Николай Лейкин
Наши за границей. Где апельсины зреют
VII
На крупном песке вроде гравия, состоящем из мелких красивых разноцветных камушков, действительно что-то лежало, но не утопленник. Глафира Семеновна первая протискалась сквозь толпу, взглянула и с криком: «Ай, крокодил!» – бросилась обратно.
– Пойдемте прочь! Пойдемте! Николай Иваныч, не подходи! Иван Кондратьич! Идите сюда! Как же вы бросаете одну даму! – звала она мужчин, уже стоя на каменной лестнице.
– Да это вовсе и не крокодил, а большая белуга! – откликнулся Конурин снизу.
– Какая белуга! Скорей же громадный сом. Видишь, тупое рыло. А белуга с вострым носом, – возражал Николай Иванович. – Глаша! Сходи сюда. Это сом. Сом громадной величины.
– Нет-нет! Ни за что на свете! Я зубы видела… Страшные зубы… – слышалось с лестницы. – Брр…
– Да ведь он мертвый, убит…
– Нет-нет! Все равно не пойду.
А около вытащенного морского чудовища между тем два рыбака в тиковых куртках, загорелые, как корка черного хлеба, пели какую-то нескладную песню, а третий, такой же рыбак, подсовывал каждому зрителю в толпе глиняную чашку и просил денег, говоря:
– Deux sous pour la représentation! Doux sous…[32]
Подошел он и к Ивану Кондратьевичу и протянул ему чашку, подмигивая глазом.
– Чего тебе, арапская морда? – спросил тот.
– За посмотрение зверя просит. Дай ему медяшку, – отвечал Николай Иванович.
– За что? Вот еще! Стану я платить! Тут не театр, а берег.
– Да дай. Ну что тебе? Ну вот я и за тебя дам.
Николай Иванович кинул в чашку два медяка по десяти сантимов.
– Иван Кондратьич! Вы говорите, что этот крокодил мертвый? – слышался с лестницы голос Глафиры Семеновны, которая, услышав пение, несколько приободрилась.
– Мертвый, мертвый… Иди сюда… – сказал Николай Иванович.
– Да мертвый ли?
Глафира Семеновна стала опять подходить к толпе и робко заглянула на морского зверя.
– Ну конечно же это крокодил. Брр… Какой страшный! – бормотала она. – Неужели его эти люди здесь из моря вытащили? Зубы-то какие, зубы…
Рядом с ней стоял высокий, стройный, средних лет, элегантный бакенбардист с подобранными волосок к волоску черными бакенбардами, в светло-сером, ловко сшитом пальто и в такого же цвета мягкой шляпе. Он улыбнулся и, обратясь к Глафире Семеновне, сказал по-русски:
– Это вовсе не крокодил-с… Это акула, дикий зверь, который покойниками питается, коли ежели какое кораблекрушение. Здешние рыбаки их часто ловят, а потом публике показывают.
Услышав русскую речь от незнакомого человека, Глафира Семеновна даже вспыхнула.
– Вы русский? – воскликнула она.
– Самый первый сорт русский-с. Даже можно сказать, на отличку русский, – отвечал незнакомец.
– Ах, как это приятно! Мы так давно путешествуем за границей и совсем почти не встречали русских. Позвольте познакомиться… Иванова Глафира Семеновна… А это вот мой муж, Николай Иваныч, коммерсант. А это вот…
– Иван Кондратьев Конурин, петербургский второй гильдии… – подхватил Конурин.
Последовали рукопожатия. Незнакомец отрекомендовался Капитоном Васильевичем и пробормотал и какую-то фамилию, которую никто не расслышал.
– Путешествуете для своего удовольствия? – спрашивала его Глафира Семеновна, кокетливо играя своими несколько заплывшими от жиру глазками.
– Нет-с, отдыхать приехали. Мы еще с декабря здесь.
– Ах, даже с декабря! Скажите… Я читала, что здесь совсем не бывает зимы.
– Ни боже мой… Вот все в такой же препорции, как сегодня. То есть по ночам бывало холодно, но и по ночам, случалось, в пиджаке выбегал, коли ежели куда недалеко пошлют.
– То есть как это «пошлют»? – задала вопрос Глафира Семеновна. – Вы здесь служите?
Элегантный бакенбардист несколько смешался.
– То есть как это? Нет-с… Я для своего удовольствия… Пур… Как бы это сказать?.. Пур плезир[33] – и больше ничего… Мы сами по себе… – отвечал он наконец. – А ведь иногда по вечерам мало ли куда случится сбегать! Так я даже и в декабре в пиджаке, ежели на спешку…
– Неужто здесь зимой и на санях не ездили? – спросил в свою очередь Конурин.
– Да как же ездить-то, ежели и снегу не было.
– Скажи на милость, какая держава! И зимой снегу не бывает.
– Иван Кондратьич, да ведь и у нас в Крыму никогда на санях не ездят.
– Ну а эти пальмы, апельсинные деревья даже и в декабре были зеленые и с листьями? – допытывался Николай Иванович у бакенбардиста.
– Точь-в-точь в том же направлении. Так же вот выйдешь в полдень на берег, так солнце так спину и припекает. Точь-в-точь…
– Господи, какой благодатный климат! Даже и не верится… – вздохнула Глафира Семеновна.
– По пятаку розы на бульваре продавали в декабре, так чего же вам еще! Купишь за медный пятак розу на бульваре – и поднесешь барышне. Помилуйте, мы уж здесь не в первый раз по зимам… Мы третий год по зимам здесь существуем, – рассказывал бакенбардист. – Зиму здесь, а на лето в Петербург.
– Ах, вы тоже из Петербурга?
– Из Петербурга-с.
– А вы чем же там занимаетесь? – начал Николай Иванович. – Служите? Чиновник?
– Нет-с, я сам по себе.
– Стало быть, торгуете? Может быть, также купец, наш брат Исакий?
– Да разное-с… Всякие у меня дела, – уклончиво отвечал бакенбардист.
Ивановы и Конурин стали подниматься по лестнице на набережную. Бакенбардист следовал за ними.
– Очень приятно, очень приятно встретиться с русским человеком за границей, – повторяла Глафира Семеновна. – А то вот мы прожили в Берлине, в Париже – и ни одного русского.
– Ну а в здешних палестинах много русских проживает, – сказал бакенбардист.
– Да что вы! А мы вот вас первого… Впрочем, мы только сегодня приехали. Вы где здесь в Ницце остановившись? В какой гостинице?
– Я не в Ницце-с… Я в Монте-Карло. Это верст двадцать пять отсюда по железной дороге. На манер как бы из Петербурга в Павловск съездить. А сюда я приехал по одному делу.
– Как город-то, где вы живете? – допытывался Николай Иванович.
– Монте-Карло.
– Монте-Карло… Не слыхал, не слыхал про такой город.
– Что вы! Помилуйте! Да разве можно не слышать! Из-за Монте-Карло-то все господа в здешние места и стремятся. Это самый-то вертеп здешнего круга и есть… Жупел, даже можно сказать. Там в рулетку господа играют.
– В рулетку? слышал, слышал! А только я не знал, что это так называется! – воскликнул Николай Иванович. – Помилуйте, из-за этой самой рулетки жены моей двоюродный брат, весь оборвавшись, в Петербург приехал, а три тысячи рублей с собой взял, да пять тысяч ему потом выслали. Так вот она, рулетка-то! Надо съездить и посмотреть.
– Непременно надо-с, – поддакнул бакенбардист. – Это самое, что здесь есть по части первого сорта, самое, что на отличку…
– Так как же город-то называется?
– Монте-Карло, – подсказала мужу Глафира Семеновна. – Удивляюсь я, как ты этого не знаешь! Я так сколько раз в книгах читала и про Монте-Карло, и про рулетку и все это отлично знаю.
– Отчего же ты мне ничего не сказала, когда мы сюда ехали?
– Да просто забыла. Кто с образованием и читает, тот не может не знать рулетки и Монте-Карло.
– Съездите, съездите, побывайте там разок… Любопытно… – говорил бакенбардист и тотчас же прибавил: – Да уж кто один раз съездит и попытает счастье в эту самую вертушку, того потянет и во второй, и в третий, и в четвертый раз туда. Так и будете сновать по знакомой дорожке.
Шаг за шагом они прошли всю часть бульвара, называемую Jetté Promenade, и уже шли по Promenade des Anglais[34], где сосредоточена вся гуляющая публика.
VIII
– Здесь, в Ницце и в окрестных городах, по берегу страсть что русских живет! – рассказывал Капитон Васильевич, важно расправляя свои бакенбарды. – Некоторые из аристократов или из богатого купечества и банкирства даже свои собственные виллы имеют. Кто всю зиму живет, кто в январе, после Рождества, приезжает.
– Вилы? – удивленно выпучил глаза Конурин. – А зачем им вилы эти самые?..
– Иван Кондратьич, не конфузьте себя, – дернула его за рукав Глафира Семеновна. – Ведь вилла – это дом, дача!
– Дача? Тьфу! А я-то слушаю… Думаю: на что им вилы? Я думал, железные вилы, вот что для навоза и для соломы…
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Капитон Васильевич. – Этот анекдот надо будет нашему гувернеру рассказать, как вы дачу за железные вилы приняли, а он пусть графу расскажет. Вилла – по-здешнему дача.
Конурин обиделся:
– Как же я могу по-здешнему понимать, коли я по-французски ни в зуб… Я думал, что уж вила так вила.
– Да и я, братец ты мой, по-французски не ахти как… больше хмельные и съестные слова… Однако что такое «вилла», отлично понял, – вставил свое слово Николай Иванович.
– Ну а я не понял – и не обязан понимать. А вы уж сейчас и графу какому-то докладывать! Что мне такое ваш граф? Графа-то, может статься, десять учителей на разные манеры образовывали, а я в деревне, в Пошехонском уезде, на медные деньги у девки-вековухи грамоте учился. Да говорите… Чихать мне на вашего графа!
– Иван Кондратьич, бросьте… Ведь это же шутка. С вами образованный человек шутит, а вы борзитесь, – останавливала Конурина Глафира Семеновна.
– Пардон, коли я вас обидел, но, ей-богу же, смешно! – похлопал Конурина по плечу Капитон Васильевич. – Вила! Ха-ха-ха…
– А у вас какой знакомый граф? Как его фамилия? – поинтересовалась Глафира Семеновна.
– Есть тут один. Здесь графов много. Да вот тоже русский граф идет. Он офицер. Он к нам ходит.
– Как офицер? Отчего же он в статском платье?
– Даже полковник. А в статском платье оттого, что им здесь в военной форме гулять не велено. Как за границу выехал – сейчас препона. Переодевайся в пиджак.
– Скажите, а я и не знала.
– Не велено, не велено. До границы едет в форме, а как на границе – сейчас и переоблачайся. А как им трудно к статскому-то платью привыкать! Вот и наш тоже. Одевается и говорит: «Словно мне это самое статское платье – корове седло». Подашь ему пиджак, шляпу, перчатки, палку, а он забудется да и ищет шашку, чтобы прицепить.
– Ах, и ваш знакомый граф тоже военный?
– Генерал-с.
– Вы с ним вместе живете, должно быть?
– Да-с, по соседству. Вы это насчет пиджака-то?.. Из учтивости я иногда… Почтенный генерал, так как ему не помочь одеться! – сказал Капитон Васильевич. – А вот и еще русский идет. А вон русский сидит на скамейке. Здесь ужасти сколько русских, а только они не признаются, что русские, коли кто хорошо по-французски говорит.
– Отчего же?
– Да разное-с… Во-первых, чтобы в гостиницах дорого не брали. Как узнают, что русский, – сейчас все втридорога – ну и обдерут. А во-вторых, из-за того не признаются, чтобы свой же земляк денег взаймы не попросил. Вот и еще русский с женой идет.
– Однако у вас здесь много знакомых, – заметила Глафира Семеновна. – Только отчего вы с ними не кланяетесь?
– Из-за этого самого и не кланяемся. Он думает, как бы я у него денег не попросил, а я думаю, как бы он у меня денег не попросил. Так лучше. А что я перед вами-то русским обозначился, то это из-за того, что мне ваши физиономии очень понравились, – рассказывал Капитон Васильевич.
– Мерси, – улыбнулась ему Глафира Семеновна. – А насчет денег будьте покойны – мы у вас их не просим.
На бульваре Promenade des Anglais были построены деревянные места со стульями и ложами, обращенными к конному проезду. На досках, на видных местах, были расклеены громадные афиши.
– Это что такое? Здесь какое-то представление будет, – сказала Глафира Семеновна.
– То есть оно не представление, а особая забава. Цветочная драка, – отвечал Капитон Васильевич.
– Как драка? – удивленно в один голос спросили все его спутники.
– Точно так-с… Драка… Цветами друг в друга швырять будут. Одни поедут в колясках и будут швырять вот в сидящих здесь на местах, а сидящие на местах будут в едущих запаливать. Так и будут норовить, чтоб посильнее в физиономию личности потрафить. Фет де прентам[35] это по-ихнему называется и всегда бывает в посту на Середокрестной неделе. По-нашему Середокрестная неделя, а по-ихнему – микарем. Советую купить билет и посмотреть. Это происшествие завтра будет.
– Непременно надо взять билеты, – заговорила Глафира Семеновна. – Николай Иваныч, слышишь?
– Возьмем, возьмем. Как же без этого-то! На то ездим, чтоб все смотреть. Цветочная драка – это любопытно.
– Драку я всякую люблю. Даже люблю смотреть, как мальчишки дерутся, – прибавил Конурин. – Где билеты продаются?
– Да вот касса. Я сам нарочно для этого приехал сюда в Ниццу. Меня просили взять четыре первые места, – сказал Капитон Васильевич.
– Ах, и вы будете! Вот и возьмем места рядом… – заговорила Глафира Семеновна.
– Нет, сам я не буду. Самому мне нужно завтра по делам к одному… посланнику. А я для графа. Граф просил взять для него четыре кресла. Человек почтенный, именитый… Отчего не угодить?
– Ах, как это жаль, что вы не будете! Послушайте, приезжайте и вы… Ну, урвитесь как-нибудь… – упрашивала Капитона Васильевича Глафира Семеновна.
– Не могу-с… К посланнику мне зарез… Непременно нужно быть. Да и видел уж я это происшествие в прошлом году. А вы посмотрите. Очень любопытно. Иной так потрафит букетом в физиомордию, что даже в кровь…
– Да что вы!
– Верно-с. Потом ряженые в колясках будут ездить. Кто в масках, кто весь в муке и в белом парике, кто чертом одевшись, а дамы – нимфами.
– Стало быть, даже и маскарад? Ах, как это любопытно! И вы не хотите приехать!
– Посланник турецкий будет ждать. Согласитесь сами, такое лицо… Но ежели уже вам такое удовольствие, то я могу с вами послезавтра в настоящем маскараде увидеться. Послезавтра здесь будет маскарад в казино… Уже тот маскарад настоящий, в зале. И все обязаны в белом быть.
– Позвольте, позвольте… Да как же это у них маскарады в посту! – перебил Конурин. – Ведь в посту маскарадов не полагается.
– У них все наоборот. Как пост – тут-то ихнее пляскобесие и начинается. А карнавал-то здесь был… Господи Боже мой! По всем улицам народ в масках бегал. Целые колесницы по улицам с ряжеными ездили. Как кто без маски на улицу покажется – сейчас в него грязью кидают. Не смей показываться!
– А как же граф-то ваш знакомый?
– Сунулся раз на улицу без маски – нос расквасили. Тут уж когда народ маскарадный вопль почувствует, ему все равно: что граф, что пустопорожняя личность.
– Да неужели? Ах, какие порядки! И все в масках?
– Все-все.
– Жена моя ни за что бы маску не надела, – проговорил Конурин, вынул часы и стал смотреть на них. – Однако, господа, уж адмиральский час. Пора бы и червячка заморить, – прибавил он.
– Дежене? Авек плезир[36], – ответил Капитон Васильевич. – Вот только билеты возьмем да и пойдемте завтракать.
Билеты на места взяты.
– А куда пойдем завтракать? Где здесь ресторан? – спрашивал Конурин.
– Да чего лучше на сваи идти! Вот в этот ресторан, что на сваях выстроен, и пойдемте. До сих пор все на земле да на земле пили и ели, а теперь для разнообразия на воде попробуем, – отвечал Николай Иванович.
Компания отправилась в ресторан на Jetté Promenade.
IX
Свайное здание, куда направилась компания завтракать, было и внутри величественно и роскошно. Оно состояло из зала в мавританском стиле, театра с ложами и ресторана, отделанного в китайском вкусе. Везде лепная работа, позолота, живопись. Ивановы и Конурин с большим любопытством рассматривали изображения на стенах и на плафоне.
– А уж и трактиры же здесь, за границей! Восторг… – произнес Конурин в удивлении. – Москва славится трактирами, но куда Москве до заграницы!
– Есть ли какое сравнение! – ответил Николай Иванович. – Странно даже и сравнивать. Москва – деревня, а здесь европейская цивилизация. Ты посмотри вот на эту нимфу… Каков портретик! А вот эти самые купидоны как пущены!
– Да уж что говорить! Хорошо.
– Вот видите, а сами все тоскуете, что за границу с нами поехали, – вставила свое слово Глафира Семеновна, обращаясь к Конурину. – Тоскуете да все нас клянете, что мы вас далеко завезли. Уж из-за одних трактиров стоит побывать за границей.
– Помещения везде – уму помраченье, ну а еда в умалении. Помилуйте, ездим-ездим по заведениям, по восьми и десяти французских четвертаков с персоны за обеды платили, а нигде нас ни щами из рассады не попотчевали, ни кулебяки не поднесли. Даже огурца свежепросольного нигде к жаркому не подали. А об ухе я уж и не говорю.
– Французская еда. У них здесь этого не полагается, – отвечала Глафира Семеновна.
– Ну а закуски отчего перед обедом нет?
– Как нет? В Гранд-отель в Париже мы завтракали, так была подана на закуску и колбаса, и сардинки, и масло, и редиска.
– Позвольте… Да разве это закуска? Я говорю про закуску, как у нас в хороших ресторанах. Спросишь у нас закуску – и тридцать сортов тебе всякой разности несут. Да еще помимо холодной-то закуски, форшмак, сосиски и печенку кусочками подадут, и все это с пылу с жару. Нет, насчет еды у нас лучше.
Разговаривая, компания уселась за столиком. Гарсон с расчесанными бакенбардами, с капулем на лбу, в куртке, в белом переднике до полу и с салфеткой на плече давно уже стоял в вопросительной позе и ждал приказаний.
– Катр дежене… – скомандовал ему Капитон Васильевич.
– Oui, monsieur. Quel vin désirez-vous?[37]
Было заказано и вино, причем Капитон Васильевич прибавил:
– Е оде’ви рюс.
– Vodka russe? Oui, monsieur…[38] – поклонился гарсон.
– Да неужели водка здесь есть? – радостно воскликнул Николай Иванович.
– Есть. Держут. Вдову Попову сейчас подадут.
– Ну, скажи на милость, а мы в Париже раза три русскую водку спрашивали – и нигде нам не подали. Так потом и бросили спрашивать. Везде коньяком вместо водки пробавлялись.
– То Париж, а это Ницца. Здесь русских ступа непротолченная, а потому для русских все держут. В ресторане «Лондон-хоус» можете даже черный хлеб получить, икру свежую, семгу. Водка русская здесь почти во всех ресторанах, – рассказывал Капитон Васильевич.
Конурин просиял и даже перекрестился от радости.
– Слава Богу! Наконец-то после долгого поста русской водочки хлебнем, – сказал он. – А я уж думал, что до русской земли с ней не увижусь.
– Есть, есть, сейчас увидитесь, но только за нее дорого берут.
– Да ну ее, дороговизну! Не наживать деньги сюда приехали, а проживать. Только бы дали.
– Вон несут бутылку.
– Несут! Несут! Она, голубушка… По бутылке вижу, что она!
Конурин весело потирал руки. Гарсон поставил рюмки и принялся откупоривать бутылку.
– А чем закусить? – спрашивал собеседников Капитон Васильевич. – Редиской, колбасой?
– Да уж что тут о закуске рассуждать, коли до водки добрались! Первую-то рюмку вот хоть булочкой закусим, – отвечал Конурин, взяв в руку рюмку. – Голубушка, русская водочка, две с половиной недели мы с тобой не виделись. Не разучился ли уж я и пить-то тебя, милую? – продолжал он.
– Что это вы, Иван Кондратьич, словно пьяница, приговариваете, – оборвала его Глафира Семеновна.
– Не пьяница я, матушка, а просто у меня привычка к водке… Двадцать лет подряд я без рюмки водки за стол не садился, а тут вдруг выехал за границу – и препона. Вот уж теперь за эту водку с удовольствием скажу: вив ля Франс!
Мужчины чокнулись друг с другом и выпили.
– Нет, не разучился пить ее, отлично выпил, – сказал Конурин, запихивая себе в рот кусок белого хлеба на закуску, и стал наливать водку в рюмки вторично. – Господа! Теперь за ту акулу выпьемте, что мы видели давеча на берегу. Нужно помянуть покойницу.
Гарсон между тем подал редиску, масло и колбасу, нарезанную кусочками. Водкопитие было повторено. Конурин продолжал бормотать без умолку:
– Вот уж я теперь никогда не забуду, что есть на свете город Ницца. А из-за чего? Из-за того, что мы в ней нашу русскую православную водку нашли. Господа! По третьей? Я третью рюмку наливаю.
Собеседники не отказывались.
Гарсон подал омлет.
– Неси, неси, господин гарсон, назад! – замахал руками Конурин.
– Отчего? Ведь это же яичница, – сказал Капитон Васильевич.
– Знаем! В Париже нам в эту яичницу улиток зажарили. Да еще хорошо, что яичница-то, кроме того, была и незажаренными улитками в раковинах обложена, так мы догадались.
– Что вы, помилуйте, да это простая яичница с ветчиной. Видите, красная копченая ветчина в ней, – пробовал разубедить Конурина Капитон Васильевич.
– А кто поручится, что это не копченая лягушка? Нет, уж я теперь дал себе слово за границей никакой смеси не есть.
– И я не буду есть, – отрицательно покачала головой Глафира Семеновна, сделав гримасу.
Ели только Николай Иванович и Капитон Васильевич.
– Ведь это ты назло мне ешь, Николай Иваныч, – сказала ему жена.
– Зачем назло? Просто из-за того, чтобы цивилизации подражать. За границей, так уж надо все есть.
Вторым блюдом была подана рыба под соусом. Глафира Семеновна опять сделала гримасу и не прикоснулась к рыбе. Не прикоснулся и Конурин, сказав:
– Кусочки и под соусом. Не видать, что ешь. Кто ее ведает, – может быть, это акула, такая же акула, как давеча на берегу показывали.
– Да полноте вам… Это тюрбо… Самая хорошая рыба, – уговаривал их Капитон Васильевич, но тщетно.
– Нет-нет, не буду я есть. Водки я с вами выпью, но закушу булкой, – сказал Конурин.
– А хоть бы и на самом деле акула? – проговорил Николай Иванович. – Я из-за заграничной цивилизации готов даже и кусок акулы съесть, коли здесь все ее едят. – И он придвинул к себе блюдо.
Кончилось тем, что Глафира Семеновна и Конурин ели за завтраком только ростбиф, сыр и фрукты. Конурин, раскрасневшийся от выпитой водки, говорил:
– Только аппетит себе разбередил, а сытости никакой. А уж с каким бы я удовольствием теперь порцию московской селянки на сковородке съел, так просто на удивление! Хороша Ницца, да не совсем. Вот ежели бы к водке и селянка была – дело другое. Нет, пожалуй, не стоит и запоминать, что есть такой город – Ницца.
– Забудь ее, забудь, – говорил ему Николай Иванович.
Компания смеялась.
