Николай Александрович Добролюбов
Путешествие на Амур
Таким образом, оказывается, что привоз не был особенно обильным до сих пор. Остается еще торговля местными произведениями, особенно вывоз их за границу. Ведь и на это много рассчитывали восторженные поклонники приобретенного нами Амура. Но г. Завалишин поражает их и нас таким плачевным замечанием: «Какой уж тут отпуск за границу, если своим русским продают сухари по 6 руб., а свежее мясо доходит до 12 руб. сер. за пуд!» В другой статье он объясняет, что такие цены стояли в зиму с 1857 на 1858 год, по случаю потопления казенного скота, и что при этом продавцы требовали еще от покупателей, чтобы те на каждый фунт хорошего мяса брали фунт дурного… По таким-то расчетам и вышла торговля на Амуре ценностью в мильон… При таких условиях не только нам отпускать за границу было нечего, но и самим-то, пожалуй, выгоднее было бы покупать мясо, которое бы привозилось к устью Амура в консервах из Англии. А к этому еще г. Завалишин прибавляет следующие обстоятельства:
Если мука и крупа приходят сюда подмоченными, сушеная капуста, не тронувшись с места, оказывается с червями, масло – с салом, мед и соль – с водою, постное масло – вытекшим, солонина до отправления испорченною, – так какая тут еще будет торговля отпускная, когда частный привоз с избытком поглощается своими требованиями, как свидетельствуют цены, показывая в то же время и дороговизну сплава (которая будет еще неминуемо возвышаться), – и что вы при этих ценах будете отпускать за границу? Притом отпуск за границу требует других приемов и привычек, нежели обычные у нас. Голодный все съест; а для заграничного торга нельзя рассчитывать на это обстоятельство: нужно нечто иное. А кому же неизвестны грязность приготовления и неаккуратность, а иногда и недобросовестность нашей торговли?
Остается торговля с прибрежными жителями по Амуру, и она также нашла себе панегиристов. Некто г. Паргачевский, служивший приказчиком у г. Зимина и сам для себя приобретавший соболей в мене с инородцами, уверял, что русские поступают в торговле с инородцами так благородно и великодушно, как никогда не поступал ни один народ в мире: никого не обижают, не обманывают, приобретают всеобщее сочувствие и доверие, и пр. Вследствие всего этого г. Паргачевский выводит, между прочим, что нужно запретить маньчжурам продавать водку. Но против всех таких уверений и требований г. Завалишин возражает вот что («Вестник промышленности», № 10, стр. 64–65):
Во всем этом нет правды, и мы не понимаем, что за несчастная страсть и манера уверять в невозможном и, в противоречие собственным суждениям и вопреки постоянно повторяющемуся опыту пред глазами, утверждать, что русские поступают иначе, особливо в приложении к настоящему случаю, видя, какой сорт людей действует в торговых и других предприятиях по Амуру, где притом и надзор и управа над ними почти невозможны. Да, пора бы, право, обратить внимание и на то противоречие, что когда дело дойдет до подробного разбора фактов, то все наполнено и частными и официальными даже признаниями о печальных явлениях по всем отраслям и частной и общественной деятельности, до того, что мы уже хвалимся (а ведь все то же, все прежняя замашка всем тщеславиться!) тем, что беспощадно обнажаем свои язвы; когда дойдет до непосредственного приложения, до того, чтобы иметь с кем-нибудь дело, то и начальники и частные люди объявляют целые сословия мошенниками, что, конечно, так же несправедливо, как и общие похвалы. А лишь коснется до общих обозрений, до возгласов частных и официальных, тотчас русские являются образцовыми людьми, идеалами бескорыстия, самопожертвования, исполнительности и пр. Итак, относительно утверждений г. Паргачевского повторим, что, зная, какие люди тут большею частию действуют, сразу поймешь, что должно происходить и что есть вещи и дела, которые невозможно чтоб не происходили, что торговля должна идти средствами per fas et nefas…[1] A что эти торговые проделки не любят и тут гласности, – Доказательством сам г. Паргачевский, который, по словам бывшего его хозяина Зимина, не хотел дать отчета, какими средствами он, независимо от приобретенных для хозяев, приобрел и для себя соболей. Уверения, что русские вели себя будто бы примерно, опровергаются вполне предписанием начальства, пред отправлением в 1857 году, где прямо говорится, что дошло до сведения его о насилиях и обманах, что русские продавали винтовки и порох даже и тогда, когда неизвестно было, не употребят ли их против нас самих. Это не тайна, как и то, что торговали и служащие, которые, как неплатящие повинностей и на готовом содержании, находились, конечно, в выгодных условиях для торговли, особенно подмешивая притом немножко обмана. Что приобретенные таким образом меха они могли продавать с выгодою для себя и с большою выгодою для купца, особенно когда продавец голоден, – это ясно; но ведь не такая торговля может иметь залог будущего развития. Что касается до желания, чтоб запретить маньчжурам продавать водку, то после всего, что печатается об откупах, очень понимаем, что русским хочется иметь такой выгодный товар (кто не знает, как верен расчет на слабость инородцев к водке и табаку?) в своих руках: ведь не для своего же употребления перекупают они сами китайскую водку у маньчжурских торговцев? Что обманывали фальшивою монетою, оловянными и натертыми ртутью рублями, – это доказывают следственные дела; относительно же доверчивости инородцев к русским и скрытности против маньчжур и при них, – это точь-в-точь, как у нас все простонародье, особенно из бурят, ни за что не станет говорить откровенно при русских чиновниках, а про их притеснения и ни при ком, – даже о том, что и помимо их сделалось гласным. А разве можно притом предположить, чтоб с приамурскими инородцами русские обращались лучше, чем со своими?
Скептические положения г. Завалишина, давно уже им повторяемые в нескольких газетах и журналах, обратили на себя некоторое внимание хвалителей наших амурских успехов, и вследствие того, например в иркутской газете, появились разные сознания в промахах и исправления прежде сообщенных известий. Но все это скрашивалось тем, что, конечно, теперь еще многого нет, время еще не настало, однако скоро оно настанет, и настанет непременно, как только край станет заселяться. «Денег и людей!» – вопиял г. Романов в «Русском вестнике». «Надо колонизировать Приамурский край, – изъяснял корреспондент «С.-Петербургских ведомостей» еще в прошлом году, – в больших размерах распространить тут русское население, развить пароходство и судоходство по Амуру, то есть сделать из этой реки то, к чему она предназначена самою природою: быть великим торговым путем для Восточной Сибири… Начало всему этому, – заключал корреспондент, – положено уже в предыдущие годы…»{6} Затем следовали известия, что близ устья Амура существует уж город Николаевск, что везде строятся казачьи станицы, что много есть уж по Амуру зародышей будущих городов и т. п. Это по крайней мере было скромно, и потому нельзя было не верить и нельзя было не поддаться некоторым надеждам. Но неугомонный г. Завалишин разрушает и эти надежды. И, что всего горестнее, – он показывает даже, как и отчего эти надежды несбыточны, и показывает так ясно и просто, что и усомниться трудно. Возьмем из его статей несколько фактов и по этой части, чтобы дополнить характеристику того, что доныне делалось и теперь делается на Амуре.
