Николай Каро
Восточная паутина
Предисловие или обращение к читателю
Читатель, салям! Да, будет благословлен Всевышний, что вложил в мою руку калям1, убрав из нее то, что не всегда достойно правоверного мусульманина. Велик Аллах! И мы все дети его!… И каждому он пред начерчивает свой путь. Одних возвеличивает сразу и бесповоротно, они яркими звездами загораются на небосводе истории. Другим он определяет путь более тернистый и трудный. Первые ярко горят, но не все догорают в положенный Всевышнем срок. Другие тлеют на задворках истории, волею судьбы предначертанной свыше, ярко загораются, пройдя определенный отрезок пути познания жизни, отдавая эти познании окружающим.
Еще в незапамятные времена сказано мудрецом: «Постигнуть можно мир, постигнуть можно жизнь, но как постигнуть то, чем постигаешь?» Азия! О как много в этом слове необъяснимого и неимоверного! Как много прекрасного и гордого! Как величественны горы, как жарки пустыни и как холодны твои родники! О, Азия! Как много у тебя древних городов, древних мыслей и судеб!!! Азия! Как много нового, непонятного, определенном или данном витке истории.
Читатель! Мы все помним походы великого Искандера Двурогого! Мы помним хромого Тимура! Также мы не забываем о походах великого Кагана монгол Чингиз-хана в полуденные страны! Мы помним славные дела и завоевания чингизидов: Бату-хана, его помощников – Субудай Багатура и Джеби найона! Старые калмыки помнят, что такое плеть треххвостка, которой можно было убить волка! Старые узбеки помнят, что Фергана называлась спящей красавицей, и что войска Александра Македонского остановили кочевые племена сартов и яксартов в дельте Аму-Дарьи. А что ныне? Читатель? Неужели Всевышний отвратил свой взор от благословенной части земли, которая называется Азией? Где нынешние Навои, Фирдоуси, или им поклоняющиеся, ценящие их труды люди. Неужели иссяк поток знаний и мудрости Аллаха на эту благословленную часть земли? Взяв в руки калям, я твой покорный слуга, о читатель! Решил в данном повествовании попытаться отразить ход современной жизни Азии, а точнее ее маленького, но заметного для меня места моей Родины, Ферганской долины – это жемчужины Средней Азии со всеми ее многогранными событиями в масштабе бывшего Союза, в масштабе СНГ, в масштабе маленького кишлака и большого мегаполиса, как Ташкент или Москва. Эта повесть о людях и их делах, хороших и плохих, о добрых и злых! Итак, читатель! Мы погрузимся с тобой в мир людей и событий, которые живут среди нас, с нами, в нас…
– Все мы пыль! На дороге истории, которая сдувает нас на обочину, размахивая широкими одеждами событий, прошедших, настоящих и будущих…
Находка
Мерное журчание воды в канале и шуршание сухих веток камыша, на отвесном склоне глиняного отвала, смешались в причудливую мелодию среднеазиатской ночи. Когда утро еще не наступило, но легкий шелест камыша говорит о том, что рассвет близится. Звезды, отражающиеся в воде канала, причудливо мерцают в водяной ряби, как бы исчезая в глубине и вдруг снова появляясь… Вот послышался тонкий писк, это мышь полевка, чувствуя приближение дня, сзывает своих мышей в нору, по какому-то наитию, чисто материнскому, зная, что им пора домой и что они достаточно накормлены.
Буквально через несколько секунд над норкой на фоне уже начинающего сереть неба пролетела черная тень. Это филин, отдыхающий от ночной охоты на соседнем барханчике все-таки соблазнился возможностью под занавес ночи полакомиться. Но на земле возле норки уже никого не было, только белели несколько зернышек джугары. Не солоно хлебавши ночной хищник вновь вернулся на облюбованный бугорок и нахохлившись, стал присматриваться к окружающей его ночи.
Между тем все явственнее стали проступать отроги горного Шахимардана, в небе на фоне бледнеющих звезд стало появляться красноватое свечение, предвещающее появление древнего, как сам мир, светила.
Вдалеке слышался то отдаляющийся, то вновь тихо нарастающий рокот мотора работающего на поле трактора. В метрах двухстах от канала, по асфальтированной дороге, причудливо извивающейся между барханами, подобно гигантскому змею, показался свет фар. На мгновенье, осветив верхушки камыша, торчащие над отвалом, и летучую мышь, летящую вдоль канала, которая резко изменила траекторию полета и исчезла в предрассветной мгле, свет фар исчез также внезапно, как и появился.
Филин, проведя свой утренний туалет, и решивший, что пора и на покой, вдруг вскинул голову, украшенную крючковатым клювом, и внимательно стал прислушиваться к звукам, которые появились со стороны дороги…
Раздался резкий скрип тормозов, фары погасли, хлопнули дверцы, затем раздался щелчок, похожи на звук открываемого багажника. Послышался приглушенный говор, перемежаемый надсадным дыханием. Филин внимательно смотрел своими желтыми глазами в ту сторону дороги, откуда слышались звуки такие непривычные в язъяванской степи2.
Между тем на склоне соседнего бархана появились два силуэта, которые волокли по песку что-то длинное и непонятное, издававшее звуки, больше похожие на стоны. Наконец незнакомцы уже вполне различимые в свете почти наступившего утра бросили свою ношу в заросли камыша.
Один из двоих, более грузный, сел на корточки перед водой и тяжело отдуваясь, стал плескать на лицо пахнущую утренней свежестью воду. Второй человек оказался молодым парнем, одетым в видавшие виды армейские галифе и пиджак, который очевидно поменял не одного хозяина.
Первый, как видимо старший, одетый в добротную кожаную куртку черного цвета и такого же цвета джинсы, с аналогичного цвета башмаками, имевший почти квадратный подбородок и внимательные черные глаза на одутловатом лице, вытирая руки носовым платком, произнес хриплым голосом, обращаясь к напарнику: «Ну что, Мансур? Скоро ты станешь обладателем достаточно крупной суммы? Купишь себе и джинсы, и куртку, и черный куйнак3. Ботинки не покупай, у меня есть новые, я тебе их подарю. Да не трясись ты, как баба. Сказал тебе, все будет нормально. Пойди, принеси хороший тош4», – продолжил он, доставая из внутреннего кармана куртки моток скрученной капроновой бечевы…
Напарник, одетый так несуразно, нервно сглотнул, нелепо взмахнул руками, приоткрыв рот, но так и не вымолвив ни слова, повернулся и побежал к накопителю, смешно вскидывая сапогами.
Дебил – промолвил оставшийся возле свое ноши.
Вместе с тем деловито достал из-за пояса маленький черный пистолет, поднялся на пригорок, глянув в направлении, куда убежал Мансур, левой рукой достал из кармана джинсов продолговатый цилиндрический предмет, привинтил его к стволу пистолета, взвел курок и на мгновение задумался. Затем, подойдя к свертку, пнул его в середину. С конца, лежащего ближе к воде, послышался стон, похожий на мычание. Удовлетворенно хмыкнув, человек еще раз оглянулся по сторонам и, прицелившись в ту часть свертка, откуда недавно было слышно нечто похожее на стон, выстрелил. Сверток вздрогнул и медленно стал сползать к воде, человек выругавшись матом, подтянут сверток ближе к отвалу, отвинтил глушитель. Послышался треск камыша с того направления, откуда должен был прийти напарник. Человек, нагнувшись, быстро юркнул в самую гущу камыша, заросли которого с наступлением света дня, казались не такими густыми.
Треск камыша становился все ближе, и вскоре на берегу показалась фигура Мансура, согнутая в три погибели. Подойдя к ноше, он бросил кусок бетона на землю и недоуменно оглянулся, одновременно отирая ручьем струящийся пот со лба.
Еще раз оглядевшись, он вдруг заметил лужицу крови, натекшую подле свертка, губы его нервно задергались, лицо перекосилось, и из горла вырвался хрип, похожий на кашель.
Затем, подняв глаза, которые внезапно округлились, он шепотом выдавил из себя: «Джалол!». Ему никто не ответил, но из камыша на него явственно смотрело дуло пистолета, направленное Мансуру точно между его выкатившихся глаз.
– Джалол, не убивай меня. Клянусь Аллахом, никто не узнает. И деньги мне не надо, и джинсы не надо, и куйнак не надо. Джалол, я уеду сегодня, сейчас. Я даже в кишлак не пойду. Джалооол!», – взвился протяжный крик, похожий на звериный вой, и тут же внезапно оборвался. Нелепо подняв руки, медленно, как в замедленном кинокадре, Мансур, подогнув ноги, упал на спину, на лбу ровно между глаз темнело аккуратное отверстие. Судорожно дернув ногами, Мансур затих и вытянулся на песке, глядя карими, уже ничего не видящими, глазами в белые облака, медленно плывшими над ним.
Джалол медленно убрав за пояс джинсов пистолет, подошел к Мансуру, невидяще глянул на его безжизненное лицо, сплюнул в сторону и, быстро подтащив тело Мансура к своей страшной ноше, принялся лихорадочно связывать ноги Мансура со свертком, поместив в их ногах кусок бетона, который накрепко примотал бечевой.
Затем, кряхтя и бормоча невнятные ругательства, перевалил в воду сверток, а затем и тело Мансура. Некоторое время силуэты двух туловищ неподвижно стояли под водой возле берега. Затем, медленно, словно в каком-то непонятном, медленном танце, силуэты стали превращаться в еле видимые, неясные тени, которые вскоре исчезли в глубине водного потока.
Джалол, оглянувшись последний раз по сторонам, поднял руки к лицу и провел ими сверху вниз, соединяя у подбородка, совершив импровизированную молитву, Джалол быстрым шагом направился в сторону машины, которая была укрыта в лощине у дороги в зарослях саксаула5.
Первые лучи Солнца, ярко вспыхивали на каплях росы, которая блестящими изумрудами усеивала лепестки роз и листья райхона, растущие во внутреннем дворике Машраба-бобо.
Сам хозяин дома, несмотря на столь ранний час, еще не было и пяти часов, уже заканчивал подметать дорожки в саду. Седой, достаточно стройный для своих семидесяти четырех лет Машраб-бобо не считал себя старым. Да и в махалле6 не каждый в глаза говорил ему, что он по своим годам должен сидеть в чайхане, а не работать в поле. Злые языки плели всякие небылицы о Машраб-бобо: и что он, помимо своей пенсии фронтовика, а она в настоящее время составляла ни много, ни мало семь тысяч сомов. После развала Советского Союза, после всех событий, связанных с межнациональными конфликтами, в некогда достаточно сильной державе, Машраб-бобо пребывал в некоторой растерянности. Но надо отдать должное его выдержке: ни в махалле, ни дома, ни на работе в поле, на торжествах или иных сборищах никто не услышал от Машроб-бобо жалоб на ту или иную власть. При нем и в чайхане его погодки особо не осмеливались хаять существующую власть. Особенно после одного случая. Через два дома от Машраба-бобо жил его друг юности, а затем с годами и друг старости Курбан-кызык. Есть категория людей, которых в любом возрасте зовут как в молодости. Курбан-кызык как раз был из этой категории. Если Машраб, молодой сильный парень после 22 июня 1941 года буквально чрез месяц загремел в маршевые роты, то Курбан-кызык, работавший в то время одним из первых помощников машинистов тепловозов – узбеков, имел бронь. И как следствие на фронт не попал. Но очень Курбан-кызык завидовал Машрабу, особенно после возвращения последнего с фронта. На груди Машраба красовались три ордена Славы, про медали и говорить нечего. Курбан, когда увидел Машраба чуть от зависти не лопнул, придя домой в присутствии жены имел неосторожность высказать мысль, что Машраб ордена наверно купил, на что жена Курбана обозвала его ошковоком7 и посоветовала ему прежде чем смотреть на ордена на груди Машраба посмотреть на его седые волосы и на шрам, который пересекал всю левую сторону лица.
Так вот, однажды Курбан-кызык, сидя в чайхане, откровенно скучал за низеньким столом у широкого окна. По своей натуре он был весьма общительным человеком и вынужденное одиночество его сильно угнетало. Было около одиннадцати часов дня. Перед ним на столике стояла пиала с дымящимся чаем, маленький чайник и лепешка с черными точками седаны8. Бездумно уставившись в окно Курбан-кызым, медленно жевал куски лепешки и смотрел на людей, которые сновали как в кино в окне перед ним. Вон виднеется голова еврея Миши в синей будке, который не прекращая своей сапожной работы, ожесточенно жестикулировал в разговоре с пожилым узбеком, который был вынужден кивать головой, поддакивая Мише. Из кишлака, подумал Курбан, привез кучу обуви и ждет, когда Миша все подготовит. Потом перевел взгляд левее на магазин райпо, здесь взгляд Курбана внезапно оживился – появилось новое лицо, которое Курбан видел впервые. В костюме цвета хаки на углу райпо, стоял симпатичный парень лет 25-26 нервно озираясь по сторонам и непрерывно дымил сигаретой. Курбан-кызык впился глазами в объект, появившийся на горизонте его обзора. Затем стал лихорадочно вспоминать что же говорил про ваххабитов в прошлое воскресение участковый Комил, который утром, сменившись с дежурства, заскочил на минутку в чайхану попить свежего чайку и говорил он о том, что со стороны Намангана возможно появление группы ваххабитов, которые по одному-два человека должны были просачиваться в Ферганскую долину для организации массовых беспорядков и последующего мятежа. Об том Комилу рассказал старший участковый Хамид-ака, который в последнюю пятницу ездил в Фергану на совещание и приехал назад по словам Комилджана очень и очень озабоченный. Сидевший за соседним столиком, Козим-тога9 спросил Комила с чего тот взял, что Хамид-ака приехал озабоченный, на что последний, делая большие глаза и понижая голос до шепота сказал:
– Хамид-ака даже не зашел к шашлычнику Носыру, чтобы съесть свои три палочки шашлыка и втихаря принять на грудь сто граммов водки или коньяка. После этих слов помощника участкового, старики многозначительно переглянулись и погрузились в молчание, поглаживая седые бороды, не пристало солидным людям выказывать суету при молодежи. Однако, когда Комил, допив чай, убежал по своим неведомым делам, Козим-тога вопросительно глянул на Курбана. Курбан, махнув пальцем чайханщику, чтобы он принес еще чайник чая, придвинулся к Козиму-тоге и щуря свои и без того узкие глаза, сказал:
– Если Хамид не зашел к Насыру, то это уже серьезно.
Весь поселок знал историю, которая произошла лет пятнадцать назад. Хамид, назначенный на должность участкового в Карачнепе, прибыл в село в конце дня. Выйдя с автобуса, он прямиком подошел к шашлычной, где в тот момент Насыр уже готовился закрывать свое заведение. Подойдя к мангалу, на котором, кроме дымящих углей, ничего не было, Хамид спросил мальчика, помогающего Носыру:
–Ука10, где хозяин?
Мальчонка, внимательно глянув на подошедшего незнакомца, на папку и маленький чемоданчик в руке Хамида, на его полуевропейский облик, буркнул: – Хозир11,чакираман12, – скрылся в подсобке. Через минуту из дверей, откинув марлевый полог, предназначенный для защиты от мух, вышел Носыр и вопросительно уставился на Хамида, предварительно поздоровавшись с легким полупоклоном, прижав правую руку к груди. Оба парня внимательно оглядывали друг друга, как бы оценивали один другого. Надо отметить, что Носыр, работая шашлычником, имел не единожды проблемы с налоговой инспекцией, которые выражались не в крупных хищениях вырезки или мяса, не в неуплате налогов, а в элементарных отписках в санэпидстанцию, которая практически была бичом всех коссобов13, шашлычников, да и просто старушек, которые торговали семечками, сигаретами и т.д., далеко не отходя от своего дома. Веяния недалекой перестройки, а в дальнейшем «расхватывание суверенитетов – кто сколько может» привело к тому, что простой человек, лишившийся работы по сокращению или по какой другой причине вынужден был перебиваться с хлеба на воду и глядя на голодные глаза детей мог пойти и на большее. Так вот, подоплека всех бед Носыра была налоговая инспекция и санэпидемстанция. Санэпидемстанция была страшнее, потому что замом главного врача работала жена тогдашнего участкового Фатима. Участковый Фазил, имеющий кличку Фазил-четур-бет14 представлял собой маленького плюгавого мужичонку, постоянно ходившего с военной сумкой на боку и кислой физиономией по причине застарелой язвы желудка, которую он периодически лечил в областном центре, в стационаре УВД. Его жена Фатима была полной противоположностью своему мужу, с достаточно более или менее стройной фигурой, при ее полноте, с густыми, иссини черными волосами и симпатичными ямочками на щеках. У нее был один недостаток про который все знали, но все старались, даже за глаза, о нем не говорить. И горе было тому, кто хоть намеком или что еще хуже в разговоре касался этого недостатка Фатимы. Этим недостатком Фатимы являлся ее рост, всего 152 см. Во-первых, она сразу шла к этому человеку и не взирая на ранги и чины, могла наговорить таких гадостей про данного человека и его родственников, упоминая его далеких предков и его будущее потомство. Что впредь, увидя идущую навстречу Фатиму по тротуару, человек от греха подальше стремился перейти на другую сторону дороги. Так вот, самым главным и ярым врагом Фатимы был Носыр, который когда то имел неосторожность вслух оценить достоинства Фатимы на какой то вечеринке. Нашелся доброжелатель, который передал сказанное Носыром начальнику санэпидемстанции, а последний не преминул довести услышанное до ушей Фатимы, мотивируя для себя это тем, что имея определенные отношения с женщиной на службе, которые в Европе называются служебным романом, ему дано такое право. И вот тут то начались для Носыра черные дни. Что ни неделя, то проверка. То Фазыл-чешурбай15 ходит, вынюхивает не торгует ли Носыр водкой, то главврач зачастил обедать к Носыру. Надо знать менталитет Востока и как там относятся к власть имущим… Даже чиновник средней руки, составив себе в определенном плане среди окружающих его людей будь то сослуживцы или просители получает дивиденды в виде даров и подношений. В данном случае и Носыр и главврач санэпидемстанции прекрасно знает почему Носыр должен кормить шашлыком главврача, а главврач должен был обедать и не платить.
Так что, если мы помним, когда Фазил окончательно перевелся из Каратепа по болезни и на его место прибыл Хамид. И когда Носыр встретил Хамида у себя в шашлычной, плюс, узнав, что Хамид является новым участковым в поселке, упустить возможность ближе познакомиться с человеком, от которого будет много зависеть в его Носыра деятельности, он принял все меры для достойной встречи Хамида. О! эта встреча достойна описания ножом и должна быть занесена в анналы кулинарного искусства и узбекского гостеприимства.
Во-первых: Носыр дал команду мальчику, который является его троюродным племянником, закрыть шашлычную и бежать домой предупредить Азизу – жену Носыра, что через один час хозяин придет с новым участковым домой и чтобы она начала готовить басму16, джигар17, короче, чтобы к их приходу все было в готовности запрыгнуть из казана на блюда и касы18 и появиться на столе.
Описывать чревоугодие, которому предавались Носыр и Хамид, значит ничего не говорить, да простит мне читатель, что я, твой покорный слуга хотел описать, как принимают на востоке дорогого гостя, но в данной главе этого не позволил. Потому, что описание более красочное, более обширное, совсем с другими людьми, как я считаю более достойным твоего внимания дорогой читатель еще предстоит в процессе изложения сего повествования и пускай читатель наберется терпения. Ибо мы вместе будем идти по дороге нового, достаточно занимательного достоинства новейшей узбекской истории.
Исходя из вышесказанного, немного открыв взаимоотношений между жителями небольшого кишлака, мы теперь знаем почему Козим-тога и Курбан-кызык многозначительно переглянулись, узнав, что Хамид не зашел к Носыру после приезда из Ферганы. А сейчас Курбан-кызык внимательно смотрел на молодого человека чего то нервно ожидавшего у здания райпо. Парень наконец что то увидел – это была автомашина «Жигули» второй модели, которая остановилась у обочины напротив сапожной мастерской. Парень нервно выстрелив окурком в урну стоящую поодаль, перебежал через дорогу и сел рядом с водителем. Некоторое время пассажир и водитель о чем то беседовали, оба ожесточенно жестикулировали при этом. Затем машина стронулась с места и выпустив сизое облако дыма исчезла в направлении трассы, ведущей на Фергану.
Курбан-кызык разочарованно вздохнул и стал собираться домой, непрестанно думая о парне у райпо и о машине, которая за ним приехала.
Погасший октябрьский день подходил к концу. Машраб-бобо, переделав в саду всю работу, которую запланировал с утра, уже заканчивал подрезать яблоню, когда со стороны калитки раздался стук. Машраб-бобо с неудовольствием сложил секатор и сунул его в широкий карман шаровар. Еще раз придирчиво оглядел плоды своей работы и только после этого направился к калитке…
Открыв калитку, Машраб-бобо увидел Доврона, мужчину лет пятидесяти пяти с которым, по договору, он заливал водой рисовые чеки на колхозном поле. Доврон пришел с просьбой – может ли Машраб-бобо сегодня один пойти начать заливать чеки, а он, Доврон подойдет рано утром, потому, что к нему из Ташкента приехала дочь с внуками и зятем и в первый вечер зятя одного оставлять с женщинами, лишая его мужского внимания.
Произнеся эту тираду на одном дыхании, Доврон-ака вопросительно уставился на Машроба-бобо.
– Ты как всегда куда то спешишь? Торопишься? Зайди, выпьешь пиалу чая и потом пойдешь к своим гостям, – молвил Машраб-бобо.
– Нет, Машраб-бобо, бегу, надо еще забежать на рынок, моя Патимат дала задание хорошей айвы купить для внуков. Ну так что, договорились?, – опять спросил Доврон.
– Хоп майли19!, – ответил Машраб-бобо, – неуемный ты торопыга, можешь и утром не приходить, я сам все сделаю.
– Нет, я обязательно буду. Ну, ладно, я побежал.
И с этими словами Доврон засеменил в сторону центра поселка, где располагался местный базар. Закрыв калитку, Машраб-бобо направился к дивану, где уже на низеньком столике на широкой деревянной кровати суре20, лежали стопкой горячие лепешки, в большой пиале белел жирный каймак21, укрытый полотенцем, настаивался душистый чай. Со стороны веранды слышалось громыхание перемываемой посуды и недовольное ворчание старой Хурьят-апы. Машраб-бобо невольно усмехнулся в белые усы, опущенные к уголкам рта и чуть громче, чем необходимо хмыкнул. Тут же на веранде все стихло и в следующую минуту на пороге появилась жена Машраб-бобо, старая Хурьят. Маленькая, сморщенная, но не потерявшая былой привлекательности.
– Что старый, – наконец то успокоился, наконец то сел за стол, – ты что думаешь, вечно будешь здоровым, если вовремя не будешь завтракать, желудок посадишь. А это кто приходил? Опять отпрашиваться, опять кто то приехал? Тебе это надо?
Машраб-бобо невозмутимо наливал чай в пиалу. За семьдесят лет жизни он знал повадки и привычки своей жены и сейчас ждал когда словесная тирада жены закончится и можно будет спросить ее, как сдал экзамен средний внук в торговый техникум в Ташкенте. Хурьят-апа подошла и села напротив.
–Ты приготовила мне для поля?, – спросил ее Машроб-бобо, хотя знал, что все давно готово, имея ввиду некоторый ужин, который Машраб-бобо брал с собой на работу в поле
– Все не успокоишься, все работаешь, – продолжая ворчать Хурьят-апа, налив себе чаю и стала рассказывать семейные и маххалинские новости о том, то внук экзамен сдал, невестка звонила вчера, когда Машраб-ака корячился на своем поле.
Выдавая информацию, Хурьят-апа тут же давала оценку тем или иным событиям в своем видении. Машраб-бобо слушал, прихлебывая чай, иногда морщился, а иногда удовлетворенно кивал головой. Закончив чаепитие, глянул на закатное небо, сказав жене, чтоб разудила его через час, прошел в гостевую комнату и лег на растеленные одеяла, предварительно включив телевизор, где должны были начаться вечерние новости. Просмотрев блок новостей, Машраб-бобо прикрыл глаза и заснул, Хурьят-апа мышкой проскользнув к телевизору, выключила его и накинув лежавший на диване плед на мужа мгновенно вышла из комнаты.
Машраб-бобо вышел за кишлак и пошел по дороге, ведущей мимо хлопковых полей к рисовым чекам. Идя мимо распределительного арыка, он внимательно посмотрел на уровень воды, уровень был нормальный, нет, новый мираб22 молодец, не обманул, воды много, работы часа на три всего. Подойдя к распределительным шлюзам, Мираб-бобо обратил внимание что, на одном из трех ответвлений, воде что то мешает проходить беспрепятственно под створом. Подойдя поближе он, увидел, что то похожее на мешок, застрявший за корень карагача, торчащий сбоку из земли. Ладно, подумал Машраб-бобо, направлю воду и приду вытащу что там застряло. Дойдя до своего участка, он удовлетворенно посмотрел на аккуратные ряды чеков, готовые к заливке водой. Надо отдать должное Доврону, если захочет дело делает как надо. Кетменем23 направив воду на ближайшие чеки, Машраб-бобо присел на кочку возле старого тутовника24, достал из бельвока25 узелок приготовленный женой и посмотрел в сторону переместившуюся за гряду гор солнца. На фоне темнеющего неба, пики вершин выглядели особенно четко и явственно, нависая над полями, расчерченными ровными квадратами пирамидальными тополями и тутовыми деревьями. В наступившей тишине слышалось журчащее пение сверчков и разноголосая трель лягушачьего хора в соседнем с рисовыми чеками зауре26. Прошло около двух часов, ночь опустилась над спящими кишлаками, стал медленно опускаться белесый туман, слоями проползая между деревьев, укрывая поля гигантским белым куполом… Машраб-бобо глянул на светящийся циферблат часов на левой руке, которые показывали половину первого ночи, оглядел череду чеков, которые как живые дышали, впитывая воду и решительно направился к шлюзам. Подойдя к гидроузлу, снял сапоги и, закатав штанины, кряхтя, стал спускаться к бурлящей воде. Предмет из черной мешковины застрял между корнем, торчащим из земли и штырем, торчащим из бетонного тела гидроузла. Необходимо было какое то подручное средство, чтобы отцепить мешковину от штыря. Оглядевшись, Машраб-бобо поднял суковатую палку и с натугой зацепил мешковину, со второй попытки ему удалось отцепить мешковину и подтянуть один конец свертка к берегу. Подтянув сверток ближе к себе, Машраб-бобо перехватил свободной рукой сверток, верхнюю его часть и вдруг поневоле воскликнул, у нижней части свертка виднелись ноги, неестественно белые в лунном свечении воды. Машраб-бобо лихорадочно стал выбираться на береговой откос, не забыв, однако воткнуть палку с прицепленным грузом смерти в землю у берега…
