Николай Петрович Сироткин
Последняя афёра
Когда Павел покинул Эрмитаж, все вернулись на свои места. Выпив еще по бокалу шампанского «за здоровье императора», слегка закусили, и Ростопчин достал, присланный из Вильно отчет на десяти листах.
– Давайте господа, рассказывайте, сами слышали – в субботу доклад у императора. До Вильно мне все понятно, на вопросы ответите потом, сейчас я хочу услышать продолжение.
Больше часа Штейнберг и Соколов, дополняя друг друга, рассказывали финальную стадию расследования, завершившуюся поимкой мошенников и возвратом картин. Ростопчин внимательно слушал, делая пометки в блокноте, иногда что-то уточнял или просил изложить более подробно.
– Хорошо. – Подвел он промежуточный итог. – На всякий случай я сделаю дополнительный запрос через Коллегию Иностранных дел о выдаче нам братьев Адамских. С аферой 1798 года практически все ясно и мы можем восстановить последовательность событий даже без допроса преступников, но есть несколько вопросов. Зачем покупать копии, когда можно было обойтись балластом?
– Если в Петербурге получат, образно говоря, кучу камней, то сразу поймут, что это обычное мошенничество и продавец картин имеет к нему непосредственное отношение. Убив Корсакова, подсунув нам копии и липовую накладную, братья все запутали. Шансов распутать этот клубок у нас практически не было, но помогла афера 1794 года. Именно оставшийся след четырехлетней давности привел нас в усадьбу Адамских, и мы узнали настоящие имена преступников.
– Я сразу сказал императору, что полиции это дело не по плечу. Если бы Виктор сразу выехал в Любек, то мы легко могли перехватить эти картины. – С досадой в голосе произнес Ростопчин. –Могли опередить их, как минимум, на неделю и взять голубчиков при получении.
– Задним числом мы все умны! – Возразил Соколов. – Ты же сам не поверил, что в Любеке на складе лежат картины!
– Военная хитрость. Нам вместо дезинформации подсунули реальные данные, а мы в них не поверили. Отличный ход, но все же зачем было так рисковать – приезжать в Петербург, убивать Корсакова, да еще и камердинера на даче?
– На этот счет у меня есть только версия. – Предложил Штейнберг. – Им зачем-то нужно было в Петербург, поэтому и был разработан план с убийством Корсакова и липовой накладной.
– Что они здесь забыли?
– Бриллианты! Если они знали про коллекцию картин, то могли знать и про бриллианты. Ведь кому-то же в Петербурге Ян Адамский их передал? В этой связи очень подозрительно выглядит убийство камердинера французского иммигранта Огюста де Шуазёль-Гуфье. Что мог делать среди ночи Анджей Адамский на даче президента Академии художеств?
– Может допросить Платона Зубова? – Предложил Соколов.
– Платон вместе с братом Валерианом (4) сейчас в своем имении во Владимирской губернии под надзором тайного советника Рунича (5). – Прояснил ситуацию Ростопчин. – Есть кое-кто поближе. В Петропавловской крепости уже полтора года сидит бывший статс-секретарь Екатерины Адриан Моисеевич Грибовский (6), правая рука и правитель канцелярии Платона Зубова. Посажен в крепость за кражу картин из Таврического дворца и незаконное переселение казенных крестьян.
– А почему ты уверен, что Грибовский заговорит? – Спросил Соколов.
– Пообещаем ему прощение грехов и выход на свободу при условии, что оплатит нанесенный казне ущерб. Он человек не бедный, думаю, согласится.
– Федор, давай я потрясу еще и этого французишку.
– Допросить можно, только сначала докажи, что он хоть как-то связан с этим делом. Я тебе уже объяснял, что Огюст де Жуазель-Гуфье креатура самого императора. Чтобы к нему подобраться, нужны факты, а у нас на него ничего нет. С этим разобрались, завтра я вызову на допрос Грибовского. Генрих, продолжай.
– В своих показаниях Зубов назвал Безбородко главным инициатором сделки 1794 года, именно он передал письмо Новикова Александру Зубову, с чего все и началось. Если его допросить, многое прояснится.
– Именно так я бы и поступил, но незадолго до того, как пришел ваш отчет с показаниями Зубова, Александр Андреевич Безбородко перенес апоплексический удар и сейчас пребывает между жизнью и смертью (7). Он еще жив, но полностью парализован и надежд на выздоровление нет никаких. Он никого не узнает, ни на что не реагирует и отвечать на вопросы не может.
– Есть еще один факт, на который стоит обратить внимание. Ван Дейк сообщил, что деньги – тридцать тысяч золотых дукатов, которые братья получили от Корсакова, были переведены на счет текстильного магната Виктора ванн Богерта. Ни времени, ни возможностей разузнать больше у нас не было, но можно смело предположить, что братья закупили большой объем товара.
– И что нам это дает?
– По показаниям местных полицейских из Вилкомира, у Яна Адамского был состоятельный брат, который жил где-то в районе Витебска и стал российским подданным еще в далеком 1772 году (8), после первого раздела Польши. Опять же по их словам, этот брат открыл в Петербурге магазин и якобы процветал. Именно он пристроил Яна Адамского на работу к кому-то из высших чиновников. Логично предположить, что амстердамские товары предназначались именно для магазина брата.
– Идея интересная. – Похвалил Штейнберга Ростопчин. – Если это так, то мы его непременно вычислим, вопрос только во времени. Завтра я займусь таможней, у меня уже есть кое-какой опыт по этой части (9). Можешь назвать временной отрезок, когда примерно могла придти эта партия товара?
– Ван Дейк не указал, когда были переведены деньги на счет ванн Богерта, но нам точно известно, что Вацлав Адамский, он же Якоб Хубер, покинул Амстердам 13 июля. Вот из этой даты и нужно исходить.
– Получается, что нужно начинать поиски с первой декады августа. – Ростопчин сделал пометку у себя в блокноте. – Давай дальше.
– Также, не исключено, что Анджей Адамский, находясь в августе этого года в Петербурге, жил некоторое время именно у своего родственника.
– Поэтому поиски по трактирам и доходным домам не дали никаких результатов. Если найдем родственника, многое прояснится, но далеко не все. Как ты собираешься повесить на них бриллианты?
– Мы не будем ни на кого ничего вешать, мы их найдем.
– Интересно, как?
– Прошло ровно четыре года с того момента, как Ян Адамский доставил бриллианты в Петербург. От самих камней, толку мало, нужно перевести их в деньги, проще говоря, продать. Среди сотни камней есть десять, которые отличаются от всех остальных лимонной окраской. Это очень редкие камни, тем более все весом в два карата (10). Если камни продали, то наверняка они уже заняли свое место в ювелирных изделиях и петербургские модницы не преминут похвастаться ими перед соперницами и подругами. Можно присмотреться на балах.
– Маловероятно, что подобная редкость всплывет на семейных и благотворительных балах, а до Большого бала в Николаевском зале Зимнего дворца, где придворные красавицы будут демонстрировать толщину кошельков своих мужей и родителей, еще больше месяца. Остаются великосветские балы, но там слишком узок круг приглашенных – друзья, родственники, хорошие знакомые. Так мы можем долго выслеживать эти камни, если предположение Генриха вообще верно. Остается единственный путь – опросить кого-то из великосветских красавиц, уж они точно не пропустят ни одной стоящей вещи. Наиболее информирована в этих вопросах подруга моей жены княжна Анна Аркадьевна Урусова. Завтра я постараюсь с ней встретиться, если желтые бриллианты уже украсили чью-то пышную грудь, то она наверняка в курсе. Пока я буду собирать сведения, и докладывать императору о результатах, вам предоставляется трехдневный отпуск. Встречаемся у меня в кабинете в понедельник в десять часов утра и продолжим расследование. Надо заканчивать это дело.
1. Исторический факт. 24 октября 1798 года Ростопчин Федор Васильевич стал действительным тайным советником (2-й класс в табели о рангах – ваше высокопревосходительство) и членом Коллегии иностранных дел.
2. Штибель-манжеты – белые накрахмаленные полотняные накладки, прикрепляемые к штанам. Предохраняли низ штанин от истирания в результате соприкосновения с краями ботфортов.
3. Император Павел I действительно любил шампанское.
4. Зубов Валериан Александрович (1771 – 1804) – младший из четырех братьев Зубовых. Генерал от инфантерии. В отличии от Платона проявил себя как храбрый и решительный офицер.
5. Рунич Павел Степанович (1750 – 1825) – тайный советник, Вятский и Владимирский губернатор.
6. Грибовский Адриан Моисеевич (1767 – 1834) – доверенное лицо Платона Зубова, статс-секретарь Екатерины II. Получил известность как автор исторических записок.
7. Александр Андреевич Безбородко действительно в конце 1798 года заболел и подал в отставку, собираясь отправиться за границу на лечение, но не успел – умер разбитый параличом в апреле 1799 года.
8. 1772 год – первый раздел Польши между Россией, Австрией и Пруссией.
9. См. книгу «Изумруды Урала».
10. Согласно статистике лишь один из 10 000 бриллиантов может быть желтым.
Глава 32. Петербург, 23 ноября 1797 года (пятница). За дело берется Ростопчин.
Допрос Грибовского ничего не дал. Бывший статс-секретарь императрицы по принятию прошений отрицал даже самые очевидные факты – знакомство с Александром Зубовым и Огюстом де Шуазелем, хотя по роду своей деятельности не раз общался с обоими, что Ростопчину было доподлинно известно.
– Да, я знал об их существовании, но никаких контактов не поддерживал, ведь оба находились в немилости у императрицы. – Пояснял он. – Про Яна Адамского вообще никогда не слышал.
Вернув Грибовского в камеру, Ростопчин затребовал в канцелярии заведенное на него дело о пропаже картин. Как адъютант императора, а позднее руководитель военного департамента Ростопчин, не занимался подобными вопросами, и имел слабое представление о том, за что вообще посадили в крепость бывшего полковника.
Из материалов дела следовало, что полковник Грибовский был отрешен от всех должностей и выслан из Петербурга в январе 1797 года, а дело было заведено вследствие поступивших на него жалоб несколько позднее. В Петропавловскую крепость он угодил в мае 1797 года.
Всего ему инкриминировали два эпизода – пропажа картин из Таврического замка и незаконное переселение казенных крестьян. Махинации с казенными крестьянами, были обычным делом во времена предыдущего царствования и мало интересовали Ростопчина, а вот пропажа картин из канцелярии князя Зубова представляла определенный интерес.
Оказалось, что пропали не картины, а редкие книги, эстампы (1) и антики (2), а это придавало делу совсем другой оборот. Кроме того, в деле была подшита выписка, датируемая 1785 годом, где отмечалось, что губернский секретарь (3) Грибовский, исполняя обязанности казначея Палаты общественного презрения, проиграл в карты казенные деньги. Губернатор Державин (4), назначивший вороватого чиновника на эту должность, замял дело, возместив растрату. Репутация Грибовского пострадала, и он вынужден был уволиться со службы, правда, получив при этом каким-то образом чин коллежского секретаря (5).
«Гаврила Романович в своем репертуаре» – Подумал про себя Ростопчин, вспомнив, что Державин в молодости был заядлым картежником (6). – «Свояк свояка видит издалека».
Пропавший из канцелярии Зубова антиквариат так и не был найден, за что на Грибовского наложили взыскание в сумме девятнадцать тысяч семьсот семьдесят рублей. В своей объяснительной записке бывший полковник написал:
«… многих вещей недоставало еще при принятии оных в ведомство князя Зубова, как то видеть можно из объяснений принимавшего оные поручика Вольфа, кои находятся при деле у генерал-прокурора».
Из дела следовало, что проверить показания Грибовского и Вольфа невозможно из-за отсутствия соответствующих ведомостей. Постепенно, знакомясь с материалами, Ростопчин все больше укреплялся в мысли, что Грибовский имеет непосредственное отношение к пропаже, но вернуть украденное не может, поскольку все давно продано. Ему выгодно, если пропажа будет списана на халатность, к чему похоже, дело и идет, в этом случае суд ограничится лишь возмещением ущерба. Если же будет доказана кража, то ему светит, как минимум каторга. Если он продал все эти предметы, то через кого и кому?
Вот тут начинает проявляться фигура французского эмигранта Огюста де Шуазёля, которого в свое время подозревали в скупке и перепродаже найденных при раскопках древностей. Более того, совсем в другом свете предстает кража редких книг из Императорской публичной библиотеки.
Ростопчин вызвал адъютанта и приказал доставить из архива материалы по этому делу. Собственно говоря, никакого дела в обычном понимании не было – всего два листка. Первый – донос на имя директора, коим тогда являлся Огюст де Шуазель-Гуфье, одного из работников библиотеки Антоновского (7) о воровстве книг помощником директора Яном Адамским (8). Второй – приказ директора об отрешении от должности М.И. Антоновского, без объяснения причины.
Чем глубже Ростопчин влезал в эти «дебри», те больше возникало вопросов, и для допроса француза уже появились серьезные основания. Нужно было разыскать Антоновского, но только по-тихому и он решил обратиться к директору Академии художеств Акимову Ивану Акимовичу, который по его расчетам должен был в настоящее время уже проводить экспертизу картин в Эрмитаже.
Акимов действительно был в Эрмитаже и при деятельной помощи Зарубина занимался картинами «малых голландцев».
– Картины подлинные. – Успокоил Ростопчина Акимов. – Все в соответствии с каталогом, но многие нуждаются в реставрации. Сразу предупреждаю, что после убийства Корсакова у нас нет таких специалистов.
– Не беда. Пригласим из Амстердама художника, рисовавшего копии, которые мы получили прошлый раз.
– Прекрасная идея! Копии выполнены на очень высоком уровне. Как вам удалось его разыскать?
– Это долгая история, Иван Акимович, как-нибудь на досуге расскажу, а сейчас, извините, совсем нет времени. Вам что-нибудь говорит фамилия Антоновский?
– Михаил Иванович, бывший работник Императорской библиотеки?
– Именно! – Обрадовался Ростопчин. – Не подскажите, где мне его найти?
– После этого странного увольнения его взял к себе библиотекарем Алексей Николаевич Оленин (9).
С Олениным Ростопчин был хорошо знаком, поэтому не стал тратить время и, извинившись перед Акимовым, покинул Эрмитаж.
Незадолго до смерти Екатерины Алексей Николаевич Оленин вышел в отставку в чине полковника и в настоящее время проживал в Петербурге, лишь летом наведываясь в Москву и свое родовое имение в Рязанской губернии. Оленин был мал ростом, чуть выше двух аршин, но зато имел «светлую голову». С отличием окончив Пажескую придворную школу, был отправлен в Саксонию, где прошел курс обучения в Дрезденской артиллерийской школе, а затем продолжил обучение в Страсбургском университете. Ростопчин рассчитывал застать отставного полковника дома, справедливо полагая, что в такую скверную погоду, ни один человек без особой нужды не рискнет выходить на улицу и оказался прав.
– Прошу прощения, Алексей Николаевич, что приехал без приглашения. – Входя в кабинет и пожимая руку хозяину, извинился Ростопчин. – Сами понимаете – служба.
– Не нужно извиняться, Федор Васильевич. Проходите, присаживайтесь. – Оленин жестом указал на одно из кресел, стоявших у горящего камина. – Что-нибудь выпьете?
– Не стоит беспокоиться, я ненадолго. Мне стало известно, что у вас библиотекарем служит Михаил Иванович Антоновский.
Лицо Оленина сразу приняло суровый вид. Он оглядел Ростопчина с головы до ног, как будто первый раз его видел.
– А какое кому дело до того, кто и на какой должности у меня служит? Хочу напомнить вам, Федор Васильевич, что я частное лицо, а не государственный чиновник и никто, даже сам император, не может мне указывать, кого брать на работу.
Ростопчин несколько растерялся от той резкой перемены, что произошла с Олениным, но быстро сообразил, в чем дело.
– Алексей Николаевич! – Ростопчин специально улыбнулся, чтобы разрядить обстановку. – Вы меня не правильно поняли. Никаких претензий ни к вам лично, ни к господину Антоновскому, ни у меня, ни тем более у императора нет. Дело о хищении книг из Императорской библиотеки совершенно случайно попало ко мне на стол и выяснилось, что никакого следствия по сигналу (Ростопчин хотел сказать «доносу», но в последний момент заменил слово, сообразив, что оно имеет отрицательную окраску) господина Антоновского не было, а сам он уволен волевым решением директора. Это показалось мне странным, и я решил лично побеседовать с ним.
– Простите, Федор Васильевич! – Оленин с жаром пожал Ростопчину руку. – Я должен был сам сообразить, ведь за вами никогда не водилось подобных мерзостей. Антоновский действительно служит у меня библиотекарем. После того, как этот престарелый ловелас уволил его, он не мог найти себе места. На него совершенно безосновательно навесили ярлык «вора», а с таким клеймом найти хорошее место практически невозможно (10). Он в библиотеке, сейчас я его приглашу.
Через пять минут в кабинет вошел худощавый, скромно одетый мужчина. Застыв на пороге, он сделал в сторону всесильного фаворита легкий поклон, видимо означавший приветствие.
Из беседы с Антоновским Ростопчин извлек не так много, как хотелось. Библиотекарь только повторил свои обвинения в адрес Яна Адамского, указывая на него, как на посредника в перепродаже редких книг за границу. В подтверждение своих слов он назвал библиографические издания, которые, по его мнению, были похищены из библиотеки в 1797 году. Правда, проверить эти факты не представлялось возможным, так как не было самого главного – полного каталога библиотеки. Все это Ростопчин и так знал, но речь Антоновского была очень убедительна, особенно наизусть цитируемый им список украденных раритетов. Уже в самом конце беседы, когда Ростопчин усомнился в оценке стоимости отдельных экземпляров, Антоновский, желая подтвердить свое реноме, упомянул Грановского (11), который несколько раз обращался к нему с просьбой оценить некоторые книги из библиотеки Таврического дворца.
«Черт! – Выругался про себя Ростопчин. – Совсем забыл про бывшего адъютанта Потемкина. Ведь он тоже причастен к разграблению Таврического дворца».
Поблагодарив Антоновского и тепло, распрощавшись с Олениным, Ростопчин вернулся к себе в кабинет и сразу приказал выяснить, где находится Грановский. Оказалось, что он сидит за долги в городской тюрьме. Это была редкостная удача. Грановский, был доверенным лицом Потемкина и сообщал своему покровителю все придворные новости. Он пользовался расположением Екатерины даже после смерти Потемкина и был в курсе всех дворцовых интриг.
Доставленный из тюремной камеры в кабинет Ростопчина Грановский не стал упираться, как его подельник по разграблению Таврического дворца Грибовский, и сразу согласился ответить на все вопросы, за что ему была обещана отдельная камера и хорошее питание. Опасаться ему было нечего, поскольку дело о краже в Таврическом дворце в отношении него уже было закрыто и убытки возмещены, а сейчас он сидел он за долги. Понятно, что как доверенное лицо Потемкина он никаких теплых чувств он к Зубовым не питал, а потому со спокойной совестью рассказал, все что знал.
Ян Адамский находился под покровительством Александра Зубова и хоть считался его личным секретарем, не занимал никаких официальных должностей. Поляк, будучи опытным адвокатом, выступал в роли посредника при проведении Зубовым незаконных операций(13).
Француз Огюст де Шуазель-Гуфье, прибывший в Петербург, поначалу стремился сделать карьеру при дворе. Однако его пылкая страсть к молоденьким фрейлинам вызвала недовольство императрицы и нарушила все его планы. Оставшись без покровительства, он каким-то образом сблизился с Александром Зубовым и Яном Адамским и предложил свои услуги в продаже на Запад произведений искусства, ювелирных изделий и редких книг. У него имелись обширные, хорошо налаженные связи с европейскими коллекционерами, чем он и воспользовался, зарабатывая на этих сделках приличные комиссионные. Именно эта троица помогла Грановскому и Грибовскому реализовать большую часть раритетов из Таврического дворца.
Ростопчин прекрасно понимал, что использовать показания Грановского для привлечения к суду Огюста де Шуазель – Гуфье нельзя. Во-первых, это было высказано в ходе приватной беседы, без свидетелей и протокола и, во-вторых, подтвердить сказанное просто нечем, поскольку Грановский не привел ни одного конкретного эпизода. Впрочем, Ростопчину этого и не требовалось, уже тот факт, что Грановский назвал имя француза, безо всякого напоминания с его стороны, говорил о многом. Показания Барятинского и Грановского ясно давали понять, что Огюст де Шуазёль-Гуфье не чист на руку, и связан с европейскими коллекционерами. Именно на этом Ростопчин собирался поставить ловушку, в которую и должен был угодить француз.
Вызвав адъютанта, он приказал доставить для допроса директора Императорской библиотеки титулярного советника Огюста де Шуазель-Гуфье.
– Я вас долго не задержу, господин титулярный советник. – Ростопчин внимательно осмотрел сидевшего в кресле напротив француза, но никаких явных признаков волнения не обнаружил. – Дело касается вашего камердинера, убитого в августе.
– Я думал, господин генерал, что вы уже давно поймали убийцу.
Француз плохо разбирался в российских чинах и титулованиях, но Ростопчин не стал заострять на этом внимание.
– Мы его поймали. – Ростопчин сделал театральную паузу, но на лице француза не отразилось абсолютно никаких эмоций. – Им оказался сын вашего бывшего заместителя Анджей Адамский.
– Странно, я даже не знал, что у Яна Адамского был сын. – Внешне Шуазель оставался абсолютно спокойным. – Зачем ему, да и вообще кому-то убивать камердинера? Что он сам говорит?
– Допрос пока откладывается. Анджея Адамского арестовали в Берлине, при попытке продать коллекцию картин «малых голландцев», якобы утонувшую в 1794 году. При аресте он оказал сопротивление и был ранен. Как только поправится, его тут же отправят под конвоем в Россию.
– А я здесь причем, господин генерал?
– Если вы действительно не знали, что у вашего заместителя был сын, то не причем.
– Тогда я могу идти?
– Как только дадите письменные показания, что не знакомы с Анджеем Адамским. – Ростопчин положил перед французом чистый лист бумаги, подал ему перо и пододвинул чернильницу. – Напишите, и можете быть свободны.
Француз пожал плечами и, взяв в руки перо начал писать. Он уложился в несколько фраз, но и этого было достаточно. Отпустив титулярного советника, Ростопчин выдвинул верхний ящик стола и достал оригинал списка, найденного Штейнбергов в камине. Даже без экспертизы было ясно, что оба документа написаны одной рукой. Ловушка захлопнулась!
1. Эстамп – произведение графического искусства, представляющее собой гравюрный либо иной оттиск на бумаге с печатной формы (матрицы).
2. Антик – Произведение античной скульптуры или декоративно-прикладного искусства или его фрагмент в оригинале или в слепке.
3. Губернский секретарь – чин 12-го класса в табели о рангах.
4. Державин Гаврила Романович (1743 – 1816) – русский поэт и государственный деятель.
5. Коллежский секретарь – чин 10-го класса в табели о рангах.
6. Исторический факт.
7. Антоновский Михаил Иванович (1759 – 1816) – историк, переводчик, библиотекарь.
8. Исторический факт, изменена лишь фамилия. На самом деле обвинялся в воровстве книг польский шляхтич, граф Чацкий.
9. Оленин Алексей Николаевич (1763 – 1843) – русский государственный деятель, историк, археолог, рисовальщик и библиограф. Наибольших успехов в карьере он добился во времена правления Александра I и Николая I.
10. В книге несколько приукрашена судьба М.И. Антоновского. В действительности ему не удалось найти другого места, и он был «оставлен презрительно считаться токмо при оной библиотеке на шестистах рублях, без всякого узаконенного производства в чины и с отнятием даже казённой квартиры».Лишь в 1812 по ходатайству А. Н. Оленина, подчёркивавшего заслуги Антоновского перед Императорской библиотекой, последнему была установлена пожизненная пенсия.
11. Грановский Михаил Антонович (1764 – 1810/17) – адъютант и доверенное лицо Потемкина, управлял его имениями.
12. Потемкин Григорий Александрович (1739 – 1791) – русский государственный деятель, создатель Черноморского флота, генерал-фельдмаршал, один из фаворитов Екатерины II.
13. Пользуясь служебным положением, Александр Зубов принуждал уступать ему старые тяжебные дела, а затем добивался их решения в свою пользу. За деньги обеспечивал свое покровительство взяточникам и проходимцам.
Глава 33. Петербург, 23 ноября (пятница – вечер) – 24 ноября (суббота). Ростопчин, продолжение расследования.
К вечеру похолодало, лужи покрылись льдом, а вместо дождя с неба посыпалась мелкая колючая крупа, зато исчезла грязь и слякоть. Вернувшись вечером домой, Ростопчин застал в гостях у жены Анну Аркадьевну Урусову. Подруги пили чай и мирно беседовали. Появление великосветской львицы Петербурга не стало для него сюрпризом, поскольку вчера он сам просил Екатерину Петровну, пригласить княгиню, чтобы побеседовать с ней в приватной обстановке.
– Давненько вы нас не навещали, Анна Аркадьевна. – Приветствовал он гостью, целуя ручку. – Нехорошо забывать старых друзей.
– Вы сами виноваты, Федор Васильевич! – Бойко парировала княгиня. – За прошедший год не посетили ни одного бала.
– Служба отнимает много времени, любезная Анна Аркадьевна. Государь не спрашивает меня, на каких балах я был, его интересует, выполнил ли я свою работу.
– Хоть бы жену пожалели, сами никуда не ездите и Екатерину Петровну взаперти держите. – Ласково пожурила Ростопчина княгиня. – А ведь ей, как женщине, интересно знать последние новости светской жизни.
– Побойтесь бога, княгиня! – Театрально воздев руки, воскликнул Ростопчин. – Не нужно делать из меня тирана! Екатерина Петровна абсолютно свободна, и если она отклоняет приглашения, то это ее личное решение. Вот относительно светских новостей мы действительно немного отстали, это вы правильно заметили.
Ростопчин занял место за столом, рядом с княгиней и служанка тут же поставила перед ним чашку с китайским чаем, аромат которого буквально пропитал весь воздух столовой.
– Федор Васильевич, Катя сказала, что вы хотели о чем-то поговорить со мной?
– Мне нужна ваша помощь, уважаемая Анна Аркадьевна.
– Вы меня удивляете, господин действительный тайный советник. – Улыбнулась княгиня. – Чем может помочь слабая женщина человеку, к услугам которого весь государственный аппарат!
– Дело довольно деликатное и лишняя огласка здесь может только помешать.
– Вы меня заинтриговали, Федор Васильевич, давайте, скорее, перейдем к сути вопроса, я просто сгораю от нетерпения.
– Любопытство (1) неотъемлемая черта характера всех женщин.
– Только не любопытство, а любознательность (2)!
– Я принимаю вашу поправку, княгиня. Итак, к делу. – Ростопчин откинулся на спинку стула и, сцепив руки в замок, положил их на стол. – Четыре года назад в Петербург привезли партию бриллиантов лимонной окраски. Десять одинаковых камней круглой формы весом в два карата. Это уникальные в своем роде камни. Понятно, что их привезли не для того, чтобы держать под подушкой, наверняка они уже украшают чью-то прелестную шейку.
– Бриллианты краденные?
– Нет. Они куплены официально в Амстердаме в ювелирной фирме «Sparkling Diamonds».
– Тогда зачем вы их разыскиваете?
– Мне нужны не камни, а ювелир.
– Если я правильно поняла, то владелице этих бриллиантов ничего не угрожает?
– Совершенно верно, Анна Аркадьевна. – Поспешил заверить собеседницу Ростопчин. – Никто не собирается отбирать их у нее. Она только назовет имя ювелира, у которого купила украшение…
– А потом, по ее доносу вы арестуете этого ювелира. – Закончила фразу собеседница.
– Логично, но вы ошиблись, уважаемая Анна Аркадьевна. Никто не собирается арестовывать ювелира.
– Вы заставите его заплатить за бриллианты?
– Опять вы ошиблись, графиня. Ювелиру тоже ничего не угрожает, при одном условии – он назовет имя того человека, который продал ему эти бриллианты. Эта сделка не вполне законна, но я клятвенно вас заверяю, что предъявлять обвинение ювелиру никто не будет.
– Я ничего не поняла, Федор Васильевич, ведь вы сказали, что бриллианты не краденные?
– Именно так. Их купила казна в 1794 году, но в Петербург они не попали. Судно, на котором их перевозили, затонуло во время шторма недалеко от Риги.
– После вашего «объяснения», Федор Васильевич, я совсем запуталась. – Упрекнула Ростопчина графиня. – Хорошо, я назову вам имя. Колье купила княгиня Щербатова Ольга Семеновна, а изготовил его ювелир Антуан Буше. Надеюсь, всё останется между нами?
– Можете в этом не сомневаться, Анна Аркадьевна.
Придя утром на службу, Ростопчин обнаружил на столе записку, в которой было всего одно предложение:
«После допроса француз ездил к ювелиру Антуану Буше, и пробыл у него с полчаса, после чего вернулся к себе на дачу».
Вчера вечером, вызывая Огюста де Шуазель-Гуфье на допрос, Ростопчин подстраховался и пустил за ним агента наружного наблюдения. Как он и рассчитывал, француз запаниковал и после допроса кинулся заметать следы. Что они могли придумать? Скорее всего, постараются свалить все на Зубова и Адамского, благо, обоих уже нет в живых. Француза понять можно, ему есть, что терять, а вот ювелиру это совсем ни к чему. Пусть немного понервничает, а в понедельник Генрих с Виктором его быстро расколют.
В одиннадцать часов Ростопчин прибыл в приемную императора и через десять минут уже стоял по стойке смирно перед монархом.
– Отчет готов?
– Так точно, ваше величество.
– Давай сядем у камина, а то сегодня очень промозглая погода, такое ощущение после вахтпарада, будто вымок насквозь. Возьми в шкафу бутылку шампанского и два бокала.
Пока император грел руки возле горящего камина, Ростопчин пододвинул поближе к огню два кресла, поставил между ними низенький столик, принес и разлил шампанское. Расположившись в кресле, Павел жестом разрешил Ростопчину сесть и, взяв свой бокал, некоторое время смотрел сквозь него на пылающий в камине огонь, наблюдая игру пузырьков. Ростопчин ждал тоста, но император, молча, сделал несколько глотков и, закрыв глаза, стал наслаждаться ароматом. Затем, словно очнувшись, он сделал еще несколько глотков и повернулся к Ростопчину.
– Ты что не пьёшь? – Спросил он, увидев нетронутый бокал. – Промочи горло, потом начинай, только подробно, со всеми деталями.
Ростопчин отпил пару глотков и, раскрыв папку, начал доклад.
– В 1794 году амстердамский пивовар Джонатан Брандерхорст решил продать свою коллекцию из восьмидесяти картин голландских художников XVII века. Понятно, что он хотел получить максимальную цену, поэтому и предложил коллекцию императрице Екатерине. Предложение он сделал через поверенного в делах Михаила Семеновича Новикова. В Петербурге письмо Новикова попало в руки Александра Андреевича Безбородко, который тогда был в опале и не имел доступа к императрице. Желая поправить свои дела, он обратился к обер-прокурору Сената Александру Николаевичу Зубову, и передал ему это письмо. На каких условиях они договаривались, нам неизвестно – один мертв, второй разбит параличом. Зубов решает воспользоваться случаем и переписывает письмо, меняя сумму сделки с тридцати на шестьдесят тысяч золотых дукатов.
