Николай Некрасов
В Сардинии
– Простите, я люблю ее. Я должен жениться на ней, чтоб загладить свое преступление, смирить справедливый гнев брата…
Старый гранд с бешенством топнул ногою.
– Жениться! Понимаешь ли ты, негодяй, что значит жениться наследнику имени Варрадосов! Этот великий шаг предки твои совершали торжественно, с разрешения королей, которые сами присутствовали на их брачных пиршествах. Он прибавлял новый блеск к венцу их; он был эпохой; об нем говорили во всей стране. Пятьдесят лет прошло, но я еще и теперь с гордостью припоминаю день моей свадьбы… Весь город толпился у нашего дома; сама королева убирала к венцу невесту мою, первейшие лица в государстве провожали нас к брачному алтарю; сам король держал венец над головою будущей супруги гранда Нуньеза де Варрадоса! И когда мы вышли из храма, меня, как какого-нибудь императора, народ приветствовал радостными криками и поздравлял и громко желал счастья и долгоденствия нашему роду! А ты с своей безродной невестой, ты должен закоулками города пробраться во храм, чтоб не встретить человеческого образа, ты должен спрятать лицо свое от народа, чтоб не возбудить его презрительных взглядов и толков оскорбительного недоумения! О Сорильо, Сорильо! И ты – единственная отрасль нашего дома! И на тебе лежит святая обязанность поддержать знаменитый род Варрадосов!
Старый гранд, обессиленный своей энергической выходкой, в изнеможении упал в кресло и зарыдал. Сорильо, тронутый его отчаянием, бросился в его объятия и произнес со слезами:
– Дедушка! простите меня! Что мне делать? Приказывайте! Я буду вам послушен во всем!
V. Под открытым небом
Прошло около месяца. Линора угасала, терзаемая разлукой и опасениями за жизнь своего любовника. Сердце рыбака ожесточилось еще более при виде мучений несчастной сестры. Он не переставал искать случая встретиться с виновником ее погибели и почти не жил дома, подстерегая его на улице. Но напрасны были его старания: дон Сорильо неотлучно был со своим старым дедом, который не переставал с ужасом думать о грозном мстителе и ни на минуту не отпускал от себя своего внука. Три недели прожил Сорильо, почти не показываясь на улицу; тяжело и больно было ему; неизвестность о судьбе Линоры мучила его душу. Несколько раз он пробовал уйти из дому, но старый гранд стерег его на каждом шагу. Наконец время начало охлаждать тревожные опасения, и все в доме стали смотреть хладнокровнее на роковой кинжал с надписью «Фиорелло». Сорильо осторожно вышел из комнаты заснувшего деда и был уже на дороге к жилищу рыбака.
– Не умирай, Линора, не умирай! погоди еще только один день… и ты будешь отомщена! ты умрешь с радостной вестью о его погибели, – отчаянно говорил рыбак сестре, которая видимо боролась со смертию.
– Брат, ты сокращаешь последние минуты мои! – прошептала она слабым голосом. – Откажись от своей мести, брат!
– Ты не знаешь, сестра, ты не знаешь, как приятно пролить кровь врага… Я принесу тебе его крови… Ты сама порадуешься тогда!
– Я люблю его, брат! я хочу, чтоб он был счастлив… Мне дурно, душно… прости, брат, я чувствую, что последний час мой близок, прости!
Она закрыла глаза и застонала. Фиорелло упал к ней на грудь.
– Ты умираешь, сестра! ты умираешь! погоди, погоди один день, один час!
Фиорелло, как помешанный, выбежал вон.
– Прости его! – прошептала сестра, но он уже не слышал ее слов; он уже был на улице…
Между бедным предместьем и главным городом была небольшая площадь, запущенная и неопрятная. Кой-где груды мусора или мелкого щебня; кой-где крутые возвышения или довольно глубокие овраги, наполненные нечистотою, разнообразною до бесконечности; кой-где малорослые деревья, бесплодные и некрасивые; в стороне начатое строение и подле него груды принадлежностей; сверху всего луна, пышная, величественная, нежно-бледная, как молодая супруга на другой день после брака.
Здесь встретился Фиорелло с заклятым врагом своим. Оба в одну минуту остановились; оба молча обнажили кинжалы. Фиорелло кинулся к дону Сорильо.
– Постой! – сказал молодой гранд, отталкивая его. – Прежде скажи, чего ты от меня хочешь?
– Крови вашей, идальго, крови!
– Знаю и не боюсь. У меня также есть кинжал. Я также умею владеть им. Одного из нас ждет смерть, другого – закон, столь же строгий и неумолимый. Не лучше ли нам кончить без крови? говори, чего ты хочешь?
– Ничего, кроме вашей крови, идальго! вы вельможа, у вас есть тысяча друзей и льстецов; в ваших руках несметные сокровища; ваше происхождение открывает вам путь к первейшим степеням в государстве… Я бедный рыбак, у которого была одна отрада, одно утешение – честь; одно сокровище – сестра… Вы – гранд, богач, наследник древнейшей фамилии, любимец короля, позавидовали счастью безвестного рыбака: вы убили бедную девушку, которая могла бы быть счастлива по-своему, если б не встретила вас; вы к титулу гранда, богача, наследника древнейшей фамилии прибавили титул подлеца, – да, подлеца, идальго!
– Замолчи, бездельник! – прервал вспыхнувший Сорильо. – Теперь не время укорять, не время оправдываться. Скажи, что сделалось с нею?
– Она умирает. Она, может быть, умерла теперь… Я обещал ей принести крови твоей, идальго!
– Умирает! – с ужасом повторил гранд. – Фиорелло, я не могу теперь с тобой драться. Пойдем к ней, пойдем. Клянусь тебе, через час мы опять будем здесь…
– Подлый трус! ты хочешь обмануть меня, убежать, спастись… Нет, я не отпущу тебя.
– Защищайся! – закричал обиженный гранд и бросился на рыбака с обнаженным кинжалом. Бой был недолог, через минуту Фиорелло упал к ногам гранда, окрашенный собственной кровью. Сорильо приложил руку к его сердцу – оно не билось.
– Всё кончено! – произнес он отчаянно. – Убийца сестры сделался убийцею ее брата! Линора! ты умираешь! ты, может быть, умерла!
И растерзанный гранд побежал к жилищу рыбака.
– Линора, Линора! – закричал он, вбегая в комнату. – Я пришел к тебе, я наконец вырвался из моего заключения!
Ответа не было. Сорильо наклонился к лицу девушки: оно было бледно и безжизненно. Он взял руку – она была холодна и недвижна. Долго молчал гранд, долго с мучительной думой стоял он над бесчувственным трупом своей жертвы. Слезы градом лились из его глаз. Наконец он вспомнил, что положение, в котором он находился, не позволяло ему долее оставаться в доме убитого им человека.
– Прости, прости! – прошептал он, падая на грудь девушки, горячо поцеловал иссохшие уста покойницы и вышел.
– Я преступник! – говорил он сам себе, жадно втягивая воздух в разгоряченную грудь свою. – Я убийца сестры и брата! куда мне деваться от самого себя, от правосудия!
Он пришел на место недавнего боя; там по-прежнему было всё пусто и тихо; луна, молчаливый свидетель его преступления, так же ярко бросала лучи свои на пустынную площадь, недоконченное здание, груды камней и мусора и на окровавленный труп рыбака. Сорильо бросился к трупу, поднял его, кинул в ближайший овраг и начал заваливать его каменьями и мусором. С какой-то дикой заботливостью закладывал он малейшее отверстие ямы, как будто боясь, чтоб мстительный сардинец не вышел из своего темного дома уликой в его преступлении. Около двух часов стаскивал гранд огромные камни на труп Фиорелло, наконец могила приняла вид костра, подобного тем, которые были на площади. Сорильо принялся заметать песком капли крови. Когда наконец малейший признак его преступления был уничтожен, он вздохнул свободнее и пошел домой…
Была еще глубокая ночь, когда Сорильо тихо, никем не замеченный, прокрался в свою комнату. Едва успел он сбросить с себя окровавленное платье, дверь отворилась, вбежал старый гранд, бледный, испуганный, с растрепанными волосами, с диким огнем в глазах. Привыкнув к подобным посещениям деда, Сорильо, бывало, нисколько не смущался их нечаянностию, но теперь он невольно вздрогнул…
– Ты жив, Сорильо! ты жив! – закричал старик, бросаясь к внуку. – Мне спилось…
– Что вам снилось, дедушка?
– Страшно, страшно, Сорильо! Благодари бога – то был сон, пустой сон! ты жив! ты не омрачил чести Варрадосов! ты не оскорбил тени предков своих!
– Дедушка, что за мысль? – перебил Сорильо, дрожа и бледнея. – Как вы могли подумать…
– Ничего, ничего, друг мой!., грезы, болезненное расстройство воображения… Забудем всё! обними меня, друг мой!
– Что же вам снилось, дедушка?
– Страшно, страшно… Мне снилось, что я хожу в галерее, где висят портреты предков моих. Вдруг мрачные фигуры их отделяются от рам; они сходят на пол и окружают меня; лица их важны и строги; взгляды грозны и укорительны. Я стою посереди их и с трепетом ожидаю своего приговора. И ты тут же, Сорильо; ты подле меня, бледный как смерть, растрепанный как страшилище; в руке твоей окровавленный кинжал, на шее красная полоса запекшейся крови… на лице, на пальцах твоих тоже кровь… страшно, страшно!..
Старик остановился, заметив необыкновенное смущение внука.
– Что с тобой? – спросил он, взяв его за руку…
– Дальше, дальше, дедушка! вы меня заинтересовали! – отвечал он с поддельной усмешкой, поспешно вырвав свою руку и опустив ее на колени. Старик продолжал:
– Они долго шептались между собою. Отец мой говорил больше всех, и я заметил, что он плакал, упрашивая о чем-то своих товарищей. «Нет! – отвечали они грозно. – Он поддерживал честь нашего рода, но он не умел воспитать ему достойного преемника… Он возрастил то семя, из которого выросло древо нашего позора! нет ему места между Варрадосами! прочь его, прочь!» Тут подошел ко мне отец мой и рыдая вывел меня из круга моих знаменитых предков… А ты, Сорильо, ты… На тебя налетела туча черных, безобразных теней… Ты упал к ногам своих предков… Ты молил, ты плакал… напрасно! Один из них махнул рукой, и черные страшилища увлекли тебя за собою… Всё исчезло… Я оглянулся кругом: портреты предков моих, как всегда, висели на стене мрачные, молчаливые, только двух крайних, Сорильо, крайних двух между ними не было… Я проснулся; страх оковал мои ноги, но я кой-как дотащился до галереи, и что же, Сорильо! все портреты висели в прежнем порядке, а твой и мой, крайние… Сорильо, они лежат на полу… Они сорвались со своих перержавевших петель и упали. Но это сон, Сорильо, пустой сон!
– Сон, пустой сон! – глухо повторил внук, падая головой на подушку.
