Николай Фёдорович Шахмагонов
Перестрелка. Год девяносто первый
У «Армянского радио» спрашивают:
– Чем окончится перестройка?
«Армянское радио» отвечает:
– Перестрелкой!
Анекдот второй половины 80-х ХХ века
Часть первая. Пуго, Ахромеев. Кто следующий?
Тревожной выдалась в Москве последняя декада августа 1991 года. Ещё 18 числа, в воскресенье, ничто не предвещало грозных событий. В Тушино прошёл великолепный воздушные парад, собравший огромное количество зрителей, тем более наблюдать его можно было не только с аэродрома, но и с высокого Строгинского берега Москвы-реки.
Но уже в шесть часов утра 19 августа Всесоюзное радио взорвалось сообщением о введении чрезвычайного положения в некоторых районах СССР. Был передан указ вице-президента СССР Янаева о вступлении в исполнение обязанностей президента СССР «в связи с нездоровьем Горбачева». И тут же последовало сообщение о том, что создан Государственный комитет по чрезвычайному положению, обращение которого к советскому народу было зачитано торжественным голосом диктора.
И пошло-поехало. Уже 7 часов утра в Москву двинулись 2-я гвардейская Таманская мотострелковая, 4-я гвардейская Кантемировская танковая дивизии и три парашютно-десантных полка. Москва откликнулась митингами патриотическими в поддержку сохранения СССР и враждебными, прозападными сходками толпы, с вожделением смотревшей на западный образ жизни, разбавленной сверх всякой меры уголовными элементами и руководимой поднявшими голову ельциноидами, мечтавшими о превращении Советской Державы в сырьевой придаток заокеанских и европейских последователей Наполеона, Кайзера, Гитлера и прочей мерзости. Хаос в Москве, хаос в умах москвичей, понимание и непонимание сути происходящего, волнения и тревоги, а то и полное равнодушие – всё это продолжалось несколько дней, в период которых страна жила прежней жизнью. Также ходили на службу военные и на работу гражданские. Так же одни собирались в отпуска, другие возвращались из отпусков, также отправлялись в гости и на встречи с любимыми. Да и в Москве всё бурлило лишь в центре. Там сокрушали памятники, которые давно надо было сокрушить, как скажем, палачу русского народа Свердлову и такие, которые сокрушать было преступно, как скажем Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому.
И вдруг 21 августа Министр обороны СССР Язов внезапно вывел войска из Москвы, а на следующий день начались аресты членов ГКЧП…
22 августа 1991 года было объявлено о смерти пятидесяти четырёхлетнего Министра Внутренних Дел СССР Бориса Карловича Пуго, члена ГКЧП, причём странной смерти его вместе с женой… Выехавшие для ареста Пуго председатель КГБ РСФСР Иваненко и первый заместитель министра иностранных дел РСФСР Лисов, подручные Ельцина, нашли Пуго «застрелившимся», причём успевшим аккуратно положить на тумбочку пистолет, а жену его смертельно раненой – она умерла в больнице на следующий день. Бред, который несли средства массовой информации, перемешивался с некоторыми сведениями, становившимися достояниям, в том числе и людей ответственных, подобных генералу Рославлеву, но сведениями тоже весьма сомнительными. По Москве даже ходили слухи, что Пуго вместе с женой выбросились в окно.
В Москве царил хаос. Недобрая, враждебная России тёмная сила захватывала власть. 23 августа Ельцин при полном согласии Горбачёва подписал указ о приостановлении деятельности КПСС в Российской Федерации. Это продемонстрировало и замысел провокации, и участие Горбачёва в спектакле. В ночь на 24 августа опившиеся фанаты, щедро разбавленные уголовниками, руководимые янычарами Ельцина, силой захватили здание ЦК КПСС на Старой площади, всё разграбив.
А 25 августа молнией пронеслось по управлению, возглавляемому генерал-полковником Рославлевым, известие о том, что Маршал Советского Союза Ахромеев покончил с собой. Вот так взял, да и наложил на себя руки, на верёвочке повесился, привязанной к батарее отопления. В это не верилось никому – ни тем, кто знал лично их, ни тем даже, кто понимал, что это были за люди.
Обстановка была гнетущей. Уже даже не напряжённой, а просто гнетущей. Рославлев и прежде не слишком верил в успех задуманного Государственным комитетом по чрезвычайному положению. Не верил потому, что среди членов этого ГКЧП оказался один человек, который не мог желать возвращения Советского строя. Этим человеком был маршал Язов, самый непопулярный и неуважаемый маршал в Советской Армии. Он проявил себя тем, что мог, проезжая по Москве, в любом месте остановить машину и наброситься на офицера, нарушившего форму одежды, тем, что увольнял в запас без разбору опытных, заслуженных офицеров и генералов, вменяя им в вину возраст, тем, что заворачивал, скажем, представления на присвоения воинского звания полковник – это звание прерогатива министра – если в списке находился кто-то в слишком, по мнению маршала, непотребном для службы возрасте.
Впрочем, не это главное. Главное то, что «вытащил» Язова в Москву Яковлев, первый враг Советского Союза, а, следовательно, России – человек, превративший политбюро в политбанду, явившийся главным идеологом перестройки, фактически разваливавшей союз братских народов. Причём, Яковлев «вытащил» Язова с помощью провокации против руководства Вооружёнными Силами, выполненной западными спецслужбами с помощью некоего воздушного хулигана Руста, наверняка сотрудника этих служб. Провокация же была продумана удивительно нагло и бессовестно. Сначала наказывали всех, кто пресекал нарушения госграницы иностранными самолетами, а затем запустили легкомоторный самолёт, за уничтожение которого – каждый понимал – будет наказание на фоне безудержной истерики Запада.
Едва Руст сел Красной площади, как были изгнаны с высоких постов заслуженные генералы и маршалы, во главе с Министром Обороны Соколовым. Ну а дальше всё покатилось по наклонной и в армии в том числе. Крайне возмутило принятие оборонительной доктрины, как известно, губительной для любой армии мира.
И вот, когда стало ясно, что страна находится на краю пропасти, и произошли события, организованные Государственным комитетом по чрезвычайному положению. Но и на этот раз горбачёвская провокация во имя интересов Запада, удалась.
Генерал-полковник Рославлев не был прямым участником событий. Видимо, кто-то из организаторов, достаточно здравомыслящий, понимал, что кому-то необходимо было в эти смутные времена заниматься не политикой, а прямым делом обеспечения обороны страны. Ведь вокруг-то одни звери, одни стаи злобных гиен. Но он знал слишком много и имел постоянную связь с войсками, о чём знали враги ГКЧП, которые являлись лютыми врагами Советского Союза и Вооружённых Сил СССР. Конечно, не он один. Кто-то знал больше, кто-то меньше. Кто-то представлял большую опасность и после разгрома ГКЧП в Москве, кто-то опасность меньшую на местах, но опасность…
Рославлев понимал, что смерть маршала Ахрамеева не случайна, что она вполне рукотворна, и не трудно было понять, кем организована. Рославлеву особенно не до слухов – дела служебные не давали порой головы поднять от документов, приказов, распоряжений.
И тут это ужасное сообщение о смерти Маршала Советского Союза Ахромеева. Рославлев хорошо знаком с маршалом, помнил, как тот, будучи начальником Генерального штаба Вооружённых сил СССР – первым заместителем министра обороны СССР, резко выступил против навязываемой Горбачёвым и его кликой военной реформы, подрывающей боевую мощь Советской Армии. Последовала отставка, а вскоре назначение советником Горбачёва по военным делам на всех его должностях, вплоть до президентской.
Рославлев ходил по кабинету, буквально ошеломлённый известием, и размышлял над происходящим в стране.
Он знал, что уже 19 августа Ахромеев вернулся из Сочи, где отдыхал с семьёй в Военном санатории, прибыл к вице-президенту СССР Янаеву и предложил помощь в решении военных вопросов. Какие задачи решал в составе ГКЧП, Рославлеву было неизвестно, не знал он и о том, что делал маршал, когда всё посыпалось…
Рославлев считал, что ни Ахромеев, ни Пуго покончить жизнь самоубийством не могли ни при каких обстоятельствах. Просто этих людей с несгибаемой волей, которые, возможно, поверили в идеалы ГКЧП, склонить к обслуживанию дальнейшей инсценировки было бы невозможно. Он знал, что и его самого подкупить и сломить невозможно, а потому совершенно естественно был обеспокоен тем, что ждёт его, хоть и не участвовавшего в ГКЧП, но поддержавшего его. Он думал даже не столько о себе самом, поскольку, как человек военный, всегда и ко всему готов. Он думал о семье. Жена, по счастью, отдыхала в санатории. Там, на виду у людей, вряд ли станут что-то с ней делать – слишком явно. А вот его дочь Алёна с сыном Володей, только что вернулись из отпуска – ведь близилось 1 сентября.
Сам он, конечно, мог выехать в одно из соединений, якобы, с целью проверки, и всё… Переждать-то надо всего несколько дней. Но, прежде чем думать о себе, нужно было подумать о своей дочери и внуке.
Рославлев редко покидал свой рабочий кабинет рано, но в этот день не работалось. Да и не ясно было, что теперь ждёт его, как многим известно, состоявшего в добрых отношениях с Ахромеевым, да и не только с ним. Сегодня вообще никто не беспокоил. Руководство, словно в оцепенении… Многие так же, как и он, ожидали, что же теперь будет. Шли аресты. Пока только тех, кто сильно засветился участием в самом ГКЧП. Но ведь многие высказали свою поддержку. Рославлев тоже не выступил против, значит и он мог оказаться на заметке у тех, кто расправлялся со всеми патриотами, не желавшими гибели Державы и превращения её в сырьевой придаток Запада.
Вызвал машину, и спокойно спустился к подъезду. Часовой вытянулся и отдал честь – у Рославлева пропуск не проверяли. Служебная машина уже ждала у подъезда.
Водитель посмотрел вопросительно:
– Домой?
– Да, да, конечно, домой…
А когда машина уже тронулась с места, неожиданно добавил:
– Только вот что… Проедем по бульвару сначала. До Чистых Прудов проедем. Вроде машин сегодня не так много…
На Москву опускался тихий августовский вечер. Лёгкий ветерок шевелил листочки на деревьях, в разрывы зелени видны были скамеечки, на которых сидели пока в основном пенсионеры, причём мелькнули даже шахматисты, устроившиеся на боковых аллейках. Но Рославлев только делал вид, что интересуется происходящим на бульваре. Он не хотел озадачивать водителя, а потому наблюдал украдкой, затем что позади…
Позади шли «Волги», «Жигулята», «Москвичи». В ту пору иномарки в Москве, конечно, редкостью не были, но всё же не развелось их столько, сколько позже, когда страна превратилась в некий балаган, уничижительно стремящийся во всём подражать и поганой Европии и ещё более поганому заокеанскому монстру, стремившемуся проглотить весь мир.
Одна машина привлекла внимание. Она никак не хотела идти на обгон. Это была серая «девятка». За рулём Рославлев рассмотрел мужчину средних лет, рядом с ним был пассажир, внимательно глядевший вперёд, как показалось, именно на чёрную «Волгу» с военными номерами.
– Давай здесь чуть помедленнее, – сказал Рославлев водителю, – Хочу посмотреть театральную афишу.
Проезжали новое здание МХАТа, который всё ещё назывался в народе именно МХАТом, а не странной впоследствии и непривычной кликухой эм-ха-ха-тэ…
«Девятка» тоже замедлила скорость и перешла в правый ряд. Обгонять не собиралась.
«Неужели всё-таки слежка? – подумал Рославлев. – И что же собираются делать? Устроить аварию? Вряд ли… В центре города скорости не те. Остановиться бы и зайти куда-то по пути?
Но сразу отбросил эту мысль – в форме генерал-полковника прогуливаться по Москве как-то не принято.
И всё-таки он нашёл выход. Попросил водителя, когда добрались до Чистых Прудов, остановиться, чтобы полюбоваться живописным видом хотя бы издалека. «Девятка» подъехала почти в плотную, но не остановилась, а резко перешла во второй ряд и, прибавив скорость, скрылась впереди.
«Значит, я под колпаком, – невесело подумал он, и как бы продолжая обдумывать эту фразу, ставшую крылатой после известного фильма, попробовал ответить: – Кто же в роли Мюллера? Уж не Стрихнину ли поручена эта операция по ликвидации свидетелей завершившегося спектакля под названием ГКЧП?».
Этого генерала какие-то непонятные нечистоплотные силы тянули вверх давно. Несмотря на, мягко говоря, скромные успехи в командовании дивизий, его пытались просунуть с солидным повышением в должности в ГСВГ, как раз в период, когда там начинались весьма и весьма заманчивые для людей без чести и совести дела. Настоящих тружеников в погонах ждали суровые испытания – клика Горбачёва выбрасывала войска целыми дивизиями чуть ли не в открытые поля, где ни казарм, ни жилья не было.
Когда ему говорили, он только посмеивался… Ничего, в сорок первом целые заводы с запада на восток перебрасывали и тоже в поле, умалчивая о том, что все пункты, куда проводилась дислокация, заранее были подготовлены, даже проведены к ним коммуникационные системы. Просто начинать эвакуацию до реального начала войны было нельзя по целому ряду причин. Одна из причин – не дать врагу обвинить СССР в подготовке к нападению на Германию…
Не получилось у Стрихнина стать заместителем командующего армией, пробился в Москву на высокую должность, вертелся в кругах Ельцина и его шарашки, старавшейся дестабилизировать обстановку в стране и взорвать СССР изнутри. Именно по мере усиления этой преступной банды росло сопротивление ей и в армии, и в лучшей части советского общества.
С одной стороны, Рославлеву, опытному, заслуженному генералу, занимавшему высокий пост, человеку, близкому к Ахромееву, какие-то подозрения казались смешными, но, с другой стороны, ещё более нелепым было самоубийство Ахромеева, прославленного маршала, большого умницы, человека авторитетного в стране. Он никак не мог покончить собой.
Впрочем, остаток пути проехали, как показалось, без провожатых. Рославлев приехал домой несколько раньше, чем всегда, поскольку в этот день не было нужды задерживаться на службе, а потому вошёл в пустую квартиру. Вероятно, Алёна не ждала его так рано. Выглянул в окно. Сквозь сплошное зелёное море листвы плохо было видно, что делается во дворе. Но в узкий разрыв в этом море он увидел часть дорожки, по которой промчался внук на велосипеде. Подумал: «Значит, и Алёна где-то там, поблизости».
Спустился на лифте и вышел во двор через так называемый чёрный ход, которым обычно пользовались владельцы машин и собачники. Перед ним открылся классический московский двор. Где-то в углу зеленели хозяйственные постройки, по периметру выстроились машины, за низким решётчатым заборчиком виднелись песочница, качели, карусель и другие приспособления для детских игр.
Алёна читала книжку, устроившись на лавочке в тени. Солнце уже было не жарким, но, тем не менее, читать в тени удобнее.
– Папа, ты? Так рано!? – обрадовано воскликнула дочь. – Володечка, дедушка приехал.
– Подожди, пусть ещё покатается пяток минут.
Но Володя лихо затормозил возле них. Рославлев обнял его и разрешил сделать ещё кружок.
– Вот что, Алёна, выступление за советскую власть, которое столь безобразно обозвали путчем, провалено… Собственно я другого и не ожидал. Но главная беда в том, что начались расправы. Эти ублюдки и питекантропы от демократии уже обагрили кровью свои руки – убит Маршал Ахромеев, убиты Пуго с женой. Я вас должен немедленно спрятать в надёжном и людном месте, где вы будете под защитой и в то же время на виду.
– Что ты говоришь, папа? А ты? Нет, я без тебя никуда не поеду! – твёрдо сказала Алёна.
– Я думаю, что тоже самое говорила Пуго его жена, и он вынужден был остаться и погибнуть… Нет. Ты только свяжешь меня по рукам и ногам. Мне нужна свобода действий. Думаю, что сами по себе семьи их не интересуют, но если становятся случайными свидетелями, то…
– Свидетелями чего? – испуганно спросила Алёна.
– Убийств! Эти люди идут на всё, чтобы уничтожить великую Советскую Империю. Неужели ты думаешь, что их остановит один человек или семья… Вы должны уехать. Ты должна увезти сына.
– Куда же нам ехать и когда?
– Немедленно… А место я нашёл… В ваш любимый дом отдыха «Подмосковье» поедете. Идём собираться.
– Ты взял путёвки?
– Я отправляю вас под защиту надёжного человека, отдыхающего там.
Рославлев подумал о своём друге, старом сослуживце и однокашнике по суворовскому училище, генерал-лейтенанте, который отдыхал там с семьёй. Номер был большой, трёхкомнатный люкс. Места хватит. Оформлять путёвку на Алёну с внуком не стал – она же после развода вернула свою девичью фамилию…
Мало того, когда несколько дней назад Рославлев заехал в гости к этому своему другу, случайно встретил молодого генерала Андрея Световитова. Он учился в академии Генерального штаба и проводил летний отпуск в доме отдыха. В крайнем случае ещё один человек, который наверняка готов помочь, если потребуется.
И вот теперь, размышляя, где спрятать дочь с внуком, он принял единственно верное на его взгляд решение.
Посадив Алёну с Володей в лифт, он сказал, что готовность к отъезду – через сорок минут, а сам решил ещё раз прогуляться возле дома, посмотреть нет ли чего подозрительного, не следит ли кто. Ничего подозрительного не заметил и поднялся к себе в квартиру. Едва открыл дверь, услышал шум на кухне и узнал голос Наташи, лучшей подруги Алёны, которая, видно, заглянула в гости.
«Не вовремя», – с досадой подумал Рославлев, понимая, что не надо бы никого посвящать в то, что Алёна с Володей отправляются в дом отдыха.
У Алёны был встревоженный вид.
«Не сказала бы Наташе, о том, куда собирается», – подумал Рославлев, и чтобы на всякий случай увести разговор подальше от нынешних событий, воскликнул, словно вспомнил только сейчас:
– Да… На днях встретил вашего старого знакомца, – где встретил не сказал намеренно. – Помнишь, Алёна дружила с Андреем Световитовым? И тебе он, кажется, нравился, – прибавил, повернувшись к Наташе.
– Мне? С какой стати?! – пожала плечами Наташа.
– Между прочим, до сих пор холост…
– Да-а и отчего же? – спросила Наташа.
Алёна же отвернулась к окну, слегка покраснев.
– Сказал мне так: не встретил такой, как ваша Алёна, вот и не женился. Спрашивал о тебе, – обратился он к дочери, – но я и не знал, что говорить. Ушёл от ответа.
Подруги переглянулись, и Наташа сказала:
– Алёна, не довольно ли в игрушки играть… Тем более, это уже и не игрушки… Твой папа должен знать….
– Замолчи, – закричала Алёна, но было уже поздно.
– Что я должен знать? – спросил Рославлев.
– Не смей говорить, Наташка, если скажешь, то я… то мы…
– И скажу. Для твоей же пользы, а особенно для пользы твоего сына… Григорий Александрович, Володя – сын Световитова…
– Что? – резко переспросил Рославлев, но, на мгновение задумавшись, взял себя в руки и довольно спокойно поинтересовался: – И Световитов об этом знает?
– В том то и дело, что не знает… Да вы посмотрите на Володечку – вылитый отец, – продолжала Наташа.
Только теперь Рославлев вдруг сразу осознал то, что всё время что-то беспокоило его, когда он разговаривал со Световитовым и ещё раньше, несколько лет назад. Он представлял Световитова в военный отдел ЦК КПСС для собеседования по поводу выдвижения на должность командира дивизии, да и при недавней встрече. Тогда он подумал, что сходство Световитова с его внуком Володей удивительно.
Действительно – сын и отец были очень похожи, просто Рославлеву в голову не приходило, что это могло быть так. Он не знал ни причины ссоры Алены и Андрея, ни того, до какого уровня дошли их отношения перед самым разрывом.
– Да, я выходила замуж за того придурка, между прочим, не без твоего настояния, – сказала она о бывшем муже, – и выходила замуж, уже будучи… Ну в общем, всё получилось у нас перед самой ссорой, а потом, потом я, наверное, была неправа, – призналась Алёна, – Но так всё закрутилось…
В это время зазвонил телефон, и Рославлев пошёл в кабинет, на ходу осмысливая информацию.
Звонила жена одного генерала из его управления. Извинилась за беспокойство и спросила:
– Григорий Александрович, что-то супруг мой припозднился, а обещал сегодня пораньше быть. Говорил, что съездит ненадолго в Алабино по делам и сразу домой, часам в шестнадцати…
Так и сказала – не к четырём, а к шестнадцати, по-военному.
– Ну, может быть там задержался, – попытался успокоить Рославлев.
– Нет-нет, оттуда уже звонили. Он очки свои там забыл, так вот спрашивали, прислать ли в завтра в управление? Сказали, что уехал стразу после обеда… И нет… Извините ещё раз… Просто время такое.
Рославлев почувствовал недоброе.
– Я сейчас уточню, в чём дело и вам перезвоню…
Но едва положил трубку, как снова раздался звонок, на этот раз дежурного по управлению.
– Товарищ генерал-полковник. У нас несчастье… Я уже звонил вам несколько раз, но телефон не отвечал.
И дежурный доложил, что пришло сообщение об автомобильной катастрофе, в которой погиб тот самый генерал, о котором только что справлялась жена.
Закончив разговор с дежурным, Рославлев набрал номер квартиры генерала, но телефон долго был занят. Наконец трубку взяли и в ней послышались рыдания.
Оставалось лишь выразить соболезнования и пообещать разобраться во всём что случилось.
Рославлев ещё некоторое время посидел в кабинете. Нужно было срочно отправлять дочь с внуком. Он снова подумал, что очень не вовремя и в тоже время как раз очень кстати пришла подруга дочери и проговорилась о том, что скрывала от него Алёна.
Он помнил, что Наташа никогда не оставалась у них на ужин, а потому, зайдя на кухню, спросил, деликатно и завуалированно поторапливая:
– Поужинаешь с нами?
– Нет-нет, Григорий Александрович, спасибо. Мне нужно ещё маме помочь. Я побежала.
– Ну вот что, не до ужина, – сказал Рославлев, когда Наташа ушла. – Собирайся, а я пока спущусь к Петровичу и попрошу его отвезти вас.
Причину такого решения называть не стал. Одно дело по Москве ездить, а другое – за город выезжать. Насмерть разбиваются в большинстве случаев на трассах. В городе не всегда можно организовать автокатастрофу с нужным исходом.
Рославлев спустился на второй этаж и позвонил в дверь своему старому сослуживцу, давно уже уволившемуся в запас.
– Петрович, слышишь, что творится?
– Слышу, Гриша, слышу…
– У меня к тебе просьба… Нужно Алёну с Володей доставить в дом отдыха, в наш, на Клязьме… И вручить их одному человеку.
– О чём разговор? Сделаю. Когда ехать?
– Через полчаса. Если можно, я от тебя позвоню.
– Конечно. Всё понимаю.
Рославлев набирал номер телефона дома отдыха не без волнения. Он уже решил, к кому отправит дочь и внука. Конечно же к Световитову, если тот никуда-то уехал? В администрации сообщили, как позвонить в номер, и через минуту Андрей сам взял трубку.
– Андрей Фёдорович, нам необходимо срочно увидеться… Вы меня узнали? Мы виделись два дня назад…
– Да, да, конечно, товарищ…
Но Рославлев, убедившись, что тот узнал его, перебил, не дав назвать воинского звания:
– Ждите у мостика перед проходной ровно через час…
И, обращаясь к Петровичу, сказал:
– Не думаю, что кто-то этот разговор слышал, но так лучше. Я сейчас поднимусь к себе и вызову свою машину, словно куда-то ехать собираюсь. Покручусь поблизости, и назад. А ты, как вернёшься, сразу ко мне.
Затем он попросил чистый лист бумаги и самый обычный конверт. Написал что-то, размашисто расписался и пояснил:
– Вручишь его молодому человеку, который встретит вас, – и кратко обрисовал наружность.
А ещё через двадцать минут Алёна с сынишкой уже сидели в машине Петровича. Рославлев проводил их и неспешно пошёл домой, незаметно осматриваясь вокруг. Ничего подозрительного он, по-прежнему, не заметил. Подумалось: «Может, я перестраховался? Может, ещё всё обойдётся… А Пуго? Ахромеев? Нет, не должно обойтись».
Машину он вызвал и удивил водителя странными маршрутами этой вечерней поездки. То ему надо было в один магазин, то в другой… То захотелось побывать на Ленинских горах. Домой почему-то не спешил. Поскольку был не в своей генеральской форме, часто выходил из машины по разным делам и внимательно осматривался.
Вскоре понял. За его машиной следят. Значит хорошо поставлена информация. Либо прослушивают телефон, либо из гаража сообщения получают…
Надо было возвращаться домой, но хотелось бы всё-таки оторваться от провожатых. Он, конечно, мог отправиться к кому-то в гости – к родственникам или к старым добрым знакомым, даже на дачу уехать, но после того, как узнав об автокатастрофе, решил, что не может никого подвергать опасности.
Значит, домой…
Звонок генерал-полковника Рославлева крайне удивил Андрея Световитова. Два дня назад при мимолётной встрече они почти ни о чём не поговорили. Правда, Рославлев поинтересовался, женился ли он и, услышав отрицательный ответ, не удержался от вопроса:
– Что так?
Ничего нового Световитов не ответил. Повторил, что однажды уже сказал:
– Не встретил такую девушку, как ваша дочь, вот и не женился…
– Раньше надо было думать и не ссориться, – проворчал Рославлев.
– Теперь уж дело прошлое, но в той ссоре я не виноват… Одна заинтересованная особа оговорила меня. Впрочем, что теперь это может изменить?!
Рославлев внимательно посмотрел на него и спросил:
– Долго ещё здесь будешь?
– До конца месяца. Как в школе – первого сентября за парту. Я ж в академии генштаба.
– Да, да, помню, – сказал Рославлев.
Но в этот момент подошёл его приятель, который отлучался зачем-то и которого Рославлев ждал, беседуя со Световитовым, и разговор окончился ничем.
Правда, уже собираясь уйти, Рославлев, подумав, бросил, как бы невзначай:
– Кстати, Алёна ведь тоже никого себе так и не нашла…
– Она ж замужем?!
– Была… С полгода всего была, а потом развелась… Ну, ладно, отдыхай, набирайся сил. Мне пора.
Вот и всё…
Световитов в тот вечер долго не мог заснуть. Вспомнилось всё, что связано с Алёной… Вспомнился разрыв, доставивший столько переживаний.
И вот теперь, спустя много лет, этот странный звонок. Размышляя, зачем он мог понадобиться генерал-полковнику Рославлеву, Световитов, не спеша, шёл по берёзовой аллейке в сторону проходной. О том, что происходит в стране, он, конечно, знал, но из-за учёбы был оторван от всей этой суеты. Если б дивизией командовал, давно бы вернулся к месту службы. А так?! Пока никаких распоряжений не получал.
Аромат августовского вечера успокаивал. Удивительна сила природы – стоит окунуться в её первозданную свежесть, и уже кажутся нелепыми страсти, которые кипят где-то на улицах и площадях и о которых с таким вожделением и с такой собачьей преданностью заправилам грядущей демократии рассказывают комментаторы.
Он миновал проходную, вышел на мостик через небольшой заливчик, врезающийся в зелёное море леса. Заливчик как бы отделял военный дом отдыха от пансионата «Клязьма», принадлежавшего ЦК КПСС.
Медленно сгущались сумерки, успокаивалась вода в заливе. Стайки уток, оставляя за собой косячки волн, направлялись к зарослям осоки и устраивались там на ночлег. Световитов наблюдал за одной такой стайкой, которой всё время мешал бездомный бродячий пёс. Он, вероятно, и не помышлял сделать себе добычей одну из уточек, ибо был и без того откормлен многочисленными отдыхающими, снующими здесь, да к тому же ещё ленив и неумел. Он просто пугал стайку, мешая ей устроиться у берега. Играл. То забегал в воду, и уточки с гоготанием кидались врассыпную. Пёс бродил по мелководью, пил воду, выходил на берег, и стайка снова возвращалась к облюбованному месту, но всё повторялось до тех пор, пока самому псу не надоело это занятие и он, приметив где-то собачонку, очевидно, в этих местах постороннюю, с громким лаем бросился разбираться с ней.
Световитов облокотился на перила и смотрел вдаль, туда, где за широкой полосой водохранилища уже засветился маяк. Где-то за маяком был фарватер канала Москва – Волга.
Он не часто отдыхал в санаториях и домах отдыха: пару раз в детстве с отцом, потом один раз в лейтенантские годы – зимой на море – и вот теперь в «Подмосковье». Служба сложилась так, что большую часть времени провёл за границей, в группе войск, а приезжая в отпуска, стремился побыть либо у матери в Калинине, либо на даче у отца на Рязанщине, на Оке, где и купанье, и рыбалка были на славу.
Теперь вспомнил разговор с Рославлевым, давний разговор, после собеседования по поводу назначения на должность командира дивизии. Вспомнил упоминание о дочери Рославлева Алёне… Незаживающая рана…
Правду ли он сказал Рославлеву? Действительно ли до сих пор не женился из-за того, что так и не смог забыть свою первую любовь? Вопрос очень сложный – даже более чем сложный. Он ответил именно так, как ответил, причём сделал это, совершенно не задумываясь, неожиданно для себя, словно кто-то невидимый и всевластный подсказал этот ответ, но теперь, имея возможность поразмышлять безо всяких помех, он вдруг подумал о том, что, вероятнее всего, сказал правду. Ведь все его попытки встретить спутницу жизни не увенчались успехом именно потому, что где-то в глубине души занозой сидела мысль: всё не то, всё несравнимо с тем, что было, с тем, что он знал, с тем, что чувствовал тогда, когда рядом была незабываемая Алёнушка Рославлева.
Он знал, что она вышла замуж вскоре после их размолвки. Ему сообщила о том её подруга, которой он позванивал иногда, бывая проездами в Москве. Алёнушка вышла замуж, когда он служил от Москвы хоть и не близко, но, по крайней мере, в Союзе, а не в горячей точке, куда вскоре попросился сам, но не потому, что был убит горем из-за разрыва с возлюбленной, а скорее для того, чтобы испытать себя в настоящем деле.
Ему, сыну писателя, бывшего военным постольку поскольку, всё время казалось, что он в чём-то отстаёт от своих товарищей, что он не вполне такой, что он из другой среды, что ему так и не сделаться настоящим командиром. А стать настоящим командиром было его мечтой. Он много раз смотрел фильм «Офицеры», его манили испытания, но манили, разумеется, и высокие звания. Он помнил слова Суворова о том, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. И он мечтал стать генералом, не видя в своих мечтах ничего зазорного. Но не искал окольных путей к генеральским погонам, а хотел пройти путём прямым и честным, сколь бы ни был тернист этот путь.
Семья в жизни офицера занимает важное место, особое место, можно даже без преувеличения сказать, что первостепенное место. Наверное, быстрее и вернее это может понять дочь офицера, и, наверное, именно дочь офицера скорее может стать настоящей, боевой подругой.
Годы прошли, а он до мельчайших подробностей помнил тот свой отпуск перед четвёртым курсом, когда они с отцом отправились в Военный санаторий Эшери, что неподалёку от Сухуми. Это было время, когда республики, подобные Грузии, мирно и спокойно сидели на шее Советского Союза, а точнее, на шее РСФСР. Они забирали у неё в десятки раз больше, нежели поставляли. Грузины, а точнее их самостийные вожди-пигмеи ещё, быть может, даже и не мечтали видеть Абхазию без абхазов, а Южную Осетию без осетин. Санаторий располагался на берегу моря, в большом абхазском селе, над которым возвышалась высокая зелёная гора, а на вершине её, по преданию, был когда-то домик художника Верещагина.
