Государь – Никколо Макиавелли

Политология в чистом виде, рецептура захвата, удержания и передачи власти, актуальная тогда, еще более актуальная сейчас. Основополагающие принципы правления государством, данные Макиавелли в своем трактате, настолько работающие, что в свое время породили антимакиавеллизм и до сих пор имеют сбыт. Эта маленькая головка автора (Иван Родионов заставил обратить внимание) – вместилище точных и верных руководств для правящего класса. Это библия сильных мира сего. Евангелие, как поет Бранимир.

Любой историко-философский трактат интересен прежде всего сопоставлением рассмотренных в нем взглядов с оценками тех же событий в текущем времени читателя. И в этом плане труд Никколо Макиавелли, как представляется, вполне созвучен с проблемами нынешней эпохи. Вообще, как мне кажется, давно укоренившееся мнение, будто автор стал ярким выразителем всего цинизма и аморальности в политике, по сути своей неверное. Макиавелли, скорее всего, только подчеркнул те принципы феодальных отношений, которыми стоило бы руководствоваться сильному правителю при удержании власти в своих владениях (городе, герцогстве, государстве). И ничего необычного в соблюдении бытующих тогда норм поведения он не представил. А то, насколько «развитыми» уже в наше время мы находим указанные им способы управления, насколько смешными кажутся нам поругание норм морали и порядочности, когда в политике ими руководствуются только дилетанты, говорит лишь о зрелости автора как республиканского деятеля и о неизменности облеченной властью человеческой сущности. Имея немалый опыт государственной службы, он прекрасно знал, о чем пишет, и лишь поставил целью, наверное, систематизировать свои наблюдения в достаточно краткой и убедительной форме.В эпоху Средневековья, когда народ наслаждался на площади изощренными казнями горожан, когда царили повсеместное надругательство над личностью, воровство и убийства, говорить с позиций нравственности о том, что кто-то кого-то «кинул», оскорбил, подставил, предал осмелится только самый наивный человек на свете. Боюсь, что подобные нравы были в порядке вещей, а о благородных рыцарях писали только не в меру романтичные сочинители, которые иначе не состоялись бы на писательском поприще в качестве знаковых фигур. Примеров тому масса из той же литературной классики. Достаточно сказать, что подавляющее большинство королей в Средневековье не умерли своей смертью (почитайте Александра Дюма, Мориса Дрюона, Стефана Цвейга), что самым бóльшим, чем прославились наши славянские цари, это своей дикостью (Иван Грозный, Петр Первый). И тогда отчетливо можно увидеть, что описанная Макиавелли практика циничного властвования является лишь мудрой выборкой тех способов правления, при которых тебе не оторвут что-то раньше, чем ты станешь вменяемым во всех смыслах повелителем. Как иначе в те времена можно было сохранить власть, наверное, трудно себе даже представить.В Азии ворам отрубали руки, в просвещенной Европе обвиненных в ереси поджаривали на кострах. И как тогда на фоне жестокости и насилия по отношению к народу можно говорить о проявлении каких-то норм порядочности в отношении себе равных? Наверное, дошедшие до нас сочинения, худо-бедно, но поднимавшие подобные вопросы, свидетельствуют только о глубине и направленности мыслительных процессов в обществе, что говорит о постоянном развитии цивилизации. В те времена мы не жили и мало что о них знаем. Обвинять правителей, существовавших в прошлом, мы, конечно, можем, но оценки наши о тех нравах вряд ли будут обоснованными. Однако то, чем полезен, пожалуй, данный труд Макиавелли, это способ определить границу между возможностью заявить о себе тогда и в нынешнем XXI веке. Ведь даже условный по тем временам трактат был написан не в просветительском плане, а конкретному лицу (о чем сказано в предисловии), из соображений понравиться местному герцогу для продолжения казенной службы. Очевидно, испытавший на себе все «прелести жизни» в среде диковатой знати, подвергшийся даже пыткам на дыбе, Макиавелли решил обобщить ошибки и просчеты прежних наделенных властью личностей, чтобы уберечь себя (и других, конечно) от будущих страхов в таком «нелегком» деле политического управления. И, по-моему, он даже сожалеет, что не смог реализовать свои соображения на практике, слишком поздно сформулировавший для себя важные практические выводы.

Как художнику, когда он рисует пейзаж, надо спуститься в долину, чтобы охватить взглядом холмы и горы, и подняться в гору, чтобы охватить взглядом долину, так и здесь: чтобы постигнуть сущность народа, надо быть государем, а чтобы постигнуть природу государей, надо принадлежать к народу.”

“А именно: люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого.”

“что нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы избежать войны, ибо войны не избежать, а преимущество в войне утратишь.”

“Люди обычно идут путями, проложенными другими, и действуют, подражая какому-либо образцу, но так как невозможно ни неуклонно следовать этими путями, ни сравняться в доблести с теми, кого мы избираем за образец, то человеку разумному надлежит избирать пути, проложенные величайшими людьми, и подражать наидостойнешим, чтобы если не сравниться с ними в доблести, то хотя бы исполниться ее духа.”

“Однако в действительности кто меньше полагался на милость судьбы, тот дольше удерживался у власти.”

“А надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые.”“знать желает подчинять и угнетать народ, народ не желает находиться в подчинении и угнетении; столкновение же этих начал разрешается трояко: либо единовластием, либо беззаконием, либо свободой.

Единовластие учреждается либо знатью, либо народом, в зависимости от того, кому первому представится удобный случай. Знать, видя, что она не может противостоять народу, возвышает кого-нибудь из своих и провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолить свои вожделения. Так же и народ, видя, что он не может сопротивляться знати, возвышает кого либо одного, чтобы в его власти обрести для себя защиту. Поэтому тому, кто приходит к власти с помощью знати, труднее удержать власть, чем тому, кого привел к власти народ, так как если государь окружен знатью, которая почитает себя ему равной, он не может ни приказывать, ни иметь независимый образ действий. Тогда как тот, кого привел к власти народ, правит один и вокруг него нет никого или почти никого, кто не желал бы ему повиноватьсяТак что если государь пришел к власти с помощью народа, он должен стараться удержать его дружбу, что совсем не трудно, ибо народ требует только, чтобы его не угнетали.”

“Скажу лишь в заключение, что государю надлежит быть в дружбе с народом, иначе в трудное время он будет свергнут.”

“Основой же власти во всех государствах – как унаследованных, так смешанных и новых – служат хорошие законы и хорошее войско.”

“Поэтому мудрые государи всегда предпочитали иметь дело с собственным войском. Лучше, полагали они, проиграть со своими, чем выиграть с чужими, ибо не истинна та победа, которая добыта чужим оружием.”

“Поэтому лучшая из всех крепостей – не быть ненавистным народу: какие крепости ни строй, они не спасут, если ты ненавистен народу, ибо когда народ берется за оружие, на подмогу ему всегда явятся чужеземцы.”

“всегда недруг призывает отойти в сторону, тогда как друг зовет открыто выступить за него с оружием в руках. Нерешительные государи, как правило, выбирают невмешательство, чтобы избежать ближайшей опасности, и, как правило, это приводит их к крушению.”

“. Однако в том и состоит мудрость, чтобы, взвесив все возможные неприятности, наименьшее зло почесть за благо.”

“Я уподобил бы судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь, все отступают перед ее напором, бессильные его сдержать. Но хотя бы и так, – разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?”

“все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают.”