Николай Гарин-Михайловский
Путешествие на Луну
Но лошадей уж нельзя было сдержать, и обе тройки неслись некоторое время рядом.
Передо мной промелькнула вытянувшаяся в открытых больших санях длинная фигура у задней стенки саней. Весь в напряжении и покое, он сидел, и, если бы его осветить, он, наверное, оказался бы бледным, худым, черным и со скрещенными руками. Затем мелькнула тройка его громадных лошадей. Они рвались из последних сил и, казалось, с каждым прыжком вырастали из мрака.
– Кто это? – крикнул я своему ямщику.
– Черт! – ответил он односложно.
Черт так черт! Нет ничего более захватывающего и фантастичного этой ночной безумной скачки. Рядом две бешеных громадных тройки, риск каждое мгновение куда-то взлететь, опрокинуться, растоптать друг друга где-то в ночной бездне… Это захватывает дух и зажигает кровь. Еще и еще порыв – и наши сани вылетают вперед, а вот крутой спуск и страшный ухаб, и лошади уже глухо несутся по мосту… Следовательно, пропусти одно мгновение, и мы столкнулись бы, и обе тройки были бы теперь уже там, за перилами… Но вот уже далеко позади обогнанная нами тройка.
– Да кто же это?
– Черт!.. Хуже черта!.. Будет доволен… Давно я до него добирался… «Мои лошади! мои лошади!»… будешь помнить Сашку-ямщика.
Ямщик пустил дымящихся лошадей шагом, бросил вожжи и принялся крутить папиросу.
– Вот тебе и Сашка-ямщик!.. Наплевать на тебя я хотел!..
Закурив и помолчав, Сашка-ямщик продолжал:
– Волков кормит, а людей морит… Собакам памятники ставит, а людей волками рвет… Сука есть у него – дочкой называет.
Но в это время раздался за нами глухой гул, и темная масса пронеслась мимо.
– Врешь!.. – выкрикнул Сашка-ямщик.
И через мгновение мы уже мчались вперед.
Там впереди раздавались крики кучера и седока, у нас было гробовое молчанье. Какое-то высшее презрение хотел выказать, должно быть, мой ямщик этим молчаньем, не крича и не понуждая своих и без того исправных лошадей.
Опять обрисовались сани врага и его стоящая фигура, затем он опять упал в свои просторные сани и, когда мы проносились, снова сидел неподвижно. Мой ямщик, быстро повернувшись, пустил ему презрительное «ха!», и вслед за тем вдогонку за нами раздался выстрел.
В первое мгновенье мы оторопели, а вслед за тем ямщик Сашка совершенно спокойно проговорил:
– Ну и черт!.. Волков кормит, а в православных палит!
Странно, что у меня даже и в мысли не было протеста; палит так палит, пусть! Все целы, а потому – о чем, значит, и разговаривать.
– Он, что ж, на станцию тоже едет?
– Нет, тут вот сейчас своротит к невесте…
Он действительно повернул к невесте, и перед нами мелькнули яркие огни усадьбы, а мы опять помчались дальше.
Но как ни скакали мы, к поезду все-таки опоздали: пять минут всего, как прошел. В утешение начальник станции сказал, что всю зиму поезд, опаздывал, по крайней мере, на час, а сегодня первый раз пришел вовремя.
– Вот следующая станция большая: там он сорок минут стоит.
– А сколько до следующей станции? – спросил я.
– Восемнадцать верст, час идет.
Я возвратился к ямщику, рассказал ему, что узнал от начальника станции и предложил сделать попытку нагнать поезд.
Обмерзлая фигура Сашки-ямщика в темноте наклонилась к земле.
– Кони не вытерпят! – сказал он.
– Бери что хочешь.
– Двенадцать!
– Согласен.
– Дороги вот только не знаю здесь… Бежать на станцию спросить…
Через две минуты он возвращался.
– Знаешь?
Он молча поворачивал лошадей. Повернув, он сел на козлы, тронулся и тогда уже нехотя ответил:
– Знаю… тут только на гору подняться, а там тракт.
Поднялись мы на гору, нащупали какую-то дорогу и понеслись.
Борею, очевидно, надоело ждать с надутыми щеками, и что-то зловещее уже начинало завывать вокруг нас, или, вернее, – где-то высоко-высоко над нами. Лес попался, весь опушенный инеем, и замелькали пред нами какие-то фантастические города, звон колокольный и фосфоричный, самосветящийся, полный фантазии и обмана блеск. Какие-то овраги и обвалы, и мы уже спускаемся куда-то в кручу. Холод начинает пронизывать, тот промозглый холод, когда намерзнешься до того, что и шуба не греет. Устал я и чувствую беспокойство, а Сашка-ямщик вдруг говорит:
– Что такое, и не запомню этого оврага. И страшенный какой!..
И вдруг, осадив тройку, он быстро, решительно говорит:
– Чур, чур меня! я на тебе, ты подо мной…
И уже повеселевшим голосом он продолжает:
– Ах ты, семя проклятое, чего удумал!.. тпру!..
Он круто поворачивает назад лошадей, причем я даже не отдаю себе отчета, как мы не срываемся в ту бездну, где под нами чернеет лес, и успокоенно говорю:
– Ну, теперь выедем скоро…
Мы опять мчимся, и немного погодя я замечаю по сторонам все признаки большой дороги.
– Эх вы, соколики! – заливается беспечно Сашка-ямщик.
Теперь, очевидно, уж надо покрикивать на усталых лошадей.
Тем не менее мы подлетели к станции почти одновременно с поездом.
Я вылезаю из саней, а ямщик Сашка мне говорит с упреком:
