. Но смолчал, повернулся к Яузову:
– А что скажете вы, Павел Викторович?
Яузов посопел, на красной харе глазки сверкали из-под густых бровей, как блестки слюды в темных пещерах:
– Вам как ответить: как положено или как на самом деле?
Кречет усмехнулся:
– Я не политик. Я солдат, как и вы. Давайте правду. За стенами этого кабинета будем говорить, что положено… там массмедиа, шпионы, а здесь надо начистоту.
– Ну тогда получите… У меня в голове только Чечня, в сердце – Чечня, как и в печенках. Понимаю, министр обороны должен думать о всей стране, мыслить глобально, тем более что Чечня – уже прошлое, но ничего с собой не могу поделать. Видать, уже негоден для такого поста, потому прошу отставки. Я ненавижу чеченцев! Я хотел бы ввести туда войска… да не просто войска, а танковую армию, чтобы сровнять все с землей. И чеченцев вбить в землю гусеницами так, чтобы и от костей следа не осталось. Ненавижу за то, что лучше нас. За то, что сохранили то, что мы давно растеряли… Нет, не так уж давно. Еще мой дед рассказывал о нравах в армии, тогда еще не Советской, а Красной. Да что там дед, отец рассказывал! О кодексе чести, верности слову, мужском достоинстве, гордости. У чеченцев есть это и доныне. Они благороднее нас. Мне они как укор. И я пытаюсь избавиться от этого укора как могу…
Я стоял близко к Когану и слышал, как он шепнул красивому седовласому министру, имени которого я не знал:
– Пьет, значит.
– Или по бабам, – предположил тот задумчиво.
– Он же сказал, как может!
– А-а-а-а, тогда пьет, ежели в этом смысле.
Кречет внимательно слушал. К удивлению генерала, который махнул на все рукой и готов был пойти хоть под разжалование, хоть под трибунал, на лице всесильного президента появилось выражение удовлетворения. Он покосился на меня, кивнул. Генерал потенциально был сторонником резких реформ, но сам не знал каких. Уже и священников напустил в армию, пытаясь возродить веру, ввести несвойственных русской армии полковых священников.
– Мне кажется, – сказал Кречет медленно, – есть способ, как избавиться от этого укора иначе… Без позора, а с честью! И даже, к радости бизнесменов, с немалой выгодой…
Яузов, видя, что рука президента еще не рвет с него погоны, смотрел исподлобья:
– Я не верю в решения, которые устраивают и людей чести, и бизнесменов. Как правило, они хотят противоположного.
Кречет развел руками:
– Это уникальный случай.
Я добавил из своего угла:
– Последний раз он выпадал ровно тысячу лет назад.
Генерал смотрел непонимающе. Еще непонимающее смотрели остальные. Лицо Кречета было усталым и серьезным. Яузов сказал осторожно:
– Я чувствую, вы что-то задумали. Знаете, в воздухе носится нечто эдакое… Я вам верю. Как мужчина, как человек чести. И пойду с вами, даже если придется положить голову на плаху. Мне кажется, вы тоже готовы. Россия в беде!
Марина внесла на подносе чашки с кофе. Следом две миловидные девушки несли горки бутербродов. На середине стола появился кофейник: Кречет явно щадил тех, кто побаивается крепкого кофе. Я заметил, что даже генерал держится за столом скованно, лишь министр культуры демонстрировал манеры, красиво держал чашку, изящно брал бутерброды.
Все как один предпочли черный кофе, крепкий и сладкий. То ли в подражание Кречету, то ли старались показать, что со здоровьем у них в порядке, значит, работать смогут, как требует президент, чтобы пар шел из места, где спина теряет благородное название…
Коган сказал озабоченно:
– Платон Тарасович, у меня была надежда на западные инвестиции… Но если говорить прямо, то теперь горят и те, которые обещали. Вас побаиваются.
В комнате настала напряженная тишина.
– Запад есть Запад, – изрек Яузов.
– Взяли за горло, – поддакнул кто-то осторожно.
– Диктуют…
– Но без их денег нам не выжить, – обреченно сказал Коган. – Нам и надо всего-то миллиардов пять-семь. Смешно, но мы вложили в экономику США семьдесят миллиардов долларов!.. Именно столько долларов в чулках у населения.
Коломиец сказал значительно:
– Но не отнимать же? Это был бы удар по доверию.
Яузов подвигался, то ли разминая кресло по фигуре, то ли свой зад, прорычал раздраженно:
– Один плюсик есть. Наконец-то Штаты показали свое истинное лицо.
Коган обрадованно воскликнул:
– А я наконец-то слышу старые добрые лозунги моего детства…
Яузов пренебрежительно отмахнулся:
– Да узнавайте что хотите. У нас свобода! Вам, как американскому шпиону, собирать информацию теперь легче… А вредить, так вообще. Просто раньше США твердили, что создают НАТО, чтобы бороться с бесчеловечным коммунистическим режимом. Когда же, мол, режим падет, необходимость в НАТО отпадет. Мне не пятнадцать лет, я помню те заверения!.. Но вот режим пал. У нас тот же капитализм, что и в США. Казалось бы, нет нужды и в НАТО. Но что мы видим?
– Как вы странно интерпретируете, – сказал Коган. – Вы инсвинируете НАТО….
Кречет сказал серьезно:
– Перестаньте передразнивать нашего министра культуры. Яузов прав, как это ни горько. Теперь уже ничего не объясняя, НАТО спешно придвигается к нашим границам. Ибо по эту сторону рубежа – баснословные залежи нефти, газа, золота, алмазов, урана, редких металлов и минералов, у нас немерено и неведано сколько леса, плодородных земель. При чем здесь режим, когда Западу нужны наши богатства! Мы отделились от «братских» республик, чтобы не кормить голодную и вечно недовольную ораву, но от Запада так просто не отделаться. Они так просто от наших богатств не откажутся… Да, Штаты открыто объявили о войне с Россией! Если раньше прикрывались баснями о борьбе с неугодным русскому народу режимом коммунистов, мол, мы собираемся помочь угнетенному русскому народу, на что многие у нас клюнули, то теперь….
