Никколо Макиавелли
О военном искусстве
КОЗИМО: Значит, вы хотели бы ввести нечто похожее на порядок, принятый у нас?
ФАБРИЦИО: Вы правы, но я не знаю, напоминал ли бы он ваше устройство по вооружению, командованию, обучению и боевому построению.
КОЗИМО: Значит, вы одобряете наше военное устройство?
ФАБРИЦИО: Зачем же мне его порицать?
КОЗИМО: Потому что многие знающие люди всегда его осуждали.
ФАБРИЦИО: Вы противоречите себе, когда говорите, что знающий человек порицает это устройство; тогда его напрасно считают знатоком.
КОЗИМО: Мы вынуждены так думать, потому что опыт этого порядка всегда был плох.
ФАБРИЦИО: Смотрите, как бы не оказались виноваты вы сами, а вовсе не ваше устройство; вы убедитесь в этом еще до конца нашей беседы.
КОЗИМО: Вы доставите нам этим огромное наслаждение; я даже хочу заранее открыть все обвинения, выставленные против нашего военного устройства, дабы вы затем могли лучше его защитить. Обвинители рассуждают так: порядок этот или негоден и может привести к гибели республики, или целесообразен, но последствием его легко может быть захват власти военачальником; при этом ссылаются на римлян, у которых собственные войска уничтожили республиканскую свободу; ссылаются также на венецианцев и на короля Франции: венецианцы, дабы не оказаться под властью своего же гражданина, пользуются наемными войсками; король[10] обезоружил своих подданных, чтобы иметь возможность спокойнее повелевать. Однако они больше опасаются негодности собственных войск, чем захвата власти, и в доказательство своей правоты приводят два довода: первый – неопытность своих солдат, второй – насильственная служба; после известного возраста, говорят они, учиться уже нельзя, а принуждение никогда ни к чему хорошему не ведет.
ФАБРИЦИО: Все эти доводы идут от людей, рассматривающих вещи несколько издалека, как я вам это сейчас докажу. Что касается довода о негодности, то я должен сказать, что
лучшая армия та, которая составляется из своих же граждан,
и только этим путем можно такую армию образовать. Спора на этот счет нет, и я не стану тратить время на доказательства, так как за меня говорят все примеры древней истории.
Противники этой армии (милиции) ссылаются на неопытность солдат и на принудительную службу; я скажу, что, действительно, неопытность солдат не способствует храбрости, а принуждение вызывает недовольство, но ведь
мужество и опытность воспитываются в солдате вооружением, обучением и военным строем.
Что касается принуждения, то вы должны знать, что люди, набранные в войска повелением князя, служат не вполне принудительно и не вполне добровольно, ибо полная добровольность привела бы к тем неудобствам, о которых я уже говорил: не было бы настоящего отбора людей, а добровольцев было бы всегда слишком мало; полная принудительность тоже привела бы к дурным последствиям. Поэтому следовало бы избрать средний путь: люди поступают на службу не вполне добровольно и не безусловно по принуждению, а в силу своего уважения к князю, гнева которого они боятся больше, чем кары.
Получается сочетание принудительности и доброй воли, которое не даст развиться недовольству, грозящему опасными последствиями. Я не говорю, что такое войско непобедимо, так как римские легионы бывали разбиты множество раз, равно как и войско Ганнибала.
Вообще,
нельзя создать такое войско, за непобедимость которого можно было бы ручаться.
Ваши знатоки не должны судить о негодности милиции по одной неудаче: сражение можно одинаково проиграть и выиграть, но главное – это устранить причины поражения.
Если начать доискиваться этих причин, то нетрудно убедиться, что сила здесь не в недостатках принятого у вас порядка, а в том, что он еще не доведен до совершенства. Необходимо, как я уже говорил, не осуждать милицию, а исправлять ее; что надо делать – это я вам раскрою постепенно.
Другой довод противников – это возможность захвата власти военачальником. Отвечаю, что
оружие в руках собственных граждан или воинов, врученное им в силу закона, никогда еще не приносило вреда;
наоборот, оно всегда полезно, и этим путем можно лучше охранить чистоту государственного строя, чем каким-нибудь другим. Рим 400 лет жил свободным государством и был вооружен; в Спарте свобода держалась 800 лет; наоборот, во многих других государствах, не опирающихся на собственную вооруженную силу, свобода не сохранялась даже 40 лет.
Войско необходимо государству, и если у него нет своей военной силы, оно нанимает чужеземцев. Чужеземные же войска вреднее для общего блага, чем свои, ибо их проще подкупить, и честолюбец скорее может на них опереться. Осуществить эти намерения ему тем легче, что угнетаемые безоружны.
Помимо того, два врага всегда страшнее для республики, чем один. Призывая чужеземное оружие, она одновременно боится и чужих солдат, и собственных граждан. Что такой страх основателен, об этом вы можете судить, вспомнив мой рассказ о Франческо Сфорца. Наоборот,
когда республика располагает собственным войском, для нее страшно только одно – властолюбие своего же гражданина.
Наконец, из всех возможных доводов я сошлюсь только на один:
мысль, что жители страны окажутся неспособными защищать ее с оружием в руках, еще никогда не приходила в голову ни одному законодателю республики или царства.
Венецианцы основали бы новую всемирную монархию, если бы они проявили в своем военном устройстве такую же государственную мудрость, какой проникнуты их другие учреждения. Судить их надо особенно строго, потому что первые их законодатели создали им военную силу. На суше у них не было владений, поэтому вся их военная мощь сосредоточилась на море, и морскую войну они вели блестяще, расширив силой оружия пределы отечества.
Когда же подошло время вести сухопутную войну для защиты Виченцы, они, вместо того чтобы послать туда наместником кого-нибудь из своих граждан, взяли к себе на службу маркиза Мантуанского. Это было роковое решение, подорвавшее могущество венецианцев, помешавшее им прославить свое имя до небес и безгранично распространить свою власть на земле. Если они так поступили из-за неуверенности в себе, потому что, будучи знатоками морской войны, они не решались сами воевать на суше, то неуверенность эта была ложной:
моряку, привыкшему сражаться с ветрами, бурями и людьми, легче стать полководцем, которому приходится биться только с людьми, чем полководцу превратиться в моряка.
Мои римляне тоже умели воевать только на суше, а не на море, и тем не менее, когда началась война с Карфагеном, они не пригласили на службу опытных моряков – греков или испанцев, а возложили это дело на своих граждан, знающих сухопутную войну, и в конце концов победили[11].
Если венецианцы действовали из страха, как бы кто-нибудь из граждан Венеции не стал тираном, – это был страх легкомысленный: ведь, помимо доводов, уже приводившихся мною по этому поводу, надо сказать, что если никто из начальников их флота никогда не становился тираном этого морского города, то исполнить подобный замысел, опираясь на сухопутные войска, было бы еще неизмеримо труднее. Все это должно вам показать, что
тирана создает не свое войско, подчиненное своему же гражданину, а дурные законы и плохое управление;
именно оно навлекает на город тиранию. При хорошем управлении бояться своего войска нечего. Таким образом, Венеция поступила неосмотрительно, и это решение стоило ей потери большой доли ее славы и счастья.
Что касается ошибки короля Франции, который не приучает свой народ к войне, то ваши знатоки напрасно ссылаются на него как на пример: каждый беспристрастный человек признает, что это самый большой недостаток французской монархии и что это упущение – главная причина ее слабости.
Однако я слишком распространился и, может быть, отошел от своего предмета. Я хотел ответить вам и доказать, что нельзя опираться ни на какое оружие, кроме своего; собственная же военная сила создается только путем отбора; только так можно образовать войско и утвердить военную дисциплину. Если бы вы изучали установления первых римских царей и особенно Сервия Туллия, вы бы увидели, что деление на классы представляет не что иное, как всеобщее вооружение народа, дававшее возможность немедленно собрать войско для защиты города.
Вернемся, однако, к вопросу о выборе солдат. Я снова скажу, что если бы мне пришлось пополнять войско уже существующее, я брал бы семнадцатилетних юношей; если бы я создавал новое войско, я призывал бы людей всех возрастов – от семнадцати до сорока, чтобы можно было сейчас же пустить их в дело.
КОЗИМО: Обращали бы вы при этом выборе внимание на их ремесло?
ФАБРИЦИО: Военные писатели проводят это различие, так как они не советуют брать в солдаты птицеловов, рыбаков, поваров, а также людей, промыслы коих бесчестны или состоят только в том, чтобы увеселять других; наоборот, они настаивают на призыве прежде всего земледельцев, а затем слесарей, кузнецов, плотников, мясников, охотников и тому подобных. Я же обращал бы мало внимания на эти различия, поскольку надо было бы заключать о доброкачественности человека по его ремеслу, но я бы очень считался с ними, поскольку они показывают, каким образом можно с большей пользой применять различные способности людей.
По этой же причине крестьяне, привыкшие обрабатывать землю, предпочтительнее кого бы то ни было другого, ибо из всех существующих это ремесло применимо в войске лучше всего. Затем идут слесари, плотники, кузнецы, каменщики, которых в войске должно быть много; ремесло их часто может пригодиться, и очень хорошо иметь в войске солдат, от которых бывает двойная польза.
КОЗИМО: Как распознать людей, годных или негодных для военного дела?
ФАБРИЦИО: Я буду говорить сейчас о выборе солдат для образования нового войска, но при этом мне придется сказать и о том, как отбирать людей для пополнения войска уже действующего. Выбирая солдата, ты познаешь его годность или по опыту, когда он совершил какой-нибудь подвиг, или по предположению. Не может быть доказательств военной доблести у людей, отбираемых впервые и никогда еще не служивших; поэтому в новых милициях эти доказательства встречаются редко или отсутствуют совсем.
Если нельзя судить по опыту, судите по предположению, то есть по возрасту, ремеслу и виду солдата. О первых двух признаках я уже говорил, остается сказать о третьем. Многие, как Пирр, требуют, чтобы солдат был высокого роста; другие, как Цезарь, обращали внимание только на физическую силу. Эта сила тела и духа выражается в сложении и облике. Писатели отмечают, что у солдата должны быть живые и веселые глаза, крепкая шея, широкая грудь, мускулистые руки, длинные пальцы, втянутый живот, крепкие бедра, худые ноги; такой человек всегда будет ловок и силен – два качества, которые в солдате ценятся выше всего.
Особенное внимание надо обращать на нравственность: солдат должен быть честен и совестлив; если этого нет, он становится орудием беспорядка и началом развала армии, ибо никто не поверит, что дурное воспитание может создать в человеке хотя бы крупицу истинного воинского мужества.
Значение такого выбора солдата огромно; и чтобы это стало вам понятнее, я считаю не лишним и даже необходимым рассказать о том, каких правил держались при отборе легионов вступающие в должность римские консулы. Благодаря беспрестанным войнам старые солдаты являлись к отбору вперемежку с новичками, и консулы могли судить об одних по опыту, а о других – по догадке. Надо заметить, что при выборе солдата имеется в виду или сейчас же послать его в бой, или обучить его немедленно, но пустить в дело позднее.
Я уже говорил и буду говорить дальше о всех мерах, необходимых для позднейшей боевой работы солдата, ибо хочу показать вам, как создается войско в странах, где народных ополчений раньше не было и где поэтому не может быть отборных частей, которыми можно воспользоваться сейчас же. В тех же странах, где войско образуется повелением власти, оно может быть пущено в дело немедля, как это было в Риме и теперь еще наблюдается у швейцарцев. Если при этом порядке отбора в войско попадают и новобранцы, то они тут же встречаются с множеством опытных солдат, привыкших к строю, и смешение старых с молодыми образует единую и крепкую боевую часть. Кроме того, когда императоры перешли к порядку сосредоточения войск в строго определенных постоянных местах, они стали назначать для обучения так называемых тиронов, то есть молодых солдат, особого руководителя, как это видно из жизнеописания императора Максимина.
Пока в Риме держался свободный строй, обучение это производилось не в лагерях, а в самом городе. Молодежь во время этих занятий привыкала к военным упражнениям, и когда ее затем посылали уже в бой, она была настолько закалена опытом этой мнимой войны, что умела легко найтись в условиях настоящей боевой жизни. Однако впоследствии, когда императоры отказались от этого способа обучения, им пришлось установить тот порядок, который я вам уже описал.
Перехожу теперь к римскому способу набора легионов. Вступая в должность, консулы, на которых было возложено военное дело, начинали с упорядочения своего войска (каждому из них вверялись обычно два легиона, набранные из римских граждан и составлявшие основу их военной силы) и назначали для этой цели на каждый легион по шести, а всего двадцать четыре военных трибуна, исполнявших те же обязанности, какие исполняют теперь наши батальонные командиры.
Затем они собирали всех римских граждан, способных носить оружие, и распределяли трибунов по легионам. Трибы, с которых должен был начаться отбор, указывались жребием, и из трибы, выделенной таким образом, выбиралось четверо наиболее годных: одного брали трибуны первого легиона, другого – трибуны второго легиона, из оставшихся двух одного брали трибуны третьего легиона, а последний попадал в четвертый легион. После первой четверки отбиралась вторая, причем первого человека брали трибуны второго легиона, второго – трибуны третьего легиона, третьего – трибуны четвертого легиона, а четвертый оставался в первом легионе. Затем шла третья четверка: первый из нее шел в третий легион, второй – в четвертый легион, третий – в первый легион, четвертый оставался во втором легионе[12].
Так действовал последовательно этот порядок, пока отбор, устроенный на равных началах, не заканчивался и не образовывался полный состав легиона. Мы уже говорили выше, что благодаря этому способу легион можно было отправить в дело сейчас же, ибо он составлялся из людей, значительная часть которых знала настоящую войну, а война примерная была известна всем. При выборе людей можно было руководствоваться одновременно и опытом, и догадкой. Однако в стране, где надо создавать войско впервые, отбор людей может производиться только гадательный, основанный на возрасте и внешнем виде человека.
КОЗИМО: Все, что вы сказали, по-моему, верно. Но раньше, чем вы будете продолжать, я хочу задать вам вопрос, на который вы сами навели меня, когда говорили, что в стране, где жители не обучались военному строю, выбор солдат может производиться только по догадке. С разных сторон слышал я осуждения нашей милиции, особенно за ее численность. Многие утверждают, что людей надо брать меньше, так как это приносило бы ту пользу, что солдаты отбирались бы более тщательно; на граждан не налагалось бы столь тяжелое бремя, а людям, взятым в войско, можно было бы дать некоторое вознаграждение, которое их обрадовало бы и сделало послушнее. Мне хотелось бы знать ваше мнение – предпочитаете ли вы набор в большом или малом количестве и какого порядка придерживались бы вы в обоих случаях?
ФАБРИЦИО: Большое войско, без сомнения, лучше малого; надо даже сказать больше – там, где невозможен крупный набор, невозможно и создание хорошей милиции. Доводы противников этого взгляда легко опровергнуть.
Прежде всего надо сказать, что малочисленная милиция в такой населенной стране, как, например, Тоскана, не обеспечивает вам ни лучшего качества солдат, ни большей тщательности отбора. Ведь если вы хотите при наборе солдат судить о них по опыту, то в этой стране опыт ваш будет применим только к самому ничтожному меньшинству, так как лишь очень немногие были на войне и еще меньше выдвинулись настолько, чтобы оказаться выбранными предпочтительно перед другими. Поэтому если производить отбор в такой стране, надо отказаться от опыта и брать людей по догадке.
В таких условиях, мне хотелось бы знать, чем же я должен руководиться, когда ко мне явятся двадцать молодых людей подходящей наружности, и по какому правилу я завербую одних и отпущу других?
Каждый, несомненно, признает, что раз вы не можете знать, кто из них лучше, то риск ошибки будет меньше, если взять всех, вооружить и обучить, а более точный выбор сделать уже позже, когда при обучении выделятся самые храбрые и сильные.
Поэтому, взвесив все обстоятельства, надо сказать, что мнение о предпочтении в этом случае малого количества во имя лучшего качества совершенно ложно. Насчет меньшего бремени для страны и людей скажу, что набор милиции, будь она велика или мала, не налагает никакого бремени, ибо этот порядок не отрывает никого от работы, не связывает людей настолько, чтобы они не могли заниматься обычными делами, а только обязывает их собираться в дни отдыха для обучения военным упражнениям. Для страны и для людей здесь нет никаких тягот, а молодежи это доставит только удовольствие. Вместо того чтобы шататься в праздники по кабакам, молодые люди охотно пойдут на эти занятия: ведь военные упражнения очень красивы, и уже поэтому они должны нравиться юношам.
Что касается возможности оплачивать небольшую милицию, которая благодаря этому будет довольна и послушна, то, по-моему, нельзя сократить народное ополчение до таких малых размеров, чтобы содержать его на таком постоянном жалованье, которое бы его удовлетворяло… Во-первых, этого количества пехоты мало, чтобы образовать войско, и вместе с тем такой расход очень затруднителен для государства. С другой стороны, этого жалованья недостаточно для того, чтобы люди были довольны и считали себя обязанными являться по первому требованию. Таким образом, этот порядок стоил бы очень дорого и вместе с тем давал бы стране слабое войско, с которым нельзя ни защищаться, ни нападать. Если увеличить жалованье или набирать больше людей, то невозможность платить только возрастет; если сократить и жалованье, и численность ополчения, милиция будет еще меньше и еще бесполезнее.
