Николай Лесков
Kochanko moja! na со nam rozmowa?
А как горько рыдала Ядвига! Сердце простое этих рыданий снести не могло бы.
Черной косою опутав шею его, бедняжка молила ее не покинуть.
– Мне ведь не нужно ничто, только бы ты был со мною, мой милый! Порознь нам мука, вместе мы будем счастливы.
– Благоразумье! – ей тихо ответил любовник и, длинную речь прочитав о терпеньи и долге гражданском мужчины, надел ей на пальчик колечко со змеею и своею «невестою» назвал.
– Змей – это мудрость; кольцо – бесконечность. Ты умницей будешь и мне не изменишь? – шутливо спросил он по долгой тираде.
Она закраснелась, слезу утерла и, колечко поправив, забывшись, сказала по-польски: «Kochany! nа со ta rozmowa?»[2]
—
Полгода целых на этого змея смотрела она, о змее живом размышляя. Полгода! Много ли время? Но кто ненавидит, боится иль любит, тот в миг быстротечный целую вечность узнает. Ядвига любила, и муки боязни ей были знакомы давно. Забыл ее милый, но законов своих не забыла природа…
И сказали Ядвиге моральные люди: «Себя уронивши так страшно, жить с нами не можете вы».
Позор был и горе! А к ним на помогу поспела нужда, и, желтые зубы оскалив и злобно сверкая глазами, взглянули они на Ядвигу в тот миг, как у ней на постели плач детский впервые раздался.
Как родятся дети, так плачут – известное дело; но о чем они плачут, взглянувши в лицо человеку? Это ученым пока неизвестно.
Плакал недаром ребенок. Некуда было с ним матери деться. Честные люди ее навестили и, головами кивая, ушли. В таком положеньи они не бывали.
– Какая здесь помощь возможна? – подернув плечами, они говорили друг другу; но однако на помощь потщились. Добрым желаньям нет в мире пределов. Письма с участием они написали тому, что давно отвечать отказался на письма, и ждали с большим нетерпением ответа; новой пищи ждали для толков.
А помощь прямая и шла стороной. Навестила Ядвигу почтенных лет дама и план ей один изложила… Женщина вспыхнула; смелою даме на дверь показала рукою и, горько рыдая, смерти у Бога себе и ребенку просила.
– Капризы некстати, некстати и гордость, – язвительно дама сказала.
– Выйдите вон! – отвечала Ядвига и, слезы утерши, помыслила в сердце: «О добрые люди! В пощаде вы мне отказали; в вас мелкие души; но свет милосерд и просторен. У света пощады спрошу я себе и ребенку».
—
Улица есть за Невой в Петербурге. Дом в этой улице с лестницей грязной стоял, а в доме Ядвига жила.
У света пощады прося, честного хлеба себе и ребенку она не сыскала в том крае, где все так легко растеряла, и, вверившись року, смело ступила ногою в столицу.
– Зла здесь есть много, но не царствуют здесь предрассудки, и честным трудом себя прокормлю я с ребенком, – думала бедная мать, у рока слепого надеясь сыскать милосердья, которого не дал ей свет дальнозоркий.
Шло время, и с ним исчезали надежды. Голодная грудь не питала ребенка, и, щелкая маленькой глоткой, сердито бросал несмысленыш пустые соски. В розовых губках, питанья искавших, упрек был какой-то сердитый, и, стиснувши десны, родное дитя свою мать укусило.
