Николай Алексеевич Осокин
Альбигойцы. Начало истории и учение
Знак информационной продукции 12+
© Осокин Н.А., 2020
© ООО «Издательство «Вече», 2020
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020
Сайт издательства www.veche.ru
Введение
18 июня 1209 года в Сен-Жилле, одном из городов Лангедока, совершался торжественный обряд церковного покаяния над тулузским графом Раймондом VI. Толпы народа окружали площадь перед городским собором; среди горожан находились рыцари и вассалы графа как невольные свидетели унижения своего сюзерена. Могущественный государь, родственник королей арагонского, английского, французского, смирялся перед силой непреклонного папы. Три архиепископа, девятнадцать епископов, все окружное духовенство присутствовало при церемонии. Впереди всех стоял папский легат Милон, представитель первосвященника и исполнитель наказания.
Граф, в одной рубахе, босой, со свечой в руке, опустился на колени перед легатом. На паперти, против церковных дверей, возвышался аналой, на котором лежали дары Христовы и священные реликвии. У ног легата Раймонд молил о пощаде. Он сам прочел длинный список своих преступлений перед церковью, обязываясь и теперь и впредь во всем беспрекословно подчиняться повелениям папы и его легатов; граф Тулузский отказывался от всякой свободы в действиях. Шестнадцать вассалов тут же подтвердили присягу своего государя. Тогда легат поднял Раймонда на ноги, накинул веревку ему на шею, взял концы ее в руку и повел его в церковь, на ходу хлестая графа пучком розог.
В слезах покаяния, а может быть, и горького оскорбления, Раймонд распростерся на церковном амвоне. Тогда легат дал ему отпущение именем «господина папы Иннокентия III». Народ напирал на вошедших в церковь верующих; выйти из нее в те же двери было невозможно. Высеченный, в одной рубашке, граф невольно должен был пройти мимо гробницы блаженного Петра де Кастельно. В духовенстве пробежал говор о справедливом суде Божьем; память святого была отомщена…
Так карала церковь того, кого она подозревала в отступничестве или хотя бы в нерадении к католицизму. Граф же Тулузский совершил самое ужасное преступление для того времени – он покровительствовал еретикам.
Это происходило в начале XIII столетия. То было временем полного господства церковно-католических идеалов. Папская гегемония приобрела тогда силу исторической реальности. Не только граф Тулузский, но и все европейские государи преклонялись перед авторитетом римского первосвященника.
Известно, какие образы соединяются с понятием о Средних веках вообще. Но то столетие, в котором главным образом совершается череда событий, излагаемых в нашей книге, было полным их выражением. Средние века будто воплотили в нем свою культуру, которая являет в те моменты лучшие свои стороны. Вместе с богатством явлений в сфере политической и юридической этот век насыщен замечательным духовным творчеством. Если количеством великих умов определяется культурное значение эпохи, то XIII столетие имеет право называться наиболее важным в развитии европейской цивилизации, в нем сосредоточились все типичные стороны средневековой жизни.
Это был век общин, университетов, цехов, соборов, век философов, юристов, поэтов, художников, святых. Это век Иннокентия III и Фридриха II, Фердинанда III и Альфонса X Кастильских, Филиппа Августа, Людовика IX и Филиппа Красивого, Иакова Арагонского Завоевателя, покорителя мавров, век арагонской конституции и английского парламентаризма, век богатства городов и славы цехов, век Ганзы и городских союзов в Германии, век феодальной расправы и тайных судов в Вестфалии, век римского права и статутов, обоготворения женщин и философии. В духовной истории этого столетия за именами Альберта Великого, Роджера Бэкона, Фомы Аквинского идет величественное имя Данте. Но такова сила исторических явлений, что с периодом процветания неразлучны и первые признаки упадка. После XIII столетия начинается разложение идей, не только выработанных им, но средневековых вообще.
Столетие это кончается трагическим падением папства, заключавшимся в поражении папы Бонифация VIII в его борьбе с королем Франции Филиппом IV, что привело к Авиньонскому пленению пап, и непосредственно предшествовавшим этому событию сожжением римской буллы.
Стремление сохранить старые начала и устранить наплыв противоположных идей неизбежно ведет к борьбе. И действительно – XIII век дышит борьбой. Борьба проникает в каждую идею и к концу века видоизменяет ее, так что в Европе XIV столетия слышится наступление иных начал, начал скорее Нового времени.
В продолжение всего XIII века идет борьба: здесь и борьба церкви с ересями, накопленными прежними веками; борьба клерикального гнета с проявлениями свободной мысли; борьба пап с императорами за мировое преобладание; борьба римской теократии с национальностями; старых «правд» с подавляющей идеей римского права; феодализма с королевскою властью; кулачной расправы с правильным судебным процессом; патрициев с цехами; номиналистов с реалистами; народного творчества с аристократической поэзией рыцарства; язвительных миннезингеров с сентиментальностью трубадуров.
Предметом этой книги будет замечательнейшее из противостояний. Предлагаемое сочинение имеет задачей проследить первые проявления оппозиции Римской церкви, особенно сосредоточившиеся в Южной Франции. Исходя из этого, оно должно указать причины и обстоятельства, благоприятствовавшие такой оппозиции, изложить преемственность в ересях, появлявшихся вообще до XIV столетия, рассказать судьбы последователей этих учений, подробно описать предпринятые против них Крестовые войны и, наконец, исследовать влияние и определить историческое значение религиозных сект, известных под общим названием «альбигойцев». Показав происхождение главнейшей из них от свободомыслящих славян восточного вероисповедания, это сочинение раскроет ведущую роль славянского племени во влиятельнейшем событии средневековой духовной и политической истории.
Дело альбигойцев, как увидим в дальнейшем, было проиграно. Рим недаром вел борьбу с таким ожесточением: он опасался за самые существенные свои интересы. Ереси разного характера и разных оттенков развивались и гораздо ранее X столетия, они имели огромное число последователей во всех краях католического мира. К началу XIII века насчитывалось уже более сорока различных религиозных сект, в положениях которых присутствовали всевозможные уклонения от ортодоксии. Опасность грозила и от характера вольнодумства еретиков, и от их численности.
Существовали признаки, по которым можно судить о возможности образования в тогдашней католической церкви нескольких новых церквей, как это произошло позднее, в эпоху Реформации.
Уступок и примирения не могло быть уже и потому, что обе стороны являлись представителями направлений крайне противоположных. Вступив в борьбу фактически за собственное существование, Рим совершил жестокие насилия над еретиками. Но с падением альбигойцев не пропала нравственная сила их протеста, так сильно действовавшая на проявления свободной мысли дальнейших поколений.
Восторжествовать еретики не должны были еще и потому, что история была против них, их слишком смелые убеждения мало соответствовали эпохе, далеко не все из них выражали собою поступательный шаг цивилизации, так как большая часть еретиков уклонялись с чисто христианского пути. Дело в том, что слово «альбигойцы» не обозначает последователей какого-либо целостного учения – в то время это был термин, обозначавший всех, не согласных с ортодоксией.
Между альбигойцами резко выделялись две ветви, которые мы назвали бы восточной и западной. Первая связана с традицией гностицизма и азиатских философских систем в их синтезе с христианством – это собственно альбигойцы, или катары, точнее дуалисты[1]. Вторая же представляет евангелический, строго христианский протест – это предшественники кальвинизма, вальденсы. Между собой те и другие имели мало общего, хотя судьба свела их вместе на благодатной земле Лангедока, породившей, собственно, одних вальденсов, ибо дуалисты, имевшие несравненно более долгую историю, непосредственные преемники болгарских богомилов, помнили своих предков на берегах Черного моря, откуда ересь, продвигаясь на запад, достигла Атлантического океана.
Историк альбигойцев должен иметь дело с той и другой ветвью во всех их проявлениях, но ему следует заметить, что последователи дуалистического учения, большие числом, не могут считаться реформаторами в лучшем смысле этого слова, хотя историческая наука часто признавала их таковыми. В борьбе с ними папы стояли за интересы, более близкие будущему.
Для людей того времени католический идеал являлся символом всего лучшего в жизни, таким является он и в истории. Папство взяло на себя управление всем западным миром. Такова была теократия Гильдебранда. Его мечты и планы стали заветом для его преемников. Папство по самому существу своему, как власть чисто духовная, пользовалось магической силой, пока не уклонилось с той дороги, которую открыло ему его удивительное могущество и счастье. Но в борьбе с альбигойцами Рим прибегнул к физическим средствам – беспощадным и кровавым. Дурной способ ведения борьбы унизил нравственный авторитет первосвященников, как произошло это позже в деле с императором Фридрихом II. Оба эти столкновения, сопровождаемые одинаковыми условиями, привели к одному исходу – быстрому и бесславному падению некогда неодолимой силы. Тем не менее в борьбе с альбигойцами католические интересы восторжествовали.
Так как история альбигойцев тесно связана с судьбами папства, с характером той политики, какой держался относительно них Рим, то будет уместно предпослать непосредственному изложению предмета обзор того состояния римских дел, в котором застают их первые годы XIII столетия, годы альбигойских войн. Из этого обзора станут ясны силы, которыми мог располагать Рим в предстоящих Крестовых походах, а равно определится место, какое должны они занимать в ряду других политических событий своего времени.
Папа Иннокентий III
Торжеству католической церкви в борьбе с альбигойцами главным образом способствовала личность человека, возглавлявшего ее. Когда папству грозила смертельная опасность, искусством этого вождя оно вдруг приобрело невиданную внутреннюю и внешнюю крепость. Гениальный государственный деятель, он будто нарочно был призван на историческую сцену в критическую минуту. Превосходной системой стала заправлять рука человека, именем которого обозначается целая эпоха. То был папа Иннокентий III.
Он – главный деятель той драмы, которая скоро должна занять нас, и потому прежде всего следует изучить этого человека с момента, когда он становится главой католической церкви (1198 г. – Ред.).
Ему шел тогда тридцать восьмой год. Редкий первосвященник надевал тиару так рано, и редкий выступал на историческую сцену более готовым к этому.
Иннокентий III принес с собой на папский престол грандиозную идею, которая, правда, была выработана предшественниками, но в нем нашла своего полного и лучшего выразителя. Он призван был завершить и создать величавое, хотя не совсем чистое, здание католицизма, и потому его симпатии лежали в идеалах прошлого. Целью Иннокентия III было закрепить владычество пап над Европой.
В то время авторитет первосвященников пал даже в их собственном государстве (т. е. в Папской курии. – Ред.). Папы последних десятилетий XII века были бессильны в своей собственной столице и находились в зависимости от городских аристократических партий. Тесно связанные с ними, они были не в силах умиротворить город. Такое бессилие вызывало тем большую ярость, что всему Западу их сила казалась столь грозной. Предшественники Иннокентия III почти всегда избирались в первосвященники уже в преклонных летах, они были сильны не как личности, а как представители наследственной политики Римской курии.
Не таков был человек, который занял папский трон в 1198 году. Иннокентий III происходил из древнего римского рода графов Конти, известность которого уходит в баснословные времена. Смелые исследователи генеалогий насчитывают двенадцать столетий преемственности этого рода[2]. Знаменитого папу считали потомком первого герцога Сполетского, получившего свои владения от лангобардского короля Гримоальда еще в VII веке. Достовернее, что знаменитый префект Рима Крешенци был его предком. Вопреки генеалогии, наследственные владения графов Конти не давали им ни особой славы, ни достаточного богатства[3]. В ряду древней аристократии граф Фрасимундо, отец будущего папы, не имел особого значения, его оттесняли на второй план оказывавшие влияние на выборы пап римские фамилии – Орсини, Колонна, Франджипани, Савелли.
Род Конти суждено было возвысить Джиованни-Лотарю (впоследствии Иннокентию III). Он родился около 1161 года. Мать дала ему возможность получить воспитание в школе Святого Иоанна Латеранского, которая в то время была центром подготовки католических проповедников. Он продолжил свое образование в Парижском и Болонском университетах – там он погрузился в занятия современной философией[4], но из его сочинений видно, что он хорошо изучил и классиков. Париж славился богословием и схоластикой, Болонья – правом: это были знаменитейшие очаги средневековой культуры. В Париже вместе с Конти получали образование многие впоследствии прославившиеся политики и поэты (например, знаменитый немецкий миннезингер Вальтер фон дер Фогельвейде). Здесь Джиованни-Лотарь близко сошелся с будущим кардиналом Стефаном Лангтоном и многими другими. Через десятилетия товарищи детства послужили орудием выполнения далеко идущих замыслов Иннокентия III.
Он возвратился в Рим при папе Луции III, который дал ему несколько ответственных поручений, успешно исполненных, что послужило началом блестящей карьеры. Папа Григорий VIII делает его, еще молодого, субдиаконом (1187 г.). Джиованни-Лотарь Конти выдвигается вперед благодаря некоторым фамильным связям, но главным образом – вследствие своих способностей. Было время Ричарда Львиное Сердце и Саладина, шел третий Крестовый поход с Барбароссой во главе, у римской канцелярии было полно забот.
Климент III, дядя Джиованни-Лотаря, назначил его в 1190 году кардинал-диаконом, что равнялось званию государственного секретаря; будущему папе было тогда 29 лет. Это назначение вызвало общую радость в церкви и в народе, «возбудило большие надежды»[5], что свидетельствует о том, какую популярность уже тогда приобрел Джиованни-Лотарь. Молодого кардинала хватало на все, он строил грандиозные планы и не упускал из виду никаких мелочей.
В 1191 году на папском престоле воцарился Целестин III из враждебного Конти рода Орсини, который сместил Джиованни-Лотаря с должности. Будущий преемник Целестина III воспользовался вынужденным безделием, чтобы в уединении и думою, и литературными занятиями развить свои духовные силы. За эти шесть лет у него созрели те теократические замыслы и та многосторонняя политика, которая может возбуждать протест, но, как полезная для того времени, имеет право на исторический смысл. В сочинениях, написанных за это время, будущий тиароносец томится миром, ищет покоя и уединения, хотя более, чем кто-то другой, он был способен к деятельности. В то время как он, окруженный лишь книгами, проживал в Ананье, отрекаясь от мира, этот мир уже завязывал узлы, которые впоследствии пришлось распутывать именно ему.
Император Германии Генрих VI стремился к обладанию королевством обеих Сицилий. Целестин III соглашался утвердить его за ним лишь на унизительных для Генриха условиях, так как это королевство уже давно было под покровительством церкви – оно считалось римским вассальством и более соответствовало такому названию, чем все другие мнимые апостольские феоды. После второго похода на юг Италии Генрих завоевал вожделенное королевство, истребил членов старой норманнской династии и с такой жестокостью подавил восстание норманнских баронов, что возбудил негодование всей рыцарской Европы. Целестин III многократно предостерегал Генриха, требовал, чтобы тот прекратил свои зверства. В конечном итоге папа отлучил императора от церкви. Генрих VI погиб в сентябре 1197 года, находясь еще в зрелых летах и полный замыслов мести Риму и мечтами об единой империи. Он оставил четырехлетнего римского короля Фридриха Роджера (после так знаменитого под именем Фридриха II), общую ненависть к своей памяти и междинастические распри за престол в Германии.
Папа торопился действовать, чтобы не потерять старых приобретений в предстоящих замешательстве и безначалии. Приобретение обеих Сицилий Гогенштауфенами казалось Риму угрожающим вызовом. Папы могли быть сдавлены с двух сторон: из Германии и Южной Италии. Риму хотелось во что бы то ни было разорвать эту связь, эту грозную силу, или, по крайней мере, умалить ее, над чем папы последовательно бьются всю первую половину XIII столетия. Им необходимо было удержать вассальство над Сицилией, повлиять на вопрос о германском престолонаследии и в то же время поддерживать римский авторитет в начавшемся споре с королем французским из-за развода с Ингеборгой (сестрой короля Дании Кнута. – Ред.).
Тогда же в Европе готовился новый Крестовый поход, и тогда же до римских государственных людей стали доходить грозные слухи из Южной Франции о быстром распространении ереси и о безуспешности всех соборных решений, принятых против нее. И в Риме стали серьезно думать о двух единовременных Крестовых походах: один предполагался в Азию – на неверных, другой – на непокорных вольнодумцев, зажиточных и веселых обитателей Гаронны, Роны и Дюранса.
Быстрота и продуманность в действиях требовались тем более, что от неудачи прежних Крестовых походов ослабевало религиозное рвение католиков. Слухи об успешном развитии многообразных ересей доходили с разных мест Европы. Ересь шла от востока к западу и прочно укрепилась в католических землях.
В Риме прекрасно осознавали всю важность настоящей минуты, вражда партий замолкла. Курия кардиналов всегда возлагала большие надежды на графа Конти, и он был призван, когда скончался Целестин III.
Умирая, папа продолжал указывать на своего друга Колонну, но его не слушали. Целестин III умер 8 января 1198 года. На следующее утро, после короткого совещания, почти единогласно был избран папой кардинал-диакон Джиованни-Лотарь Конти. Он сопротивлялся этому на заседании коллегии – он молил, он плакал, он говорил о своей молодости. Старший из кардиналов подошел к нему и наименовал его Иннокентием III. Джиованни-Лотарь еще не был епископом, он даже не имел рукоположения. Для него было сделано такое редкое исключение, священнический сан он принял уже после.
Для папского трона он казался весьма молодым, что не прошло незамеченным. Торжественная коронация привлекла массу народа, в среде которого новоизбранный был очень популярен. Рим горел огнями, на папскую процессию сыпались цветы. В первой же проповеди папа обратился к народу, будто призывая его на освящение своих планов; он льстил толпе и очень скоро получил существенные знаки ее расположения.
Аристократия, наоборот, мешала свободе действий первосвященника, она привыкла заправлять народной силой. В Риме властвовали нобили, императорский префект был их орудием – он передал свои права сенату, который, часто идя врозь с пожеланиями народа, юридически действовал от его имени, будучи независим от папы.
Иннокентий с первых же дней подчинил себе все враждебные ему и враждовавшие между собой элементы. Префект поклялся служить ему беспрекословно и отдавать полный отчет во всех делах – императорский меч заменила папская чаша. Иноземные претензии, хотя и номинальные, были уничтожены совершенно: город стал папским. Народ поддержал такое начало, исходившее от столь популярного лица. Сенат стал действовать уже не от имени народа, а от лица папы: первый сенатор дал присягу оберегать личность папы. Монархическое начало восторжествовало. Упрочив свою власть в столице, Иннокентий обратился к делам в Италии. Немецкие бароны, посаженные Генрихом VI, были вынуждены покинуть Папскую область. Флорентийские города организовали свой союз, но и там были сильны папские симпатии. Не прошло и года, как Папская область достигла своих крайних пределов, в Италии было возрождено национальное чувство. Но, укрепляя свои материальные средства, Иннокентий III тем самым показывал, что в своей теократической системе он будет держаться решительного образа действий. Что честолюбие присуще ему, это заявил он еще с первых дней, но его эгоизм был эгоизмом великой души: он хлопотал не в личных интересах, а во имя торжества своей веры; он не обещал мира своей политикой, хотя стремился к нему. Свою систему папа проводил в жизнь с пылом человека, обуреваемого светским честолюбием.
Иннокентий III, как и другие папы, для достижения своих целей злоупотреблял религией. Следуя римской политике и забываясь в увлечении, он порой уклонялся от прямой дороги, но в нем никогда не угасало понятие о высшей справедливости. В первые же дни своего папства он следующим образом высказывал свою политическую доктрину:
«На нашем попечении лежит забота о процветании церкви. И жизнь и смерть наша будут посвящены делу справедливости. Мы знаем, что наша первая обязанность блюсти права всякого, и ничто не заставит нас уклониться с этого пути… Перед нами великое обилие дела, ежедневные заботы о благе всех церквей, мы потому не более как служители слуг Божьих, согласно с титулованием нашим. Но мы верим, что волею Божией возведены из ничтожества на этот престол, с которого будем творить истинный суд и над князьями, и даже над теми, кто выше них»[6].
Иннокентий сдержал свое обещание. После Гильдебранда он был самым смелым деятелем на папском престоле, но он был гораздо счастливее Григория VII. Наряду с решительностью и отвагой он обладал редкой чистотой побуждений, чуждый личных стремлений и честолюбия. Великие исторические деятели, которые претворяют в жизнь свои идеи и политические системы, не стесняются в способах достижения цели и исполнения возложенной на них роли, их воодушевляет один помысел – воплотить свои идеалы в реальность. Благо тем политикам, которые с блеском подвигов соединяли безукоризненность его выполнения, но нельзя осуждать и тех, которые не могли найти иных средств, не выходя из условий современности. Иннокентий III не составляет исключения в ряду великих людей истории. Нравственная чистота его личного характера не подлежит сомнению, она принесла ему высокий духовный авторитет и способствовала успеху его теократических планов.
В то время для исполнения предназначений папской власти требовался именно политик с талантами Иннокентия, ум которого охватывал всю громадную арену деятельности – от Исландии до Евфрата, от Палестины до Скандинавии. То, что составляло предмет задушевных дум Гильдебранда, было совершено Иннокентием III. За все время его восемнадцатилетнего правления не было факта европейской истории, который бы прямо или косвенно не испытал на себе влияния папы.
Всевидящее око первосвященника проникало как во дворец императора, так и в дом робкого горожанина на краю Европы. Поэтому переписка Иннокентия служит главнейшим источником для изучения истории его времени; миновать этот источник, имеющий достоинство государственных актов, нельзя, о какой бы то стране ни шел разговор. Для Иннокентия на всем Западе не существовало человека слишком бедного, слишком ничтожного, и, наоборот, властителя слишком влиятельного. Могущество папы в большинстве случаев опиралось на силу духовного авторитета, и лишь в том деле, которое послужит предметом данного сочинения, было подкреплено силой оружия.
Таков был человек, с которым предстояло бороться альбигойцам и который сыграл главную роль в их истории.
Познакомившись с Иннокентием III, сделаем по возможности сжатый обзор тех отношений, которые сложились у него с европейскими государями.
