Николай Лейкин
Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны
* * *
Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.
Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.
Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
© «Центрполиграф», 2023
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023
* * *
I. Сатир и нимфа
В субботу вечером, после запора лавки, вдовый старик, купец Трифон Иванович Заколов отпустил всех своих приказчиков в баню да кстати велел взять с собой и двух лавочных мальчиков. Дома остались только сам Трифон Иванович и кухарка Акулина, молодая, красивая, здоровая баба – то, что называется кровь с молоком. Он тотчас же велел ей поставить самовар и прибавил: «Только как можно скореича». Когда Акулина ставила самовар, Трифон Иванович вошел в кухню, остановился, подбоченился и, облизываясь, стал смотреть на широкую спину Акулины, на голые, полные локти ее, шевелившиеся около самовара. Наконец он не утерпел, ткнул Акулину пальцем в бок и, улыбаясь, проговорил:
– Вишь, жиру-то сколько на хозяйских хлебах нагуляла.
Акулина вздрогнула, обернулась, потупилась и сказала:
– Ах, что вы это, хозяин… Да нешто так можно!
Трифон Иванович успел уже сделать серьезное лицо и еще раз повторил:
– Ставь, ставь самовар-то скореича, а готов будет, так и подавай сейчас в горницу.
Запахнув халат, он зашлепал туфлями и направился в комнату, где вынул из шкафа чай, сахар, баранки, варенье и, поставив все это на стол, сам сел к столу в ожидании самовара. Через десять минут Акулина внесла в комнату самовар. Трифон Иванович смотрел на нее пристально и, не изменяя серьезного лица, тяжело вздохнул.
– Нет у меня сегодня такого воображения, чтобы самому чай заваривать, заваривай ты, – обратился он к Акулине.
– Ну? С чего это вы вдруг?.. – улыбнулась та. – Да, может быть, я не потрафлю?
– Заваривай, заваривай, коли хозяин приказывает.
Акулина повиновалась. Хозяин не спускал с нее глаз.
Серьезное лицо его стало покрываться улыбкой.
– У тебя двери-то из кухни на лестницу заперты ли? – спросил он.
– Нет. Да что их запирать-то? Ведь я никуда из кухни не уйду.
– Поди и запри. Нынче воров много шляется. А потом вернешься сюда и лимону мне нарежешь.
Акулина отправилась запирать двери и через минуту снова явилась и начала резать лимон, косясь на хозяина.
– Тебе сколько лет-то? – задал он вопрос.
– Двадцать три, – отвечала она.
– А дети есть ли?
– Ни одного.
– Что ж ты это?
– Бог не дал.
– Муж-то у тебя где?
– В нашем месте, на железной дороге служит.
– Нравный или смирный?
– Известно уж, муж…
– Дерется?
– Да как же без этого? Когда ежели хмельной приходил, то само собой.
– Покажи-ка зубы-то… Целы ли? Не выбил ли? Показывай, показывай… Нечего тут стыдиться! Ну чего ты рукой закрылась?
– Да чтой-то вы, право.
– Показывай же, коли хозяин тебе приказывает!
Акулина шевельнула губами и выказала целый ряд белых, как из слоновой кости, зубов.
– Я оттуда не вижу… Ты ближе ко мне подойди, – сказал хозяин.
– Да чтой-то вы в самом деле?.. – бормотала Акулина, закрывая лицо рукой.
– Ровно ничего. Хочу зубы посмотреть. Подойди сюда, говорят тебе!
Акулина подошла, показала зубы и взвизгнула. Хозяин ущипнул ее за щеку и, улыбаясь, пробормотал:
– Вишь, гладкая! Куда же ты? Погоди! Стой тут… Еще не все, – прибавил он.
– Да что ж, коли вы шутки шутите!
– Стой тут! Хозяин приказывает – и стой. Сейчас я тебе кое-что дам.
Он отворил комод, вынул оттуда какой-то клетчатой шерстяной материи.
– На тебе на платье… Бери… Только приказчикам не показывай.
Акулина совсем сомлела.
– Господи Иисусе! Да за что же это? – спросила она.
– Бери, коли дают. Бери без рассуждениев.
– Это то есть к празднику от вас?
– Бери, и делу конец! – махнул рукой хозяин. – К празднику еще получишь.
– Позвольте ручку… Благодарим покорно.
– Зачем же ручку? Лучше я тебя так поцелую.
Хозяин обхватил ее за шею и поцеловал в губы.
– Ой, что-то вы! – вырвалась она от него. – Ну как же это можно!
– Отчего же нельзя?
– Да нешто можно, чтобы хозяева…
– Да ведь тебя от этого не убыло. Только смотри приказчикам ни гугу… Садись, – указал он на стул около стола.
Акулина широко раскрыла рот и глаза и недоумевала.
– Садись, тебе говорят!
– Господи Иисусе! Да я и не умею за хозяйским столом сидеть… Чтой-то, право!
– Учись… Может быть, и самое тебя в хозяйки выведу. На вот стакан чаю и пей. Пей внакладку, пей с вареньем…
– Ну вас, право… Какие вы… Чтой-то в самом деле… – бормотала Акулина и села.
Хозяин любовался ею.
– Клади сахару-то больше… Клади… Клади, сколько душа хочет… Да и варенья-то тоже… – говорил он, вздохнул и прибавил: – И в каких только таких местах эдакие прекрасные бабы родятся!
– Хи-хи-хи… А вы нешто не знаете? Ведь паспорт-то у вас. В Тверской губернии, в Калязинском уезде… – хихикала Акулина.
– Садись ко мне ближе…
– Зачем же я ближе-то?
– Садись, тебе говорят.
– Только уж вы не щиплитесь.
– От приказчиков щипки принимаешь, а от хозяина и принять не хочешь? Ладно…
– Когда же я от приказчиков?.. Да что вы, право!..
– Ну уж знаю я!
– Вот уж напрасно так напрасно… Готова даже икону снять…
– Ну, то-то… А только коли ежели что я вперед замечу, то смотри… Постой… Есть у меня тут завалящийся платок. Из лавки я его принес. – Хозяин еще раз полез в комод, вынул оттуда большой фуляровый платок с пестрыми цветами и, подавая его Акулине, сказал: – На! Возьми… Пригодится…
– Ну уж… Да чтой-то с вами!
– Бери, бери без рассуждениев… И не то еще подарю, коль ласкова к хозяину будешь. Ты поди песни петь горазда?
– В деревне была горазда, а здесь где же…
– Гм… Ешь варенье-то… Для тебя ведь поставил.
– Уж будто?.. Для кухарки-то?
– Имею воображение и не кухаркой тебя сделать. Орехи грызть любишь?
– Хи-хи-хи! – хихикнула Акулина. – Да как же не любить-то?
– И пряники жевать охоча?
– Отчего же, коли ежели для скуки…
– Так вот тебе рубль на пряники… Возьми и купи.
– Ну уж… что уж… Полноте…
– Бери, коли дают, – улыбался во всю ширину лица хозяин и спросил: – Ты это зачем же глаза-то сажей вымазала?
– Да неужто?.. Должно быть, это я когда самовар ставила.
Она поплевала на пальцы и стала трогать себя около глаз.
– Да не тут, не тут. Я про самые зенки-то спрашиваю. Или у тебя природные такие таракашки в лоб вставлены?
– Да полноте вам… А я думала, и взаправду…
– И брови природные? Или сажей смазаны? – не унимался хозяин.
– Вы все шутки шутите. Такие сурьезные и старые и с шутками.
– Буду почаще около тебя сидеть, так помолодею.
– Какие вы, право…
– Тебя как по отчеству-то звать?
– Степановна.
– Сядь ближе и слушай меня, Акулина Степановна.
– Да ведь уж и так рядышком.
– Молчи и слушай. Пей чай-то и слушай.
– Благодарим покорно. И так уж я вволю…
– Занапрасно ты со своей писаной красотой в кухарках пропадаешь, Акулина Степановна, и я хочу тебя возвысить.
– Ну?! Выдумаете еще что-нибудь.
– Из черного тела в белое пересадить.
– Ах, что это вы брешете! – бормотала Акулина.
– Истину я говорю. Ведь вот я иной раз при моем вдовстве сиром и посидел бы с тобой и попил бы чайку, а при приказчиках зазорно. А найму-ка лучше я тебе квартирку из двух горенок, а ты там и живи.
– Выдумайте тоже…
– А отчего же и не выдумать? Живи себе да живи, а я к тебе приходить буду да чаи распивать. Там ты мне и песни петь будешь, а я буду слушать.
– Не дело вы говорите, хозяин.
– Отчего не дело?
– Да как же я без жалованья-то буду? Ведь тоже харчи…
– Зачем без жалованья? Я тебе и жалованье платить буду. На харчи буду давать особо. Согласна?
В кухне застучали в дверь. Акулина вскочила.
– Приказчики идут из бани, – сказала она и бросилась отворять дверь.
– Ты приказчикам-то смотри – ни гугу! – кричал ей вслед хозяин.
– Ну, вот еще…
– А насчет квартирки-то подумай и дай завтра ответ.
Акулина была уже в кухне и отворяла дверь. Застучали ногами приказчики, вернувшиеся из бани.
II. Нимфа приподняла голову
Было будничное утро. Приказчики и мальчики купца Трифона Ивановича Заколова ушли в лавку. Сам старик Заколов посидел-посидел около потухшего самовара и, кряхтя и потирая поясницу, перешел к письменному столу, где раскрыл торговую книгу и, глядя в нее, стал звякать на счетах. Показалась кухарка Акулина, остановилась в дверях и, потирая дверной косяк рукою, улыбалась. Одета она была во все праздничное и сияла свежестью и красотой.
– Своими занятиями занимаетесь? – проговорила она.
Хозяин обернулся к ней вполоборота и отвечал:
– Да… Но теперь мне некогда.
– Будто? А вы серьезность-то бросьте и посидите со мной. Мне вам что-то сказать надо.
– После, после поговорим.
– А если мне хочется сейчас поговорить?
– Мало ли что! А ты поди в кухню и подожди.
Акулина не уходила, сделала маленькую паузу и сказала:
– Чтой-то как будто вы третьегоднясь и вчерась были совсем не такой. Те дни ластились, а теперь вон гоните.
– Не гоню я, а, видишь, занят делом, – проговорил хозяин.
– Дело не медведь, в лес не убежит. Сем-ка я около вас присяду.
– Нельзя, нельзя теперь. Я тебя потом позову.
– Что мне потом?
Она опустилась около стола на стул. Старик хозяин посмотрел в ее сторону и поморщился. Она протянула руку, сбила у него на голове прядь волос, которой было прикрыто сбоку голое темя, и пробормотала:
– Полноте вам серьезность-то из себя строить!
Хозяин вспыхнул.
– Ну чего ты балуешься-то, дура! – сердито сказал он и стал поправлять волоса.
– Уж и дура! Два дня была Акулина – красота писаная, а теперь дура.
– Ты приходи тогда, когда тебя позовут, тогда и будешь красотой писаной.
– Ох, какие разговоры! Что-то уж не командовать ли вы мной хотите? Ведь, кажется, не муж. А вот хочу сидеть и буду сидеть.
Хозяин широко раскрыл глаза и в удивлении посмотрел на Акулину.
– Должны любить. Уж теперь аминь. Сами мне смелость дали, – продолжала она.
– Послушай, Акулина Степановна… – начал строго хозяин, но Акулина улыбнулась во всю ширину лица и шутливо мазнула его ладонью по носу.
Строгость старика была парализована. Он осклабился.
– Ну, баба! – произнес он. – Не знал я за тобой таких качеств. Смотри-ка как развернулась!
– Да я всегда такая была, а известно, уж коли в людях живешь, то боишься. Слушайте-ка, что я вам сказать хочу. Я хочу, чтобы мне завсегда с вами вместе чай пить, даже и при приказчиках. За одним столом то есть. И утром, и вечером.
– Выдумай еще что-нибудь!..
– А что ж такое?
– Да ведь ты на меня мараль наведешь. Живу я тихо, солидарно, приказчики видят во мне большое основание, а тут уж тень будет.
– Эка важность! Что вы, девушка, что ли! Да нынче и девушки тень на себя наводят.
– Нет, Акулина, этого невозможно. Я ведь тебе сказал, чтобы ты переехала на отдельную квартирку. Будешь ты жить отдельно в двух горенках, и буду я к тебе приходить, и буду с тобой чай пить. А здесь невозможно. Зазорно. Переезжай на квартирку.
– Одна-то? Нет, я не хочу от вас уходить. Благодарю покорно. Я хочу при вас быть.
Старик вздохнул.
– Утром, когда приказчики в лавку уйдут, ты можешь со мной чай пить, – сказал он.
– А вечером? По вечерам-то мне и скучно одной.
– Вечером невозможно… Вечером нельзя.
– А я приду и сяду – вот и будет можно.
– Слушай! Ты этого не делай! Ты не раздражай меня, не доводи до ссоры, – заговорил хозяин и, поднявшись со стула, в волнении заходил по комнате.
Акулина заморгала глазами и закрыла лицо рукой.
– Обманщики! – слезливо бормотала она. – Изменники… Сами и так, и эдак, а как что-нибудь до вас касающееся, так и нельзя… Тень… Нешто на меня-то вы тень не наводите!
– Дура ты эдакая! Да ведь ты сама на себя тень наводишь! Я только и говорю тебе, чтоб приказчикам ни гугу, а ты хочешь при приказчиках со мной за стол садиться и чай пить. Нет, ты этого и думать не смей, пока здесь живешь.
– А вот буду думать! – поддразнила его Акулина. – А будете артачиться, так и не подходите тогда ко мне…
Хозяин чесал затылок.
– Да будет тебе! Угомонись… – ласково сказал он и хотел ее потрепать по плечу, но она подняла руку и ударила его по руке.
– Оставьте, коли так…
– Ну, полно, не сердись… Ну чего тут? Ну давай сейчас чай пить. Будто не все равно, что при приказчиках пить, что без приказчиков! Вот баба-то! Сама на мараль лезет.
– И хочу я, чтобы вы мне к Рождеству шелково платье подарили, – продолжала она.
– Вот насчет шелкового платья можно. Шелковое платье подарю. Мало того, не одно подарю, а два – переезжай ты только на отдельную квартиру.
– Этого я не желаю.
– Ты вот теперь простая деревенская баба, – даму из тебя сделаю, только переезжай на квартиру.
– Ни за что на свете. Нет, не перееду. И вот еще что… Дайте мне двадцать пять рублев денег… Мне к Рождеству надо в деревню послать.
– Здравствуйте! Раньше говорила, что надо только три рубля в деревню послать, а уж теперь двадцать пять.
– Надумала так – и вышло двадцать пять, – отвечала Акулина. – Ведь у меня там родные есть.
Хозяин погрозил пальцем.
– Эх, Акулина! Тебя кто-нибудь подучил на эти штуки! – сказал он.
– Кто меня станет подучивать? Сама надумала. Польские сапоги надо к празднику, – продолжала она.
– И польские сапоги? Так… Ну а как же до сих пор-то без польских сапог ходила?
– А теперь хочу. Да полноте вам скупиться-то! Эдакий богатеющий купец и такой жадный! А будете скупиться, так вот что… Будете скупиться, так я у вашего приказчика Парфена попрошу.
– И думать не смей! И воображать не смей! – заговорил хозяин. – Лучше не губи Парфена… Чуть тень на него бросишь – сейчас сгоню его по шее без расчета и буду всем рассказывать, что он на руку нечист. Пусть в деревню едет. Ну, иди и подогрей самовар. Сейчас я с тобой вместе чай пить буду.
– А сапоги?
– Сапоги будут.
Акулина взяла самовар и понесла его подогревать в кухню. Проходя мимо хозяина, она наклонилась к нему, улыбнулась, показав ряд прелестных белых зубов, и шепнула:
– Милый… Вот таких сговорчивых я люблю!
III. Нимфа голову закинула
Был вечер. В кухне Трифона Ивановича шла перебранка. Перебранивалась Акулина с хозяйскими приказчиками. Она сидела около кухонного стола, грызла подсолнечные зернышки и покрикивала:
– Щи остывши… Каша недопревши… Скажите, какие разносольники! Туда же – разносолы разбирать! Благодарите Бога, что и так-то еще кормлю… Да… Нечего тут рыло-то воротить!
– Мы не разносолы разбираем, а говорим, чтоб пища была горячая и настоящим манером сварена, – перебил ее один из приказчиков.
– Трескайте и то, что дают. Не великие господа. Скажите, какие пошехонские генералы выискались! А хотите студень жрать из мелочной по мясоедам и треску соленую с квасом в постный день?
– Не смеешь ты нам этого подавать.
– О?! А кто мне запретит?
– Как кто? Хозяин.
– Будто? Поди-ка ты, пожалься хозяину, а я посмотрю, запретит ли? Ты не дразни меня, а нет – ей-ей, весь пост на треске с квасом из мелочной лавочки проморю.
Акулина самодовольно улыбнулась и многозначительно подмигнула.
– Да что с ней, с дурой-бабой, разговаривать! – послышался из приказчицкой голос старшего приказчика. – С ней разговаривать нечего, а надо прямо идти к хозяину, да и показать ему, какими она нас щами кормила. Вот тогда он ей и задаст.
– О! Будто? Задаст… Не я ли ему задам-то?
– Да как ты смеешь такие слова, халда ты эдакая!
– А вот как смела, так и села… А за халду ответишь. Тебе же нагоняй будет.
– Не ты ли задашь?
– Хозяин задаст. В лучшем виде задаст.
– Скажите, какая королевна-недотрога!
Трифон Иванович слышал эту перебранку из столовой и молчал. Он ходил из угла в угол по комнате, ерзая войлочными туфлями, и только отдувался, тяжело вздыхая, да поскабливал затылок.
– Ах, баба! Ах, язык с дыркой! И чего это она меня и себя выдает! – произнес он наконец сквозь зубы.
– И самовар для вас ставить не буду… Да… Пусть лавочные мальчишки ставят, а я не буду, – доносилось из кухни. – Хозяину буду, а вам не буду, потому я хочу, чтобы меня не ругали, а предпочитали.
– Врешь. Поставишь! – кричал приказчик.
– Ан вот не поставлю. Вот увидишь, что не поставлю. Да вот еще что… Не смейте меня Акулиной называть. Не Акулина я вам, а Акулина Степановна.
Хозяин вздевал руки к потолку и, стиснув зубы, шептал:
– Разоблачает, подлая! Совсем разоблачает! И меня, и себя разоблачает, а ведь как просил-то, анафему, чтобы перед приказчиками все было шито и крыто! Вот после этого приголубь глупую бабу.
Перебранка утихла.
«Ну, слава богу, угомонилась…» – думал Трифон Иванович, но каково же было его удивление, когда Акулина вошла в столовую и, вся в слезах, опустилась на стул.
Трифона Ивановича даже ударило в пот. Он подскочил к ней и тихо заговорил:
– Что ты! Что ты! Зачем ты сюда пришла? Иди с богом в кухню… Ведь приказчики дома… Ведь я просил тебя, чтобы при приказчиках ты на меня тень не наводила.
– А на меня тень наводят, так это ничего?
– Кто на тебя тень наводил? Уходи ты поскорей с богом… Расселась и плачет.
– Да как же не плакать-то, коли ваши приказчики халдой меня называют. Никогда я халдой не была, да и не буду. У меня муж есть… Я женщина настоящая, замужняя. Поди-ка да пугни их хорошенько, разругай…
– Ладно, ладно… Я скажу им, чтобы они не ругались; только ты, Акулинушка, уходи, пожалуйста, в кухню!
– В кухне они опять будут ругаться, а я не желаю от них таких слов слушать.
– Не будут они ругаться, не посмеют. Уходи только.
– Зачем же я буду уходить, коли я с вами хочу?.. Они вон самовар требуют, а я самовара им ставить не желаю. Пусть сами ставят.
– Да что, у тебя руки-то отсохнут, что ли?
– Не отсохнут, а не желаю. Кабы они были учтивые, а то они охальники.
– Поди, Акулинушка… Не срами меня, не наводи перед приказчиками на меня тень. Ну, будь умница.
– Сходи в приказчицкую и разругай их, тогда уйду, – говорила Акулина.
– Ах ты, господи! Вот наказание-то! – всплескивал руками Трифон Иванович. – Ну ладно. Ты ступай, а я за тобой следом.
Акулина отерла слезы и лениво поднялась со стула.
– Милый! – проговорила она, бросая нежный взор на хозяина. – Как бы я с тобой вместе чайку-то напилась, чудесно.
– Нельзя, Акулинушка, нельзя теперь. Чайку мы с тобой вместе завтра поутру напьемся, когда приказчики в лавку уйдут, а теперь нельзя.
– Как нельзя? Можно… Завсегда можно. А значит, не любите меня, коли говорите такие слова…
– Иди, иди, милая… – проталкивал ее Трифон Иванович за плечи из столовой.
– Да ладно уж, уйду, только ступайте и приказчикам задайте за меня гонку.
Акулина удалилась. Трифон Иванович еще раз тяжело вздохнул, отер платком выступивший на лбу пот и, с минуту погодя, направился в приказчицкую.
– Что это у вас за шум тут? – начал он, смотря куда-то в сторону. – Все с Акулиной перебранка. Чтоб я не слыхал больше ругательств! Слышите?
– Да как же ее не ругать-то, Трифон Иваныч! – возразил старший приказчик. – Во-первых, она щи сегодня подала такие, что ложкой ударь, так и то пузырь не вскочит, а во-вторых, когда мы ей стали говорить, так она еще сама же нас изругала. Вы извольте посмотреть щи – собака хлебать не станет. Да еще грозится, что на треске весь пост нас проморит.
– Не посмеет она этого.
– И еще похваляется, что самовара нам ставить не будет.
– Ну, довольно, довольно! Что такое самовар! Самовар может и мальчишка поставить. Женщина тоже устать может. Ведь женщина – не мужик.
– Хорошенько их, Трифон Иваныч, хорошенько! – заговорила Акулина, появляясь в дверях, но хозяин повернулся и вышел из приказчицкой.
– Вот вляпался-то! – произносил он про себя уже в столовой. – Совсем вляпался. Подвела… В лучшем виде подвела… Теперь уж тень есть… И большая тень… И чего, дура, не едет на отдельную квартиру! Ведь умоляю переехать. Тогда бы и кухаркой перестала быть: так нет, озорничать здесь хочет. Конечно, и там шила в мешке не утаишь, но…
Трифон Иванович обернулся. В дверях опять стояла Акулина.
– Да вот еще чего я хочу, – говорила. – Я хочу, чтобы приказчики называли меня не Акулиной, а величали Акулиной Степановной. Подите и скажите им…
– Милая, это потом. Это уж завтра… Иди ты только от меня…
– Нет, нет, завтра вы забудете, а я хочу, чтобы сегодня…
– Нельзя сегодня. Уходи ты, Христа ради.
– А нельзя вам сегодня сказать, так и уходить я от вас не желаю. Сяду вот тут, да и буду сидеть.
– Ой, Акулина, не дури!
– Хочу дурить и буду дурить! – возвысила она голос и вдруг заплакала вслух.
– Тише ты, тише… Ну чего ты? Иду я к ним… Иду говорить… Уходи ты сама-то только скорее, – забормотал Трифон Иванович и поспешно выскочил из столовой.
