Николай Берг
Мы из Кронштадта. Том 2
Глава 6. Петропавловская крепость, команда лекаря. Героини в реале и кино
– Стой, кто плывет, не притворяйтесь рыбой.
Здесь даже рыбе плыть запрещено.
Здесь вода запретная, для вас она закрыта.
И движенье всякое в ней прекращено! – приветствует нас стоящий на пристани Павел Александрович, пожилой сотрудник Артиллерийского музея.
– Пароль: Рыба-меч! Отзыв? – подхватывает стоящий тут же широко улыбающийся омоновец со странным прозвищем Мак-Лауд. Его здоровенный двуручный меч, аккуратно завернутый в какое-то покрывало, тут же – я вижу рукоять и часть гарды. Понятно, теперь этим фанатикам холодного оружия проще встречаться – навигация идет полным ходом. Всяких лодок, катеришек и не пойми чего, плавающего под парусами или с мотором, теперь на открытой воде много – прямо сбылась мечта Петра Первого. Омоновцы так и сидят в своем «Бастионе», оттуда сюда на моторке приплыть – минута делов.
– Отзыв: Рыба-доктор! – дурашливо отвечает Енот.
Павел Александрович ловит веревку. Помогает нам пришвартоваться. Жмем руки, здороваемся. Оказывается, парочка и впрямь отрабатывала различные приемы со смертоубийственным железом. Они пытаются тут же поделиться своими восторгами; тем более, опробуя мечи на практике, они сделали несколько научных открытий, как они считают. Но мне, кроме скальпеля и хозяйственного ножа, как-то больше ничего по руке не пришлось. Нет, я честно постарался в свое время попробовать, чуть не отрубил алебардой Павлу Александровичу ноги и вывихнул себе руку, когда лезвие как-то ухитрилось воткнуться в землю. Ну, не мое это. Потому стараюсь свернуть разговор к чему-либо более понятному мне. Но кроме того, что здесь развернули летний кинотеатр на 100 мест, причем с попкорном, больше особых новостей нет. Все идет в штатном режиме.
– И что за кино кажут? – спрашиваю у Дункана Мак-Лауда.
– В основном, всякие американские ленты, мы их тут добыли чертову прорву.
– Ограбили кинотеатр?
– Ну, в общем, да. На мультики детей собираем, а так, в основном, всякие приключения и боевики, для воспитания бесстрашности и отмороженности. Девочкам особенно нравится. Тут много про всяких красоток-суперсолдат, так что вполне. Пожалуй, кроме александроневских, все остальные сюда ездят кино смотреть.
– А ты как?
– Что как? Я как все, кино смотришь – об окружающем забываешь. Вот сегодня крутили «Запрещенный прием», весьма себе кино. Опять же про бравых американских девчонок, как они всяких монстров направо-налево кромсают из всех видов оружия. И даже мечом вполне себе грамотно работала героиня, так что отдохнул.
– Грустно, – говорит, понурившись, Павел Александрович.
– Что именно?
– Наши дети смотрят американские фильмы про героических американок, а на деле таких у американцев в реальности и не было. Одни мифы. У нас героических девчонок и женщин были тысячи, а фильмы про них не снимали.
– Бросьте, снимали. Например, «А зори здесь тихие…», или вот еще помню «Дом на семи ветрах». Про кавалерист-девицу Дурову – «Гусарская баллада».
– Ну, а за последние лет тридцать что? – плющит меня вопросом музейный работник.
– А вы бы, будучи сценаристом, что написали бы? Чтоб кино снимали?
– Да уж всяко не «Обитель зла – 1, 2, 3, 4» и так далее! – медленно начинает закипать тишайший обычно музейщик.
– Фантазии не хватило бы? – с сочувствием подначивает Енот.
– Тут моей фантазии вовсе не надо! У нас такое бывало, что и никакой писака не придумает! Да я даже не могу так сразу сказать, за кого браться! Я же говорю – тысячи героинь были.
– А давайте хотя бы троих. И чтоб зрелищные эпизоды.
– Раз плюнуть. Загибайте пальцы!
– Загибаем!
– Нина Павловна Петрова. Полный кавалер ордена Славы. Ленинградка, спортсменка…
– Комсомолка, красавица, – подхватывает омоновец.
– Да вы что! Ей было 48 лет, когда она пришла в Куйбышевский военкомат. Естественно, ее завернули, тем более что она хотела быть снайпером. Сказала военкоматовским:
– Я спортсменка, стреляю лучше любого солдата.
– Вам 48 лет, мы не имеем права призывать женщину в таком возрасте, – отшили ее военкоматовские.
– Право защищать Родину имеет каждый! – написала Нина Павловна главному военному комиссару и добилась своего. Но на фронт ее не пустили, как стрелок-тренер воспитывала снайперов, учила их всяким премудростям. Всего за время войны 512 снайперов подготовила, да сотни три бойцов натаскала до «ворошиловских стрелков». До фронта добилась только в 1943-м и очень быстро отличилась: в уличном бою под Тарту увидела пару немцев с канистрами, которые осторожно куда-то перли, аккуратно последовала за ними и так же аккуратно пристрелила, когда стало ясно, что за дом они хотят поджигать.
Оказалось, брошенный в панике штабниками штаб егерского полка со всеми картами, документами и пишущими машинками. Это вам не катаной махать – переиграть в уличном бою двух егерей; не дети, между прочим, не простая пехота.
В Польше получила второй солдатский орден Славы. Надо было сбить немцев с высотки, а на высотке три пулемета, грамотные расчеты при них: подпустили поближе и положили на землю, так что гранатой не достать еще, а артиллерия своя не помощница – и по своим влепят тоже.
Из всей артиллерии у залегших наших оказалась пожилая женщина с винтовкой. Нина Павловна хладнокровно с нескольких сот метров выбивала мозги каждому, кто вставал за машиненгевер. Таких бравых, что хватались за забрызганные кровью камарадов пулеметы, набралась дюжина, и каждый получил от Петровой пулю – в глаз, лоб, рот. Когда она расстреляла расчеты пулеметов, наши гансов сбросили с позиций. Как такая дуэль? Одной женщины – с дюжиной пулеметчиков при трех станкачах? Внушает? Да и в Германии довела личный счет до 122 врагов. И это не мифические цифры, каждый случай документально подтвержден – не то, что у германских и финских героев, которые работали без учета, а цифры бешеные ничем не подтверждаются.
– Вполне зачетно, даже для компьютерной игры, а не то что кино. Погибла она?
– Погибла, – Павел Александрович грустнеет. – 2 мая 1945 года ее подвозили минометчики, и дурак-водитель – спьяну, скорее всего – улетел в овраг. Людей кузовом и накрыло.
– Я ненавижу пьяных водителей, – довольно злобно высказывается громила-омоновец.
– Продолжаем! Мария Карповна Байда, санинструктор. Герой Советского Союза. Вот она – комсомолка и красавица, медсестричка. Оборона Севастополя. Помимо того, что вытянула с поля боя около сотни раненых (причем с оружием, на что внимание обращаю особо; и не просто вытянула, но еще и перевязала и подбодрила, что в условиях, когда смерти сотнями рядом летают и взрываются, а неподалеку орут на чужом языке, даже для мужика – задачка непростая), так она еще в ходе выполнения этой своей тяжеленной работы набила никак не меньше двадцати гитлеровцев. Девчонка, двадцатилетняя. Четверых фрицев – врукопашную. И без соплей, заламывания рук и размышлений о сущности всего сущего. Потому как после того, что видела в ходе обстрелов и бомбежек города, за людей нацистов уже не держала. Эту нелюдь надо было остановить. Вот она и старалась.
– Что-то как-то уж очень густо, – сомневается омоновец.
– Да ничего особо густого – у нее автомат был немецкий, поэтому немцы не раз ошибались, ориентируясь по звуку и считая, что стреляет рядом свой. А это была Маша, никак им не своя. Еще и ухитрялась трофейное оружие приволакивать и боеприпасы с немцев снимать не забывала – тоже задокументировано, между прочим. И нескольких наших пленных освободила, когда их немцы в плен гнали. Она конвоиров примогилила, а они и понять не успели, откуда по ним прилетело.
Потом попала в плен, когда город пал – тяжело раненая, со сломанной ногой. Выжила в концлагерях, и когда угодила на работы к бауэру, чуть его вилами не приколола за хамство. Строптивая была рабыня. Чудом уцелела – может, и потому, что с Сопротивлением была связана тогда. Правда, из-за этого же и в гестапо угодила, а начальник земляком оказался, родился на Украине и потому знакомство начал с того, что выбил молодой женщине половину зубов. Держали ее в подвале, где пол был залит ледяной водой, а допрашивали, ставя у камина, так чтоб обжигало – ну надо же подсушить после подвала-то…
– Погибла?
– Нет, выжила. И замуж вышла, и детей родила, и депутатом стала, и почетным гражданином города-героя Севастополя. Годится? Особенно в плане постановки сцен перестрелок и тактических уловок?
– Да, годится. А третья?
– Совсем не проблема. Александра Авраамовна Деревская.
– ГСС или кавалер Славы?
– Ни то ни другое. Но любой Миле Йовович или там Анджелине Джоли остается только по стойке смирно стоять. Когда в Ставрополь привезли эшелон эвакуированных из Ленинграда детей-сирот, малыши стоять уже не могли – дистрофики. Горожане разобрали детей по домам, и осталось семнадцать самых слабых, их брать не хотели – чего там брать, все равно не выходишь, только хоронить… Всех их взяла себе Александра Авраамовна Деревская. И потом продолжила. Забрала братьев и сестер тех, кто были у нее. Ее дети вспоминали потом: «Однажды утром мы увидели, что за калиткой стоят четыре мальчика, меньшему – не больше двух… “Вы Деревские… мы, тетенька, слышали, что вы детей собираете… у нас никого нет… папка погиб, мамка умерла…” Ну, и принимали новых в семью. А семья наша все росла – таким уж человеком была наша мама: если узнавала, что где-то есть одинокий больной ребенок, то не успокаивалась, пока не принесет домой. В конце 1944-го узнала она, что в больнице лежит истощенный мальчик шестимесячный, вряд ли выживет. Отец погиб на фронте, мать умерла от разрыва сердца, получив похоронку. Мама принесла малыша – синего, худого, сморщенного… Дома его сразу положили в теплую печку, чтоб отогреть… Со временем Витя превратился в толстого карапуза, который не отпускал мамину юбку ни на минуту. Мы прозвали его Хвостиком…»
К концу войны у Александры Авраамовны было 26 сыновей и 16 дочерей. После войны семью переселили в украинский город Ромны, где для них был выделен большой дом и несколько гектаров сада и огорода. На могильной плите матери-героини Александры Авраамовны Деревской – простая надпись: «Ты наша совесть, мама»… И сорок две подписи… Впечатляет?
– Да, сильно, – помолчав, соглашаемся мы.
– А я бы мог и продолжить, между прочим. Например, про тех, кто против наполеоновских мародеров партизанил. Хоть Василису Кожину взять. Отряд-то у нее был тоже из баб и подростков, мужиков в деревне не осталось. И про девчонок из батальонов смерти, и про медсестричек первой мировой. И про дев-воительниц гражданской войны – с обеих сторон, причем. И про Финскую. Ну, а про Великую Отечественную – одних снайперш вспоминать – года не хватит. В каждой армии была «девичья рота». Можно бы рассказать об Алие Молдагуловой, Татьяне Костыриной, Наташе Ковшовой, Маше Поливановой, Татьяне Барамзиной, Людмиле Павличенко или Розе Шаниной. А еще девчонки-летчицы. Те же «ночные ведьмы» за время войны со своих «кукурузников» по сто тонн бомб сбросить ухитрились.
А полк Гризодубовой! А танкистки? Маша Логунова, с которой то же, что с Маресьевым, произошло. Или Октябрьская, сдавшая деньги на свой танк «Боевая подруга» и воевавшая на собственном танке? А связистки? Саперы? Подпольщицы? Не говорю о тех, кто работал – это отдельная песня. Но и потом, к слову, даже в Афгане наши девчонки себя проявили. Например, когда наши заклятые друзья смогли устроить биологическую диверсию, и была холера в Джелалабаде, поразившая ДШБ. В Таджикистане тоже нашим девчонкам пришлось хлебнуть.
– Тоже биологическая диверсия была? – удивляюсь я.
– Там много чего было разного. И грузовичок с арбузами от добрых таджиков для наиболее боеспособной части тоже был. По результатам расследования – шприцом в каждый арбуз было введено немного постороннего продукта. Ваши братья медики и разбирались.
Тут мне приходится покинуть теплую компанию – прибежал мальчишка-посыльный: узнали, что врач приехал, надо в медпункт поспешить. Пока иду, по ассоциации вспоминаю, как незадолго до Беды пришел в музей обороны Ленинграда – отснять выставку погон и пару новых стендов. Немного увлекся. Одна из сотрудниц, видимо, от скуки (или, может, закрываться было пора, а я там торчал) стала как бы помогать: то свет включит где надо, то посоветует что полезное. Разговорились. И тут она начинает говорить уже много раз мною слышанное: типа, на войне все были одинаковы и так далее… Я, признаться, удивился, спрашиваю: «Как же так – мы вот стоим у стенда, где немецкие воины привычно вешают нашу женщину или девушку. И я таких фото в течение пятнадцати минут в инете наберу два десятка, что говорит о широкой распространенности такого действа со стороны немцев. А вот фото, на котором наши бойцы вешали бы немку, я за свою длинную жизнь ни разу не видал».
Музейница мне в ответ: ну как же – у нас в Ленинграде на Калининской площади немцев вешали! Я ей мысленно поаплодировал: даже не каждый мужик это знает, однако виду не подал и осведомился: не видит ли она разницы между тем, что наши вешали МУЖЧИН, уничтоживших ввосьмером минимум 1600 мирных жителей, то есть стариков, женщин и детей в первую очередь, а немцы вешали ЖЕНЩИН, за которыми таких подвигов всяко не было. Вон, Космодемьянскую и ее напарницу повесили за куда более жалкие потуги.
Бабонька тут же съехала с темы. Ну, а я подумал, что не женское это дело – спорить. Вон, был оппонент – изящно увернулся от такого вопроса, сообщив, что просто у совков не было фотоаппаратов, а у цивилизованных немцев фотоаппараты были у каждого. И токо это помешало нашим (ну, и техническая бездарность, и руки из жопы) заснять многотысячные повешения немецких мэдхен унд фрауэн.
Однако фамилии повешенных немок и места казни при этом сообщить отказался. В инете на эту тему – тоже нуль. Вот про то, например, как свободолюбивые чехи, свергнув немецкое иго, повесили за ноги на площади в Праге полтора десятка немецких подростков, в том числе и девчонок, облили их бензином и заживо сожгли – почему-то информация есть. А вот насчет тысяч советских виселиц с немками – нет, и все…
Из чего я и делаю простой вывод: ни хрена на войне все не одинаковы. В том числе и потому, что просвещенные европейцы вешали сотнями наших женщин и девушек. И оставили кучу свидетельств и фото. И снимались с радостью на фоне виселиц. А вот наши не вешали немок. И именно по этой примитивной причине нет ни фото, ни документов, ни свидетелей.
Работы оказывается неожиданно много. Не отрываюсь, пока намекающе не появляется Енот. Нам пора. Поток удалось разгрести, и убываю как бы в штаб, а на самом деле той же лодочкой отваливаем и чухаем вверх по Неве аж за Смольный монастырь.
Присоединяемся к паре катеров – один из них аквабус из тех забавных кургузых водных маршрутных такси, которые до Беды гоняли от Исаакиевской площади до Свердловской набережной. Мне еще раз объясняют мои обязанности, проверяют снаряжение, лейтенантик вручает пару пультов для битья током наших морфов, и я, вооруженный таким образом, пересаживаюсь в крытый катерок поменьше. В нос шибает запахом разложения, ацетона и каких-то густых тяжелых духов… Теперь наши корытца доберутся до того места, где стоят заправленные ничьи машины. И вперед, исполнять акцию…
Глава 7. Команда лекаря. Засада с морфами
Одуряюще пахнет трава. Почему-то отчетливым запахом меда. Жарища. Ноги преют – для того, чтобы следов не оставалось, нам обмотали ботинки тряпками. Теперь я сижу совсем рядом с Мутабором, и хорошо, что теплый ветерок дует от меня. Дорога тут делает поворот, где-то не очень далеко саперы вкопали – или, скорее, вмонтировали – Вовкину детальку. По прикидкам, «Хаммер» должен встать почти рядом с нами, хотя Вовка считает, что он прокатит чуть дальше, ну да это не важно – значит, Блондинка атакует не сбоку, а сзади. Где она лежит, я не вижу, тут кустики и высокая трава, но зато ее видят снайпера и держат на мушке. Реально держат, не как мифические ельцынские.
Но пульты я держу в руках. Если что, буду давить на кнопки, вызывая неприятные ощущения у своих подопечных. И еще я постоянно на передаче. И очень не хочется мне озвучить кодовое словечко «Упс!». Скажу – и не будет у нас морфов. Нервничаю сильно – я не слишком терпелив, а тут надо тупо ждать. Джип уже выехал, скоро должен быть здесь, но я извелся за прошедшие полчаса на удивление сильно. Душно, парко, явно дождь будет, но пока солнце жарит как сковородка. Странно, компаньоны совершенно спокойны: что Блондинка, что замерший в сидячей позе Мутабор, что Ремер, который присоседился чуток сзади и сбоку. Один я как поперченный. Еще и между лопатками зазудело, словно комары закусали… Тошный день. И я устал еще до прибытия сюда, потому очередной инструктаж от Ремера уже воспринял достаточно раздраженно. И, по-моему, в глазах у капитана что-то этакое скользнуло – не то что презрение к глупому штатскому, но что-то похожее. Тем не менее, еще раз все проверили, в том числе и мое снаряжение. Но мое оружие – эти два пультика самопального вида. Китайско-самопального, если быть точнее. Кнопки бы не перепутать, левая – парализует морфа на пару минут, правая – просто доставляет ему неприятность. Пульты одинаковые, только на Мутаборовом – он у меня в правой руке – скол пластмассы. Могли бы, черти, покрасить Блондинкин в розовый хотя бы – легче разобраться было бы. Вместо этого мне предложили надеть стальной наруч на левую руку – дескать, если Мутабор будет меня кусать, то подставить его. Дураки – не видали, что такое атакующий морф, наверное. Поможет мне этот наруч, как же… Если что, могу не успеть и кнопку нажать – лейтенантик отметил, что оба морфа, отогревшись на солнышке, стали куда шустрее.
Жужжит какая-то насекомая мелочь, комары вьются и даже кусают, хотя обмазались мы какой-то патентованной химией. А еще, странно сочетаясь с запахом меда, воняют щедро вылитые на нас перед началом работы духи. Вроде как хорошие, французские, но лил лейтенантик, и лил щедро. Не по капле. Тоже, по его словам, воспитывали в Блондинке условный рефлекс, чтобы от всех пахло, как от нее, а именно этот запах по результатам экспериментов и оказался лучшим. При жизни, что ли, она этими духами пользовалась? Не, я слыхал, что применение одеколона на свиноферме резко уменьшило число драк между свиньями, но тут-то не свиноферма. Хотя черт ее знает, прикладную биологию.
Время тащится, как удав по цементу. Не знаю, откуда ко мне прицепилось это сравнение, слыхал его не раз и считал идиотским. А вот сейчас – оценил. Очень хочется помечтать о душе – о холодном водяном, а не о той, что делает человека человеком. Не до нее сейчас, да и отвлекаться нельзя. То, что морфы неподвижны – ничего не значит. Не отвлекаться!
Перед носом по стебельку травы ползет божья коровка. Встряхиваюсь внутренне, смотрю на дорогу, на Мутабора. Задумываюсь: а как он подаст своей пассии сигнал к атаке? Забыл спросить у лейтенантика. Ладно, не мое собачье дело.
Время ползет. Я истекаю потом и тихо бешусь. А вокруг великолепная летняя погода и не шибко загаженная человеком природа. Кустики, молодые деревца. Похоже на подзапущенные сельхозугодья. Настолько типичный пейзажик, что каждый видел не одну сотню таких же.
Появившийся вдалеке ярко взблескивающий солнечными бликами чистенький чернолакированный джип вызывает вздох облечения. Окликаю тихо: «Мутабор, джип!»
Он чуть-чуть шевелится. В этом он расчетлив, в движениях. Ждем. Пульты потеют в моих мокрых ладонях. Вздрагиваю от странного свиста-шипения рядом. Это мой знакомый морф птичку из себя изображает с какой-то стати? Или оповещает свою подружку?
«Хаммер» бодро прет по середине проселка, за ним пыльный шлейф. Уже совсем близко подъехал. Бах! Под брюхом машины пыхает облачко пыли, джип скособочивается, виляет на дороге и, проехав неожиданно далеко, наконец, останавливается.
Совсем рядом от нас – как раз там, где говорил Вовка. Двое мужчин шустро выскакивают из машины, прикрываясь громадой джипа, настороженно водят автоматами. Птички поют, солнце светит. Тишина и благолепие. Покой. Наконец, все еще настороженно, не опуская стволов, прикрывая друг друга и джип, парочка проходит к тому месту, где у них лопнула шина. Пинают что-то в пыли, что мне не видно, и уже спокойно – то есть их позы потеряли напряженность – матерятся в два голоса достаточно громко. Понятно, убедились в том, что не засада, а просто обычная для наших дорог неприятность. Из салона вылезает плотный мужик, что-то выговаривает водителю, тот изображает вину всем телом и лицом, после чего начинает возиться с заменой колеса и делает все четко, уверенно. Вопреки словам Енота, босс не учит тому, как ставить колесо, просто расхаживает рядом. А вот шеф его охраны чуток погодя, убедившись, что все спокойнее, чем на кладбище – да, отходит чуть в сторону и начинает мочиться в канаву.
Атака Блондинки настолько стремительна, что я и мигнуть не успеваю. А вот шеф охраны успевает схватиться за автомат и даже пытается уклониться, то есть опытный зараза, толковый, только погрузнел, потерял форму, и это его и губит. От удара прыгнувшей туши его отбрасывает на асфальт, автомат нелепо кувыркается, ударившись стволом о дорогу, а морфиня тут же кидается на водителя, который тоже малый не промах: не оцепенел, действует моментально – я бы так не сумел, но его это не спасает. Зато он дал своему боссу почти секунду, и босс сориентировался тоже быстро, кинувшись за машину. Меня удивляет странный хруст, словно кто-то ломает крепкие палки. Оказывается, я не заметил, что Мутабор уже успел выбраться на дорогу и сейчас ломает охранника, причем, судя по хрусту, в прямом смысле слова круша кости. Видно, что мужик был здоровенным – он ухитряется и в полуоглушенном состоянии оказывать сопротивление.
– Смотри за блондой! – раздается у меня над ухом, и мимо проскальзывает Ремер, который тоже выскакивает на дорогу, успев при этом пнуть по голове пытающегося подняться на подламывающихся руках шофера.
Какого черта? Что ему на дороге нужно?
Только когда капитан бьет с размаху прикладом в стекло, я понимаю, почему раскачивался «Хаммер» и куда делись босс и блонда – ясно, он заперся в салоне, а морфиня не умеет вышибать стекла. Вот капитан ей и помог. Неожиданно и для меня, и для капитана из машины раздается панический визг, неприличный для такого серьезного человека, как этот босс.
Так же неожиданно Блондинка оказывается на крыше джипа, я уже почти нажимаю кнопку на пульте, потому как ее харя в полуметре от лица Ремера, но морфиня ловко, как странноватая ящерица, скользит в салон сквозь выбитое окно. Босс выскакивает с другой стороны и кидается прочь. А это он зря. Бегун из него с таким пузом никакой, и блонда догоняет его в два прыжка. Опять странно: должна бы его грызть и жрать, ан ждет чего-то, оглядывается назад.
Тьфу. Опять про Мутабора забыл, дурень! Резко оборачиваюсь – и охранник, и шофер уже в странных позах: они оба словно сложены пополам, ноги за плечи и практически не шевелятся. До меня доходит, что морф сломал им позвоночники.
Ремер машет рукой, знак понятен – бегу на место, где у босса собрались оба морфа и чуток поодаль напряженно стоит капитан Ремер.
– Скажи ему, чтоб пока тех двух жрал. Этот еще нужен – на полчаса или час, – шепчет он мне на ухо.
– Мутабор! Толстый нужда разговор! Просьба!
Мутабор кивает так, словно я сообщил ему давно известное. Щелкает карабином солидной цепи, крепя ее к ошейнику Блондинки, и она сама шустро дергает впереди своего хозяина туда, где лежат поломанные слуги. Ну совсем, как Фрейя на прогулке.
– Лучше бы им с дороги этих оттянуть в кювет. Машина для досмотра нужна. Так что их подалее уведи и смотри по-прежнему. Оно конечно, когда они жрут, внимание сильно падает, но эти – умные, черт их знает, – опять говорит мне уже несколько раз сказанное ранее капитан.
– Угу! – отзываюсь я.
Блондинка уже начинает драть шефа охраны, когда мне удается убедить Мутабора оттащить обслугу подальше.
– Может, им помочь? – спрашивает Ремер. Видно, ему хочется в глаза начальству глянуть, пока начальство еще живое.
– Справятся. Это уже их еда, могут окрыситься – подумать, что еду пытаешься забрать.
– Ясно, – с неохотой соглашается капитан.
У машины тут же начинается суета, я на это уже не смотрю, но слышу, что и босса допрашивают, и он отвечает дрожащим голосом, и уже потрошат какие-то бумаги, рядом долбают о дорогу какой-то ноутбук, а я посматриваю на пиршество морфов. На нас с Ремером они не обращают никакого внимания, что вызывает у капитана сомнительный по истинности рассказ, будто в столовой общества глухонемых он сам якобы видел плакат: «Когда я ем – я как всегда!». Зрелище пиршества не очень симпатичное, морфы жрут какие-то особо лакомые им куски, а шеф охраны еще что-то мычит. Странно, по времени они должны были бы зомбануться, а нет такого. Смотреть неохота, но приходится – нельзя морфов оставлять без внимания. Оно, конечно, у них впереди роскошная приманка из кучи людоедов, но все-таки. Вдруг они предпочтут доктора на зубах этим людоедам на далеком берегу? И все-таки – почему поедаемые не помирают?
Воздух застыл, мне кажется, что он тихонечко звенит и колышется. Каждый звук слышен отчетливо, ни ветерка – рядом стоит осинка, и ни один листок на ней не шевелится.
– Гроза будет, это хорошо, – негромко замечает Ремер.
– Что?
– Гроза будет. Ты напрягу-то сбрось, а то спечешься. Нам еще обратно отходить, да к тому же следов не оставляя. Встряхнись. Еще два часа по минимуму работать.
Странно, сам он сейчас уже спокоен и меланхоличен даже. Чуть ли не дремотен. За нашими спинами тихие разговоры, какая-то возня. Ну да, надо немного сбросить напряжение. Очень удивляет, что жрущие человечину морфы вызывают странное, отстраненное чувство – словно смотришь передачу «Дискавери», и прайд львов деловито жрет очередную антилопу гну. Ну, жрут и жрут, ну, перемазались кровищей, ну, дергается туша… Во всяком случае, обнаруживаю, что положенная при таком в общем паскудном зрелище бурная рвота не просится наружу, даже не подташнивает. Впрочем, может, немного и подташнивает, но скорее от жары и душного дурмана тяжелых духов. Струйки пота щекочут кожу. Потеем на солнцепеке. А морфы действительно стали подвижнее – эта жара, что у меня вызывает ощущение, словно моя голова не в каске, а жарится как тот американский кот в микроволновке, для них, наоборот, в радость.
У джипа по-прежнему суетятся лейтенантик и сапер. Один явно заметает следы нашего присутствия, другой что-то уточняет у сидящего на дороге босса. Штирлиц, ага. Остальных не вижу по-прежнему. Жарища и духотища словно сгущаются. Точно, скоро польется.
– Собачек против нас не применят? По следам-то нас найти будет не проблема, – негромко спрашиваю я Ремера.
– У нас два человека отлично в этом вопросе разбираются. Так что следы останутся только от двух морфов. Да и есть основания считать, что не слишком розыск усердствовать будет. Там усердных с пяток наберется. Но они, как на грех, плохие стрелки.
Ремер многозначительно усмехается. Ну, ясно, босса подставили так же, как и самого Ремера с группой. Однако, мадридский двор какой-то у них в анклаве.
На дорогу выбирается Серега. Ну, это мне понятно: наш следопыт сейчас разберется в том, грамотно ли следы замели. Что-то обсуждают с сапером, начинают возиться вдвоем. Бумажки какие-то раскидали. Потом Серега по обочине аккуратно подходит к нам.
– Ну как, твои питомцы нажрались?
– Не уверен. Пора отходить?
– Да, время.
– А с боссом что?
– А с ним уже все. Мальчик синеглазый сейчас его успокоит, приободрит, а твоя задача – объяснить Мутабору, что надо бы куснуть босса. И что времени нету уже.
– Ну, ты того, посматривай, – говорю я Сереге, прежде чем до меня доходит, что именно для этого пулеметчик и подошел. И то, что я по-прежнему не вижу ни снайперов, ни хромого, ни майора означает, что они сейчас тоже подстраховывают.
Иду ближе к канаве. Становится немного муторно – оказывается морфы свои жертвы выпотрошили; слыхал я, что они любят жрать печень и сердце, вот оно и впрямь так. Помню, что стоять мне можно только так, чтоб ни Ремеру, ни Сереге, ни остальным не перекрывать тушкой сектор обстрела.
Заранее настраиваюсь на то, что морфа придется долго уговаривать – я ведь помню, какой он душный собеседник и упертый зануда, но тут то ли они уже червячка заморили, то ли еще что, но по первому же моему: «Мутабор, пора, время, конец», он отрывается от своей неаппетитной трапезы и лезет из канавы. Блондинка упирается. Но он дергает ее за цепочку, и та, шипя как бутыль с кока-колой, неохотно семенит за хозяином.
Ремер выслушивает что-то, потом так же негромко и спокойно заявляет, что надо Мутабора попросить изодрать правое плечо бывшему ремеровскому шефу.
– В смысле? – туповато уточняю я.
– Блонда не успевала, Андрей вынужден был объекту прострелить дельтовидную мышцу, да ты должен был видеть: автомат он тут же потерял, самое подходящее для сушки. Вот не нужно, чтоб следы огнестрела остались. Андрей уверен, что кость не задел, так что прожевать достаточно будет. Давай, толмачь.
Он перехватывает автомат поудобнее, потом чуток перемещается вбок и рекомендует мне в спину не сходить с обочины. Как бы не замкнуло чертовы пульты – они и так уже почти плавают в ладонях, словно резиновые утята в ванне.
– Мутабор! Просьба!
– Ы? – поворачивается ко мне жуткая харя, что-то неторопливо дожевывающая.
– Мускулюс дельтоидеус декстра – рана пуля. Ликвидация следа. След пуля ликвидация, след укуса необходимость.
– Хых… – бурчит морф.
Нехорошо на себе показывать, но мне кажется, что у морфа проблема если не с латынью, то с определением право-лево – точно. Тыкаю пальцем себя в правое плечо. Морф возвращается к трапезе. Пятясь, отхожу обратно.
– Договорились?
– Не знаю. Потом лучше все равно проверить.
– Это само собой.
Минуты продолжают тянуться, словно они и не минуты, а часы. Наконец, Ремер окликает – пора двигать. Зову Мутабора из канавы. К моему удивлению, парочка выбирается без повторных напоминаний, двигаются несколько грузнее, чем раньше. Не ожидал я, что их удастся так легко оторвать от жратвы. Даже странно, а я-то думал, что они будут себя вести нормально, как английские туристы, дорвавшиеся до пойла в режиме «олл инклюзифф», то есть черта лысого их оторвешь.
– Третий объект можно кусать. Добивать не стоит – пусть нормально зомбанется. Напомни Мутабору.
Напоминаю. Никакой реакции на мои слова у него нет. То ли не услышал, то ли не понял, то ли после обеда не хочет заморачиваться. Тем не менее, вальяжно, вразвалку бредет по пыльной дороге. Мы с Ремером и Серегой перемещаемся тоже, стараясь не перекрывать сектора обстрелов.
