Пятьдесят восемь лет в Третьяковской галерее – Николай Мудрогель

Это книга замечательных воспоминаний смотрителя галереи – Николая Андреевича Мудрогеля (1868 – 1942) пятьдесят восемь лет из своих 74 лет жизни прослужившего в ней, а началась его служба еще при живом основателе галереи, Павле Третьякове.

Впервые воспоминания были опубликованы в журнале «Новый мир» в 1940 году. Отдельной книгой воспоминания вышли в свет в издательстве «Художник РСФСР» в 1962 году. У меня нет бумажного издания, я долго охотилась за этой книгой, искала ее, и наконец нашла в электронном виде. И так рада была наконец приобщиться, прочитать историю создания Третьяковки.В самой Галерее я неоднократно была, всегда при посещении Москвы я стараюсь попасть в Третьяковку или в Пушкинский музей. Много моих любимых картин висит именно в Третьяковке. Всегда хотелось узнать историю основания этого замечательного места, и вместо того, чтобы читать какие-то современные официальные путеводители, я решила, что нет ничего лучше живых воспоминаний человека, отдавшего свою жизнь этому месту. А отдал он ее натурально – не было у Николая ни жены, ни детей, как он это неоднократно упоминает в книге, всю свою жизнь он посвятил Галерее, и картины стали его «детьми» и делом жизни.

Николай Мудрогель, фрагмент картиныОтец автора воспоминаний, Андрей Осипович Мудрогель, был крепостным крестьянином из села Толмачи Киевской губернии. В 1861 году, получив личную свободу, перебрался в Москву, устроился в дом купца Третьякова в Лаврушинском переулке и прослужил в нём 20 лет. Сначала делал «что укажут», а со временем ему поручили приёмку и размещение картин в комнатах особняка, а затем и в специально построенных помещениях. Работу эту он выполнял до своего последнего дня жизни, а когда умер от пневмонии, то его 15-летний сын, с детства обитавший возле отца и видевший всю его работу, встал на должность смотрителя при галерее. «Работайте так, как работал ваш отец», – напутствовал его Павел Михайлович Третьяков. А работа предстояла юному Николаю весьма интересная. Ведь вменялось ему ведать не только развеской картин, но и ходить на квартиры к художникам, носить им письма, да и к другим известным людям, с которыми дружил Третьяков. Так, например, Николай Мудрогель бывал и у Льва Толстого в доме в Хамовниках, у Репина, у Верещагина. И так он проработал в галерее с 1882 по 1942 года.Воспоминания короткие, всего на сто с небольшим страниц. Но какие же они насыщенные, до краёв наполненные интересными фактами.Мудрогель с теплом и любовью вспоминает Павла Михайловича, его привычки, распорядок дня. И правда, читаешь и диву даешься такой самоорганизованности, целеустремленности этого предпринимателя. Он всегда вставал рано, в 7 утра в любой день, первый час посвящал делам галереи, потом три часа работал в кабинете, после завтракал с семьей, потом уезжал по торговым делам и в банк, и после еще работал дома, снова заходил в галерею вечером, и до поздней ночи читал. Третьяков помнил, что еще его дед был неграмотным крестьянином, и сам он не будучи дворянином не имел блестящего образования, но занимался самообразованием до последнего дня жизни. Пару часов чтения были в его расписании дня всегда. И вот как этот человек развил в себе такое острое понимание прекрасного, такую любовь к искусству, что смог выделить из всех художников лучших и умел выбирать у них сильнейшие их работы?Причем собирал он очень обширный круг: в самом начале он покупал в личную коллекцию живопись начала 19 века, это были Брюллов, Венецианов, Щедрин. После – основу 19 века, передвижников, всем нам известных Репина, Верещагина, Левитана, Куинджи. А когда появлялись новаторы, то и они попадали в коллекцию Галереи. Например художников из «Мира искусства» и совсем не считали за художников. Ни Врубеля, ни Головина, ни Сомова. Против них в Московской городской думе был поднят протест. Но все же и их работы украшают коллекцию Третьяковки.

Галерея при жизни П.М.ТретьяковаКак у этого человека образовалась любовь к живописи в книге не рассказано, но Мудрогель много описывает отношения Третьякова к его страсти. Павел Третьяков мечтал, с самого начала ставил себе целью собрать невиданную доселе коллекцию русской живописи и подарить ее народу. То есть вот, за 30 лет до революции, человек уже думал о том, что искусство должно принадлежать народу и что в России должен быть свой музей русской живописи. В то время, как вы наверное знаете, уже были купцы и меценаты, собиравшие живопись – Мамонтовы, Морозовы. Они покупали и зарубежных художников, а Третьяков только русских. Он дружил со всеми великими ныне (во многом благодаря ему и ставшими известными) – Репиным, Левитаном, Куинджи, Перовым, Маковским, Верещагиным и многими другими. В своем расписании он всегда держал время, чтобы объехать их мастерские, посмотреть что они пишут, поддержать их. Он поддерживал их семьи и детей после смерти художника, построил даже для них дом возле Галереи. Высматривал молодых дарований еще с ученической скамьи, помогая им деньгами во время учебы. Со временем, для художников стало престижным «висеть» в Третьяковской Галерее, они хвастались друг перед другом, что их работы купил Третьяков. Чего он, кстати, очень не любил.И Павел Михайлович же косвенно повинен в том, что у нас есть Русский Музей. Когда император узнал, что есть такой купец, который выкупает на всех выставках картины и собирает их чтобы передать в будущем в дар Москве, он сказал придворным «Вот, а у нас в Петербурге ничего и никого подобного нет..» и этот укор превратился в создание Русского музея в Михайловском замке.

Сам Третьяков, к слову, не раболепствовал перед правящей фамилией и когда сам император или кто-то из его семьи посещали Галерею, Третьяков всегда говорил своим слугам отвечать что его нет дома и не выходил к царю. Всего один раз его заставили это сделать. От дворянского титула, пожалованного ему императором, он тоже отказался, сказав что «купцом родился, купцом и помру». Но Третьяков очень радовался когда обычные люди посещали галерею, всегда спрашивал у своих смотрителей на какие картины они смотрели, что говорили.Как-то раз, вспоминает Николай, выяснилось что свахи стали водить своих клиентов в галерею. Третьякову доложили, он ответил что не против и «пусть хоть так приобщаются к искусству». А Николай шутил над ними, – подводил их к картинам о сватовстве и высмеивал «устаревшие обычаи выбора приданого, а не невесты». Водил, наверное, и к картине «Неравный брак».Также Третьяков пускал учащихся и художников снимать копии с картин. Копировальщики сидели прямо в галерее и писали копии. Левитан снимал копию с Куинджи, Серов с Поленова. Потом хлынули и студенты. До того дошло, что они стали копировать подписи и рынок страны наводнили копии мастеров. А еще они портили картины, накладывая свою пробу краски прямо на картины, чтобы подобрать цвет. Когда хозяин галереи это увидел.. что всего его картины покрыты этими точками, он закрыл на много лет галерею от посетителей.Потом он снова открыл, но усилил охрану, увеличил количество работников. И передал галерею городу. Это случилось уже после смерти его брата, который тоже собирал картины. Обе их коллекции составили основу Третьяковки.Но вот что удивительно. Город назначил годовую сумму в 10 тысяч рублей для закупки новых картин, при том что только одно полотно Репина в коллекции стоило 12 тысяч. Павел Михайлович знал это и продолжил на свои деньги докупать картины и дарить их в Галерею.Интересные цифры по посетителям приводит Николай. Пишет, будто до революции в день могло быть от пары человек до семи в день, а после передачи до ста человек, по праздникам вдвое больше. Но более всего Галерея расцвела после Революции, когда советские люди стали приобщаться к искусству. Вспоминает он как все Профсоюзы, привозя работников в столицу, обязательно включали Третьяковку в распорядок дня. Николай пишет что Третьяков был бы рад это видеть и узнать цифры по посетителям при СССР – «А что бы он сказал теперь, в наше советское время, когда у нас бывает до шести тысяч посетителей в день». Но мне показалось что Мудрогель слегка кривит душой, когда пишет это, так как воспоминания записывались уже в СССР. Ведь в других главах он упоминает о множестве посетителей и до революции. Например, когда выставили картину Репина «Иван Грозный и сын Иван». «Вся культурная Москва хлынула к нам. Посетителей стало, как никогда прежде! И с тех дней перед картиной всегда толпа»!Два раза Галерея могла погибнуть. При большом московском наводнении, которое лишь силами работников не проникло на двор Лаврушинского, день и ночь стоявших возле кирпичной стены и земляного вала, который они сами лопатами соорудили вокруг здания. И в годы революции, когда безвремение и беззаконие чуть не разрушило Галерею. Не хватало бензина на отопление здания, любой вооруженный чекист мог конфисковать имущество, украсть, попасть снаряд и устроиться пожар. Стреляли в октябре, как вспоминает Мудрогель, совсем рядом с ними, в Кремле. Но и хорошее принесла революция – в галерею попали картины из личных коллекций других меценатов и купцов – Морозовых, например. Размещенные там временно, на сохранение, самими владельцами, остались они навсегда.Некоторые упоминаемые Мудрогелем картины, уже не принадлежат Треьяковской Галерее. Это произошло в ранние советские годы, во время раздела коллекций между Третьяковкой, Пушкинским и Эрмитажем. Так, разделенной оказалась коллекция Морозовых, недавно собранная вместе на юбилейную выставку «Брат Иван», на которой я побывала. Или вот картина «Притихло» Дубовского, которую ходил смотреть Лев Толстой и водил к ней своих друзей, называя любимой – теперь она содержится в коллекции Русского музея.

Интересно пишет Мудрогель о разных аспектах жизни Галереи, но больше всего он вспоминает ее начальную, «детскую» пору, до передачи в дар стране и при жизни основателя. О том, как художники ходили исправлять свои картины по просьбе и без просьбы Павла Михайловича. Очень этим грешил Репин, и Третьяков даже велел не допускать его до его картин без ведома Третьякова. Да и сам Третьяков оказалось что умел исправлять картины. Как-то раз ему не понравилось, как переписан был лоб Льва Толстого на его портрете, и он взяв акварель, убрал розовый оттенок со лба портрета. Или мог прийти, увидеть что Репин что-то исправил, или Маковский на своей картине, попросить скипидару и смыть все нововведения. О том, как в Галерее произошло нападение на картину Репина сумасшедшим Балашовым, и как из-за этого совершил самоубийство один из хранителей Галереи, художник Хруслов.Интересно размышляет Мудрогель о том, что картины, как и люди, имеют свою пору славы и бесславия. Вспоминает он, что по началу много писали и спорили о картинах Куинджи (в пример он приводит его картину «Украинская ночь»), но потом они перестали вызывать у людей интерес. А вот на Врубелевских картинах пожухли все серебряные цвета, но интерес они вызывают со временем не меньший, чем в начале.