Николай Носов
Иронические юморески. Кванты смеха
В общем, у каждого героя свои привычки и интересы. Однако все интересы сходятся, как только герои очутятся за столом с хорошей закуской. Впрочем, закуска может быть и, как говорится, нехитрая, лишь бы было что выпить. Пьют герои главным образом водку. Без водки невозможно обойтись ни в повести, ни в романе. Даже в рассказе должна наличествовать выпивка, хотя бы лаконично и скупо описанная, вроде:
«Вечером пришёл Шустриков, принёс бутылку спирта.
– Выпьем? – спросил он.
– Выпьем, – кивнул Брусков.
Они пили почти до утра, а когда стали гаснуть звёзды, Брусков сказал Шустрикову, чтобы тот уходил. Шустриков, перебирая руками по стенке, добрался до двери и скрылся».
Вот и всё. Очень симпатичные ребята, не правда ли? Заметьте: пили всю ночь и сказали друг другу всего два слова: «Выпьем». – «Выпьем». Зато уж назюзюкались так, что пришлось перебирать руками по стенке.
Многие полагают, что если писатель описывает выпивки и попойки, то его замысел состоит в том, чтобы читатель почувствовал пагубность употребления алкоголя и пришёл к соответствующим выводам. Но это неверно. По установившейся традиции попойки изображаются для полноты передачи жизни. К тому же некоторые писатели полагают, что, как только у кого-либо из героев появится в руках поллитровка, кусок колбасы и головка луку, читателя от книги уже не оторвёшь, поскольку подобные сцены возбуждают жажду к чтению. Главное для писателя, конечно, не в этом, а в выявлении характера героев. Вот пример, какой благодарной почвой для яркой обрисовки героев может явиться хорошая домашняя вечеринка. Пример этот также представляет собой как бы сборную конструкцию и является своего рода обобщением в данном вопросе:
«На сверкающей белизной скатерти было наставлено множество блюд: холодное мясо, солёные грибки, тонко нарезанные колбасные диски с белыми пятнышками свиного жира, свежие зелёные пупырчатые огурчики, пироги с нежно хрустящей золотистой корочкой, кильки, селёдочка. В центре стояла (ну, конечно же!) бутылка водки.
– Ну, детушки и все гости любезные, выпьем, – сказал Сверлизубов, наполняя рюмки.
– Да будет так, – подтвердил Подкалюжный.
Все чокнулись.
– Давайте выпьем по очереди за всех! – закричал кто-то.
– А давайте выпьем за ассенизаторов!
Все засмеялись, задвигались, заговорили вразнобой.
– Хорошо прошла! – одобрил дедушка Аникей.
Он крякнул и потянулся к закуске. Застучали ножи о тарелки. После третьей чарки Герасим повеселел. Чубаров пил больше всех, но не пьянел, а только становился задумчивей. У Филиппа кружилась голова и сердце растворялось в блаженном довольстве. От него густо несло сивухой. Аркашка дёрнул сразу целый стакан и стал куражиться, заявляя, что он плевал на всех, кто его не ценит, пусть они провалятся. Много ли они выпили и из-за чего поссорились, неизвестно, только отец вернулся домой избитый, в синяках и крови. Мать поливала водой его всклокоченную голову, положила ему примочку к носу».
Герои могут выпивать не только дома, но также и в ресторане или пивной. Это даже колоритнее получается:
«В пивной густо сидел народ. Официант, уже знавший в лицо Кондакова, принёс несколько бутылок пива, графин с водкой и тарелку с копчёным угрём. Дубков наполнил из графина четыре стакана. Степан Кондратьевич выпил и припал к бутерброду. Геннадий Васильевич быстрым движением выплеснул водку в рот и стал мрачно доказывать, что копчёные угри – это те же змеи, только живут в воде. Официант принёс ещё графин. Выпили снова. Все заговорили разом. Кондаков окончательно утратил ощущение времени и пространства и положил голову на стол, прямо в тарелку с объедками. Геннадий Васильевич захмелел и по привычке приставал к Кондакову:
– Слуш-шай, а ты в гражданскую где был? А в окопах ты гнил? Тебя вша ела? А? Слуш-ш-ш. Дай я тебя поцелую!
Кондаков отмахнулся от него, но Геннадий Васильевич уцепился за его шею, и они оба мягко соскользнули под стол.
Через полчаса позади пивной стояли Дубков и Степан Кондратьевич. В сухом пыльном бурьяне, на земле, покрытой всяческой дрянью, валялись Кондаков и Геннадий Васильевич. Дубков плюнул и попал на воротник пальто Геннадия Васильевича. Тот даже не пошевелился».
Но довольно примеров о пьянстве. Поговорим теперь о любви, от которой, судя по некоторым сочинениям, человек дуреет не хуже, чем от вина. Когда герой встречается с любимой девушкой, на него по всем установившимся литературным канонам должна нападать необъяснимая робость. Самые обыкновенные глаза девушки начинают казаться ему такими большими, что в них хватает места и для радости, огромной, как небо, и для печали, глубокой, как море, и для хитрой лукавинки, и ещё для чего-то, чего и не разобрать. Пределом мечтаний для каждого влюблённого является взять «её» руки в свои. Героиня же в это время обычно любит улыбаться, но улыбается она не как все люди, а лишь одними глазами. Способность улыбаться одними глазами так же редка, как умение шевелить ушами или дёргать кончиком носа. Лично мы несколько часов подряд вертелись перед зеркалом, стараясь воспроизвести на своём лице улыбку одними глазами, но у нас так ничего и не получилось. Каждый раз, когда мы готовы были уже улыбнуться одними глазами, губы сами собой неожиданно разъезжались в стороны, и получалась самая пошлая, заурядная усмешка, не имеющая ничего общего с той поэтической улыбкой, которая так часто описывается в книгах. Потренировавшись с неделю, мы научились, однако, довольно сносно улыбаться одной переносицей, всё же, к сожалению, не глазами.
После того как герой научился брать «её» руки в свои, наступает период более активных физических действий, в чём, впрочем, проще всего убедиться на конкретном примере:
«Я погладил ладонью её нежную руку и наклонился к ней так близко, что услышал запах волос. Голова моя всё ниже склонялась к её плечу, а Мариночка точно не замечала этого. Меня начала пробивать мелкая дрожь. Ладонь моя медленно скользила вверх по холодной, как мрамор, девичьей руке и задержалась где-то повыше локтя». Это «где-то повыше локтя» очень верно передаёт состояние рассказчика, который даже не замечал, где именно задержалась его рука. Однако дальше: «Поддавшись неожиданно нахлынувшим чувствам, я обнял Мариночку и крепко поцеловал её в самые губы. Девушка замерла. Она не оттолкнула меня, не вскрикнула. И тогда я прижал её ещё сильнее к своей груди. Её губы раскрылись навстречу моим. Они были прохладные, точно родник. Наконец я выпустил Мариночку из объятий».
На этом мы заканчиваем описание метода физических действий в литературе.
Искусство сюжетосложения
Теперь о сюжетах. Сюжеты бывают двух родов: 1) сюжеты, где главный герой – мужчина и 2) где – женщина. Сюжет первого рода строится примерно так. Директор колбасной или какой-либо другой фабрики Семён Семёнович Бочкин влюбляется в тоненькую светловолосую девушку с удивлённым лицом, которую зовут Наденькой. Они женятся, и Наденька превращается в большую, крупнокостную, кряжистую женщину с маленькими серыми холодными глазками, глубоко упрятавшимися под крепкой лобной костью. Семён Семёнович молча страдает. У него появляются культурные запросы, а жене по-прежнему нравится устраивать семейное гнёздышко, священнодействовать у плиты и нянчиться с детишками. Потом Семён Семёнович уезжает в командировку. Там он приятно проводит время с некой Мирандолиной Кондратьевной, а по окончании командировки захватывает её с собой, подыскав для неё квартирку в своём городе. Он навещает Мирандолину Кондратьевну в этой квартирке и наконец совсем переселяется к ней. Дома остаётся жена, мальчик Алёша двадцати трёх лет и дочь Алевтина, окончившая консерваторию и временно находящаяся на иждивении родителей. Мирандолина Кондратьевна оказывается нехорошей женщиной. Её интересуют только деньги. Бедному Бочкину приходится придумывать разные побочные статьи доходов. Мирандолина Кондратьевна знакомит его со своим бывшим любовником, юристом Похлёбкиным, который учит Семёна Семёновича приписывать проценты к плану и получать незаконные премиальные, а также выписывать зарплату на подставных лиц. Пустившись в аферы, Семён Семёнович перестаёт думать о производстве. План выпуска колбасы систематически недовыполняется. Качество колбасы катастрофически ухудшается. Рабочие на собрании резко критикуют директора. Главный инженер предлагает ввести новый технологический процесс набивки колбас, но директор добивается увольнения главного инженера. Главный инженер доказывает в министерстве необходимость введения новой технологии. Нагрянувшая на фабрику ревизия обнаруживает злоупотребления. Бочкину дают по шапке. Мирандолина прогоняет его, а ставшая на ноги семья не принимает его обратно. Как бездомный пёс, он бродит по улицам. Главного инженера восстанавливают на работе. Производственное колесо снова вертится. Качество колбасы налаживается, и на этом – конец.
В изложенном нами сюжете могут быть разные варианты. Бочкин может встретить свою Мирандолину не в командировке, а на курорте или у себя на фабрике. Он может незаслуженно прибавлять ей зарплату, что должно возмущать честных сотрудников и разваливать дисциплину. Уйдя от Мирандолины, он может вернуться к жене, и жена не прогонит его, а, наоборот, даже обрадуется, но, возможно, она всё-таки и прогонит, потому что успела уже выйти замуж за одного своего знакомого, которого любила в молодости. Бочкин же, уйдя от Мирандолины Кондратьевны, вовсе не обязательно должен вернуться к жене, а, войдя во вкус, может переселиться к какой-нибудь очередной Сирене Карповне, потом к Афродите Дементьевне и т. д. Он по очереди будет обманывать всех женщин, обещая жениться, но ни на ком не женится. Проходит время, и он начинает чувствовать себя одиноким и сам уже не прочь жениться, но теперь никто не хочет выходить за него замуж. Будучи уволенным с колбасной фабрики, он переходит с места на место, пока не доходит до директора пивной палатки. Там он сидит, горько жалуется на судьбу, пьёт пиво и терзается угрызениями совести. Но, может быть, ревизия обнаруживает такие большие хищения, что нашего бедного Семёна Семёновича сразу сажают в кутузку, а может быть, ничего криминального нет и Семён Семёнович отделывается лишь строгим выговором и лёгким испугом.
Возможен и такой вариант, когда Бочкин – и не директор колбасной фабрики, и даже не Бочкин, а обыкновенный молодой шофёр, тракторист, комбайнёр, а Мирандолина Кондратьевна – не Мирандолина Кондратьевна, а просто Катенька – молодая колхозная трактористка, тоненькая, с удивлённым лицом. Влюбившись нечаянно в Катеньку, Семён Семёнович назначает ей свидание, но, вовремя спохватившись и вспомнив, что он уже женат, возвращается домой и смотрит, как его крупнокостная Наденька священнодействует у плиты. «Что ж, – вздыхает Семён Семёнович, – придётся тянуть лямку. Жизнь разбита, зато не поколебались основы семьи». Если он этого не сделает и подчинится железным законам колбасного сюжета, то неизбежно докатится до директора пивной палатки, получит строгий выговор или попадёт в тюрьму.
В качестве примера сюжета второго рода, то есть такого, где главным героем является женщина, приведём следующий. Муж Софьи Викторовны, которого она горячо любит, уезжает в командировку. Бедная женщина первые дни ужасно скучает по мужу и с тоской оглядывает опустевшую квартиру, где всё так живо напоминает ей о нём, но потом начинает понемножечку изменять ему с одним знакомым мужчиной. Этот мужчина, кстати сказать, геолог, большой друг её мужа. Он помогает ей писать диссертацию. Дальше – больше. Постепенно она входит во вкус, а мужу пишет так, будто ничего такого не происходит. Наконец она даже устаёт лгать мужу в письмах и хочет признаться ему во всём. Назревает ужасная катастрофа, так как в результате признания могут поссориться два таких прекраснейших друга, как её муж и любовник. Однако к приезду мужа любовник успевает ей наскучить. Горячее чувство любви к мужу поднимается в груди Софьи Викторовны, и она решает не признаваться ему. Счастливый муж так ничего и не узнаёт об измене. Трогательнейшая дружба двух замечательнейших друзей остаётся крепкой и нерушимой. Устои семьи не поколебались, и колесо вертится дальше.
Этот сюжет также имеет множество вариантов. Дело может кончиться и не так счастливо. Софья Викторовна может разойтись с мужем и уйти к своему геологу, от геолога перекочевать к актёру, от которого может потихоньку катиться дальше, пока не докатится до директора пивной палатки. В описанном варианте жена изменила мужу просто потому, что его не было дома. В других вариантах она действует более осмысленно и изменяет только тогда, когда замечает, что муж не работает над собой и не растёт или, наоборот, сильно растёт и слишком увлекается своей работой, но не заботится о культурном росте жены, не ходит с нею в кино, не водит в театр, не придумывает для неё разных культурных развлечений. Такие романы пишутся главным образом для мужчин, чтоб они знали, чем занимаются их жёны, когда остаются дома скучать одни.
Мы описали только по одному сюжету первого и второго рода, хотя как тех, так и других множество, но зато дали описание многочисленных вариантов, из чего видно, что сюжет не является чем-то стабильным, а весьма легко может быть изменён, переделан на любой лад. Отсюда ясно, какую большую ошибку делают авторы, которые пишут, не признавая никаких образцов. Им приходится постоянно присматриваться к жизни, ездить, ходить, бегать, рыскать, буквально охотиться за новыми сюжетами, что очень трудно, хлопотно и беспокойно. Когда же ценой времени, трудов и невероятных лишений такой автор добудет из гущи жизни новый сюжет, его сейчас же подхватят любители готовых образцов, начнут его переделывать, перекраивать, перелицовывать и перелицуют в конце концов так, что родная мать не узнает.
Не следует забывать, что сюжет – это только внешняя форма, так сказать, оболочка произведения, и, как таковая, нуждается в хорошей начинке. В качестве начинки употребляются описания героев, комнат, квартир, пейзажей, производственных процессов, объяснений в любви, ночных прогулок, поездок за реку, вылазок на охоту, свадеб, крестин, разных непредвиденных случаев, вроде наводнения, нашествия саранчи или смерти старого, никому не нужного дедушки с похоронами, отпеваниями, поминками и т. д.
Чтобы произведение не оказалось каким-нибудь куцым или кургузым, описание героини надо начинать не с того момента, когда уехал в командировку её муж, а с момента её рождения или лучше с момента рождения её бабушки, с крепостных времён. Рассказывая последовательно, как рождалась бабушка, потом мать героини, потом сама героиня, как она росла, развивалась, как начала наконец изменять мужу, можно дать очень содержательное и объёмистое произведение. Чем длиннее будет в данном случае оболочка, тем длиннее окажется и сама колбаса, то бишь не сама колбаса, конечно, а само произведение.
Творческий процесс
Для писателей, которые не признают образцов, творческий процесс, то есть процесс писания произведения, – это сплошная мука. Пишут они, то и дело вымарывая написанное, и переписывают по двадцати раз наново. Некоторые из них от злости рвут свои рукописи и дают клятву никогда в жизни не писать больше и тут же садятся и пишут снова. Всё-то им кажется, что получилось не так, как нужно. Оно и немудрено, потому что, встав утром и садясь за свой письменный стол, такой автор не знает, куда заведут его герои к вечеру.
Иное дело писатель, который следует изложенным нами приёмам литмастерства. У него всё само собой получается. Ему даже думать не надо. Единственное, над чем ему приходится задумываться, – это имена, отчества и фамилии своих героев. Если имя героя есть, остальное можно черпать из неисчерпаемых речевых богатств, которые всегда в изобилии под рукой. Сидит такой литмастер, которого мы для удобства пользования назовём Иваном Ивановичем, у себя за столом перед стопой чистой бумаги и крепко думает. Он ещё не знает, о чём будет писать, но уже придумывает имя героя. Минута глубокой задумчивости – и вдруг его мозг, словно сверкающая молния, прорезывает мысль: а что, если героя назвать Виталием Аркадьевичем Погорельским? Идея! Виталий Аркадьевич Погорельский – очень звучное и красивое имя, и кажется, ещё ни у кого из писателей не фигурировало. «Здорово это я!» – с удовлетворением думает о себе Иван Иванович и, подвинув поближе стопу бумаги, начинает писать:
«Виталий Аркадьевич Погорельский сидел за столом у себя в кабинете и читал книгу. Его вдумчивые голубые глаза глядели рассеянно, красиво очерченные капризноватые губы были плотно прижаты одна к другой, на высоком бугристом лбу пролегла вертикальная складка, устремившаяся к переносице, мягкие, шелковистые, тёмно-каштановые волосы были гладко зачёсаны за большие хрящеватые уши…»
Следуют пять страниц описания лица Виталия Аркадьевича, его туловища, верхних и нижних конечностей, в результате чего весь Виталий Аркадьевич предстаёт перед нами как живой, со своей манерой зябко поёживаться и потирать одна о другую руки. Дальше страницах на десяти описывается комната со всеми столами, стульями, коврами, занавесками на окнах и всем прочим. Виталий Аркадьевич подходит к окну. Следует описание улицы, которая видна из окна, чёрной тучи, загромоздившей всё небо, дождя, зарядившего с утра, мокрых воробьёв, которые прыгают по покрытой лужами мостовой. Это занимает ещё четыре страницы. Затем мы узнаём о внутреннем состоянии Виталия Аркадьевича, вызванном скверной погодой, которая помешала намеченной поездке на пляж со знакомой девушкой Зиночкой, которая работает на заводе, где Виталий Аркадьевич директором, и живёт на окраине города со своей бабушкой. Неожиданно открывается дверь и входит… минута глубокой задумчивости… Виктор Васильевич Скрежетов, главный инженер завода, который зашёл поговорить о проекте переоборудования литейного цеха. Три страницы описания Скрежетова – дюжий нос, висячие уши и т. д., затем тридцать пять страниц проекта переоборудования. Погода разгуливается, и Виталий Аркадьевич улетучивается к Зиночке. Скрежетов остаётся, чтобы рассказать о своём проекте жене Виталия Аркадьевича… минута задумчивости… Лире Яковлевне, на которой Виталий Аркадьевич женился одиннадцать лет назад. В то время это была тоненькая девушка с удивлённым лицом, а теперь это большая, крупнокостная женщина с сильным тазом. Пять страниц Лиры Яковлевны – какие уши, какая спина. Количество страниц быстро растёт и уже перевалило за сто. Иван Иванович с удовольствием поглядывает на довольно пухленькую пачку исписанных листов, лежащую перед ним. Его работу можно было бы уподобить работе художника, который смело орудует своей кистью, если бы художнику не приходилось всё же подбирать краски, смешивать их на палитре, добиваясь нужных оттенков, то и дело отходить от холста, чтоб охватить взором всю картину в целом, и время от времени переписывать заново ту или иную деталь. Нет, работу Ивана Ивановича скорее можно уподобить работе штукатура, который уверенно бросает известковый раствор при помощи специальной лопаточки, или даже работе штукатурной машины, которая брызжет из брандспойта известковым раствором прямо на заранее подготовленную дранку, в результате чего после затирки получается вполне доброкачественная, ровная серая стенка.
Итак, быстро бежит перо по бумаге – брызжет известковый раствор. Скрежетов давно влюблён в Лиру Яковлевну и считает, что Виталий Аркадьевич не заслуживает обладания такой замечательной женщиной. Двадцать девять страниц непотребного поведения Виталия Аркадьевича. Скрежетов ничего не говорит Лире Яковлевне о своих чувствах, но она догадывается сама. Бескорыстная любовь этого человека является единственной отрадой в её жизни, и она с интересом слушает изложение его проекта, хотя ничего и не понимает в нём. Ещё десять страниц проекта. «Ловко я этого Скрежетова сюда подпустил! – самодовольно думает Иван Иванович. – Обычно у других начинается с того, что инженер приезжает на завод со своим проектом, а я его прямо на квартиру к директору!» Дальше следует свидание Виталия Аркадьевича с Зиночкой, описание этой прелестной девушки, реки, солнечного заката и приятной вечерней свежести с постепенно загустевающими сумерками. Потом идёт разговор Скрежетова с председателем завкома Бушлатовым. Бушлатов направляет проект в министерство. Виталий Аркадьевич находит дома письмо, которое Скрежетов написал Лире Яковлевне ещё до её замужества. Он устраивает сцену жене, а Скрежетова обвиняет в том, что он нарочно придумал свой проект, чтобы подсидеть его на работе и отбить жену. Лира Яковлевна узнаёт о существовании Зиночки. Чаша терпения её переполнена, и она решает изменить мужу, но не желает этого делать со Скрежетовым, так как ей хочется, чтобы он сохранил чистоту своих чувств к ней. Она решает влюбиться в актёра, с которым случайно познакомилась на именинах у своей тётки. Описание именин – двадцать страниц. После долгих колебаний она решает изменить мужу с актёром, но потом раздумывает, а потом всё-таки изменяет – пять страниц. Актёру хочется, чтобы она развелась с мужем, но Лира Яковлевна не хочет лишать детей отца. Ирочку пяти лет и Додика шести… или нет, лучше десяти. Мальчик сможет ходить в школу и приносить двойки, Виталия Аркадьевича могут вызвать в школу, а он не пойдёт и скажет, что не обязан воспитывать своих детей. Тогда учительница сама придёт к нему, а он примет её, жуя котлету, что вызовет возмущение всего педагогического коллектива. У актёра есть жена и прелестная дочка-крошка. Жена актёра узнаёт о существовании Лиры Яковлевны и идёт, чтобы объясниться с ней, но не застаёт дома, а застаёт Виталия Аркадьевича. В это время возвращается домой Лира Яковлевна. Увидев мужа с незнакомой женщиной, она устраивает бурную сцену. Муж прогоняет и ту и другую, а сам идёт к Зиночке, но не застаёт её и разговаривает с бабушкой. Следует описание бабушки: вялые, чувственные, трясущиеся уши, тусклый, узловатый, задумчивый нос, жёсткая курчавая борода клинышком… «Стоп машина! Что-то не то в известковый раствор попало! Откуда у бабки вдруг борода взялась? Да и к чему вообще здесь эта старуха? Не похоронить ли её? Э! Зажилась на свете! Кстати, можно описать похороны, поминальный обед…» И вот уже тащатся погребальные дроги, жалобно свищет ветер, качая деревья на кладбище, а вечером длинный стол сверкает тарелками с колбасными дисками, пупырчатыми огурцами, пирогами с обязательной нежно хрустящей корочкой. В центре блюдо с копчёным сигом (никуда от него не денешься!) и, конечно, бутылка водки.
– Ну, детушки и все гости любезные, да будет так, – сказал Сверлизубов, наполняя рюмки.
Все выпили и заговорили. Бушлатов сразу утратил ощущение времени и пространства и положил голову в тарелку с объедками. Виталий Аркадьевич рухнул под стол. Он пил больше всех, но не пьянел, а только становился задумчивей. У Филиппа сердце растворялось в блаженном довольстве. Зиночка улыбалась одними глазами. Димка крякнул и улыбнулся носом. Он стал мрачно доказывать, что сиги – это те же змеи, только живут в воде. Аркашка дёрнул целый стакан и стал плевать на всех. Акулина долго поливала водой его всклокоченную голову, положила ему примочку на нос. Один глаз у него не открывался, другой не закрывался. Через полчаса во дворе позади дома стояли Виктор Савельевич и Бушлатов. В сухом, пыльном бурьяне, на земле, покрытой всякой всячиной, валялся Виталий Аркадьевич. Виктор Савельевич плюнул и попал на воротник пальто Виталия Аркадьевича…
– Стоп! – шепчет увлёкшийся было Иван Иванович. – Кажется, это уже у кого-то было. Я где-то читал, что плевок попал на воротник пальто. Надо исправить. Напишем так: плюнул и попал на лысину старику. Это даже интереснее будет… Однако откуда тут ещё старик взялся? Опять известковый раствор подвёл! В романе ведь никакого старика нет. Ну, нет – так будет! Значит, там ещё пьяный старик валялся. Он мог из деревни приехать. Старуха-то померла, вот он, значит, и приехал в освободившуюся комнатушку…
Иван Иванович улыбается, довольный своей находчивостью. Он чувствует себя чародеем, вершителем человеческих судеб. Захочет – поженит своих героев, захочет – и разведёт, захочет – пустит их вниз по матушке по Волге на пустом баркасе за селёдками в Каспийское море, захочет – заставит торговать колбасой. Между тем вызванный к жизни посредством неосторожного плевка старик уже ворочается на земле, нечленораздельно мычит и, натужно кряхтя, пытается встать на свои не гнущиеся в коленях ноги.
«А, чёрт! – шепчет в восторге Иван Иванович. – Здорово это у меня со стариком получилось! Ведь никакого старика и в помине-то не было. Вот что значит искусство, то бишь – тьфу! – известковый раствор!»
Иван Иванович бросает довольный взгляд на стопу исписанной бумаги и, определив на глаз, что стопа уже стала примерно толщиной с кирпич, решает на этот раз свою работу закончить.
Последуем и мы его примеру. Думаем, что сказанного вполне достаточно для понимания творческого процесса той группы писателей, работу которой мы подвергли рассмотрению. Мы вовсе не претендуем на исчерпывающую полноту изложения. Наша цель – дать толчок мыслям читателя, надеясь, что читатель, заинтересовавшись предметом, догадается сам обратиться к первоисточникам и изучит вопрос во всей его глубине.
