Николай Лесков
Бессребреник

Полная версия

Скоро мне удалось узнать и даже наблюсти, в чем состоят развлечения Черешневского.

* * *

Доктор был страстный охотник, но мог удовлетворять своей страсти вследствие постоянных занятий каких-нибудь два, три раза в год и потому довольствовался рассказами своего Игнатия, который был такой же myśliwy,^[4] как его пан, но, имея более его досуга, каждый день бродил с ружьем по окружающим город лесам и болотцам.

Раз, когда я уже совсем обмогался, вдруг вздумалось мне сделать моему доктору сюрприз. «Пойду, – думаю себе, – проведаю его». Сказано – сделано. Я встал, укутался и, опираясь на денщика, побрел к Черешневскому. Приходим; дверь отперта, как и подобает бессребренику; в передней темно, в зальце чуть светит сальная свечка, и видно, как доктор лежит на диване, а перед ним стоит его Игнатий и повествует.

Я приостановился, оперся об стену и стал слушать.

– Выхожу я зрана (утром), – говорит Игнатий, – коло самой дроги, между кшаками (кустарниками), гляжу, бегают куропатвы.^[5] Масса, може штук пеньдесент!..^[6] Положился я на бжух (брюхо) и ползаю и ползаю. Ренки (руки) мне дрожат, ледве (едва) не умирам, паф с одной люфы (ствола), – ниц,^[7] с другой – ниц…

Глаза у доктора засверкали.

– О то ж для того же есть дурень!^[8] – вскричал он на Игнатия.

– А бо, чекайте еще, цо с тэго бендзе!^[9] – остановил его фамильярно Игнатий. – Не варто бо так прендко дурня дароваць!^[10]

– Ну, добже, добже: я мильче,^[11] – отвечал, успокаиваясь, Черешневский.

Игнатий продолжал.

– Те пшекленте (проклятые) пистоны попенкали (лопнули). Але куропатва, хвала Богу, ниц.^[12] Вкладем нове пистоны. Пиф, паф, – осемь од разу…^[13]

– Браво, зух (молодец)!

Дальше пересчитывалось даже, куда попала дробь, сколько было куропаток убито и сколько подстрелено.

Я вошел в зал, мы расхохотались и довольно долго проговорили об охоте и охотничьих приключениях, – предмете, как известно, самом неистощимом. Но я был еще слаб, и доктор не давал мне засидеться и в десять часов выпроводил меня домой.

* * *

Узнавши слабую струну доктора Черешневского, я начал ею пользоваться, и, как только он завернет ко мне вечером, что случалось почти каждый день, я сейчас завожу речь об охоте, и Виктор Ксаверьевич непременно просидит у меня не менее часа. Великим подспорьем для меня в этих разговорах служила книга «Записки ружейного охотника» Сергея Тимофеевича Аксакова, бывшая тогда свежею литературною новостию. У доктора этой книги еще не было, и я пользовался аксаковским трудом и смело, и бесцеремонно. Но, под конец, сознался в источнике моей охотничьей премудрости. Мы принялись за чтение и производили его медленно. Дойдя однажды до того места, где Аксаков столь художественно описывает болото, вытерпевшее нашествие охотников, и рисует картину подстреленных и осиротевших куликов, рассевшихся по окраинам болота, доктор остановился, задумался и сказал мне:

– Однако, странно, как нужно людям, самим испытавшим сиротство, распространять его из одного удовольствия. Сколько я перестрелял этих бедных куликов, а мой Игнатий еще больше… А ведь, кажется, мог бы я себе отказать в этом… – Доктор задумался.