Юрий Никитин
Откровение
Глава 9
Томас жадно устремился к зелени, верхушки деревьев колыхались всего в полусотне футов. От земли тянуло свежестью, благодатной влагой. Истомленное жаждой тело чувствовало близость ручья с чистой холодной водой…
Внезапно калика сказал удивленно:
– Ты куды?
Томас кивнул молча, не в силах разжать спекшиеся жаждой губы. Уши вздрогнули, как у зверя, он уловил слабое журчание воды.
– Чего? – спросил калика подозрительно. – А, искупаться восхотел… Нет, рыба задохнется. Да и некогда.
Он свернул в неприметную щель, оттуда несло таким жаром, словно там был вход в ад. Томас брел, натыкаясь на стены, но, к счастью, проход почти сразу вывел в долину, которая показалась Томасу вырубленной внутри горы гигантской пещерой. Под ногами был камень, даже не плиты, а умело вырубленный ровный пол, сглаженный молотами, затем отшлифованный множеством ног. На той стороне прямо из горы выступал языческий храм. По крайней мере высокие арки входа, каменные драконы, звери, воины-великаны, а сам вход пугающе зиял чернотой.
Томас дивился, а калика махнул рукой:
– Старые горы…
Вид у него был такой, что этим все сказано, и Томас спросил почти враждебно:
– Ну и что?
– Здесь все источено, как червяками. То мрамор ломали для царских дворцов, от них ныне песка не осталось, то целыми племенами прятались от чужаков, то опять же что-то рыли, искали, выгребали… Эти пещеры только дурак или ленивый не приспособлял для чего-нибудь нового, своего.
Дыхание Томаса чуть выровнялось, но пот все еще заливал глаза. На подгибающихся ногах он тащился за Олегом, считал шаги. Вот еще пять шагов – и упадет. Вот еще три – и рухнет. Вот два – и грохнется, как куча железа… Он видел словно сквозь пелену дождя, как из темного входа храма вышли двое. Один тут же метнулся назад, а затем, к отчаянию Томаса, оттуда, как муравьи, начали выплескиваться воины в бронзовых доспехах, надетых прямо на голое тело. Они не выглядели особо опасными, но их десятки, а потом уже и сотни, а Томас чувствовал, что не отобьется даже от воробья.
Воины выстроились в три ряда, загородив вход. Их острые копья смотрели прямо в лица чужаков. Навстречу вышли двое в длинных одеждах, Томас признал в них жрецов, хоть и языческих. Что-то роднит, хоть он и раньше не любил признаваться, христианских священников и сарацинских мулл, а теперь еще и всевозможных языческих жрецов.
– Нам не пройти, – сказал он тихонько.
– Сурьезные ребята, – согласился калика.
Он не сбавил шаг, будто подозревал, что Томас просто устал и хочет отдохнуть. Томас сказал предостерегающе:
– Они нас как жуков насадят на свои палки.
Калика подумал, сказал:
– Да, острые.
Но шагу не сбавил. Томас опустил ладонь на рукоять меча. Он чувствовал, что не только махать им, даже вытащить из ножен не сумеет, но спросил уже безнадежно:
– Опять будет рубка?.. И алой кровью своей вспоим ненасытных пьяниц: железо, сталь и свинец… Гм, почему свинец…
Калика бросил с отвращением:
– Тебе бы все драться, петух в железках.
– А как же ты надеешься…
Он не договорил, копья уже почти упирались Олегу в грудь, когда оба жреца, всмотревшись в него, внезапно пали ниц с восторженно отчаянными воплями:
– О, великий Маудгальяна!
– О, сотрясший одним пальцем дворец Шакры!
– О, победивший Нандопанонду, царя нагов!
– О, имеющий махапурушалакшану!
– О…
Калика благословил их небрежным движением длани, миновал с той безучастностью, с какой верблюд проходит мимо христианского храма. Копья опустились, Томас с трепетом стал свидетелем удивительного зрелища, когда сотни воинов разом опустились на колени, затем простерлись по земле, будто стараясь как ящерицы раздвинуть песок и уйти вглубь. А жрецы, видя, что странствующий мудрец не желает быть оторванным от благочестивых размышлений, остались на месте, лишь воздели руки вдогонку.
Томас ошарашенно оглядывался:
– Чего это они?.. Какой-то мауда… тьфу!.. и не выговоришь.
– Обознались, – буркнул Олег безучастно.
Погруженный в свои благочестивые думы – «Знаю твое благочестие», – подумал Томас сварливо, – он вошел в темный ход. Вдали горели светильники, пахло растопленным бараньим жиром. Просторный зал освещен слабо, в глазах после яркого солнца поплыли светлые круги. Вокруг двигались тени, Томас не мог отличить, какие из них настоящие, а какие нечестивые призраки.
Чувствуя себя не в себе, он спросил лишь затем, чтобы слышать человеческий голос, пусть даже свой, и не потерять калику:
– А зачем дворец сотрясал? Это ж целая гора – не дерево со спелыми грушами!
– А Шакра больно щеки дул, – ответил калика отстраненно, глаза были отсутствующие, он мыслями был далеко, – надо было щелкнуть по носу… А скажи, сэр рыцарь, тебе ничего странного не показалось, когда мы сюда шли?
Томасу казалось странным все, даже чудовищным, особенно то, что калика когда-то сотрясал чей-то дворец, да еще как сотрясал, – видно по этим, распластанным, но калика явно ждал другого ответа. И Томас сделал вид, что ушел в глубокое раздумье. Жалел только, что под шлемом да еще в темноте не видно, как морщится его лоб, а брови сходятся на переносице.
Калика исчез, Томас видел только раскоряченную тень, что шарила по алтарю. Грюкнуло, звякнуло, ближайшие к алтарю светильники вспыхнули ярче. Калика, огромный и косматый, угрожающе навис над алтарем, перебирал что-то, ворчал, хмыкал, наконец с треском выломал крышку, а когда вынул руку из внутренностей алтаря, на ладони лежала золотая веточка, от которой шел чистый трепетный свет.
– Во, – сказал он удовлетворенно, – сколько лежит, а все как новенькая!
Он спрыгнул со ступенек, там их было целых три, Томас видел в зеленых глазах радость. Калика словно помолодел, встретившись со своими былыми деяниями. Томас не решился спрашивать, в прошлом ли году тряс несчастный дворец или в позапрошлом веке.
– Грабить храм нехорошо, – сказал он укоряюще.
– Так это ж языческий, – сказал калика язвительно.
– Тебе нехорошо, – уточнил Томас. – А мне можно. Мне даже нужно! Ибо я должен попирать реликвии дьявола, тем самым умножая славу Пречистой Девы. Что это у тебя?
– Всего лишь золотая ветвь, – сказал калика задумчиво. – Странно, как много значения люди придают… предметам. Что ветвь, когда у каждого в душе цветут роскошные сады?
– Сады? – спросил Томас с подозрением. – Да еще роскошные?
Калика поглядел на него, глаза в полумраке блестели как у филина, вздохнул. Плечи опустились.
– Да, – сказал он совсем другим голосом, – сады… гм…
Он спрятал золотую ветвь под полу, кивнул, и они вышли навстречу свету, что больно ударил по глазам, привыкшим к полутьме. Воины снова простерлись ниц, жрецы поспешили к Олегу. Он бросил им несколько слов, повелительно-благожелательных, они поклонились и проскользнули мимо в храм.
– Поспешим, – сказал Олег. – Надо идти.
Томас часто оглядывался, а когда спустились в долину, не вытерпел:
– Ты их ограбил!.. Но почему отдали так просто? У них такая охрана!
Олег буркнул:
– Это мой храм.
– Твой…
Томас ощутил, что начинает заикаться. Спина калики мерно колыхалась перед глазами, рыжие волосы слиплись от пота и грязи, став похожими на большое воронье гнездо. Он выглядел как никогда раньше диким человеком.
– Мой, – повторил калика с досадой. – Чего глаза вытаращил? Человеку всегда хочется кому-то кланяться. Я все пытался отучить… но раз уж не могут без этого, то пусть хоть… Да и не ограбил, я им там взамен оставил другую штучку. Нечто новое!
Томас спросил дрожащим голосом:
– А что?
Калика буркнул, не оборачиваясь:
– Да нечто в духе времени. Мир меняется, им надо меняться тоже.
– Покажи, – попросил Томас.
При солнечном свете золотая веточка выглядела поблекшей. Золото не сияло, Томасу почудилось вовсе не золото, а тусклая медь. Веточка короткая. Листочков всего три.
– И это все? – спросил он разочарованно.
Калика бросил раздраженно:
– Мы в квесте, забыл? За что и не люблю эту дурь. Туда пойди – возьми это, туда – то, в третьем месте – еще какую-то мелочь, а потом еще и ломай голову, как сложить, чтобы дверь открылась, решетка поднялась или какой-нибудь пустячный засов отодвинулся. Так и жизнь пройдет, а ты все драконов бьешь по головам, принцесс спасаешь, совсем будто от безделья на стенку лезешь.
Томасу почудился камешек в его суверенные владения.
– А что делать, если другое не умею?
Внезапно из-под ног раздался дикий вопль. Томас отпрыгнул, дико посмотрел по сторонам. Стояла звенящая тишина, даже калика остановился, вокруг только голые камни, стены.
– Что только не чудится, – пробормотал он испуганно. На лице выступили капли пота. Калика смотрел внимательно, в зеленых глазах было странное выражение. Томас ступил снова, крик раздался прямо из-под сапога.
Томас подскочил, хотя вроде бы уже готов к неожиданностям. С мечом в руке огляделся, в глазах страх:
– Сэр калика! Демоны, да?
– Какие демоны…
– А что же?
– Обыкновенный базланит.
Томас вытаращил глаза:
– Что?
Олег с неохотой поправился:
– Ну, не совсем и обыкновенный… Вообще-то ему цены нет, но сейчас нам не до редких камней. Ну, ты знаешь, смарагд излечивает от ядовитых пауков, медянок и желтопузиков, изумруд лечит боли в печени, а базланит испускает такой радостный вопль…
– Ничего себе радостный, – пробормотал Томас, он вытер мокрое лицо.
– …всякий раз, когда на него наступает настоящий король.
Томас обошел каменную плиту, наполовину вдавленную в землю, подозрительно посмотрел на Олега:
– А вы с ним не сговорились?
– Томас…
– А что? От тебя всего ждешь.
– Мне-то что, король ты или нет? Наоборот, из тебя бы неплохой калика получился. Со временем, конечно.
Томас отшатнулся. И лишь много погодя, когда спустились в долину, а калика разжег огонь на берегу ручья, Томас внезапно вспомнил, что сам калика обошел этот самый базланит по широкой дуге.
Томас сам не помнил, как освободился от доспехов. Калика разжег костер, а он все сидел в ручье. Ледяная горная вода нагрелась от его тела так, что шел пар, а ниже по течению рыбешек уносило кверху брюхом. Что ж, не каждая речная рыба выдержит аромат благородного рыцарского пота. Морская разве что…
Он пошевелил, растопырив, пальцами ног. Ледяные струйки ласково щекотали кожу, очень медленно – калика там уже ест! – охлаждали раскаленное, как в горне, тело. Когда он с трудом выбрался, ноги все еще подкашивались, калика лежал у костра, зеленые глаза пристально всматривались в небо. Снова Томасу почудился гнетущий взгляд кого-то неслыханно огромного, мороз пробежал по все еще разгоряченной коже.
Калика небрежно повел дланью:
– Там мясо. Я завернул в листья, дабы не слишком остыло.
– Рыцари не перебирают, – сказал Томас бодро, ибо калика оставил ему кус, которого хватило бы и на его коня, если бы конь ел мясо. И если бы коня не продул в кости.
Помрачнев, он уже с безучастностью поглощал еду. В желудке довольно рычало, там внутри жадно набрасывались на каждый ломоть. Томас чувствовал, как усталость медленно испаряется из тела, а мышцы наливаются молодой силой.
– Ладно, – сказал он, оживая, – мы еще добудем и коней, и любимую женщину, и богатства… А о наших подвигах будут петь песни. Не так ли, сэр Олег?
Олег лежал на спине, могучие длани были закинуты за голову. По широкой груди бродил крупный кузнечик, чесал лапки, длинными усиками исследовал странное пространство.
– Подвиги, богатство, – сказал он с тоскливым недовольством, – это мечта голодных. Но так как человек почти никогда не успевает добыть хотя бы часть того, что мечтает… Но когда успевает…
Он задумался. Томас спросил враждебно:
– И что же?
Калика с таким усилием повернулся на бок, словно переворачивал гору, на лице отразилось брезгливое сострадание. Томас вскипел, но держал себя в руках. От этого заносчивого язычника пока что слишком много зависит.
– И что же? – повторил он ядовито.
Калика поискал глазами, указал пальцем на широкую гранитную плиту. Изъеденная временем, щербатая, ничем от других не отличимая. В середке едва заметная выемка, не поместится даже кулачок ребенка. Рыцарь вскинул брови:
– И что же?
– Здесь умер калика. Странник, дервиш… зови как хочешь. Он оперся о посох, задумался и так умер. Трое суток простоял, пока люди заметили, что он мертв. Привыкли, знаешь ли, что всегда в мыслях, отвечает не всегда…
Томас буркнул, все еще сердясь:
– Святой человек, значит. Но трое суток…
– Кто знает, сколько бы простоял, – заметил Олег, – но червяк подгрыз посох, и мудрец упал.
Томас сказал наставительно:
– Святой человек! Наш прелат говорил, святые мощи не поддаются тлению. Еще при жизни от святости и умерщвления плоти на них жира остается меньше, чем на лесном таракане, так что провоняться нечем. А тут еще такая жара! Но к чему ты приплел, когда мы говорили о подвигах и богатстве?
– А этот калика раньше был царем, у которого было все. И горы злата, и кольцо непростое, все демоны слушались, да и самого недаром звали Премудрым… У него уже было царство, богатство, а уж жен больше, чем у кого-либо на земле.
Томас прервал:
– Даже больше, чем у тебя?
Калика поперхнулся, задумался, сказал с неуверенностью:
– Я, собственно, никогда этим не увлекался… Тьфу, конечно же, у меня никогда не было столько жен! У него ж они все жили в одном таком дворце, двенадцать дверей, четыреста стражей, пять тысяч служанок, драконы на дверях, только с крыши и можно было… Ты не сбивай, не сбивай!
Томас зябко передернул плечами. Он уже догадывался, о ком речь, ученый дядя рассказывал одно, прелат – другое, ведь если не хочешь умереть от жажды – пьешь из одной кружки даже с сарацином.
– Хочешь сказать, что когда нахватаешь всего-всего, то дальше один путь – в калики?
Олег пожал плечами, уже потеряв интерес к разговору. Глаза его стали отсутствующими.
– Разве он один?
Томас подумал, поморщил лоб:
– Нет, еще есть ты!.. А что, таких больше?
– Томас, знал бы ты, сколько народу уходит в пещеры, леса, пустыни, горы… не спасаясь от врагов, а спасаясь от друзей! Все нажитое оставляют, ибо вдруг понимают, как это мало… даже если это горы злата. Эх, да ладно… Давай спать.
Томас тоскливо посмотрел на звездное небо. Чувство вины сжало сердце. Не уснуть, понял он. Тысячи и тысячи глаз смотрят укоризненно и осуждающе. Калика говорит: одно слово глупое скажешь – навек в дурни попадешь, а он не просто в дурни… Расплачивайся за гордое словцо, сказанное красиво, но бездумно…
– Расскажи что-нибудь, – попросил он жалобно. – Перед сном. Ладно, о подвигах не любишь, тогда хоть о походах, набегах… Ладно-ладно, и о походах не нужно. Тогда о женщинах прошлого, ты их тоже знаешь, хотя не могу понять, как это не выходя из пещеры… Правда ли, что самая красивая женщина на свете была Елена Прекрасная, из-за которой греки истребили скифов?..
Калика зевнул, его косматая голова на звездном небе казалась головой лохматого чудища.
– Бред… Самая красивая – Лилит. Говорят, она же и самая совершенная из всех женщин. Ни одна из рожденных человеком не может сравниться с единственной, созданной Богом! Он вообще создавал ее для себя, не для сопливых, но затем спохватился, переломил себя – дело всей жизни страдать не должно от чувств! – и предназначил Лилит для первого на земле человека, Адама. Ну, сам знаешь, как пошло. Взял ком глины… хотя здесь для меня неясность, слепил Адама. А потом велел Лилит поклониться Адаму. Она, понятное дело, возмутилась: почему? С какой стати? А твой бог и объявляет, что это, дескать, муж твой. А Лилит уперлась, как коза, которую ведут на базар: не стану, и все. Он мне муж, а я ему жена. Но я из той же глины. Почему должна кланяться, если мы равны?
Он умолк на миг, Томас тут же нетерпеливо поторопил:
– Ну-ну! Что ты на самом интересном засыпаешь!
– А? – вскинулся Олег, и Томас в негодовании понял, что калика в самом деле заснул или почти заснул. – О чем я? Ах да, тогда твой бог подумал и определил, что то, что делает Лилит, отныне будет зваться гордыней, а саму гордыню причислил к самым великим грехам… будут именоваться смертными, и так будет для всего живого на свете. Хотя нет, звери невинны только для человека. Так что, дорогой мой гордый рыцарь, гм…
Томас спросил с еще большим нетерпением:
– А что же эта, как ее… Лилит? Про Адама и Еву я слышал, а что сталось с Лилит?
Калика зевнул, почесал волосатую грудь.
– Хрен ее знает. Она ведь не человек… как остальные, не ангел, не демон. Даже самая совершенная из женщин – Бог творил ее в свои лучшие минуты лучшего дня! – но кто знает, что сделало с нею время?
Он зевнул, зубы жутко клацнули. На миг он показался Томасу похожим на большого волка, что умеет оборачиваться человеком. Но в следующее мгновение жестокое лицо расслабилось, стало умиротворенным, глаза полузакрылись.
Томас промолвил зачарованно:
– Как чудесно… Расскажи что-нибудь еще… такое же божественное.
Калика снова зевнул с подвыванием, почесался, заговорил медленно, уже укладываясь на сон:
– Но как это было на самом деле, сейчас никто не упомнит. Другие маги, знающие, как было на самом деле, говорят, что Бог, создав Адама, велел ангелам слепить еще десяток таких же мужиков. Ну, ангелы устроили целый цех: один лепил головы, другой – руки, третий – ноги, четвертый – туловище… А одному досталось лепить то, чем все размножаемся. Ну, ему выпало легче всего: подвигал меж ладоней ком глины, вот тебе и штучка. Лепит себе и лепит. А когда собрали девять новых людей, оказалось, что глина кончилась, потому что последний налепил этих штук уже на целое войско крестоносцев. Ну, ту глину снова смешали, из нее и слепили десятого. Так что каждого десятого теперь как называют, сам знаешь…
Он заснул на полуслове. Томас подбросил веточек в костер. В голове вертелись неясные образы, но сложен путь мысли мудрого человека, в рыцарской голове философские понятия вязнут, он все никак не мог понять, что имел в виду сэр калика, хотя иногда казалось, что вот-вот ухватит мысль за хвост, поймает, и разом сгинет непреодолимая пропасть, разделяющая книжную мудрость и молодую отвагу.
Рассвет застал Томаса с такими же красными глазами, как угли костра, над которыми нахохлился. Лицо осунулось и вытянулось, как у его боевого коня, который сейчас возит чертей в преисподней. Олег поднялся свежий, как умытый ночной росой месяц.
– Да ты никак не спал вовсе? Зря. Не убивайся так. Я ж говорю, на красивую женщину даже пес не гавкнет. Ладно, пошли.
Ему показалось, что Томас все порывается что-то спросить, но о чем может спрашивать молодой рыцарь, как не о потерянной невесте? И Олег все ускорял шаг.
Впереди показался продолговатый холмик. Томас назвал бы его могилой… будь это близ селения, но откуда могила среди голой степи? Правда, калика твердит, что женских могил нет в поле, значит, здесь лежит странствующий рыцарь…
Чем ближе подходили, тем сильнее холод сковывал Томаса. Ноги словно примерзали к земле, он с трудом заставил их двигаться. Могила приближалась, в воздухе появился запах, от которого мурашки страха пробежали по всему телу. Он узнал запах крови. Свежепролитой крови, но никогда еще не видел такой древней могилы.
От нее пахло древностью, возле нее умирала трава, земля покрылась пылью старости. А на самой могиле что-то пузырилось, Томас рассмотрел что-то вроде красного шевелящегося ковра. Оттуда шел запах крови, он усиливался, и волосы встали дыбом на затылке. Запах крови был силен. От нее шел жар, в ней чувствовалась ярая мощь, вместе с тем Томас с ужасом ощутил, что это не простая кровь. Совсем не простая.
Кровь вскипала на могиле, пузырилась, издали похожая на толстый алый ковер. Томас перевел потрясенный взор на калику. Тот выглядел угрюмым и постаревшим. Томас сказал тихо, страшась нарушить священную тишину:
– Здесь… похоронен бог?
Калика покачал головой. Губы были плотно сжаты.
– Нет.
– Прости… я понимаю, кто-то из твоей родни… Но как он может нам помочь? Если сейчас выкопается, то я – вот те крест! – рубану мечом. Я покойников боюсь, меня один как-то во сне давил…
– Здесь могила первого кочевника на земле. Его убил землепашец, который защищал свои поля. Этот вот, что лежит здесь, своими стадами уничтожал его посевы.
Томас прошептал, чувствуя потребность стоять на стороне справедливости всегда и во всем:
– Прости, но землепашец поступил верно… Но что это за кровь?
– Вопиет, – объяснил Олег. – То есть взывает. К отмщению, естественно. К несчастью, кочевник был братом землепашца! И, хуже того, к еще большему несчастью, их бог… теперь и ваш, христианский, тогда предпочел дары кочевника – тот зарезал целого барана, – а подношение землепашца отверг… Еще бы, тот положил на жертвенный камень что-то вроде пучка морковки. Но теперь видно, чью правоту доказало будущее, то есть наше время. Увы, слово не воробей… Первый убийца был проклят и осужден вечно скитаться по земле. А здесь кровь все еще вопиет, взывает, напоминает, требует крови за ту кровь…
Томас долго смотрел на пузырящийся ковер из вечно вскипающей крови. Кровавые пузыри надувались, лопались, кровь была горяча, свежая кровь первых людей, с запасом жизненной силы для всего человечества…
– А что может напомнить?
Калика остро взглянул на молодого рыцаря:
– Ощутил? Даже Бог только предполагает. Хоть и лучше большинства людей. В те времена можно ли было предугадать все эти народы, арбалеты, огромные корабли, начисто заселенные земли? Последних кочевников истребляют, как диких зверей! И по праву, если на то пошло. Ведь кочевники что могут создать? Только рыцарский кодекс чести.
Томас обиженно дернулся. А калика уже рвал траву с могилки, нюхал, буднично совал в сумку. Велел деловито:
– Вон там выдери с корнями. Только не повреди.
Томас оскорбленно дернулся:
– Я тебе что, колдун?
– Ну, на колдуна, конечно же, не тянешь, – согласился Олег, – даже на подметальщика в его хижине, но с паршивой овцы… Землю с корешков стряхивай бережно, в них вся целебная сила.
Томас сопел зло, но копал, стряхивал, сдувал песчинки, бережно складывал в мешок, расправляя корешки, а калика уже без всякого почтения взобрался на могилку сапожищами, приложил ладонь козырьком к глазам, оглядывал дали.
– Кажись, все, – сказал он наконец. – Пошли.
Когда отошли на десяток шагов, Томас вдруг оглянулся:
– Постой! За сотни лет дождь и ветер даже горы стесывают так, что кочерыжки торчат, а тут могилка хоть и простая, но землю не разметало…
Калика даже не оглянулся:
– Следят.
– Кто?
– Не знаю, – буркнул он. Похоже, вопрос ему не нравился. Он, как заметил Томас, вообще не любил рассуждать о смерти. – То ли ученики… хотя он, как известно, никакой школы не основал… гм, если не считать школой ту резню, начало которой положил он… то ли родня, что вернее. А то и сама мать… ну, ты ее знаешь… приглядывает. Вот только цветы не носит. И венка я ни разу не видел.
