Николай Задорнов
Первое открытие
Глава четвертая. Муравьев
Еще в бытность свою на Кавказе генерал Николай Муравьев обратил на себя внимание Николая Первого, представив на высочайшее имя записку о способах покорения горцев.
Царь всегда с большой охотой читал проекты войн, покорений и походов. Философские сочинения и современная беллетристика, особенно русская, держали его настороже. Читая их, царь чувствовал, что его пытаются поучать, равняют с другими. Между строк он часто улавливал дерзости, намеки, крамольные мысли. Читая беллетристику, написанную собственными подданными, унижаешь себя, если произведения не восхваляют государя. Значительно приятнее читать иностранных писателей, поносящих своих правителей.
Лишь читая доклады и записки, государь погружался в привычный мир, в котором был подлинным самодержцем. Тут все было ясно.
Записка была дельная. Николай знал Муравьева. Отец его, Николай Назарович, ныне покойный, был когда-то управителем «собственной его величества канцелярии». Он был автором отвергнутых в свое время проектов о широком строительстве железных дорог в России. Сын его, как видно, пошел в отца. Это человек еще молодой, но деятельный, а главное – придворного круга, окончивший Пажеский корпус, судя по всему, так же преданный царю, как и отец. В то время как из всех щелей лезли новоявленные вольнодумцы и либералы и царю много сил приходилось отдавать, чтобы собрать вокруг себя надежных людей и бороться против новых веяний, появление толкового человека в среде своих было для царя отрадно. Редко кто из окружающих царя выдавался какими-нибудь способностями. Обычно царь недолюбливал людей с широкими замыслами и терпел их лишь по необходимости. На этот раз он решил, что автора записки следует отличить. Но на Кавказе у царя и так было много генералов и чиновников.
Царь запомнил Муравьева. Впоследствии, желая дать исход его энергии, он назначил тридцатипятилетнего генерала в Тулу, в гражданскую службу.
Самый молодой губернатор России вскоре доложил ему, что принял меры к сохранению лесов. Он предлагал правительству устроить разработки залежей каменного угля между Москвой и Тулой. У царя и его приближенных, пока Муравьев занимался проблемами лесов и топлива, складывалось о нем самое хорошее мнение. Но вскоре тульский губернатор прислал новую записку.
На Кавказе генерал привык видеть русского солдата победителем. Солдат был одет, накормлен. В армии Муравьев отвык от картин деревенской жизни.
Тем разительнее бросилась в глаза губернатору ужасающая нищета тульских крепостных – тех самых крестьян, из которых выходили солдаты-победители. В своем кругу Муравьев иногда высказывал резкие суждения о порядках в России. Он сознавал, что крепостное состояние крестьян – огромное зло, угрожающее существованию всего дворянского сословия. Муравьев решил сразу убить двух зайцев. Он полагал, что, если свои взгляды прямо высказать царю, они могут быть приняты как выражение самых верноподданнических чувств и как признак широты взгляда. «В то же время, – думал он, – общество, узнав об этом, увидит во мне прогрессивного деятеля».
Муравьев представил царю проект освобождения крестьян от крепостной зависимости. Кроме него проект подписало несколько помещиков, трое из которых были разорены, один был литератором, а двое – богатейшими промышленниками.
Один из подписавших, помещик Норов, откровенно признавался, что надеется сделать на основании этого проекта выгодную финансовую операцию и поправить свои пошатнувшиеся дела.
Богатые промышленники искали выгод – дешевых наемных рабочих для своих развивающихся предприятий.
Николай прочитал проект. У царя был свой взгляд на этот вопрос.
Сам царь любил поговорить об освобождении крестьян и даже создавал комитеты по этому вопросу. Но это делалось лишь для того, чтобы избежать самого освобождения и доказать обществу, что пока еще освобождение невозможно. Крестьянские восстания то и дело вспыхивали в разных губерниях. Пока что вместо освобождения то тут, то там крестьян забивали насмерть, раздавая им палочные удары тысячами, расстреливали и ссылали. Царь полагал, что со временем, быть может, и придется освободить крестьян, но сейчас это освобождение было знаменем его противников, и потому народ, полагал он, надо держать как можно дольше в крепостном состоянии. Он не желал менять порядков, мерного хода жизни, который поддерживал и укреплял двадцать с лишним лет. «После меня… пусть… если неизбежно…» Но сам он не мог изменить себе ради моды века и «подлых» сословий.
Царю было весьма неприятно, что молодой человек, которого он выдвинул и которому верил, оказался в своих взглядах близок носителям смуты и сам спешит сказать то, о чем следовало бы молчать, ожидая высочайшего решения. Николай почувствовал, что и Муравьев хватил либеральных идей.
Однако он сделал вид, что доволен Муравьевым и его проектом, и похвалил его.
– Пусть только соберет побольше помещичьих подписей под своей запиской, – велел передать ему царь, зная, что теперь ни один помещик не подпишется под таким проектом.
Тульский губернатор действовал энергично, но не мог собрать больше ни одной подписи.
Между тем Николай полагал, что такие дела нельзя оставлять безнаказанными и что Муравьева следует послать в такую губернию, где он будет далек от толков про крепостное право и от самих крепостных.
Восточной Сибири нужен был дельный губернатор. Непорядки и злоупотребления в золотой промышленности и в акцизно-откупном деле достигли огромных размеров и грозили этому богатому краю разорением.
Царь решил, что грандиозная территория Восточной Сибири – подходящее поле деятельности для Муравьева, что там с избытком уйдет вся его энергия. В Восточной Сибири нет крестьян крепостного состояния. Там новый губернатор займется рудниками, тюрьмами, каторжными работами и пусть выкажет в этих делах свои таланты! Наказывать Муравьев умел… Пусть постарается.
Решение это показалось царю остроумным. Муравьев, как бы уже униженный, несмотря на новое повышение, снова стал ему любезен. Он из либералов превращался в тюремщика, да еще в какого! Теперь в его тюрьмах и рудниках все злодеи, государственные преступники.
Выезжая в путешествие по России, царь решил сам объявить Муравьеву о новом назначении, чтобы не возбудить кривотолков.
Тульский губернатор встречал царя на одной из почтовых станций вблизи Тулы.
Когда проскакали на белых конях рослые форейторы и подкатила открытая коляска с гербами, Муравьев почувствовал то особенное волнение, которое всегда охватывало его при приближении царя. Перед ним мелькнуло знакомое лицо, и губернатору показалось, что Николай расположен к нему.
Выйдя из коляски, царь ласково заговорил с Муравьевым, проходя с ним мимо конвоя и толпы встречавших.
В доме, подготовленном для отдыха царя, в кабинете хозяина, Николай выслушал его.
– Проекты твои хороши, Муравьев, – сказал царь, сидя в кресле и закинув ногу на ногу, – но не тебе придется их осуществлять.
Рыжеватый, краснолицый Муравьев, с жаром говоривший о расширении тульских оружейных заводов, почтительно умолк.
Царь сказал ему о новом назначении. Муравьев был взволнован. Государь возвышал его. Громадный и богатейший край поступал в его ведение. Он наделялся огромной властью сибирского генерал-губернатора. В истории России не было случая, чтобы на эту должность назначен был такой молодой человек.
Муравьев ответил, что готов служить там, куда назначит его государь и где требуют этого интересы отечества.
Но он понял, что царь удаляет его из внутренних губерний, что его проекту не дано надлежащей цены и что сам он отправлен в край, где нет крепостных.
Царь стал говорить о важности правильной постановки акцизно-откупного дела в Сибири, о необходимости привести в порядок каторгу. Подробно, со знанием дела, он объяснил, какие в Сибири должны быть тюрьмы и каторжные работы, какие цепи, казематы, наказания и какие сейчас там недостатки.
Молодцевато прогуливаясь с Муравьевым по губернаторскому парку после обеда, он объяснил, почему надо усовершенствовать кандалы и как их надо надевать. Видно было, что царь любит тюремное дело и знает его не понаслышке. Он сам был автором проекта тюрьмы для декабристов, построенной в Петровском Заводе. Это была бревенчатая тюрьма без окон.
Сейчас царь был весел и подшучивал над растерявшимся Муравьевым, который из автора передовых проектов росчерком царского пера превращался в начальника многочисленных тюрем и каторжных работ.
– Чем ты смущен, Муравьев? – спросил царь насмешливо.
Муравьев овладел собой. Он готов был сразу же выдвинуть ряд новых вопросов. Он решил показать царю, что и на Востоке будет не только тюремщиком.
Как многие образованные русские люди, он и раньше интересовался Сибирью, видел в ней страну будущего, читал все, что писали о Сибири, и многое слышал от людей, побывавших там.
Отец Муравьева еще в конце прошлого столетия служил в Нерчинске, куда послан был хлебнуть настоящей службы своим суровым родителем. Много лет спустя, уже будучи при дворе, Николай Назарович, отчетливо понимая все будущее значение Сибири, настаивал на проведении железной дороги от Петербурга до Нерчинска, утверждая, что устья Невы надо связать чугунным путем с истоками восточного Амура, так же как и с истоками Дона.
Молодому Муравьеву еще из семейных разговоров знакомы были нужды Сибири и исконная мечта сибиряков о возвращении Амура. Поэтому, когда царь вечером в кабинете заговорил о недостатках русского мореплавания на Востоке, Муравьев помянул, что следует подумать об Амуре.
– С Амуром все покончено, – хмурясь, ответил царь. – Зачем нам эта река, когда положительно известно, что в устье ее могут входить только лодки. Главный пункт русского влияния на Востоке следует видеть в Камчатке. Там отличный порт. А река Амур теряется в песках, – добавил он. – Река эта бесполезна для нас.
Государя нельзя спрашивать… но Муравьев понял, что, видимо, были какие-то новые исследования, доказано еще раз, что Амур недоступен. Это в свое время особенно рьяно доказывал великий Крузенштерн.
…Осенью, оставив Тулу, Муравьев прибыл в Петербург. Гнедые кони завезли его дорожную карету под круглую арку новой гостиницы, что напротив Исаакиевского собора. Ему отвели трехкомнатный номер с окнами на площадь. В передней устроился его неизменный спутник, лакей и камердинер Михаила.
Утром из окна Муравьев увидел отражавшие солнце двойные ряды гранитных колонн нового собора, а на них тяжелые фронтоны с бронзовыми ангелами и колоннаду под куполом.
Он чувствовал себя в столице, в своем родном городе, полным энергии и смелых планов. Теперь он уже был тут не стесненным в деньгах петербуржцем, сыном разоряющегося помещика, а наехавшим из глубины России богатым вельможей. Сибирь представлялась ему огромным полем деятельности.
«Но с проектами ныне надо действовать осторожней и осмотрительней, сообразовываться с политическими обстоятельствами».
После урока, который дал ему Николай, он решил, что необходимо сдерживаться, но для достижения своих целей в Сибири не следует останавливаться перед крутыми мерами.
Он хотел ознакомиться в Петербурге с амурским делом, но, полагая, как царь сказал, что самое важное для Сибири акциз и откупа, отложил его. «Займусь Амуром на месте», – решил он. Муравьев слыхал много раз от разных людей, что Крузенштерн ошибся… Надо было узнать, были или нет новые исследования.
* * *
А по Петербургу прошел слух, что губернатором в Восточную Сибирь назначен человек смелых, прогрессивных взглядов, не побоявшийся сказать Николаю о необходимости раскрепощения крестьян.
К Муравьеву приходили студенты, молодые ученые, изобретатели, подавали проекты, предлагали свои услуги для работы в Сибири. Являлись сибиряки, ходатайствовали о развитии страны, об открытии обществ, школ, подавали доносы, жалобы на произвол и притеснения полиции, чиновников, высказывали надежды, что теперь в Сибири наступит оживление.
Никогда бы Муравьев не подумал, что так много сибиряков живет в Петербурге. Вот дошлый народ! Какое-то нашествие! Куда добрались! И многие петербуржцы-купцы торговали с Сибирью. И через Сибирь с Китаем на Кяхте. И впрямь это были не тульские помещики и крепостные. Толковали про торговлю с Америкой! Про китов и китобоев. Что Америка воевала с Мексикой и нам надо это помнить. Про Китай и духовные дела нашей миссии там. Про открытия синологов. Боже мой! Век проживя в Туле или на Кавказе, ничего подобного не услышишь.
А петербуржцы припугивали – гляди, брат Николенька, ваше превосходительство, ведь там сосланные за двадцать пятое декабря, там Трубецкой. Еще, говорят, сидят такие злодеи, про которых все забыли. Похуже декабристов…
Некоторые сибиряки, кажется, не верили, что новый губернатор может отступиться от старых порядков, но все же шли к нему.
Да, множество сибиряков живет или учится в Петербурге. В этом видно стремление сибирского населения к развитию, к знаниям.
Но не одни сибиряки интересовались судьбами Сибири. Муравьев, готовясь к исполнению новой должности, встречался и с другими знатоками этой страны – географами, полярными путешественниками. Никогда прежде не приходилось ему замечать такого коренного и разностороннего интереса к Сибири в петербургском обществе.
Муравьев всех слушал, все запоминал. Он внимательно следил за упоминаниями о Сибири в печати.
Передовые русские люди смотрели на эту огромную холодную землю как на страну будущего, в которой нет и никогда не было крепостного состояния.
И все, кто говорил, писал и думал о Сибири, утверждали, что России необходимо стать твердой ногой на Тихом океане.
Глава пятая. Встреча в гостинице
Муравьев познакомился в Петербурге с лейтенантом Геннадием Невельским… решил, что Невельской и есть тот человек, который был ему нужен…
Лависс и Рамбо. История XIX века
Капитан-лейтенант Балтийского военного флота Геннадий Невельской… Назначен на транспорт, который строится в Финляндии, на верфях Бергстрема и Сулемана, и должен следовать кругосветным путем, чтобы доставить грузы в Петропавловск-на-Камчатке…
– Как командир транспорта, следующего в порты Восточной Сибири, по рекомендации начальника Главного морского штаба явился представиться вашему превосходительству!
Невельской некоторое время приглядывался к Муравьеву, обмениваясь с ним короткими замечаниями. Когда же этот моряк разговорился, Муравьев понял, что он желал бы исследовать на своем транспорте устье Амура, но, кажется, скрывает свое намерение от начальства. Нюхом генерал чуял, что у Невельского должна быть сильная рука… Кто? Он говорил с чувством, но сбивчиво и то, что обычно говорили про Амур: что, возвратив эту реку, Россия получит удобный путь к Тихому океану, средство к верному и быстрому снабжению Камчатки и Аляски и тогда мы сможем создать океанский флот; что Сибирь со временем заселится и разовьется, на устье Амура и на побережье возникнут русские города; что в будущем Китай получит развитие и эта ныне безгласная империя превратится в одно из значительных государств мира, а надлежащий выход в океан поможет нам завязать настоящие отношения как с соседними портами Китая, так и с портами других народов Востока, а также с Соединенными Штатами. Без Амура у Сибири нет будущего. Если же Амур захватят англичане, они со временем попытаются превратить Китай в свою колонию и надолго вобьют клин между нами и этой великой нацией. Постепенно он увлекся и заговорил ровней и реже заикался.
Невельской помянул об американцах:
– Они всюду на Восточном океане и в наших морях. Охотское море во множестве посещается их китобоями. После войны с Мексикой давление американцев на Китай усилится, и это мы должны предвидеть. В Китае они успешно соперничают с англичанами, стараясь действовать совершенно иными средствами и расположить народ к себе.
Муравьев приглядывался к Невельскому с любопытством. Соображение об американцах, которых обычно считали миролюбивыми и в которых этот капитан видел возникающую опасность, было оригинально и понравилось ему. Действительно, американцы выходили на Тихий океан. «Да такая громадина разовьется – со временем бог весть что будет. У них там демократия и быстрота – time is money».
«Но кто ему покровительствует? Почему-то он как бы просит не открывать его намерений князю Меншикову. Чья рука ему помогает?»
Эта же рука нужна была самому Муравьеву до зарезу. В нем вспыхнул бешеный интерес к Амуру, интерес, временно заглушенный изучением акцизного и откупного дела. Муравьев хотел знать все, а этот моряк, кажется, и знал все. Экий молодчина! А говорят, в офицерстве нет личностей!
– Вы полагаете, что, возвращая Амур, мы предотвратим многие беды?
– Я убежден в этом!
– Но, как утверждают, в устье Амура могут входить лишь пироги и шлюпки, – испытующе заметил Муравьев. – Ведь Лаперуз, насколько я знаю, пытался с юга пройти в устье Амура, нашел перешеек между Сахалином и материком и установил, что Сахалин – полуостров. А Крузенштерн встретил мели, преграждающие доступ в лиман.
Тут Невельской вздрогнул, приоткрыл было рот, но сдержался.
– Общее мнение таково, что Амур теряется в песках, – добавил Муравьев и умолк, любезно улыбнувшись и предоставляя собеседнику высказаться. Он умел быть вежлив и любезен и любил это показать.
– Амур не может теряться в песках! – воскликнул Невельской со всем жаром сдерживаемой энергии. – Огромная река, несущая такую массу воды, должна иметь выход. Да, вы правы, конечно, – Лаперуз утверждает, что Амур теряется в песках. Но и Лаперуз, и Браутон, и наш Крузенштерн сами не входили в его устье и могли допускать общую ошибку. Даже если Сахалин соединяется с материковым берегом отмелью, как утверждает Иван Федорович Крузенштерн и как значится на всех картах, то как раз это и доказывает, что у Амура должен существовать другой – глубокий выход на севере!
«Э-э, да он горяч! – подумал Муравьев, слушая с видом явного сочувствия. – Но все никак не проговорится».
– Да это очевидно! – сказал Муравьев, словно после некоторого размышления, стараясь еще более подогреть собеседника.
– На самом деле – что же это за река, которая вдруг высыхает на устьях? – подхватил Невельской.
Все, что говорил моряк, походило на истину. Словно сама судьба выбросила Муравьеву этого капитана из недр громадного бурлящего Петербурга.
– Да, Амур был бы нам необходим! – нетерпеливо воскликнул Муравьев.
Невельской разволновался и, поднявшись, стал красноречиво уверять, что потеря Амура равносильна для России отказу от великого будущего.
– Амур – единственная река, текущая из Сибири в Тихий океан, – говорил он. – Близ устья Амура прекрасные гавани. Это неотъемлемая часть Сибири, ее естественный берег, земли по Амуру – исконные русские: там стояли русские города и крепости, – и эта земля должна быть возвращена России.
Стемнело. Михаила зажег свечи.
– Что же надо делать? – спросил Муравьев.
– Хлопотать о высочайшем разрешении на исследование Амура, – быстро ответил Невельской. Он поднял голову, взгляд его стал еще острей, в нем заиграли огоньки. – Необходимо убедить государя императора, что в противном случае река будет захвачена иностранцами. Доводов для этого множество.
«Каков! – подумал Муравьев. – Только бы все это не на словах…»
– Если меры не будут приняты, нам грозит опасность! Никто не замечает этого, и в этом весь ужас!
– Да, это действительно! – сказал Муравьев. Им овладело такое чувство, словно его подняли на огромную высоту и он увидел все вокруг.
– Почему бы англичанам не попытаться овладеть водными путями по Амуру и Сунгари, ведущими в глубь Северного Китая? Тогда раз и навсегда они отделят Китай от России и захватят его целиком. Земли же по Амуру – коренные русские. Мы не смеем бездействовать, когда им грозит опасность. Если же мы будем в Приамурье, то одним этим мы откроем свободную торговлю с Китаем, а захват его англичанами окажется невозможным.
Но губернатору этого мало… «Ах, вот кто! Его высочество! Ясно! Это стало ясно. Невельской сказал, что был его вахтенным начальником. Это уж другое дело!» А молодой офицер стал один за другим, как бы систематизируя, перечислять доводы, которые надо выставить перед царем. Свое, накопленное годами раздумий, он отдавал, зная, что часто нельзя претворить мысли в дело иначе, как отдавши их тому, у кого была власть. Без царя нельзя было ступить шагу, а губернатор мог испросить позволение.
Муравьев вскочил и заходил по комнате. Теперь он понимал ценность этих мыслей: «Мне их на целое губернаторство!» Он знал, что в его руки сейчас шло богатство.
Невельской сам невольно взволновался, наблюдая действие, которое его слова производили на губернатора.
Муравьев остановился напротив него и уставился, изогнув брови и чуть прищурив один глаз.
– Какие у вас основания, чтобы немедленно возбудить этот вопрос перед правительством и государем?
– Прежде всего, – быстро и жестко ответил офицер, – что Амур принадлежал нам и был отнят силой. Во-вторых, Амур необходим как выход, в будущем мы без него не можем существовать. И третье – опасность от иностранцев, и мы лишаемся всего!
Муравьев кивнул головой. Он спросил, кто появился на Амуре раньше, русские или маньчжуры.
– В тысяча шестьсот сорок третьем году, когда Поярков, перевалив хребты, из бассейна Лены спустился до Амура, он проплыл всю реку, подчинил племена дауров, натков, гиляков. В то время на Амуре не было никаких маньчжуров.
«Вряд ли, – подумал Муравьев. – Верно, какое-то влияние имели. Какие-то сношения могли быть, во всяком случае, как у нас с Парижем или с Лондоном. Дамы моды заказывали…»
– Маньчжуры создали самостоятельное сильное государство и в начале века завоевали Китай. Маньчжуры никогда не жили на Амуре.
– Что общего у маньчжуров с китайцами?
– Это разные народы. У них разная письменность и разные языки. Собственно, исторический Китай находился далеко от Амура и был обнесен Великой стеной, что общеизвестно. Конечно, все страны Азии периодами были в общении с Китаем. Завоевали Китай монголы, и тогда чуть не весь мир подчинялся монголам в Пекине. До северных областей на Амуре не только китайцам, но даже маньчжурам дела не было. Для русских там благодатный край, а китайцы и маньчжуры – южные народы. На Амуре обитали и сейчас обитают охотничьи народы… Так маньчжурам там делать было нечего. Они стремились на юг и, завоевав Китай, объединили Китай с Маньчжурией… Все маньчжуры хлынули в Китай за роскошью и наслаждениями, а на Амуре маньчжуров не было. Не было их там и в тысяча шестьсот пятидесятом году, когда на Амур с людьми явился Хабаров, а потом хлынуло из Сибири множество переселенцев, которые селились там всюду, возводя городки, острожки и заимки. На Амуре теплей, чем в Сибири, легче жить. – Он опять загорелся и стал рассказывать: – Почти все население Лены, до Верхоленска, перешло на Амур, якутским воеводам приходилось принимать меры против переселенцев. Там была Россия! В большей степени, чем в Якутии, – на Амуре климат хорош, земля. И вот когда Амур заселился русскими, только тогда поднялись маньчжурские князьки! Любопытно, что сухопутные дороги на Амур маньчжурам оказались неизвестны. Посланные князем Изинеем из Нингуты две тысячи солдат, которые должны были разбить Ачанский городок, поставленный Хабаровым близ устья Уссури, шли на Амур три месяца! Отсюда можно заключить, что туда дорог не было. И в этом суть вопроса больше, чем в договорах. Маньчжуры едва смогли провезти пушки и двенадцать своих орудий из глины…
– Орудия из глины?
– Да, орудия из глины, для подрывания стен…
– А что же Хабаров? – отвлекаясь от дела, спросил Муравьев, увлеченный рассказом офицера.
– Хабаров дал этому войску несколько сражений. Шестьсот семьдесят маньчжуров было убито, остальные бежали, – сказал Невельской. – Я сам читал его записки в архиве!
Муравьев опять заходил по комнате. Невельской замолчал, наблюдая за ним.
– Что же дальше? – спросил губернатор, останавливаясь.
– В тысяча шестьсот восемьдесят первом году вся река принадлежала России, – ответил Невельской. – Главным нашим пунктом там был город Албазин.
– А потом? Как, почему все это рухнуло?
– Император Кхан Си в тысяча шестьсот восемьдесят седьмом году послал восемь тысяч солдат, чтобы уничтожить Албазин.
– Кхан Си? – переспросил Муравьев.
– Да, Кхан Си. Это было время могущества маньчжуров, которые незадолго перед этим покорили Китай. Они не желали, чтобы русские угрожали родине их предков. Но мало этого. Они желали, чтобы великие леса и хребты отделили бы их империю, порабощенный ими Китай от опасного мира северных варваров. Началась война. Маньчжуры были многократно отбиты, но и наши потери были велики. Помощь из Москвы хотя и посылали, но недостаточную. Албазин решили оставить и упразднить амурское воеводство… Вот с тех пор страна замерла и опустела. Мы ошибочно не считаем ее своей. Сведения, доставленные подполковником Прокопием Тарасовичем Козминым, и последние исследования, произведенные академиком Миддендорфом, который приближался к устью Амура, подтверждают, что Приамурье не занято китайцами и что наш почтенный Иакинф глубоко ошибается, утверждая, что на устье реки крепость. Об этом же неоднократно докладывали сибирские губернаторы, а также купцы и мещане – их доклады и записки хранятся в архивах. Китай весьма выгодно расположен на побережье океана, у него великолепные порты, удобные выходы к океану. Собственно, китайцам до сих пор чужды интересы к Амуру. Если кто-нибудь и старается, чтобы там была пустыня, так это маньчжуры. Но ради их спокойствия мы не смеем отказаться от пути к Великому океану.
– Я согласен, что у нас есть историческое право на возвращение Амура, но какое мы имеем на это право юридическое? Ваши доводы основательны, и я сам так думал. Никто не может сомневаться, что Приамурье – русская земля. Но донесения губернаторов Сибири и записки сибирских мещан – это еще не все. Ведь есть Нерчинский договор с Китаем, и потом та земля значится в составе Китайской империи. Иначе говоря, признано, что там Китай. Где наше право? Есть ли доказательства?
– Есть.
– Какие?
– Нерчинский договор, – спокойно ответил Невельской с таким видом, словно это само собой разумелось.
Муравьев удивился. Как и все, он до сих пор считал, что Нерчинский договор – главная помеха делу и как раз доказывает обратное тому, что говорит моряк.
Невельской в течение многих лет разыскивал и изучал все, что было написано об Амуре русскими и иностранными исследователями, знал он и те сведения по этим вопросам, которые проникали в европейскую литературу из китайских и из японских источников, хотя обычно в Европе их считали анекдотическими и не заслуживающими внимания. Он интересовался международным правом.
Этот интерес особенно усилился у него во время путешествий с великим князем по Европе, когда он бывал в столицах иностранных государств и во дворцах, присутствовал при встречах великого князя с королями, принцами…
Он сказал, что самые нужные сведения о Приамурье, об Амуре он получил в Петербурге от своих учителей, старых моряков, а также от одного из приятелей, который служит в министерстве иностранных дел хранителем документов, интересуется Востоком, изучает восточные языки и, разделяя взгляды Невельского, охотно помогает и показывает не известные ученым бумаги, которых в министерстве множество.
Нерчинский договор утверждает, что земли между рекой Удой и пограничными горами остаются неразграниченными. Вот вам повод для возвращения в первую очередь низовьев реки, как раз той земли, которая лежит у моря и может стать объектом происков иностранцев… Согласно договору граница проложена по хребту, а направления хребта ни русские, ни маньчжурские послы не знали.
Пот выступил на лице моряка. Он наизусть пересказал все статьи Нерчинского договора и разобрал их.
Муравьев был удивлен такой ученостью. Невельской не подходил под обычное понятие офицера, да еще гвардейского экипажа. Муравьев почувствовал, что в этом светском на вид гвардейце таятся силы, энергия и выносливость.
– Могут ли быть верны карты, когда в договоре ясно сказано, что часть земель не разграничена? А на современных картах никаких неразграниченных земель нет и проложена прямая граница от гор к морю. Кто ее проложил? Когда? Никаких комиссий по разграничению не бывало, как не бывало вообще заключено никогда и никаких соглашений по этому вопросу, кроме Нерчинского договора. Кто же провел там границу? Откуда же она явилась теперь? Впервые граница появилась на английских и французских картах, а мы перепечатали их, не сознавая, что делаем.
– Есть эти карты у вас?
– Да…
– Представьте их мне…
Невельской давно все приготовил. Со всех документов были сняты копии. Он ответил, что архивариус министерства иностранных дел явится сам и представит бумаги его превосходительству.
– Только исследовав устье Амура и установив независимость обитающих на нем племен, – как утверждает академик Миддендорф, – мы можем опровергнуть ложное мнение…
– А вы уверены во всем этом? – испытующе глядя на офицера, спросил Муравьев.
– Совершенно уверен, ваше превосходительство!
– А как китайские карты, про которые сообщает Иакинф?
– Иакинф? – переспросил капитан, поднимая брови, и сощурился, как бы намереваясь сказать что-то резкое. – Его карты не могут быть приняты в расчет, – вымолвил он спокойно. – Иакинф увлечен всем китайским и верит всем басням, их официальной географии. Точных научных сведений эти карты не содержат. В них включены все ошибки европейских карт и все фантазии китайских мандаринов, будто бы на устье Амура крепость и десять тысяч войска.
– Черт знает какая путаница! – воскликнул губернатор.
Что земли там пустынны, Муравьев слыхал и прежде; что их могло захватить любое иностранное государство, это также очевидно… Что земля там была русская, сомнений не было.
– В настоящее время в Финляндии строится судно, капитаном которого я назначен. Этот транспорт – «Байкал».
Капитан стал излагать план исследований лимана и устьев реки Амура. Этот план не требовал особых средств. Будущим летом, одновременно с морской экспедицией, к Амуру надо послать сухопутную экспедицию, которая выяснила бы ряд вопросов, в том числе пограничный, и произвела бы съемку, определила направление хребтов, и еще экспедицию по реке, которая сплавилась бы вниз по Амуру до моря на лодке из Забайкалья.
– В эту экспедицию должен входить военный топограф, а также ученые, изучающие Восток.
Все это было заманчиво.
– Я рекомендую вам человека, который отдал всю свою жизнь изучению Востока. Он может быть полезен вашему превосходительству.
