Юрий Никитин
Стоунхендж
Глава 12
Лес был тих, ветерок спал. Изредка вскрикивала во сне птичка, Томас слышал, как опал с ветки лист и, задевая за ветки, медленно опускался в темноте, словно плыл в теплой воде.
Он сидел, поставив огромный меч между колен. Не потому, что ожидал нападения, просто оружие всегда придает уверенности. Без оружия чувствует себя голым, так он объяснял, это звучало мужественно-красиво и чуть иронично по отношению к себе. Это всем нравилось, на самом же деле с мечом в руках и в железном панцире он становился вроде бы выше ростом и шире в плечах. А главное, чувство собственного достоинства выпрямлялось, как под дождем увядший цветок.
Над вершинами деревьев поднялась луна. Томас зябко передернул плечами, перекрестился. Луна – солнце мертвецов, вампиров и всякой нечисти. Холодная, злая, светит призрачно, ей поклоняются воры и разбойники.
Лунный свет, тонкий и волшебный, проникал между деревьями, высвечивал кусты. Томас забеспокоился, не освещает ли такая луна и его, а если освещает, то не стоит ли хотя бы пересесть, а то и разбудить калику чуть раньше. Это ему не повредит, он одной ногой еще в том нечестивом, полном тайн и волшебств мире.
Вдруг свет луны стал вроде бы ярче. Томас отодвинулся от костра, всмотрелся, не убирая ладони с рукояти меча.
С неба падали горящие бревна! Беззвучно, неслышно. Ветер раздувал багровые угли, языки огня трепетали, их обрывало встречным ветром. Они казались начиненными багровыми углями, но когда коснулись вершины леса, уже полыхали оранжевым огнем.
Донеслись глухие удары. В ночи видно далеко, Томас заметил взметнувшиеся языки пламени. Гари еще не чуял, воздух стоял, как сметана в погребе епископа.
– Сэр калика!
Яра подхватилась первой, ее глаза смотрели со страхом и надеждой. Томас расправил плечи, хотя сейчас особенно хотелось их сжать и залезть в какую-нибудь раковинку. Калика пробурчал, не раскрывая глаз:
– Сэр Томас… С тобой не соскучишься. Новую историю про свою Пречистую вспомнил?
– Нет, костер увидел, – огрызнулся Томас. – Вы ж, язычники, больно любите прыгать через костры! Беспокоюсь, как бы ты не пропустил свое непотребное и богопротивное бесовско-козлиное…
– Сэр Томас, дай покой.
Глаза его наконец приоткрылись. Мгновение всматривался, вскочил. Лицо его стало серьезным. Глаза не отрывались от горящих верхушек деревьев, а руки уже хватали мешки, посох.
Донесся далекий треск. Испуганно закричали птицы, где-то слева простучали копытца, потом, ломая кусты, пронеслось стадо оленей. Справа за деревьями стоял треск: ломились дикие кабаны, сокрушая все на пути.
В черной, как адская смола, ночи грозно и страшно полыхали багровые огни. Они как бы выходили из тьмы, там были деревья, что еще не вспыхнули, но постепенно огонь опускался ниже, захватывал землю.
Яра быстро, но без спешки снарядила коней. Двигалась она с экономной расчетливостью, ни одного лишнего движения, словно давно знала о пожаре.
– Сэр калика, отступаем прежней дорогой? По крайней мере проверена.
– А как бы ты поступил на месте Тайных?
Томас всмотрелся в стену ночи. Со стороны ровной укатанной дороги пожара еще не было. Он смыкался со всех сторон, но там пока что был выход. Если разогнать коней в галоп, что, правда, опасно по ночной дороге…
– Ладно, – согласился он вынужденно, – я бы как раз там и засел… С арбалетчиками и копейщиками. А что, твои Семеро тоже воевали в Святой земле?
– И в Святой и досвятой. – Голос калики был недобрым. – И в проклятых, и в благословенных… Строить только учатся, но воевать…
Они пустили коней по ручью. Деревья по берегам ручья не загораживали лунный свет, а облачка были редкие, висели на месте. Томас на этот раз подумал про луну с благодарностью, в темноте бы кони сразу сломали ноги. Впрочем, она светила не ему, а подлунному язычнику. И возможно, этой зверюке, что даже не помнит своего христианского имени.
Подул горячий ветер, полный гари и дыма. Даже не ветер, на них давила плотная стена воздуха. Кони испуганно ржали и ускоряли шаг. Темная вода бурлила, брызги достигали пояса.
Томас натягивал удила, страшась, что конь провалится в яму, каких немало выгрызают ручьи, сломает ноги.
– Сэр калика, в Британии я что-нибудь уже придумал бы!
– Богородицу позвал бы? – огрызнулся калика. – Так ее и здесь можно кликнуть. Вторая вера тоже на весь мир норовит…
– А какая первая? – спросил Томас оскорбленно.
– Гаутамья… ну, буддийская… а третья – ислам. Четвертой нет…
– Уж не ты ли придумаешь? – съязвил Томас.
– А почему бы и…
Треск пожара заглушил его последние слова. Горячий воздух забивал дыхание, высушивал ноздри. Глаза щипало от дыма, в горле першило.
– Вообще-то я бы сделал засаду по ручью! – крикнул Томас, перекрикивая рев и треск приближающегося пожара. – Они знают, что время у нас было, чтобы обдумать все и отказаться от очевидной дороги…
– Откуда они знают?
– Как откуда? Если я был на страже, то я не засну, как пьяный язычник. Воин войска Христова бдит, беду видит загодя…
Калика, не отвечая, пригнулся к гриве, всматривался в слабо освещенные лунным светом камни и валежины в ручье. «Не все из них камни, – подумал он мрачно, – как и не все валежины. Не перед тем прикидываетесь, я ж вас вижу насквозь… Сами сбежали от пожара, так что это не простой пожар. Тот бы вы сами одолели».
Внезапно потемнело. Томас выругался, не стыдясь молча ехавшей рядом Яры. Клубы дыма застлали небо, лунный призрачный свет померк. Черные клубы ползли по небу, гася звезды, заливая тьмой призрачный свет.
В небе раздались крики страха и боли. Стая птиц, пытаясь уйти от лесного пожара, попала в столб взметнувшегося с земли черного дыма, пронизанного искрами. Только две-три птицы выскочили живыми, остальные пылающими комочками рухнули на землю.
Внизу было чуть легче. Горячий воздух стремительно уносил в темное небо жар и дым, даже мелкие угольки, а еще безопаснее было в низине, где кони пробирались по ручью. В темноте они замедлили шаг, да люди и не торопили. Впереди уже по верхушкам деревьев проскакивали искры, потом там занялось багровым чадным огнем. Пламя медленно, словно нехотя, поползло вниз по стволам.
Томас оглянулся. Огонь медленно шел по их следам, зажав ручей в клещи. С деревьев с обеих сторон ручья в темную воду падали горящие ветки. Одно дерево уже лежало, перегородив ручей пылающей стеной. Путь назад был заказан.
– Враг нас окружил! – крикнул он.
– Сдадимся?
Томас оскорбился:
– Воины Христовы не сдаются!
Прикусил язык, вдруг да язычник знает, что сдача в плен для рыцаря – обычное дело, что их выкупают и перевыкупают, обменивают, иной раз рыцаря меняют на коня благородных кровей, но волхв лишь покачал головой:
– Ну ладно… Будем лежать, как два осмоленных кабана. А ты еще испеченный к тому же в железной сковороде… со всех сторон. Чтобы сало не вытекло.
Томас нервно глотнул, закашлялся от дыма, возразил:
– Какие два кабана?.. С нами женщина и три хороших коня! Женщина, ладно, их у вас жгут, как погляжу, и без того на любой праздник, но моего коня за что? Мы ж не степняки, чтобы коней вот так в жертву!
Впереди, перегородив ручей и дорогу, с грохотом рухнуло пылающее дерево. Горел ствол, а ветви полыхали так, что жар заставил всех попятиться назад. Вода кипела, превращалась в пар, а огонь вопреки всему разгорался еще жарче.
Кони жалобно ржали, остановились. Жар наступал со всех сторон. Обезумевшая рыба выпрыгивала из горячей воды, но воздух был еще жарче. Остались только люди да умирающие рыбы, птицы либо улетели, либо погибли, а уцелевшие из мелких зверей схоронились в глубоких норах.
– Ну что, сэр калика? – вскрикнул Томас громким голосом. – Будем прорываться через огонь?
– У тебя шкура железная, – возразил Олег, – а у нас с конем – простая, тонкая. Да и у Яры, наверное, не очень толстая.
– А что ты предлагаешь?
Калика повертел головой, пощупал обереги:
– Пожалуй, ты прав… хоть и кланяешься какому-то незнатному богу.
Он крепче взялся за поводья. Томас издал боевой клич, кося огненным взглядом на притихшую Яру: видит ли, как он ринется проламывать им путь, со стуком опустил забрало. Лицу чуть стало легче, хотя забрало успело накалиться, обжигало губы и подбородок. Он пустил коня в галоп, спеша опередить калику. В лицо ударило жаром, застучали по шлему и плечам горящие ветви, сучья.
Конь хрипел и пытался свернуть. Томас держал железной рукой, направлял по ручью, хотя в черном дыму уже ручей не видел, а едва угадывал. От жара мутилось в глазах, в голове били молоты. Он знал, что через лесной пожар не прорваться, разве что чудом, но еще страшнее остаться и ждать смерти.
Когда огонь был впереди вокруг, когда он сам был в огне, в голове вспыхнули искры, и он ощутил, что падает с коня.
Томас упал на мягкое, перекатился дважды, остался лежать, хрипя и задыхаясь. Вскоре чьи-то руки подняли забрало. Он закашлялся, слезы текли из воспаленных глаз. Чье-то лицо расплывалось, вытягивалось, хрипловатый голос спросил встревоженно:
– Сэр Томас… цел?
Томас протер глаза. Яра вздохнула с облегчением, исчезла из поля зрения. Томас с трудом повернул голову, охнул от резкой боли в шее. Похоже, он приземлился на полном скаку на макушку. И хотя под ним толстый пружинистый мох, похожий на сарацинский ковер, но все же…
Он вздрогнул, заставил себя сесть. Они все трое были на широкой поляне, кони мирно щипали листья с орешника, калика стоял в тени и смотрел, запрокинув голову вверх. Ровный призрачный свет мирно струился со звездного неба. Луна была резкая и блистающая, словно ее подняли со дна морского. От пожара не было и следа. Воздух был чист, без следа дыма.
На другой стороне поляны, скрытый тенью так, что Томас не сразу рассмотрел, высился огромный утес – серый, изгрызенный морозом и ветром, с оплавленным боком от удара молнии. На нем росли деревца, кусты, из щелей, куда нанесло земли, выглядывала сочная трава. А на уровне груди была поперечная расщелина, откуда едва слышно лилась прозрачнейшая вода, какую Томас когда-либо видел. Из земли выступал широкий, как надгробие, камень, вода за долгие столетия выбила в нем подобие широкой чаши, теперь красиво переливалась через край, исчезала в траве.
Через поляну пролетела крупная сова. В когтях извивался крохотный мохнатый зверек. Калика проводил ее внимательным взглядом. Томас попытался подняться, но голова кружилась, наглотался дыма, сел, прислонившись спиной к дереву. Отпрянул, раскаленные доспехи обожгли спину. Однако железо уже остывало, это было единственное напоминание о пожаре.
Нет, не единственное. Яра походит на чертенка, только белки глаз как звезды блистают на черноте неба. Да и калика, отсюда видно, весь в саже, будто из ада вылез. Его волчья душегрейка стала от копоти черной, но не обгорела.
Томас перекрестился:
– Сэр калика… А ты не верил в чудеса!
Калика озирался, словно колом шарахнутый по затылку.
– Какой сегодня день?
Томас пытался вспомнить, но трудно вспомнить то, чего не знаешь. Простонал слабо:
– Меня суком или чем-то еще по голове задело. Не помню.
– Суком? – удивился калика. – Может быть, даже листком?
А Яра мстительно перечислила, загибая пальцы и морща лоб:
– Сперва сосна рухнула на голову, к счастью – железную, потом дуб, затем ты протаранил ею горящий вяз, только щепки разлетелись, как стая вспугнутых чижей. Скажи, ворота башни Давида разбивали твоей головой?
– Башню штурмовали сверху, – сухо возразил Томас. – Сэр калика, а зачем календарь язычнику?
– Да память слабеет. Они собираются в конце весны, в последнюю ночь травня, по-вашему – мая, на первый день липня… У вас эта ночь зовется Вальпургиевой. А второй раз собираются вкупе осенью в день Купы…
Томас смотрел настороженно:
– Кто – они?
Яра сказала с невыразимым презрением:
– Только очень-очень бла-а-ага-а-а-ародный рыцарь может счесть, что он лишь благодаря своей отваге проскакал через такой лесной пожар. В ночи, через буреломы. Да еще одним скоком за десяток верст!
Томас потянул носом. Неизвестно, что такое версты, наверное, что-то амазонье мифическое, но если лесной пожар где-то и бушевал, то в самом деле остался за десятки миль.
– Нет, конечно, – ответил он с достоинством. – Не только.
– А что еще?
– Пречистая Дева бдит за своим верным рыцарем!
Он услышал гнусный смешок калики. Лиловые глаза Яры сразу стали зелеными. Она исчезла, словно ее унесло на метле, а Томас заново осматривал поляну, невольно дивясь ее нехристианской красе.
Призрачный свет лился сверху на ровную широкую поляну. Огромные дубы, приземистые, с наплывами, дуплами, окружали ее со всех сторон. Между ними можно было разве что протиснуться боком. Томас сразу подумал, как же тогда сюда попали кони, но мысль ушла, растворилась под напором странных чувств. Он был очарован, понимал, что поддается тем силам, которым обязан противостоять, как рыцарь Христова воинства, сердце раскрывается навстречу красоте ночи, хотя известно, что такая краса принадлежит нечистым силам, а те исчезают с первыми лучами божественного солнца.
– Сэр калика…
– Опять недоволен?
– Да нет, но кто нас спас?
– Утопающий хватается за соломинку.
– Утопающий хватается и за острие бритвы, как говорят у англов, или схватился за гадюку, как говорят саксы… Но все-таки мне как-то не по себе.
Калика недовольно фыркнул. Наверное, рыцарю было больше по себе, когда он задыхался в черном дыму, горел вместе с деревьями, выблевывал угар.
Глава 13
Из-за дерева, освещенная красным пламенем, выглянула страшная вытянутая рожа. Томасу показалась человеческой, только уши торчали острые, волчьи, а пасть как у медведя. Томас лапнул обеими руками меч и чашу, начал приподниматься – рыцарю надлежит грудью защищать женщин и отшельников, но поймал ироническую ухмылку волхва, заколебался, сердито сел.
Яра не двигалась, расширенными глазами смотрела то на калику, то на Томаса. Томас гордо выпячивал грудь, но чувствовал, что его большое рыцарское сердце колотится с ее заячьим наперегонки.
– Добро пожаловать к нашему огоньку, – пригласил Олег громко. – Угостить нечем, зато погреться – вволю.
– Сэр калика, – прошептал Томас, – звери боятся огня!
– А люди нет? – удивился калика.
– А это кто?
К огню вышло первое страшилище, а за ним пошли-потянулись лесные жители, страшнее которых Томас ничего не видел. Некоторые, правда, не были страшными, скорее наоборот, но Томас был тверд в вере: мера прекрасного – христианин. Все, что отличается от христианина, к ногтю, будь это Аполлон или Венера Милосская. Все равно это демоны, черти, нечистая сила, ведьмы.
Он уже занес было руку, чтобы перекреститься, а то и перекрестить эту нечисть, но спину осыпало холодом. Это же нечисть вытащила их из пожара! Перекрести, а что стрясется?.. Но, с другой стороны, отсюда уже и без всякой помощи могут найти дорогу. Утра бы только дождаться.
Он потрогал мешок с чашей. Нет, молчит. Пока не испепелила, а ведь он уже запятнан. Может быть, дает время искупить грех?
Они подходили к костру, рассаживались. Без боязни, скорее по-хозяйски, но так, чтобы не тыкать в глаза, что они здесь владыки, а с любыми пришельцами поступят, как изволят.
Напротив Олега сидел Велес, все такой же огромный и мохнатый, каким Олег его помнил всегда. Черные волосы росли даже на лице, только вокруг глаз оставалось место. Глаза были голубые, у всех, как помнил Олег, были голубые, кто пришел в эти места сразу вслед за отступающим Льдом. У Даны, Лели, Овсеня.
На плечах Велеса была мохнатая шкура. «Мог бы и без чужой шкуры, – подумал Томас невольно, – своя не хуже, но, видно, так положено». Справа на поясе Велеса висела дубина с кремневой головкой, крест-накрест прихваченной ремнями. Не дубина, а скорее помесь каменного молота с боевым топором.
– Приветствую, – сказал Олег. – А что слышно о Перуне? Явится?
Голос Велеса был густым и мощным, словно шел из глубокого дупла:
– Эт раньше не приходил… А теперь придет точно.
– Почему? – насторожился Олег.
– В мир явились новые боги. Сперва Перун не замечал, но они вошли в силу быстрее, чем он думал. Начинает тревожиться.
Олег скривился:
– Только сейчас? Самоуверенный дурак. Поражение от Таргитая ничему не научило.
– От Сварога? Тот и не посягал на власть Перуна. Своих халупников защищал, как мог, ничем другим не интересовался. И не интересуется. А эти новые… Они пришли с мечами. И оба неотступно завоевывают новые народы.
Загремел гром в безоблачном небе, блеснула молния. В центре поляны вспыхнул огонь. Из дыма и пламени шагнул рослый старик с седой бородой до пояса, а огонь за его спиной исчез.
Старик был в кольчуге поверх белой рубашки, белых портках, сапоги красные, на двойной подошве и с железными подковками. Седые волосы красиво ниспадали на плечи. На поясе висел короткий меч.
Голубые глаза быстро оглядели всех, вычленили Олега.
– Ты?
Олег развел руками:
– Признал?
Перун сделал было движение то ли обнять волхва, то ли ухватить за горло. Выражение глаз ежесекундно менялось, а лицо дергалось. Голос его был хриплый, полный боли:
– Какие люди были… Какие люди!
– Мы повзрослели, – возразил Олег. – И в самом деле стали людьми. Или… подошли к ним ближе.
Перун безнадежно махнул рукой, отвернулся. Они обнялись с Велесом, затем он хлопал по плечам и обнимался с другими демонами. Томас заставлял себя помнить, что это безобразные и богопротивные демоны, какими бы благообразными стариками ни прикидывались. Еще Перун произносил какие-то грохочущие слова, и в небе блистали ветвистые, как рога оленя, молнии, грохотало, пролетали огненные птицы.
Томас с удивлением и неприязнью поглядывал на Яру. Она сидела на торчащем корне, толстом и покрытом мягким мхом, рядом с нею расположились по кругу демоны в женских личинах. Они хватали с пня, что появился в середке круга, яства и питье, жадно ели, пили, орали песни, хвастались, вцеплялись друг другу в волосы.
Яра тоже, к его ужасу, протянула руку, взяла с пня мелкую жареную птичку. Томас широко шагнул, ухватил за руку:
– Не смей!
Ее огромные лиловые глаза, в полутьме темные, холодно смерили его с головы до ног. Она сделала попытку высвободить руку, но Томас удержал.
– Почему?
– Это нечистое!
Она оглядела еду на столе:
– Да, это пеклось не в печи. Но разве мы уже не ели печеное в углях костра?
– Это другое, – пытался объяснить Томас.
Она снова сделала движение освободить руку, но не слишком настойчивое. Ее глаза встретились с его синими, полыхающими тревогой.
– А… Надо, чтобы чужак в темной хламиде побрызгал на это водой?
– Где его взять, – возразил Томас. – Но если ты будешь есть эту… это, то ты погубишь свою душу.
– Душу? А на что она мне?
Томас отшатнулся, но руки не выпустил:
– На что бессмертная душа?.. Да у нас нет ничего, кроме души! Ты погубишь себя навеки!
На него стали обращать внимание. Велес услышал, подсел к ним ближе:
– Что говоришь? Нельзя есть? Почему?
Томас сказал гордо:
– Я христианин! И она христианка. Я верую в бога Христа!
Он изготовился к мученической смерти, грохоту, вспышкам молний. Эти мерзкие чудища, сбросив благолепные личины, должны напасть, разорвать…
Велес отхлебнул из братины, пробасил:
– Христа?.. Что-то слышал… Новый бог?
– Новый, – заявил Томас, он дрожал от напряжения. – Самый справедливый и добрый!
Велес похлопал ему по плечу:
– Тогда не оставляй его, коли хороший… А чо? Давай и ему столб поставим среди наших. Хороших надо чтить, понял? У них от этого сил прибывает. Чем больше о боге думаешь, говоришь, идешь его путем, тем он сильнее. А нехороший и без помощи на небеса взберется…
Она погубила себя навеки, понял Томас обреченно. Она пьет их зелье, ест их дичь, даже пляшет с ними. А нигде так полно не отдается душа дьяволу, как в бесовских танцах. А танцы – все бесовские… От них кровь становится горячей даже у него, который только смотрит, а ноги сами дергаются, пытаются идти в богозапретный пляс. Угодные богу танцы только те, когда не касаешься в танце женщины, когда двигаешься плавно и величаво, когда все мысли о высоком, аж скулы воротит от зевоты…
С тоской, понимая, что губит себя навек, он взял кубок с вином, залпом опорожнил. Вино было не лучше, чем сарацинское, но не сказать, что хуже. А мясо было как мясо, какое постоянно ел в походах: грубо спеченное на углях и плоских камнях. Правда, на редкость сочное, тает во рту.
На миг встретился взглядом с Ярой. Оба, словно испугавшись чего-то, одновременно отвели взгляды.
Он ощутил чье-то присутствие. Резко оглянулся – к нему неслышно подходила, словно плыла, женщина неслыханной красоты. У Томаса перехватило дыхание, а во рту сразу стало сухо и горячо. Дьяволица, но теперь понятно, почему многие славные рыцари отдали душу дьяволу.
– Ты пил нашу воду и ел нашу соль, – произнесла она медленно, голос был красивый и низкий. – Почему вдруг?
Томас старался держать голос ровным, полным достоинства:
– Да просто так. А что?
– А не потому ли, что твоя спутница…
– С чего ради? – возмутился Томас очень горячо, даже не дослушав. – Ради нее я не пошевельну пальцем! А уж гореть в геенне огненной вместе… Да если она даже в раю окажется, чего Господь в своей справедливости не допустит, то я, чтобы не встречаться с нею, сам попрошусь в ад!
Глаза женщины были полны симпатии. Слабая улыбка чуть тронула губы. Она оглянулась на калику, тот скалил зубы, смотрел на нее хитро, с тайной насмешкой.
– Мир не меняется, – сказала она негромко. – Он только сбрасывает, как ящерица, старую шкуру. Но сердце все то же. Сильное и горячее!.. Спасибо тебе, боец чужого бога.
Томас не понял:
– За что?
В руках женщины с легким хлопком возник длинный изогнутый рог. По тому, как держала, Томас понял, что рог полон до краев. Он хотел отказаться, христиане пьют-де только из кубков, но руки приняли языческое питье будто сами по себе.
Женщина повернулась к поляне. Голос ее стал неожиданно сильным:
– Если отказывается Перун, если Велес против… то все же я, Леля, беру их под защиту!
Томас видел, как вскинулся от удивления калика. Глаза его расширились, он непонимающе смотрел то на языческую богиню, то на железного рыцаря. Томас подсел к калике, тот был занят куриной ногой, жевал неторопливо, на друга лишь покосился зеленым глазом.
– Кто эта демонша?
– Леля, – буркнул Олег. – Богиня, дурень… Неужто так боишься?
– Боюсь, – признался Томас. – Не гибели, а искушения. Что тело, оно бренно, а вот душу бы не запятнать.
– Не путай душу с совестью.
– Сэр калика, ты меня не путай. Есть тело, есть душа.
Пока они были заняты богословским диспутом, Леля увела Ярославу, что-то нашептывая ей на ухо. На миг они показались Томасу похожими, как сестры: рослые, статные, уверенные в своей красоте и здоровье.
Томас провожал их взглядом, пока они не скрылись за деревьями. Вздрогнул, услышав сильный голос Перуна:
– Ну-ка, Баба Яга, чем потешишь нас на этот раз?
Баба Яга подобрала беззубый рот, прошамкала:
– Чем вас тешить, когда нового зреть не желаете, а старое уже в печенках?.. Ну разве что наши гости на этот раз помогут?
Олег равнодушно пожал плечами, а Томас вскрикнул с отвращением:
– Я? Тешить то, что противно нашей вере истинной?.. Да я… Да ни за…
Резкий хлопок прервал его жаркую речь. Костер внезапно взметнулся жарким пламенем. Багровый огонь поднялся на высоту в два человеческих роста, вверху с языков сыпались щелкающие искры. Томас отсел от жара, если даже демоны отодвигаются, а им, как известно, адское пламя в самый раз, смотрел на Бабу Ягу с подозрением.
Она подвигала костлявыми руками, воззвала громко и нараспев:
– О благословенная Табити!.. В этот день всеобщего примирения яви нам согласие, дай знак!..
Пламя внезапно упало до самых углей, хотя жар не снизился, тут же взметнулось еще выше, чем раньше. Баба Яга сказала еще громче:
– Вот и лады. В этот час всеобщего примирения, когда мы не враждуем и не делим, внеси свою долю в наше веселье. Яви то место, о каком думают наши гости. А мы поглядим, потешимся!
В жарком пламени возникли сгущения, тени, двигались какие-то фигуры. Наконец на красноватом пламени все увидели раскидистые деревья, поляну, жаркий костер.
Перун недовольно покрутил головой:
– Это все, что ты умеешь? Это мы и так видим.
Баба Яга бросила злой взгляд на волхва:
– А что ж делать, если он на что смотрит, о том и думает?.. Погоди, давай другого гостя поглядим.
В пламени очистилось, некоторое время мелькали смутные тени. Затем пламя словно бы потемнело и так оставалось до тех пор, пока злой голос Перуна не заставил гостей подпрыгнуть:
– Да что ты нам показываешь?.. Ни черта ж не видно!
Баба Яга заторопилась:
– Погодь-погодь! Я ж не виновата, что его мысли блуждают черт-те где! Табити!
Из пламени донесся голос, щелкающий и шипящий:
– Я могу смотреть лишь через пламя.
Олег толкнул Томаса локтем:
– У вас в замках чем теперь светят: масляными светильниками или еще факелами?
– И тем и другим, – ответил Томас, вздрогнув. – Только светильники теперь называют лампадами.
– В твоем замке есть эти… лампады?
Томас представил себе внутренние покои барона Стоуна, где светильники были даже в коридорах. Видение как наяву встало перед глазами, он почти услышал запах подгоревшего масла, увидел высокие своды залов, массивные поперечные балки… и тут вдруг обратил внимание, что в пламени происходят изменения!
Картинка возникла сперва мутная, потом налилась светом. Похоже, они смотрели через один из светильников в замке барона Стоуна. Томас увидел внутренние покои, коридоры, потом, словно чуя его стремление, их неудержимо повлекло вдоль коридоров наверх, замелькали крутые лестницы, ступени бежали по винту, загибались внутри тесной башни.
А потом возникло бледное лицо молодой женщины, совсем еще ребенка. Она была в дорогом платье, ниспадающем до самого пола, светлые волосы были убраны под чепец, искусно вышитый серебром и жемчугом.
Она держалась гордо выпрямленной, глаза сверкали. Голос был чистый и звонкий:
– Оставьте эти напрасные попытки, любезный брат! Вам это ничего не даст!
Изображение сдвинулось, видно, Табити взглянула через другой светильник или факел. Теперь комнату было видно целиком. Томас застонал и не глядя похлопал по траве, разыскивая свой меч.
В покоях Крижины были еще двое. Сэр Гульд и сэр Фулк, оба заклятые враги Томаса. Он постоянно сбрасывал их с коней на турнирах, и хотя коней и вооружение, по правилам принадлежащие ему, возвращал побежденным, их ненависть к Томасу почему-то только увеличивалась.
– Сними! – проревел Гульд. Он был похож на огромного вепря, которого Томас заколол на прошлой неделе. Даже волосы на голове напоминали щетину. – Сними, не позорь наш род!
Томас наконец увидел, из-за чего Гульд готов ударить младшую сестру. На решетке узкого окошка ветром трепало белый платок. Крижина махала им, когда он ехал мимо замка, потом ее оттащили, но она привязала платок к решетке. Неужели все три года он висит там и ветром его треплет?
– Этот платок останется до возвращения сэра Томаса!
– У тебя свадьба через две недели!
Ее голос был тверд, как камни Стоунхенджа:
– Я дала обет ждать сэра Томаса три года. Я не нарушу. Когда истечет последний день… да, я смирюсь с судьбой. И тогда не думаю, что захочу сказать «да» сэру Мелоуну, но я скажу. Для меня тогда будет уже все равно.
«Уже сэр Мелоун, – подумал Томас с отвращением. – Редкостный трус, что умер бы от ужаса, возьми его в доблестный поход против сарацин. Когда король набирал молодых рыцарей, этот откупился, а соседям объявил, что король оставил его защищать земли от врагов, что могут напасть на Британию. Такие трусы после любой войны объявляют себя героями, твердят о своих подвигах так усердно, что сами начинают верить!»
Фулк, который помалкивал, сказал примирительно:
– Сэр Томас – доблестный рыцарь, кто спорит? Но Господу нашему тоже нужны такие рыцари для битв и переворотов там, наверху… Не случайно же герои гибнут быстрее, чем простые воины. А никчемные йомены вовсе живут до глубокой старости. Так что сэр Томас давно уже поглядывает на нашу Британию сверху… Или поглядывал первые год-два… я хотел сказать, день-два.
Голос Крижины был холодным, как лед:
– Объяснитесь, доблестный сэр. Я не поняла ваших намеков.
– Борьба за истинную веру идет как на земле, так и наверху. Небесное воинство Христово, под предводительством доблестных рыцарей архангела Михаила и архангела Гавриила, неустанно бьется с сарацинами и там, наверху. Наши войска вторгаются в их магометанский рай, жгут и грабят, повергают наземь идолов, берут богатую добычу… Но, как бы выразиться поделикатнее… в магометанском раю к каждому праведнику приставлено по десять тысяч гурий. Гурия – эта сладкотелая дева, обученная всем утехам, способная дать мужчине намного больше, чем может даже вообразить земная женщина… да еще из холодной Британии… да еще обученная читать и писать…
Томас задвигался нервно. Мерзавец говорит правду, тем опаснее его речи. Сарацинские женщины в самом деле… Вспомнишь иной раз, спина краснеет от стыда, а чресла переполняет языческая мощь. А уж в их раю должны быть вовсе волшебницы по этой нечестивой, но губительной части…
Изображение начало меркнуть, словно в светильнике заканчивалось масло. Баба Яга подвигала руками, Табити что-то пробормотала, потом свет стал ярче.
Покои Крижины были видны с другой стороны. Она стояла теперь слева, Томас хорошо рассмотрел красное от вечного пьянства лицо Гульда, его вздутый живот, короткие заплывшие жиром руки. Фулк посматривал хитро, он всегда умел добиться больше языком, чем мечом.
– Мы все знаем сэра Амальрика, – сказал он вдруг. – Он клялся на Библии, что Томас упал с башни Давида. Он своими глазами видел, как сэр Томас рухнул на каменные плиты у подножия. А ведь башня Давида лишь на три пальца ниже, чем Вавилонская!
– Не верю, – отрезала Крижина. – Разве что сэр Амальрик его сам подтолкнул…
– Упаси Господи!
– Но об этом он клясться не станет, не так ли?
Фулку надоело препираться, отрезал, как отрубил топором:
– Через две недели. К свадьбе начинаем готовиться сейчас. Я не верю в возвращение в последнюю минуту. Если бы мог, он бы вернулся еще год назад. А то и два.
Гульд добавил смиренно:
– А то и не уезжал бы вовсе.
Лицо Крижины было белым, как мел, сердце Томаса разрывалось от горя. Но голос ее был так же резок, как и голос старшего брата:
– Я верю в возвращение сэра Томаса так же, как верую в Христа и Пречистую Деву. Он не бросает слов на ветер. Он вернется вовремя.
Пламя взметнулось выше, взревело, и картины замка погасли. Вокруг костра сидели молча, даже кикиморы притихли, а мавки перестали хихикать, смотрели на печального рыцаря с горячим сочувствием.
Баба Яга молчала, и без того видно – потешила. Ведьмы вытирали слезы, жалостливо хлюпали носами. Одна из мавок, размазывая слезы по всей морде, смотрела на молодого рыцаря покрасневшими глазами.
